Текст книги "Беспощадная толерантность (сборник)"

Вот просто сидишь дома и думаешь?

Ну, еще я в это время играю на гитаре, так думается лучше.

Да ну тебя, сказала Стелла и опять засмеялась. Умора ты, Джонни. Надоест быть механиком, иди в комики. А почему ты думаешь о том, как жить дальше? Ой, ты пей, не слушай меня. Я стакан-то заберу, у нас стаканов осталось всего ничего, Хиггинс их постоянно роняет со своего стола, корова такая…

Мне кажется, в моей жизни пора что-то менять, сказал Кеслер, отважно глядя Стелле в глаза. Совершить, как говорит мисс Уорд, поступок. Я долго не был готов, а теперь вот потихоньку готовлюсь.

С этими словами он картинно, как ему показалось, допил лимонад и пожалел, что в мастерской нет зеркала.

Только не вздумай увольняться, сказала Стелла. Не вздумай, слышишь? Без тебя здесь совсем тоскливо станет. Они же все думают только о работе и феминизме. Я тоже феминистка та еще и тоже вкалываю, но у меня знаешь сколько других интересов? Да ты и не знаешь, Джонни, ха-ха… Ладно, сегодня вечером я разрешаю тебе подумать, как дальше жить, а завтра ты мне расскажешь, чего надумал.

Забрала стакан и ушла.

Кеслер повернулся к верстаку, на котором в тисках был зажат тормозной суппорт с закисшим поршнем, и вдруг пошатнулся. Лимонад холодный, а толку никакого – вот как парит сегодня… А не присесть ли мне на минуточку в это удобное кресло? И он присел. А не закрыть ли глаза?

Ну-ка, очнись, сказал голос мисс Фишер. Ты чего тут дрыхнешь.

Кеслер встряхнулся, но перед глазами все плыло. А радиомаяк в чьей-то громадной лапе вообще двоился.

Зачем это, Джонни, спросила мисс Фишер. Мы же с тобой по-хорошему. А ты с нами вон как. И ведь до чего глупо. Я езжу, он пищит… Думал, не услышу? А ведь мы с тобой по-хорошему, Джонни. А могли бы и сожрать еще тогда.

Кеслер кое-как сфокусировал взгляд, но легче не стало. Предметы то удалялись, то приближались и были все искажены, и громадная жуткая когтистая лапа принадлежала, оказывается, мисс Фишер, а вместо лица у нее одни зубищи да растопыренные черные дупла ноздрей. И голос мисс Фишер звучал то громовым басом, то хриплым рыком.

Наверное, страшно, но в первую очередь невыносимо скучно. Скука просто затопила Кеслера по самую макушку, и он знал, что надо делать: поскорее отвечать на вопросы, тогда от него отстанут. Тогда можно будет подремать немного на рабочем месте, все равно суппорт заклинило насмерть, он уже новый заказал… А после с невинным видом утомленного трудяги отправиться домой.

Ведь мы повсюду, Джонни, говорила мисс Фишер, ты даже не представляешь, сколько нас на земле. Ты против кого пошел, глупышка? Ты нас, главное, не бойся. Мы тебе ничего раньше не сделали и теперь не сделаем. Нам еще с тобой работать и работать. Ты теперь знаешь нашу тайну, и мы тебя не отпустим. А если ты рыпнешься… Мы просто Стеллу твою ненаглядную на кусочки порвем и съедим. Уяснил, да? Повтори, что уяснил. Молодец. А теперь давай, рассказывай…

И тут Джонни понял: это все настоящее. Вот эта лапа с кроваво-красными длинными когтями. Вот эти зубы. Эти крошечные, едва различиме точечки глаз и растопыренные ноздри. Это и есть мисс Фишер, которую он считал когда-то женщиной, а потом хотя бы человеком.

Если бы не скука, он бы умер от страха или попытался убить инопланетное чудовище. Но пушка лежала в ящике верстака, и тянуться за ней было совсем скучно, а страха настоящего не было, скорее брезгливое отторжение.

«Сколько нас на земле», сказало оно. На Земле. Проговорилось. Раскрыло себя. Мало ли, кем оно хотело прикинуться, но Кеслер все понял.

И он теперь будет работать с ними, пока им не надоест. А если что, они убьют Стеллу. Это он тоже уяснил накрепко.

Джонни рассказал чудовищу все, и угадал: оно оставило его в покое, приказав на прощание спать. И Джонни заснул. А когда проснулся, выпал из кресла на пол, сжался в комочек и сдавленно, чтобы не услышали, зарыдал.

Он ничего не забыл. Он все помнил.

Ты хотела знать, что я надумал, Стелла?

Да я, вот беда, не успел. Я хотел придумать, как мне посадить тебя в машину и увезти далеко-далеко. Но тут оказалось – за меня все придумали. А когда ты видишь, что за тебя думают другие, значит, надо собраться с духом и решиться на поступок, как говорит мисс Уорд.

Придурок и неумеха Хинкли расстрелял весь барабан за три секунды. Готов поспорить, он почти не целился. И все равно три пули угодили в людей, а четвертая рикошетом достала президента Рейгана. А я умею метко стрелять, Стелла. И я буду целиться спокойно, как на охоте.

Ведь они не люди.

Ты узнаешь, почему я буду стрелять, в кого и зачем. Запишу это в дневник, и когда все кончится, тебе передадут мой рассказ, а с ним и мои последние слова.

Я не педик, Стелла.

Они услышали пожарную сирену издали.

– Не успели, – сказал Вик.

– Может, это не там.

– Там. Врубай нашу, а то не протолкаемся, если уже все перекрыто, – Вик пошарил под сиденьем и вытащил «мигалку» с магнитной присоской.

– С чего ты взял, что это там?!

– Потому что от сексуальных извращенцев и британских шпионов ничего хорошего не жду, – отрезал Вик.

Офис женского такси горел, как соломенная хижина, с хрустом и снопами искр, весело горел. Вик откинул спинку сиденья и со словами «Поспать, что ли…» закрыл глаза. Лора вышла из машины. Если пожарные сработают четко, гараж почти не пострадает, отметила она. Гараж только и останется.

Но тела надо искать на первом этаже офиса – там, где ярче всего полыхает. Тела всегда там, иначе какой смысл поджигать.

Вик, казалось, спал. Лора оглянулась в сторону крыши, с которой стрелял Кеслер. Теперь ей хотелось прочесть его дневник. Вчера она легко уступила эту работу Рейнхарту, признавая за ним ум и опыт. Но по дороге Вик рассказал ей, в кого на самом деле стрелял несчастный мальчишка, и теперь Лоре отчего-то очень нужно было прочесть его последние слова.

Она помнила, что Кеслер был не вполне психически здоров, и довести его, бедолагу, мог любой достаточно ловкий мерзавец. Но ведь не довели в школе, не довели на улице, не довели в гаражах! Побольше бы нам таких психов.

Что же они с тобой сделали, твари, думала она. Что же они с тобой сделали.

Ведь ты, стреляя в них, думал, что бьешься один-одинешенек против инопланетного вторжения. Один за всех нас.

Ты отомстил своим обидчикам, но какого черта…

А если бы они нас с Виком так обработали? Что бы сделали мы?..

Тут примчался Сарториус, а за ним вся его братия.

– Ну что, говнюк, доигрался? – спросила Лора.

– Да, нехорошо получилось, – согласился федерал.

– Это у вас называется «мы своего человека ведем»?!

– Нестыковка произошла. Нестыковочка.

– Тебе надо было всего-навсего позвонить в офис прокурора и убедить его, чтобы он там не соплю жевал и боялся обидеть феминисток, а поспешил с санкцией на обыск! А еще лучше, вместо того чтобы кофе хлестать, пойти самому за этой долбаной санкцией! – Лора наступала на агента грудью, и Сарториус пятился, пятился и уперся спиной в своих, застывших полукругом с каменными лицами.

– Ну кто же знал… – промямлил Сарториус.

– Да все мы хороши, – сказала Лора и отвернулась. – Идиоты.

– Не напрягайся раньше времени. Наверное, улики жгут.

– Трупы – это тоже улики!

Сарториус тяжело вздохнул.

– Объявлен розыск, – сухо доложила Лора, глядя в сторону. – Перекрыли все, что могли. Ищем Беверли Уорд, Джоанну Хиггинс, Стеллу Макферсон. Больше просто не знаем, кого. Хотя, наверное, имеет смысл отловить всех местных извращенцев и проверить алиби, как ты думаешь? Чего-то мне кажется, это неплохая идея!

– Не заводись ты опять, – попросил Сарториус. – Только не заводись. Такая красивая, а такая злая.

– Посмотрим, какой ты красивый будешь, когда оттуда понесут трупы, – сказала Лора, указав подбородком в сторону пожара.

Сарториус вздохнул еще тяжелее.

– Пойду, что ли, позвоню, – буркнул он и исчез.

Лора подошла к машине.

– Вик, а Вик, – позвала она. – Хватит притворяться. Не бросай меня тут одну. Наедине со всем этим дерьмом.

Рейнхарт не ответил. Он спал.

Его растолкали через полчаса, когда вскрыли гараж – сообщить, что внутри ничего интересного. Рейнхарт выругался и заснул опять. Потом его разбудили, когда стало можно войти в офис. И там «интересного» нашлось сколько хочешь.

Гасить пламя начали вовремя, поэтому диспетчерская и кабинет мисс Уорд на втором этаже почти не пострадали, только их сильно закоптило да стекла полопались. Зато первый этаж выгорел напрочь, со всей бумажной документацией. Под развалинами стеллажей нашли обугленное до полной неузнавемости тело, которое опознали предварительно как Стеллу Макферсон – по остаткам наручных часов с дарственной надписью.

Мисс Беверли Уорд лежала грудью на своем рабочем столе. Один глаз у нее вытек, потому что в него угодила пуля. В крепко сжатом кулаке погибшей нашли смятый клочок бумаги с отпечатанными на нем группами цифр и одной уцелевшей надписью – «суппорт тормозной левый передний».

– Проклятье! – воскликнул Сарториус. – Ну зачем она… Ну зачем! Ну просили же ее!..

Вик хмуро уставился на федерала, потом на мертвую мисс Уорд. Покачал головой и ничего не сказал. Поглядел в сторону книжной полки, где между томами обычного формата прятался маленький красный Сэлинджер, – и опять промолчал.

Повернулся к Лоре и совсем не по-служебному взял ее за руку.

– Наше дежурство кончилось вчера, – сказал Вик. – Тут ребята без нас разберутся. Отвези меня домой, пожалуйста.

Сарториус догнал их уже на улице.

– Постойте, постойте! Секунду! Об этой моей вспышке эмоций наверху – никому ни слова, прошу вас. Вы ничего не слышали. Вы ничего не знаете про мисс Уорд.

– Крутая была тетка, – буркнул Вик. – Из тех еще Уордов, ну, ты понял. У нас ее весь город звал Беверли-С-Яйцами.

– Уважали ее, – добавила Лора. – Ну, в известном смысле.

– Вот-вот! Как здорово, друзья, что вы такие понятливые. А теперь одна вещь тоже, так сказать, не для протокола, но вы имеете право знать. Виктор, вы не поверите. Похоже, это действительно «Загадка женственности»! Ну, вы поняли.

Лора негромко хмыкнула и крепче сжала руку напарника.

– Какими же надо быть дебилами, – с наслаждением произнес Вик, – чтобы за вас всю работу сделал один-единственный несчастный псих!

– На себя посмотрите, – надулся Сарториус и ушел, не прощаясь.

Вик повернулся к Лоре.

– Не могу больше, – сказал он. – Мне надоело это сумасшествие вокруг, в котором я участвую. Слушай, напарник… Я нажрался кофе и ничего не соображаю, и несу чепуху, но, по-моему, так жить нельзя. Это неправильно. Самое время, как говорила покойная, совершить поступок.

– Да-да, я уже везу тебя домой.

– Я про другое.

– Вик, остановись. Это безумное дело Кеслера – такой удар по психике и для тебя, и для меня тоже, я все понимаю…

– Я мужчина, ты женщина, – заявил Рейнхарт. – Какого черта мы который год работаем вместе и притворяемся, будто ничего больше друг от друга не хотим?

– Уговорил. Отвезу домой и приготовлю тебе поесть. Не ляжешь спать голодным.

– Я же люблю тебя! – выпалил Рейнхарт.

– Нам же тогда не дадут работать вместе… – пробормотала Лора.

Стелла – теперь ее звали Мелиссой, – сидела за рулем женского такси и ждала пассажирку. Она запарковалась на обочине загородной дороги, среди десятка машин с дипломатическими номерами.

В зеркало Стелле был виден неприметный автомобиль, в котором сидели двое. Нужно быть полным идиотом, чтобы не признать агентов секретной службы Ее Величества.

Стеллу все происходящее забавляло, только нос болел. Сначала его сломала эта сука Уорд своим железным кулаком, потом он выдержал пластическую операцию – геройский нос, но пора бы ему перестать ныть. И пора бы нашим расфуфыренным климактеричкам заканчивать трепаться. Все знают, что они старые подруги, но мало ли…

У советских посольских в Лондоне это называется «съездить на горку». Тут действительно чудесный солнечный пригорок, где по выходным расставляют складные столы и устраивают пикник. Иногда подъезжают гости – поболтать. Не часто, но случается. Вот и сейчас чуть в стороне от общего веселья устроились на травке две дамы неопределенного возраста.

– Не думаю, что ты поступаешь разумно, таская за собой эту авантюристку, – говорила супруга второго секретаря.

– Да ее теперь не узнать, – возразила знаменитая некогда журналистка, чье время давно прошло. – Никакого риска. А девка – огонь.

– Да-да, огнем все и кончилось в Джефферсоне… – русская неодобрительно покачала головой. – Тебе не кажется, что вы там немного… Перестарались?

– У девочки не было выхода. И потом, она не стратег, она – чистильщик. Подчищает за другими, если ты понимаешь, о чем я. Ее винить просто не в чем. Она сидела там на случай, если все пойдет наперекосяк.

– Там все было неправильно с самого начала, – сказала русская. – Нельзя рисковать, когда проводишь в жизнь план, рассчитанный на десятилетия. Нельзя увлекаться побочными задачами в ущерб главной.

– Скажи это своим, – парировала гостья. – Они давили на нас. Им нужны военные секреты, видишь ли. Что мы могли?.. Они угрожали срезать финансирование.

– Обещаю, это не повторится, – сказала русская. – И денег будет очень много. Есть принципиальное решение. К нему давно шли, но провал в Джефферсоне ускорил дело. Теперь никакого мелкого шпионажа. Мы разворачивали американскую сеть с большим запасом, с расчетом на серьезную задачу, и вот, время настало. Все силы и все деньги – на главную цель. С этого дня ваши люди в Америке должны твердо знать, что их миссия – последовательно, эпизод за эпизодом готовить великую постановку, равной которой не было и не будет…

Голос русской вдруг зазвенел.

– Это самая грандиозная трагедия в истории. Трагедия гибели целого народа, который познает участь Содома, ибо сам ее выбрал. Семена, посеянные сейчас, взойдут только к концу века, а настоящие плоды дадут уже в следующем. И тогда содрогнется целый континент. Я верю, мы доживем, мы увидим это – нашу победу. Но ради победы нужно сегодня расчетливо и продуманно вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы нравственности. Расшатывать поколение за поколением. Браться за людей с детских лет и разлагать, развращать, растлевать их… Мы в таком положении, когда победить военной силой – значит проиграть. Но есть сила не менее эффективная, чем все бомбы и ракеты. Сила предательства людьми самих себя, своей человеческой сущности. Сила извращения. Мы расколем страну по половому признаку, натравим женщин на мужчин. Заставим мужчин бояться открыть дверь перед женщиной. Заставим мужчин стыдиться того, что они мужчины. Раз Америка так уязвима с этой стороны – что ж, значит, она выбрала свою судьбу. Через полвека это будет нация педерастов. Через сто лет от этой нации не останется и воспоминания.

– Тебе бы книжки писать, – сказала гостья.

Русская бросила на нее короткий прищуренный взгляд и едва заметно улыбнулась.

В машине Стелла осторожно погладила нос кончиком пальца.

Бедный мой маленькиий носик, подумала она.

Бедный маленький носик.

Хотя могло быть и хуже. Поймала бы пулю от малахольного Джонни – и с концами… Да нет, никогда. Только не от Джонни. Парень отлично знал, в кого можно стрелять, а в кого нельзя. Поэтому я глупо и непрофессионально металась под огнем, повинуясь дурному бабскому инстинкту. Чувствовала: мне бояться нечего. Ведь смешной туповатый Джонни, что бы о нем ни думали все остальные, был в глубине души настоящий мужчина.

Не педик.

Татьяна Томах
Дом для Чебурашки

– Боюсь я, Димкус…

– А?

– Как бы еще лапти плести не пришлось, – Егорыч нахмурился, скатал в рулончик клавиатуру, задумчиво покрутил между ладонями.

– А?

– Да отвлекись ты уже от сети. Как дитя малое. Допустили к свободному Интернету, теперь за уши не оттащить… чего ищешь-то?

– Кого, – поправил Димка, не отрывая взгляд от монитора.

– А… Или вот еще, – Егорыч вздохнул, задумчиво подпер клавиатурой подбородок. – Гусли, частушки или того хуже – балалайка.

– Это что?

– Я, в общем, сам не отчетливо понимаю, – смущенно признался Егорыч. – Но заранее сомневаюсь. Или вот медведь. Надо, чтоб по улицам ходил.

– С балалайкой?

– Я, в общем, не отчетливо понимаю. Но, знаешь, не исключено, – Егорыч еще больше погрустнел.

– Это, кстати, запросто. Где-то я только что… – Димка повозил пальцем по монитору, перебирая разноцветные окошки. – А, во. «Проектирование домашних питомцев. Выращивание детей для любящих семейных пар и триад с включением частей геномов заказчиков. Любые ваши самые безумные фантазии». То есть хочешь – медведя с балалайкой, хочешь – говорящего крокодила. Еще они документы оформляют. Свидетельства о рождении, гражданство, страховки…

– Гражданство? Крокодилу?

– Говорящему – запросто. Ты, Егорыч, в своем лесу одичал совсем. Вот, глянь, тут в новостях.

Егорыч заинтересованно склонился над монитором. Зашевелил губами:

– «Поп-дива Анжелика Мурр оставила состояние кото-мальчику Тимоти. Пока нет возможности завершить юридические формальности – расстроенный исчезновением своей полуматери, кото-мальчик отказался разговаривать и искусал нотариуса. Нотариусу наложили семь швов и предъявили иск о моральной компенсации за неуважение особенностей психики представителя видо-меньшинства». Опа! И чего я не крокодил?..

Сегодня во дворе опять убивали влюбленных.

Настя плотно закрыла окна, задвинула дрожащими руками шторы, стараясь не смотреть. Но взгляд все равно соскользнул, и в узком столбе света между смыкающихся тяжелых портьер зацепил неподвижно замершую посреди двора парочку. Маленькие хрупкие фигурки на свободном пятачке в центре плотной, покачивающейся толпы. Стоят, держась друг за друга, будто на крохотном островке среди океана. Знают, что уже не спастись, что сейчас накроет волной, протащит по камням, разорвет в клочья клыками прибрежных скал и швырнет кровавые обрывки в море.

Но пока еще стоят, крепко сплетя теплые пальцы и взгляды, баюкают последние капли своей жизни, одной на двоих. Жизни, которая могла бы быть долгой и счастливой, озаренной смехом детей и внуков. Чудесная длинная дорога, которую они могли бы пройти вдвоем, поддерживая и оберегая друг друга.

Настя застонала. Слезы выжигали глаза, от отчаяния и сдерживаемого крика заболело в груди. Слепо, спотыкаясь и отталкиваясь от стен, выбралась в коридор. Захлопнула комнатную дверь. Сползла на пол, зажимая ладонями уши. Только бы не слышать, как они будут кричать.

Настя вспомнила, как страшно кричали те, другие, два месяца назад.

Ей показалось, что зазубренные ножи вонзились в уши, глаза и сердце. Врезались в тело, заживо разрывая в клочья. Как разрывало тех, которые корчились под ударами камней, продолжая отчаянно цепляться друг за друга окровавленными пальцами.

Их ладони, по-прежнему сжатые вместе, так и остались снаружи, чуть в стороне. И когда тела уже скрылись под грудой камней, тонкая рука женщины еще некоторое время вздрагивала, стискивая запястье мужчины. Будто умоляла – подожди, не уходи без меня. Подожди.

Тогда Настя кричала вместе с ними. Потому что ей казалось, что ее тоже забивают насмерть. Плотная толпа, сквозь которую она пыталась прорваться, была как груда камней. И не было вокруг ни одной живой теплой руки. Ни одного лица. Только жесткие серые камни.

А потом кто-то ловко и больно вывернул ей локоть, вытащил из толпы, втолкнул в темный подъезд. Зашептал успокаивающе:

– Тш-ш, тш-ш…

Насте вдруг почудилось на секунду, что это Индеец.

Что он искал ее все это время и вот сейчас, когда стало невыносимо, когда она совсем заблудилась в темном каменном кошмаре, наконец нашел.

И теперь все будет хорошо, потому что он возьмет ее за руку и выведет к дому, который она сама никак не может найти…

Настя обмякла в сильных руках и зарыдала, уткнувшись в жесткое плечо.

Но оказалось, что это не Индеец, а участковый Муса.

– Вай, – сказал он, – такой красивый девушка, а скандал устроила. Нехорошо. А? Зачем в полицию звонишь, людей зря от службы отрываешь?

Теперь Настя знала, что во двор сейчас выходить нельзя. И в полицию звонить не нужно. Надо просто переждать – вот здесь, в прихожей, плотно закрыв окна и двери, чтобы не слышать криков. А потом пойти на работу и поторопиться, чтобы не сильно опоздать. Если бы она знала, надо было бы просто выйти из дома раньше. Если бы знала… Настя всхлипнула, ужаснувшись этой мысли, и зарыдала сильнее, захлебываясь слезами, отчаянием, гневом и бессилием…

От звука дверного звонка ее будто ударило током.

Индеец, подумала Настя. Вскочила, покачнулась. Из-за слез все плыло перед глазами.

Она часто представляла, как Индеец приходит за ней. Повзрослевший, но все равно прежний. Высокий, тощий, в старых стоптанных кроссовках, вытертых джинсах и брезентовой куртке. Улыбается, широко и открыто, как всегда, откидывает со лба длинную светлую челку. Говорит укоризненно: «Ну, ты и забралась, Настюха. Еще бы в берлогу залезла. Пойдем домой?»

И Настя с визгом кидается к нему, повисает на шее. Кожа и волосы Индейца пахнут сосновой хвоей и дымом костра, как всегда. Дальше Настина фантазия заканчивалась, представляя обрывочно, как они идут вместе с Индейцем почему-то через ночной лес, а вокруг в темноте ворочаются и ворчат невидимые страшные чудовища. Но рядом с Индейцем это все совершенно не страшно, потому что его теплая рука крепко держит Настину ладошку и ни за что теперь не отпустит.

А потом ночь светлела, и дорога выворачивала к дому.

– Где же ты так заблудилась, горюшко, – причитала мама, укутывая Настю в теплое одеяло, придвигая поближе чашку чая и яблочный душистый пирог…

Это была любимая Настина мечта. Благодаря ей Настя пережила некоторые особенно паршивые дни в Доме социальных сирот. Когда становилось совсем худо, пряталась куда-нибудь в безлюдное место и представляла, что вот сейчас открывается дверь и входит Индеец.

Сейчас, когда появилось свое жилье, больше не нужно было прятаться и придумывать несуществующую дверь. Когда становилось невыносимо, Настя просто садилась в прихожей и представляла, как сейчас в квартиру входит Индеец.

Джамиля метнула на зареванное лицо Насти неодобрительный быстрый взгляд, подтолкнула девушку внутрь квартиры, защелкнула замок. Сказала совершенно обычным спокойным голосом:

– Не завтракала, да? Я тебе горячую долму принесла, сейчас вместе кушать будем.

Подхватила Настю за локоть, повела на кухню, усадила за стол. Деловито и безошибочно, будто видела сквозь дверцы или уже открывала их не раз, извлекла из шкафчиков тарелки, чашки, вилки, пузатый фарфоровый чайник, упаковку чая. Распаковала свертки, которые принесла с собой.

От горячей долмы тянуло душистым ароматом тушеной баранины, чеснока и кинзы.

– Кушай, – велела Джамиля, вкладывая вилку в безвольные Настины пальцы. – Тощая, как кошка, никто замуж не возьмет.

Придвинула поближе тарелку, повернулась к окну, резким движением раздернула шторы.

– Закрой, – тихо попросила Настя.

Джамиля не услышала, присела напротив, уставилась на собеседницу задумчивыми черными глазами. Улыбнулась – скупо дернула краешками тонких губ.

– Понравится, научу, как делать. Простой рецепт, только мясо хорошее надо.

– Закрой шторы, – повторила Настя. От запаха долмы ее мутило.

Джамиля не шевельнулась.

– Закрой, пожалуйста…

Сил и мужества подняться, повернуться к окну и задернуть шторы самой у Насти не было.

– Нет, – губы Джамили дернулись, скупая улыбка исчезла.

– Почему?

– Еще для долмы виноградный лист надо. В вашем климате плохо растет. Я тебя научу, где взять.

– Почему?!

Джамиля поднялась, включила чайник. Сказала, не поворачиваясь, раздраженно дернув худым плечом:

– Люди в закрытые окна посмотрят, подумают, ты не уважаешь наши традиции.

– Я не уважаю, – глухо ответила Настя.

– Совсем не слышу, что ты сейчас говоришь, Настья, – Джамиля опять передернула узкой спиной в черном платье – как кошка отряхнулась. Громко застучала ложкой, выкладывая в блюдце варенье.

– Я не уважаю традиции, в которых убивают людей, – тихо сказала Настя, – и мне все равно, чьи это традиции.

– Настья, – Джамиля обернулась. Села напротив. Одним пальцем, не то брезгливо, не то опасливо, тронула белый браслет на Настином запястье. – Ты совсем не боишься свой ошейник?

– Это просто индикатор, – пожала плечами Настя, задвигая браслет под рукав.

– И что?

– Ну, он же ничего не записывает и не передает, – смутилась под насмешливым взглядом Джамили. Уточнила: – Ну, так говорят. Гражданский индекс меняют из-за внешних сигналов. Аттестация на работе. Или если кто-то позвонит и нажалуется…

– Настья, – усмехнулась Джамиля. – У вас этот индекс очень важно, да? Из чего он делается?

– Уважать чужие традиции и особенности, – вздохнула Настя, цитируя определение из методички современного гражданина. – Не препятствовать. Не демонстрировать неуважение.

– Не препятствуешь? Правильно. Сегодня дома сидишь, на людей не кидаешься. Теперь не демонстрируй неуважение. Шторы не закрывай, поняла? Настья, – Джамиля вздохнула, заглянула с сочувствием в лицо. – Ты хорошая, но не очень умная. У нас свои традиции, у вас – свои, – она ткнула пальцем в Настин браслет. – Вот и уважай, что есть.

На работу Настя, конечно, опоздала.

Верочка уже сидела на месте, закинув ноги на соседний стул, неторопливо листала на компьютере какой-то форум с розовыми сердечками на страницах. Спросила, не оборачиваясь, начальственным насмешливым голосом:

– Опять опаздываем, Соловьева?

Хотя, в основном, опаздывала как раз сама Верочка.

– Привет, Вера, – вздохнула Настя.

– Не Вера, – строго ответила та. – А Виерра.

И повернулась.

Настя ошеломленно застыла.

За выходные Верочкино лицо изменилось до неузнаваемости. Серые глаза сменили цвет на ярко-зеленый, серебряная цепочка пересекала побледневший лоб, острые кончики ушей торчали из-за подколотых на висках волос.

– Что уставилась? – спросила Верочка, усмехаясь тонкими алыми губами. – Не одобряешь? Да, такие, как ты, нас не понимают…

Она отвернулась обратно к монитору, но недостаточно быстро – Настя успела заметить на ее лице довольную улыбку, совершенно неподходящую к трагичному голосу…

– Тебя, кстати, начальство вызывало, – сообщила Верочка, опять углубляясь в розовые сердечки оставленного форума.

Когда Настя переступила порог кабинета Игоря Мариновича, индикатор на ее руке пискнул и замигал красным. Настя вздрогнула, торопливо натянула пониже рукав свитера. Кто-то из соседей все-таки позвонил? Или на работе где-то скрытая камера? Хотя чего такого было в разговоре с Верочкой?

– Анастасия… – Игорь Маринович отвел взгляд от монитора, посмотрел на Настю влажными карими глазами. Улыбнулся. – Вы так миленько выглядите сегодня.

Вздохнул. Поднялся из-за стола, одернул юбку, прошелся задумчиво от одной стены до другой, поглядывая то в окно, то на Настю.

– Анастасия, – снова вздохнул шеф. – Такая ситуация…

Настя похолодела. Подумала испуганно: «Он же не может меня уволить? За что?»

Если уволит, можно забыть о мечте переехать в другой район. Даже за теперешнюю квартирку, предоставленную Домом социальных сирот, отложенных денег хватит только на следующий месяц…

– Как вы знаете, Анастасия… Или не знаете? Наш главбух увольняется. Со следующей недели.

Теперь Насте стало жарко. «Главбух! Я? Ну а кто еще? Верочка-стажерка, которая месяц работает и дебет с кредитом путает?»

– К сожалению, на рынке труда сейчас толковых бухгалтеров не найти…

Настя улыбнулась. С окладом главбуха можно сегодня же начинать искать другое жилье!

– Поэтому со следующей недели вашим новым начальником будет Ве… э… Виерра Элиовна.

– Что?

– Понимаю, – вздохнул шеф. – Ве… Виерра – молодой сотрудник, опыта немного, ей будет нелегко… но ведь вы окажете содействие, э, как бы помощь?

– Конечно, – растерянно пробормотала Настя.

– Вот и чудненько, – улыбнулся Игорь Маринович, – я знал, что на вас, Анастасия, можно положиться.

К вечеру пошел дождь. Мелкий и нудный.

Настя брела по улице, не замечая луж. Раздвигала зонтиком мутные дождевые занавески, за которыми таяли силуэты прохожих, машин и домов. Думала – вот бы отвести в сторону эту мокрую городскую серость и шагнуть из сегодняшнего дождя в другой мир. В летний светлый вечер, в запах цветущих яблонь и маминых пирогов. Пройти вдоль дома, заглянуть осторожно в окно – чтобы не заметила мама и не позвала ужинать. Пробежать через сад по сугробам бело-розовых душистых лепестков, спуститься по узкой тропинке к реке, где сидит в ивовых кустах Индеец с удочкой, отмахиваясь от злых весенних комаров…

– Ой, это что там?

– Где? – досадливым шепотом переспросил Индеец, не оборачиваясь. Поплавок чуть вздрагивал, дразнясь, но под воду не уходил.

– В камышах. Ворочается. Большое. Слышишь?

– Крокодил, – уверенно сказал Индеец.

– Правда? – удивилась Настя. Ей было всего пять, и по части знаний об окружающем мире десятилетний Индеец казался непререкаемым авторитетом.

– Сто кило, – подтвердил авторитет.

– Ой, – испугалась девочка. Сто кило – это было ужас как много, а если крокодил таких габаритов сидит в соседних камышах…

– Может, они здесь не водятся? – на всякий случай тоже шепотом, чтобы не раздразнить чудовище, спросила она.

– Еще как. Трехголовые. И говорящие.

– Змей Горынычи?

Настя немедленно припомнила вчерашнюю сказку и испугалась еще больше.

– Боишься? – Индеец снисходительно и почему-то смущенно покосился на девочку. – Да ладно, не бойся. Я тебя спасу, если чего.

– От крокодила? – восхитилась Настя.

– От него тоже, – махнул рукой мальчик, прихлопнул на лбу комара и снова взялся за удочку.

Настя на всякий случай придвинулась к нему поближе, почему-то сразу и без сомнений поверив в обещание ее защитить.

Он защищал.

От соседского злющего пса, который однажды сорвался с цепи и чуть не загрыз девочку. От мальчишек с хутора, которые любили подкараулить деревенских поодиночке и побить.

А когда девятилетняя Настя заблудилась в лесу, именно Индеец нашел ее первым и вывел к дому.

Настя улыбнулась. Ей почудилось на минуту, что Индеец где-то здесь, за завесой дождя. Знает, что она потерялась – теперь не в лесу, а в этом странном неприветливом городе, – и пытается ее найти. Чтобы, как десять лет назад, вытереть слезы с ее заплаканных щек, взять за руку и вывести к дому, который она сама никак не может отыскать…

Задумавшись, Настя едва не шагнула под колеса подъехавшей машины. Взвизгнули тормоза, разлетелись в стороны брызги из-под колес. Щелкнула дверца.

– Анастасия! – встревоженно воскликнул знакомый голос.

Настя вздрогнула, с волнением вгляделась в полумрак салона.

– Залезайте, милая, залезайте, – замахал руками Игорь Маринович, – не стойте посреди дороги. Промокнете совсем и сиденья мне намочите.

Поколебавшись, Настя сложила зонтик и нырнула в теплый, приправленный ароматами духов и алкоголя сумрак.