Текст книги "Рыбацкое море. Рассказы"

Крик петуха

Густые туманы пали на Атлантику. На целую неделю район промысла погрузился в непроницаемую мглу. Ватная пелена плотно окружила плавбазу. С крыла мостика не видно ни мачт, ни кормовой надстройки. Мы застряли в белизне и повисли между водой и небесами. Расплывчатые неясные пятна судовых огней мерцают с правого борта. Это суда-ловцы. Они ждут нашу плавбазу с сетями-кошельками, полными рыбы. Им необходимо освободиться от рыбы, чтобы снова заметать свой кошелек. Мы ищем эти суда. Иголку в стогу сена легче отыскать, чем нужное нам судно. «Неринга! Неринга!» – бесполезно кричу я в мегафон, срывая голос. Плавбаза движется к «Неринге» осторожно, сопровождая свой путь воем тифонов. Звук натыкается на безответную стену. Машинный телеграф замер на отметке «самый малый вперед». С верхней палубы рубки, с навесов соскакивают тяжелые капли воды. Это не дождь. Дождей в этом районе не было всю зиму. Туман родил подобие дождя. Со всех сторон обступает нас мокрая клубящаяся масса. Где солнце? Где другие суда? Что вообще творится вокруг? Это знает только капитан, уткнувший лицо в экран локатора. Солнце по времени давно взошло, но свет его не в силах пробить белую массу тумана, прорваться сквозь нее. Надрывно гудит плавбаза, предупреждая сейнер о своем приближении. Вой тифонов пронизывает насквозь. «Неринга… Неринга… Почему молчите… Неринга не исчезайте со связи», – это радист повторяет общую нашу мольбу.

«Неринга» уже не в поле зрения локатора, она в мертвой зоне, где-то здесь, совсем рядом. Каждое мгновение может стать роковым. Громада базы надвигается на невидимый сейнер. «Эй, на баке, смотрите внимательно!» – капитан вытирает лицо ладонью. Непонятно – пот или капли от тумана. Что они могут увидеть? Очертания людей на баке расплывчаты. Они как – будто плывут в воздухе, палубы не видно. Они кружатся, словно привязанные к фок-мачте незримыми канатами.

От напряженного пристального стремления что-либо увидеть в глазах возникают, искрятся белые мухи. Впечатление такое, будто смотришь на непрерывно идущий снег.

Тифон смолк. Радист устал повторять координаты. И вдруг в наступившей тишине мы слышим крик петуха. Раскатистый призывный крик. Петушиное приветствие: Кукареку-у! Галлюцинации, откуда здесь взяться петуху, мы же не в деревне, а в океане, кажется нам все это. Но крик повторяется. «Да они же рядом!» – догадывается капитан. Уже слышны голоса с правого борта. Это матросы «Неринги» окликают нас. База и сейнер, словно притягиваемые магнитами, сближаются по инерции. И вот уже в молочном пространстве прорисовывается силуэт сейнера, как будто медленно проявляется изображение на фотобумаге, сначала смутное, расплывчатое, но вот все четче, вот приобрело знакомые очертания, появились надстройка, труба, мачты. Швартовка идет почти вслепую.

В кошельке у сейнера тонн сорок сардины, грохочут стампы, гудят лебедки… Снова кричит на сейнере петух. Ему в ответ заливисто лает наш судовой пес.

Капитан сейнера переправляется к нам в гости. Пока идет выгрузка, мы пьем чай в кают-компании. Капитана зовут необычным именем Эльмар, а спасшего нас от столкновения петуха конечно же Петр. Был когда-то Петя, рассказывает Эльмар, принес его на судно наш радист, был он пушистым комком, цыпленок крошечный, я приказал отдать его на берег, но упросил радист оставить цыпленка. Сделал он клетку в радиорубке, кормил Петю пшеном и гречкой, а потом приучил к креветкам. Клетку радист держал открытой, Петя сам туда на ночь уходил, а днем сидел рядом с радистом, слушал внимательно все морские сигналы и переговоры. Большой уже стал. Хотел я его после рейса обязательно на какую-нибудь птицеферму отдать, да вот теперь передумал. Как же мы без петуха в тумане будем плавать!

Ночной замет

– Давай дадим другие координаты! – сказал мне капитан Тирхов, когда наше судно подходило к промыслу. Вид у него был заговорщицкий, черные волосы, словно крыло ворона, закрывали один глаз, вторым глазом он мне подмигивал. Я ничего не понял. Тогда он стал разъяснять мне, как капризному ребенку: «Чего ты упрямишься! Согласись, что так будет лучше, так будет разумнее. Мы сообщим, что идем на сто миль севернее, что прибудем на промысел только через два дня». Я возмущался, я кричал, что не допущу обмана. Я был представителем конторы, которая старалась держать в узде даже таких капитанов, как Тирхов. Он был орденоносец, с ним носились как с писаной торбой. Я впервые шел на промысел вместе с ним. Я не мог понять его. Он, оказывается, хотел остановиться и даже стать на якорь, чтобы избавиться от запасов вина. Сухое вино давали тем судам, которые работали в тропиках. В жаркие дни полагалось к обеду выдавать стакан вина. Для моряков это вино было, что слону дробина. Но, как объяснял мне Тирхов, именно в дни выдачи вина на судне появлялись пьяные. К этим дням матросы готовились заранее, загодя варили самогон из рыбной муки или ставили бродить соки, взятые на судовом ларьке. Выпив стакан сухого вина, они уходили в каюту и там добавляли самогона. Обвинить их в пьянстве было невозможно, ведь сам капитан выдал им вина. «А каково мне с пьяными идти на замет!» – почти кричал на меня Тирхов. Я по-прежнему говорил нет. К вечеру против меня была настроена вся команда, я стал источником всех бед и меня охотно бы выкинули за борт, как библейского Иону, чтобы справить свой законный праздник – праздник уничтожения сухого вина. К утру я сдался, мы нашли мелководье и бросили там якорь, судовые двигатели смолкли. Господь послал нам тишайший и светлый день. Штилевое, глянцевое море расстелило перед нами свою ровную скатерть, на палубе был поставлен длинный стол и сюда же были вынесены все запасы сухого вина. Это было вино самых худших сортов. Чего еще было ждать от наших снабженцев? Но вина было много. Думается, что если выпить такое количество воды, тоже можно запьянеть, а здесь хоть и малые, но все же были градусы. К тому же ярко светило солнце, подогревая сверху наши еще незагорелые тела. Женщин на судне не было, поэтому сидели, кто в трусах, кто в майке, мочились прямо с борта и пели самые разухабистые песни. А потом плясали, да так что содрогалась палуба. А когда расплывающийся шар солнца нырнул в океан, и сразу стало темно, включили от аварийного движка прожекторы, и в их свете все происходящее стало казаться мне нереальным. Словно я видел чудный сон, где был зван на бал и, погруженный в теплые волны, парил над паркетом-палубой, и вокруг меня вальсировали полуголые матросы, а кто-то ползал по палубе в поисках заветной туфельки. Мое сладкое видение прервал Тирхов, он растормошил меня и сказал, что у него есть одна прекрасная идея. Конечно, идея эта была в том, что надо поискать, где бы еще добавить. Свои запасы водки он выпил еще на отходе, я в рейс водки не брал, так что идея Тирхова оставалась ничем не подкрепленной и неосуществимой. Так думал я. Но не Тирхов. Недаром это был самый удачливый капитан нашего флота и самый изобретательный. Оказывается, он успел связаться по радио со своим корешем – капитаном такого же судна, который был на заходе в инпорту и, естественно, набрал там несколько ящиков боккарди. Понимаешь, сладко улыбаясь, говорил мне Тирхов, это ведь не сухарь, это сорок три градуса, только никому – ни гу-гу. Идем только вдвоем. В последний момент мне удалось уговорить Тирхова взять с собой еще и матроса. Мы быстро спустили шлюпку-ледянку, молодой матрос молча дернул за шнур и завел движок, и мы рванули в ночь. Я не понимал, как ориентируется Тирхов, вокруг стояла такая мгла, что казалось шлюпка сейчас воткнется в нее и застрянет. Но Тирхов нюхом чуял запасы боккарди. Уже минут через десять он кричал во тьму: «Вася, курва, отзовись, мы здесь, Вася!» И Вася отозвался, ибо тьму прорезал прожектор, и мы пошли по его лучу. И вот уже нас втащили на Васин корабль. И Тирхов стал обнимать Васю, а Вася, оказавшийся на две головы выше Тирхова, наклонился и чуть ли не плакал на плече друга. Вася был уже давно пьян. Но запасы у него еще были. И он сопроводил нас в свою каюту, где не только стояли бутылки, но и лежали диковинные заморские фрукты. Тирхов, не закусывая, выпил подряд два стакана и сразу повеселел. Я только пригубил, я понимал, что должен остаться трезвым, мы ведь покинули свой пьяный корабль, никого не оповестив об этом. И теперь надо было как можно скорее вернуться. Между тем Вася вырубился и уронил голову на стол, а Тирхов выскользнул за дверь, пробормотав, что сейчас приведет механика и что тот тоже его крепкий кореш. Прошло минут десять, я сидел в каюте и ждал. Какая-то нервная дрожь охватила меня. Я выбежал в коридор. Было совершенно темно. Хорошо, что я знал суда этого проекта почти наизусть. Я выскочил на палубу, прожектор освещал борт и прильнувшую к этому борту нашу шлюпку, в которой дремал матрос. Тирхова там не было. Я стал кричать, что есть силы: «Тирхов! Тирхов!» Никто не отзывался. Судно словно вымерло, вернее, все здесь были пьяны. Я спустился в камбуз, потом поднялся в кают-компанию, повсюду стоял сивушный запах, кругом были разбросаны бутылки, но людей не было. Я решил, что все покинули судно и почувствовал, как холодный пот прошибает меня. Я стал бегать от каюты к каюте и кричать – Тирхова нигде не было. Никогда я еще не попадал в столь глупое положение. Совершенно случайно я распахнул дверь гальюна, и, о, чудо! – Тирхов был здесь, он мирно спал на толчке. Я стал тормошить его. Он очнулся и долго не мог понять, где он и что от него хотят. Мне пришлось волочь его по палубе и спускать в шлюпку, я крыл его последними словами. Я окатил его водой, и теперь окончательно придя в себя, он точно вывел шлюпку к борту своего судна. Там тоже все спали. Силы покинули меня, я бухнулся на диван в своей каюте и сразу же погрузился в сон. Но спал я не больше часа. Громкие сигналы судового колокола разбудили меня. За дверьми слышался топот ног. Я быстро накинул куртку и поспешил в рубку. Судно наше неслось на вираже, выметывая кошелек. Радист повис на моей руке, он чуть не плакал, он кричал: «Остановите его, это же безумие! Он пьян, люди пьяны! И ему вздумалось идти на замет!» Я бросился к Тирхову, тот словно охотничий сокол был весь напряжен, он ждал добычу и готов был схватить ее. «Образумьтесь! – закричал я. – Вы погубите людей! Здесь же отмель и сплошные рифы, вы порвете сети!» Трихов отмахнулся от меня как от надоедливой мухи. Сети уже начали стягивать, и он выбежал на палубу. Его действия были четки и выверены. И следа похмелья не было на его лице. Я тоже выскочил на палубу. Рыба бурлила в сетях, словно в огромном котле. Прожекторы высвечивали эту пузырящуюся и ворочающуюся живую массу. В кошельке было тонн двадцать чистой скумбрии. Нам не надо было идти в район промысла. Весь флот шел к нам, шел сюда на большую рыбалку, где удача ждала всех и где было так мелко, что, действительно, здесь пьяному было море по колено.

На живца

Слух о том, что на плавбазе «Фурманов» обитает настоящая русская красавица, быстро облетел весь промысел. Чтобы только взглянуть на нее, капитаны судов-ловцов старались попасть на сдачу рыбы только на эту плавбазу. Они готовы были терять время в очереди, они готовы были на все. И действительно, тот, кому довелось увидеть врачиху, так между собой называли ее капитаны, уже не мог спать спокойно, ибо она приходила в его самые сладострастные сны. Остальным членам команд судов-ловцов, изнывающих в океане без женщин, не дано даже было увидеть врачиху. И они расспрашивали своих капитанов – какая же она, эта сладкая женщина. И капитаны не могли толком объяснить, ибо не хватало слов, и могут ли слова передать то притяжение, которое возникало, когда она поднимала на тебя свои васильковые глаза, когда дышала учащенно, и высокая грудь ее вздымалась, и каждое движение обещало такую глубину страсти, за которую не жалко было отдать всю жизнь. Отдать все, только бы без остатка раствориться в этой женщине, в ее белом парном теле, слиться с ее дыханием, или хотя бы просто прикоснуться к ее нежной коже. И капитаны старались быстрее сделать замет, чтобы заполнить кошелек рыбой, чтобы получить право звать к себе плавбазу. И в ночи они всматривались в огоньки на горизонте, дрожащие огоньки малых судов, чтобы первыми увидеть, как их затмевает праздничное сияние прожекторов плавбазы. И едва борта соприкасались, капитан ловца устремлялся к трапу, и карабкался наверх с удивительной ловкостью, одной рукой хватаясь за поручни, а другой бережно придерживая портфель, набитый бутылками рома и специальным угощением – рулетом или салатом из креветок, или же черепаховым тающим во рту мясом. Вахтенный сопровождал в рубку, где стоял хозяин плавбазы, всегда широко улыбающийся орденоносец Вартанов. Он улыбался в свои загибающиеся кверху, как у Чапаева, усы и протягивал руку, чтобы перехватить портфель и определить по весу, какую встречу оказать взошедшему на борт. А тот, ослепленный огнями и уютом, стоял и ждал решения своей участи, не будешь же говорить открыто при всех штурманах, скопившихся в рубке, зачем ты пришел сюда, когда можно было послать простого матроса-счетчика и тот подписал бы протокол о сдаче рыбы. Вартанов продолжал улыбаться и делал жест рукой, жест щедрого распорядителя райским садом. И надо было идти за ним, палубой ниже, над которой витал аромат духов. И дверь лазарета открывалась, и оттуда пальчиком манила она, вся такая душистая и теплая в распахивающем халате, и с таким чарующим голоском, что можно было упасть в обморок, еще не дойдя до нее или излиться страстью на расстоянии, опустошив себя и покрыв позором. Но так случалось редко, ибо капитаны всегда должны обладать достойной выдержкой, и понимают, что страсть должна всегда быть взаимной.

Наверху же стампы быстро перегружали рыбу, а потому торопили – сначала звонками, потом стуком в дверь, потом сам Вартанов звал – надо было подписывать акт о сдаче рыбы. Глаза не хотели смотреть на скучные цифры. Они хотели сохранить видение роскошного тела и распахнутых бедер. Подпись ставилась сама собой. Вартанов наливал рюмку, выпивал сам и продолжал улыбаться, теребя кончики усов. Ни одна из плавбаз не набрала столько рыбы, сколько смог набрать Вартанов. Ни у одной плавбазы не было такого запаса неучтенной рыбы. «Надо уметь ловить на живца, – говорил он, подвыпив, своим помощникам, – чтобы вы делали без меня!» Иногда в их компанию приходила врачиха, и тогда они все затихали и смотрели на нее. Она пила аккуратно, из рюмки, которую держала, отставив свой нежный пальчик. Вартанов становился перед ней на колени и просил: «Королева, допусти меня, смилуйся, королева!» Она отстранялась, улыбалась своей ослепительной улыбкой, но никаких надежд своему хозяину не оставляла. Иногда же протягивала своим нежным голоском: «Мы так не договаривались, Вартанов…» А внизу, там, где плескалась темная вода, уже жался к борту очередной ловец, и в кошельке его было полно рыбы.

Морская любовь

На старинных парусниках, годами болтающихся в морях, на китобойных судах, в погоне за добычей, устремляющихся к Антарктиде, не было места женщинам. Считалось, что женщина на борту приносит несчастье. Они являлись в сладких снах, облаченные в свадебные платья, они легко скользили по волнам и в этих снах сводили с ума молодых матросов. В наше время море стало доступно женщинам. На больших рыболовных базах, где не раз выходил я в океан, они заселили каюты правого борта кормовой надстройки, коридор, куда выходили их двери, был назван улицей Восьмого марта. Почти сорок обработчиц рыбы, пышущих здоровьем молодок, которых не могла утомить никакая работа. Прибавьте сюда еще и госпиталь с аккуратными и чистенькими сестрами милосердия. Здесь находили своих избранниц флотские начальники. Обработчицы доставались матросам. Наш капитан говорил с пафосом, вскинув вверх шотландскую бородку: «Мой друг! Если вы видите на палубе базы веселую, улыбающуюся женщину, которая не идет, а скользит по настилу, полная женского счастья, то непременно в какой-нибудь бригаде или вахте отыщите изможденного, передвигающегося как тень члена экипажа, неспособного выполнять свою работу!» Каждый хотел бы очутиться на месте этого парня, но нас было двести человек и все мы жаждали любви, но не каждому это было дано. Зато нам не нужно было грезить, мы видели женщин воочию, мы ощущали на расстоянии их горячее дыхание, их заманчивый неповторимый запах.

Нам завидовали матросы средних и малых траулеров, где совершенно не было женщин. Когда их малые суда швартовались к плавбазе, чтобы сдать рыбу, они под любым предлогом устремлялись на базу, лезли по штормовым трапам, спускались в люльках, карабкались по швартовым баллонам. «Шутрм Измаила!» – говорил наш капитан. Эта орда устремлялась в кормовую надстройку. И готова была отдать за беглый поцелуй или краткое объятие всю заработанную валюту. Рыба была выгружена, по судовой трансляции звучали напрасные призывы о том, что посторонним пора покинуть борт плавбазы, капитаны малых траулеров, сами успевшие получить дозу любви, вытаскивали своих матросов из кают. Мы не осуждали за это женщин нашей плавбазы. Они были щедры на любовь. И мы понимали, что такое мужчины без женщин. Что такое полугодовой рейс на малом траулере. В один из рейсов и я очутился на палубе такого морского страдальца. Лишенные женщин матросы не брились, через слово сотрясали воздух отборным матом и мочились прямо с борта. Избави Господь вас от такого рейса. Бегите от них и умоляйте конторских барышень-кадровичек направить вас, если не на плавбазу, то хотя бы на большой траулер. На этих траулерах тоже не сахар, ведь там на восемьдесят человек экипажа приходится три или в лучшем случае четыре женщины. Буфетчица верхнего салона, она обычно принадлежала капитану, кастелянша и прачка, для первого помощника и старшего механика. Остальным оставалось только ждать, когда эти женщины, надоедят начальству. И за них придется сражаться, доказывая свое право на любовь. Этим женщинам повезло и в то же время крупно не повезло. Был выбор – или сохранить невинность, или впасть в немилость, было ощущение полной незащищенности. Одну мою знакомую веселую рыжеволосую хохотушку выбросили за борт матросы, истомленные ее не сбывающимися обещаниями. Женщины на траулерах – закаленные морячки проставляли бутылку корабельному плотнику, который ставил замки на их каюты, замки, которые не мог открыть дежурный штурман своим вездеходом. На траулерах матросы не запирали своих кают, это считалось дурным тоном. Замки на каютах женщин ни у кого не вызывали вопросов.

Но были в морях и почти райские суда – это консервные плавбазы, большие заводы в море. На этих плавбазах в рыбных цехах работали в основном женщины. Порядка семисот молодых женщин, жаждущих любви, и порядка пятидесяти моряков, истощенных от любви. Здесь женщины не запирали своих кают. Замки были закрыты на каютах мужчин. Мне выдалось как-то побывать при выгрузке на такой плавбазе, пока я спускался в кают-компанию, несколько девиц, жарко дыша мне в лицо, называли номера своих кают… Я видел на этой райской плавбазе изможденных штурманов и механиков с глазами тусклыми и бесстрастными и ни разу не просил в отделе кадров направления на плавучие консервные заводы.

Любовь в море вспыхивает яркой звездой и за право на нее надо бороться. Иногда на плавбазах выходят в рейс муж и жена. Это лучшая проверка прочности любви. Упаси вас Господь подвергнуться такому испытанию. Я помню, как при перегрузке рыбы, мы послали на транспортное судно учетчицей жену нашего боцмана. Всегда нужен контроль, иначе не досчитаешься в лучшем случае нескольких тонн. Перегрузка закончилась, но жена боцмана не возвратилась. Мы стояли борт о борт с транспортным судном и не отдавали швартовые. Несколько раз по трансляции наш капитан просил жену боцмана возвратиться, а капитан транспортного судна даже организовал ее поиск. Но больше всего мне запомнился боцман, мечущийся вдоль нашего борта, словно раненный зверь, пойманный в капкан. Его пронзительные крики иногда по ночам повторяются в моей голове. Жену его конечно возвратили. И еще долго держали у нас в отдельной каюте, пока не успокоился боцман и поклялся, что не тронет ее.

Иногда возлюбленные попадают на разные суда, встреча которых в океане дело случая и по теории вероятности вряд ли может произойти. Но столь велико их обоюдное желание, что нарушая все теории, эти корабли идут навстречу друг другу. Ищут один другого, как ищет в бескрайних водах кит свою подругу, чтобы соединившись с ней и встав над водами, трубным ревом радости и фонтанами брызг растревожить пространство.

Любовь разрушает любые преграды. И встрече влюбленных сопутствуют, вольно или невольно, капитаны судов, прокладывающие курс к скоплениям рыбьих косяков, встрече помогают синоптики, предлагающие капитанам уклониться от районов бурь, встречу приближают морские течения и попутные ветры, ускоряющие ход корабля. И когда суда, на бортах которых изнемогают от любви морские Ромео и Джульетта, сходятся в одном промысловым районе, уже никто не сможет помешать встрече. Найдется повод для взаимной швартовки, не выдержит капитан и прикажет спустить шлюпку, наконец, начальник промысла сам подскажет причину, по которой корабли должны соприкоснуться бортами. И тогда на одном из кораблей станет на одного человека больше, а на другом экипаж уменьшится на одного человека. Но в целом человечество может увеличиться. Такова корабельная математика любви.

И недаром гласит легенда, что тот, кто зачат в море, не только любимец Богов, но и человек, которому дарована неудержимая тяга к свободе.