Текст книги "Мимолетные встречи"

Самолет

Самолета я всегда побаивался. Сомнения усугублялись тем, что на этот раз предстояло впервые лететь над океаном, то есть – возможности аварийной посадки уже не будет… Начал вспоминаться печальный случай рейса Рио – Париж над Атлантикой…

«А ради чего я, собственно, принимаю такой риск? – появлялись сомнения. – Ведь, хоть и говорят, что риск на авиатранспорте ничтожно мал, но он все-таки, есть… И где гарантия того, что он не придется именно на тебя?.. Тогда, какой смысл рисковать ради каких-то десяти дней отпуска? Ведь и здесь можно хорошо провести время: снимал бы, к примеру, ту же осень в Париже».

По мере приближения даты вылета эти мысли все больше омрачали настроение.

Сестра успокаивала меня по телефону из Курска:

– Ну слышал ли ты когда-нибудь, чтобы самолеты те, что летят в Америку – падали?!

Ее слова меня не очень успокаивали.

Я думал, что Миша, который все знает, успокоит меня больше. Но он отвечал мне по-научному трезво:

– Да все может произойти… Может, к примеру, наступить усталость металла – и крылья отвалятся. Или же самолет попадет в зону турбулентности и не справится с управлением… А то, просто-напросто, пилот сумасшедший окажется – вроде того немца – с Люфт-ганзы… И птица в двигатель может попасть – даже на высоте… Горные утки, как известно, способны подниматься до потолка крейсерского режима полета…

Возможно, он просто подшучивал надо мной, но я принимал это за «чистую монету» – ведь его представления астрофизика о случайностях и закономерностях явлений природы во вселенском масштабе всегда впечатляла меня. Вот я и говорю ему:

– Так, может, плюнуть на все, в том числе и на купленный билет – да и оставаться дома?

– Ну, что ты, как маленький, – отвечает он, уже в успокоительных тонах. – Не волнуйся. Думай, лучше о том, что летать самолетом тебе нравится! Ты же сам это говорил.

В самом деле, полет я всегда любил, особенно, если рядом окажутся приятные соседи.

День вылета наступил.

В аэропорту из-за небольшого перевеса ручной клади меня чуть ли не завернули на сдачу чемодана в багаж. Но достаточно было вытянуть оттуда, и натянуть на себя кое-что из одежды – чтобы меня пропустили.

Человек, стоявший передо мной в очереди на контроль, мне шепнул:

– Я сделал то же самое…

Он тоже летел в Монреаль. Мне полегчало от осознания того, что риск принимаю не я один.

– Впервые – в Канаду? – спрашиваю.

– Нет! Я часто летаю…

Я еще больше повеселел, прикинув, что если в предыдущие разы он до Канады долетал, значит и сейчас долетит. А значит, и я – тоже.

– А что так часто? – спрашиваю.

– Живу там…

– Вы канадец?

– Нет – француз. У меня в Канаде ферма.

Оказывается, вот уже шесть лет – как он обосновался в Канаде, – приехал туда из французского Нанси выращивать ревень. Канадский ревень, по его словам, куда качественнее французского. И из него он производит кетчуп. Я не очень представлял себе соленого кетчупа из сладкого ревеня, ведь во Франции, из ревеня, по моим понятиям, готовят только компоты и десерт.

В ожидании объявления посадки в самолет, мы говорили о Канаде, о Нанси, о выращивании ревеня и о фотографии. В общем, мы вошли в самолет приятелями. Нам даже повезло с местами – они оказались рядом. А на соседнее с нами место в ряду пришел очень общительный канадец – пенсионер из Квебека, пустился в повествование о его поездке в Африку с миссией благотворительной помощи. Он говорил о ней с таким азартом, что я даже не заметил, как мы взлетели, – «очнулся» уже когда замигало табло «отстегнуть ремни».

Началась раздача напитков. Когда я сказал моему соседу-канадцу, что еду фотографировать осень в Канаде, то очень польщенный этим, он принялся за перечень мне мест для посещения, и даже предложил свои координаты на случай дополнительных справок.

А когда он узнал, что я врач, он еще более оживился. Дело в том, что ему недавно поставили кардиостимулятор, и он беспокоится, что больше не сможет ездить на большие расстояния. Я убедил его в надежности и долговременности работы современных аппаратов, обращая его внимание на то, что просто нужно проводить их периодический контроль.

Ободренный, он перевел разговор на тему уровня жизни докторов в Канаде, информируя меня о том, что заработки у них куда выше, чем в Европе, причем, несмотря на это, врачей в Канаде не хватает…

– Приезжайте к нам работать! – говорит, – И за одно, пофотографируете!

К тому же, как бывший работник администрации его провинции, он мне даже пообещал помощь с трудоустройством в какую-нибудь из клиник.

Сказав, что подумаю, я спросил его о другом: какова судьба коренных жителей Канады?

Оказывается, в Канаде до сих пор существуют индейские резервации, где местные индейцы ведут целиком изолированный от внешнего мира образ жизни.

– У них там свое государство, и даже своя полиция своя… – говорил он.

Находятся эти резервации, как я понял, на невостребованных землях.

«Бедный коренной народ…» – думал я.

Полет шел так ровно, что казалось, будто мы стояли на месте. Время за разговором пролетало быстро. Когда я посмотрел на часы, оказалось, что мы уже пролетели, чуть ли не полпути.

Я решил прогуляться по салону нашего Боинга 777–300, – прошелся по буфетным стойкам всех его отсеков, неоднократно пополняя стакан томатным соком, который обожаю в полете.

Прильнув к стеклу иллюминатора, я попытался отыскать берега Гренландии. Говорят, что по ходу полета, их подчас, можно разглядеть – как, впрочем, и дрейфующие айсберги.

Но горизонт покрывала дымка – и ни Гренландии, ни айсбергов, я так и не увидел. Зато, посмотрев вниз, я обратил внимание на многочисленные белые крапинки на поверхности океана.

«Не чайки же это?» – пытался понять феномен, полагая, что птиц с такой высоты – не различить.

Но и на осколки айсберга это тоже не было похоже, – ведь не мог он размельчиться на такие одинаковые кусочки? Я спросил у соседа, также, всматривающегося в иллюминатор, что он думает на этот счет?

– Это волны! – с уверенностью ответил тот.

– Не может быть!? – говорю, – разве можно увидеть волну с такой высоты?!

– Волны, волны, – говорит, – я моряк, я знаю.

Я подумал, что моряку, или не моряку – с такой высоты одинаково сложно понять что́ это там внизу – волны, или чайки.

Я принялся отслеживать движение каждой отдельной белой крапины. Она постепенно уменьшалась – в конце концов, исчезая совсем, а на ее месте появлялась новая. Не оставалось сомнений, что этими крапинами на поверхности океана, в самом деле, являлись пенящиеся белизной гребни волн. Мой моряк был прав!

Я подумал, какими же должны быть сами волны, если их гребни – различимы с десятикилометровой высоты!

Район океана этой северной акватории Атлантики, над которой мы пролетали, был, похоже, совсем несудоходный: ни одного корабля внизу за время полета я не заметил.

«Тоскливо было бы оказаться одному среди этой водной стихии», – думал я, вглядываясь в бескрайнее пространство океана.

Я думал о первооткрывателях Америки, для кого этот путь к новому континенту был не развлечением, как нам – в тепле и уюте комфортабельного лайнера – а дерзким вызовом стихии океана.

Я думал о Титанике, по злому умыслу судьбы столкнувшемся с айсбергом, и покоящемся теперь где-то в этой бездне морской.

Я думал о соотношении статистической степени риска и реальности, на которую он выпадает. Ведь пролетев пол-океана, я – как не всматривался – не нашел ни одного айсберга на таком широком водном пространстве. А вот им, на Титанике, и искать ничего не пришлось: возьми, да и столкнись при первом же его выходе в море.

Мы приближались к Лабрадору, и впереди уже просматривался его берег. Я представлял себя Колумбом, – пусть, хоть с фотоаппаратом и смартфоном в руках, – но как и он, я шел сейчас к неведомой мне доселе земле.

Когда я вернулся к своему месту в салоне, мои соседи, как впрочем, и большинство пассажиров, спали.

Я тоже немного вздремнул, а когда проснулся, мой уже бодрствующий канадец протянул мне смартфон, показывая фотографию молодой симпатичной женщины-африканки.

– Это хозяйка, у которой я гостил… – пояснил он.

А спустя несколько мгновений добавил более сосредоточенно, и с видом озабоченности:

– Знаете – она в меня влюблена…

Я так и предчувствовал услышать от него что-то подобное.

– Ситуация непростая… – продолжал он. – Но беспокоиться приходится больше о ней, чем о себе… Ведь ей только двадцать пять… Мне – семьдесят…

Я чувствовал, что ему хотелось узнать мое мнение на этот счет.

Пожав плечами и, не входя в рассуждения о разнице в возрасте, я сказал, что «…по крайней мере, нужно быть уверенным в её намерениях…»

– Да, да… – согласился он.

Его жена умерла десять лет назад, и теперь он живет с другой женщиной. Но сейчас судьба, похоже, склоняла его к виражу…

Когда проснулся мой сосед-француз, я выразил ему восхищение его предпринимательской смелостью.

– Я еду в Канаду на все готовое, и всего-то на несколько дней, – рассуждал я, – но готовился к этому целых две недели. Не представляю себе, как можно решиться на организацию нового дела на другом континенте, где все совсем по-другому, и где тебя не очень-то ждут?!

Он объяснил, что после смерти отца, ферма в Альзасе, что досталась ему в наследство, пришла в упадок, и он не хотел заниматься ее восстановлением, – захотел начать все заново, захотел новой жизни…

Теперь восемь месяцев в году он проводит на плантациях ревеня в Канаде, а четыре – на Родине в Нанси. Вот почему он так часто летает по маршруту Париж – Монреаль, и обратно.

Удивительно, как быстро люди сближаются в полете. Является ли это следствием осознания взаимно принятого риска, или же – общего настроя на дальнюю дорогу? – вопрос, что я себе задавал.

Стало немного жаль, что уже объявили о начале снижения, и что скоро придется расстаться.

Несмотря на грандиозность воздушной машины, крылья её от усталости металла, чем пугал меня мой физик Миша не отвалились, горные утки в двигатели не попали, и колеса выдержали соприкосновение с землей: мы совершили посадку.

Я рассматривал все вокруг, смотрел на землю континента, на который еще не ступал. Но все вокруг вполне походило на Старый Свет – те же залы аэропорта, то же движение людей.

Мы вместе дошли до контрольно – пропускных пунктов, где с нас сняли отпечатки пальцев и отсканировали паспорта, – после чего выход из аэропорта нам открылся.

Канадца ждала машина с его «женщиной» за рулем, моего соседа из Нанси – большой вездеход с женой и двумя дочками рядом. Мы распрощались, как давние друзья. Я пообещал и одному, и другому высылать фотографии об осени в Квебеке.

Монреаль

А меня встречал мой Миша. Мы восторженно осмотрели друг друга, и обнялись. Я почувствовал еще большую близость между нами. Мы не встречались уже много лет, хотя на Скайпе виделись часто, однако, увидеться физически – это совсем не то, что на экране.

Мы сели в машину, и Миша повез меня на первое знакомство с Монреалем. Было пасмурно, и все по дороге казалось серым: строения и сама дорога. К тому же Миша, предпочитавший Канаде Францию, воспользовался случаем поворчать на Канаду:

– Смотри, как все обшарпано…

И действительно: в Париже дорога из аэропорта «Шарль де Голль» выглядит поэстетичнее. Я подумал, что если и сам Монреаль такой же серый, как эти его пригороды, то чем же я буду там заниматься целых пять дней, – не считая, конечно, общения с Мишей и Олей.

Но когда мы подъехали ближе к Королевской горе (Mont Royal), от которой, кстати, и происходит название раскинувшегося вокруг нее города, и я увидел знакомые мне по фотографиям силуэты поднимающихся от ее подножья силуэты небоскребов и перспективу на реку Святого Лаврентия, стало ясно, что там будет что́ посмотреть.

В город Миша повез меня по многопролетному подвесному мосту через реку Святого Лаврентия, откуда разворачивалась панорама на Монреаль. А в просматривающихся отсюда очертаниях прозрачного сетчатого шара, я ощутил что-то знакомое из далекого прошлого. Перед глазами всплыли сюжеты газетных фотографий, материалы телерепортажей о большом международном событии времен моей юности – всемирной выставке Экспо-67 в Монреале… И этот сетчатый шар – один из символов выставки, также как и её советский павильон в форме трамплина – находились в центре внимания средств массовой информации той ранней брежневской эпохи.

Вглядываясь в силуэты павильонов выставки, я думал о движении пластов времени. То, что в те времена было таким далеким и недоступным – теперь стало обыденным: купил билет – и лети… если, конечно, есть средства, – теперь только это все решает…

Мы проехались по Старому Монреалю, а затем, по его современной части с кварталами небоскребов. Ориентировочно, я уже представлял себе будущие фотосюжеты.

В шесть вечера уже стемнело, и мы поехали домой. Вся семья была в сборе. Оля мало изменилась. Сын Даниил стал таким же высоким, как и Миша. Я не видел его с детства. Ему недавно исполнилось двадцать шесть. Он живет отдельно от родителей, неподалеку от них, разделяя квартиру с другим парнем на инвалидности, и работает в магазине. Сейчас он пришел к родителям по случаю моего приезда. Своей манерой говорить продуманно, не спеша, и в итоге, точно выражая свои мысли – он напомнил мне Мишу на наших курсах французского в Москве. Его реплики содержали в себе что-то мудрое. В общении он был галантен и обходителен.

– Вот бы все парни были такими! – сказал я Оле, и ее порадовали мои слова.

Проявления остаточной гемипарезии выражались в прихрамывании и скованности руки, но при этом он мог работать, и его работа ему нравилась.

Их дочка Лиза – прелестный, веселый ребенок десяти лет – тоже ждала приезда гостя из Парижа – гостя, о существовании которого она хорошо знала, и которому частенько отвечала по телефону, но видела – впервые. Она обняла и поцеловала меня, и мило спросила, не устал ли я с дороги?

Оба – и Даниил, и Лиза – хорошо говорили по-русски. Лиза продолжала учёбу в канадской франкоязычной школе и параллельно – занятия в частной русской школе.

Хотя с Даниилом у них шестнадцать лет разницы в возрасте, они резвились, как маленькие дети.

В их просторной, уютной квартире с окнами на все стороны горизонта, мне была отведена отдельная комната.

Стол был накрыт, и мы сели отмечать Мишин день рождения. Казалось, будто все происходит в их деревенском доме под Суздалем.

Оля приготовила исконно русскую еду – не забыв и про борщ. А Миша запасся устрицами, учитывая наше взаимное к ним пристрастие. К тому же он хотел, чтобы я отведал именно канадских устриц, и непременно – под канадское белое вино. Мне, конечно, было приятно «продегустировать» деликатесы той стороны Атлантики, но главное было в том, что мы снова собрались вместе.

Мы просидели до поздней ночи, что по Парижу значило – до утра. Я проснулся с рассветными лучами, будто и не уезжал из Парижа – совсем не чувствуя сменившегося часового пояса.

В первой половине дня Миша провез меня по достопримечательным местам города. По парку «Канада» – месту, посещаемому каждым приезжим в Монреаль туристом, мы поднялись на Королевскую гору, откуда разворачивается впечатляющая панорама на город. Зарядившая с утра изморось прекратилась, небо просветилось синевой.

Многочисленные туристы, по большей части азиатского континента, фотографировали снующих здесь на всех лужайках белочек.

Подошла группа младших школьников. Они растянулись вдоль округлой смотровой площадки. В разноцветных плащах и причудливых ранцах за спиной, они слушали повествование преподавателей об истории города. У меня получилась серия выразительных снимков этой забавной детворы Монреаля.

Во второй половине дня Миша работал, и экскурсию по городу мне предстояло продолжить самостоятельно.

От станции метро Площадь Оружия, в самом центре Монреаля, я продвигался в направлении архитектурных очертаний, привлекающих мой глаз фотографа. Особенностью местных строений являлось наличие в зданиях наружных зигзагообразных лестниц – до самой крыши, – тех самых, что так критиковала вчера Оля. Но я ничего неэстетичного в них не находил, даже, наоборот, на мой взгляд, они придавали местной архитектуре свой шарм, – точно так же, как и порожчатые подъемы до второго этажа – откуда начинаются подъезды многих жилых домов.

Следуя общему движению туристов, так заметному в центре города, я дошел до его исторического центра – Старого Монреаля.

Названия улиц, имена на памятниках говорили об истории города – своими архитектурными очертаниями, заметно моложе городов Старого Света.

Однако, зданий прошлых архитектурных стилей Европы, в частности – Франции, встречалось здесь немало. И это было вполне естественно для бывшей французской колонии, Квебека. Так, неоготический кафедральный Монреальский собор Нотр-Дам, очень напоминает Нотр-Дам парижский, а мэрия Монреаля является настоящей копией мэрии французского города Тур.

Франкоговорящая провинция Канады после перехода власти в семнадцатом веке к англичанам совсем не думала лишаться своих исторических корней, и тем более – расставаться с французским языком. Повсюду я общался на французском, забывая подчас о том, что я нахожусь не в Париже.

Многочисленные туристы фотографировались у монумента воину в форме мушкетера. Это памятник основателю города, морскому капитану Полю Шомеди Мезоннёву. Он взирает с высоты постамента на то, во что превратился за почти 400 лет существования основанный им некогда город Виль-Мари (Город-Мария).

Теперь Монреаль с его населением в 3,5 миллиона является вторым в мире франкоговорящим городом – после Парижа.

Улицы отличались от Старого Света иными указателями направлениями движения, неизвестными мне наименованиями, иными декорациями витрин магазинов. Но при всей этой внешней разнице города, жизнь его протекала так же, как и повсюду: город работал, а многочисленные туристы с путеводителями в руках осматривали его достопримечательности.

Вскоре выглянуло солнце, и наступил настоящий день бабьего лета. Продолжая осмотр, я опустился в Старый порт Монреаля, тянущийся вдоль набережной реки Святого Лаврентия, прошелся по прилегающему к ней парку – с колесом обозрения и маяком – известных символов города.

На песчаной полосе парка, под зонтиками-грибками отдыхала немногочисленная публика в пляжной форме.

Отсюда на острове Святой Елены виднелся шарообразный павильон «Биосфера» – реликвия выставки Экспо-67. Советского павильона в форме трамплина там больше нет: он был демонтирован и заново поставлен на территории ВДНХ в Москве.

Иногда, я просил кого-то из прохожих заснять меня на фоне городского пейзажа.

Никогда в жизни не встречал коллеги американца, а здесь, попросив сделать снимок, попал именно на такого, точнее – такую, и даже – в моей области медицины. К тому же – из Нью-Йорка… Она приехала в Монреаль на конференцию по онкологии. Интересно было поговорить о медицине, а также – о впечатлениях от Монреаля. Думал предложить ей встречу в Нью-Йорке – тем более, что как мне показалось, она от меня этого даже ждала. Но сразу этого не сделал, я вспомнил об этом, когда мы уже попрощались, и она совсем исчезла из виду…

На главной площади Старого Монреаля городской пейзаж оживляло выступление уличных артистов всех жанров. По улицам разъезжали фиакры с туристами.

Как это прекрасно чувствовать свободу во времени и пространстве, забыв о работе и заботах повседневной жизни – идти куда взбредется, смотреть по сторонам, открывая себе что-то новое, удивительное!

Уже совсем стемнело, но возвращаться домой не хотелось, – я продолжал идти от улицы к улице, обозревая жизнь города на новом мне континенте.

Случайно, набрел на магазин «Лейка»; пообщался, узнал, как обстоит дело с фотографией в Канаде, и с «Лейкой» в частности. Цены оказались выше наших.

Проходя мимо фотосалона, зашел и туда; поговорил с фотографами, взял адреса – в планах на будущие контакты.

Прохожие – молодые, и в возрасте – к кому не обратись – охотно останавливались, отвечая на мои вопросы.

Я шел по какой-то многолюдной улице современного Монреаля в сторону квартала небоскребов. Нескончаемые витрины магазинов светились неоном всех оттенков. Я вглядывался в лица прохожих, пытаясь найти в них что-то особенное, специфическое. Но не находил. Однако, продолжал искать, так как знал, что оно в них обязательно есть. Только, для того, чтобы уловить это специфическое, одного дня прогулки совсем недостаточно.

Проголодавшись, я начал всматриваться в витрины магазинов, надеялся набрести, на какой-нибудь супермаркет. Но – ни одного. Начал спрашивать у прохожих. Мне указали на аптеку.

– Так это же аптека… – говорю.

– Аптека – на первом этаже, ну, а под нею – супермаркет! – отвечают.

Так я узнал, что продовольственные магазины, особенно, в центре Монреаля, часто находятся под аптеками, или под какими-нибудь другими заведениями, непродуктового типа. Причем на улицах, никаких указателей на этот счет я не видел. Вот и пойми – как здесь найти продовольственный магазин? Но мои русские монреальцы, как я понял, знают их все наизусть.

По ходу моего вечернего маршрута встречалось немало симпатичных ресторанчиков и колоритных питейных заведений. В иных, через окна просматривались блестящие медными трубами бутафорные пивоварни, где после рабочего дня у пенящихся доверху кружек расслаблялись веселые компании. Решил и сам зайти в такое заведение – посмотреть атмосферу вечернего отдыха на новом мне континенте, и отведать местного пива. Звучал джаз и другая, в настроение, музыка. Я направлял объектив аппарата то в одну, то в другую сторону – никого это не смущало, мне даже с юмором позировали. Под общий шум веселья местное пиво мне показалось отменным!

Я возвращался домой через площадь Оружия, откуда до Миши – прямая линия метро. Доехал я до мишиной остановки быстро, но, выйдя из метро, не мог найти ориентир к их дому, что Миша показал мне утром: русский супермаркет. Обратился за помощью к прохожему.

– О! Так это нам по пути! – ответил тот, обрадованно поднимая руки, словно собирался меня обнять.

Он был так розовощек и словоохотлив, что можно было подумать, что он побывал в той же пивной, из которой только что вышел я. Но пива, или чего-то еще, он выпил, поди, куда больше моего – судя по его болтливости нараспев. Мне было небезынтересно пообщаться с этим монреальцем навеселе. Но хорошо, что мы уже подошли к магазину – а то бы точно пришлось принять его приглашение в какой-нибудь кабачок.

Что касается Миши, то в русском супермаркете он работает с лета. Год назад он порвал со своей прежней работой информатика в страховой компании, объясняя это тем, что не переносил бюрократического стиля работы и царящей там атмосферы русофобии. Он часто жаловался мне на это по телефону.

Да и вообще – в Канаде он разочаровался, несмотря на то, что Монреаль – это франкоговорящий Квебек. Он жаловался на нехватку культурной жизни в в Монреале – как и Канаде вообще. В результате, он даже потерял интерес к его любимому французскому языку. По телевидению, он смотрел теперь только российские каналы, был в курсе всех подробностей жизни в России, и постоянно присылая мне ссылки на российские источники информации, считая их самыми правдивыми в мире.

Иными словами, находясь в Канаде, он жил Россией, радовался ее успехам, идеализировал их. Все местное он называл ограниченным, и оно его раздражало. Вот и решил, что весь полагающийся ему по безработице год он будет отдыхать, и только после этого начнет искать себе «…какую-нибудь, простенькую, физическую работу… где не придется спорить с русофобами».

Год отдыха прошел… И вот однажды, раздается звонок из Канады: Миша спрашивает, каково мое отношение к работе повара?

– А что? – спрашиваю, хотя догадывался о смысле вопроса.

– Да, вот, хочу устроиться на работу в русский ресторан при супермаркете…

– Нормально! – отвечаю.

Поначалу он немного обиделся на мой ответ, видимо, не совсем принимая мою поддержку его выбора, не соответствующего уровню его научной квалификации.

– Зато там не будет русофобов, – говорю, – ты же сам к этому стремился.

В итоге, с начала лета он начал работать в этом русском супермаркете, и с этого времени я находил его в лучшем расположении духа.

…Выбором русских товаров магазин изобиловал. Звучала русская речь. Я взял бисквитный торт, к чаю – в стиле тех, что обычно, покупаю в Курске, когда иду в гости. А моя любимая целиковая селедка, которой меня потчуют в Курске, заманчиво, как и там, смотрела на меня из пластиковой кадушки. Но не взял, так как знал, что и на сегодня Миша запасся устрицами.

Следующий ориентир к Мишиному дому – тянущуюся вдоль всей улицы стену еврейского кладбища, я нашел без проблем. Какая-то прогуливающая собаку парочка, помогла мне найти нужный подъезд. Оля и дети готовили стол к ужину. По телеку вещал московский канал. Вскоре вернулся Миша, и мы сели за стол, продолжив разговор на все темы мира.

Оба – Оля и Миша – жаловались на канадскую медицину, сетуя на то, что к специалисту, без направления лечащего врача – не пробиться. Но лечащий врач отказывается направлять их к специалисту, то есть – к хирургу.

Миша показал мне два нагноившихся пальца ноги, от боли которых он заметно прихрамывал.

– И это длится уже много месяцев, – негодовала Оля. – Лечащий врач назначил ему антибиотики, но лучше от этого не стало. Удалось записаться к инфекционисту, и тот выписал другие антибиотики, но все равно – не помогает. А к хирургу не записывают…

Разгневанный Миша подумывал даже плюнуть на все, и поехать к хирургу в Москву. Ситуация казалась мне странной. Я посоветовал им обратиться в какую-нибудь университетскую клинику, особенно если после теперешнего консервативного лечения улучшения не наступит.

Назавтра Миша решил свозить меня в местечко Сен-Совер (Saint-Sauveur). Это недалеко от Монреаля, в массиве Лорентидских гор, где в выходные дни зимой, они катаются на лыжах.

Мне не очень хотелось выезжать за город, так как на сам Монреаль оставалось не так уж много времени. Ведь на уик-энд мне предстояла поездка в городок Труа-Ривьер (Три реки) по приглашению друзей моих девчонок. Но Миша уже взял отгул на работе, и оказываться от поездки было не совсем хорошо. Решили, что поедем, но что во второй половине дня вернемся в Монреаль.

Приход осени, по дороге к Лорентинам, и особенно в горах, был заметнее, чем в городе. А когда поднялись на высоту, склоны, казалось, горели искусственной подсветкой.

Лорентиды – это совсем невысокие горы, и горнолыжные трассы здесь, конечно, не такие протяженные, как в Альпах. Зато это близко от дома, и сюда можно приезжать хоть каждые выходные.

Несмотря на межсезонье, улочки деревушки Сан-Совер бурлили хождением взад-вперед многочисленной публики. Фасады сувенирных магазинчиков и ресторанов были украшены желтыми кленовыми листьями. Атмосфера этой курортной деревушки в Лорентидах вполне походила на курортные деревушки в Альпах, лишь архитектурный стиль здесь иной.

Вот я и увидел своими глазами места, что Миша описывал мне по телефону в их лыжные уик-энды.

Как и планировали, во второй половине дня мы вернулись в Монреаль. Я шел вдоль набережной в сторону его современного центра. У причала стоял круизный лайнер этажей в десять высоты. Каюты его были пусты, – туристы, судя по всему, отправились на экскурсию по городу.

А на палубе небольшого судна, чуть дальше по бухте, я заметил хождение женских фигурок в белых халатах. Направившись туда через живописный скверик, я вскоре оказался у судна-сауны с солярием на палубе. Распаренные тела, то выходили из клубящейся паром сауны поднимались к солярию, то снова возвращались в сауну. Некоторые, спускались к прохладительным бассейами на площадке у судна, или же просто, общались с бокалами в руках – до того, как вернуться в жар сауны.

Помечтав немного о посещении подобного заведения, я продолжил свой путь к кварталу небоскребов, ориентируясь на самый заметный из них – с крышей треугольной формы. Близость квартала оказалась кажущейся: я долго шел по набережной, а небоскребы едва ли приближались. Правда, по пути я останавливался на фотографию. Многочисленные кафе сквериков на набережной по-осеннему грустно пустовали. Взяв чуть в сторону от набережной, я оказался на территории Старого элеватора – монументального сооружения ставшего местной достопримечательностью – отчего и не подлежащего сносу.

До квартала небоскребов я дошел уже затемно. Зашел согреться и перекусить в торговый центр одной из высоток. Кстати, высота зданий Монреаля не должна превышать высоту его горы Мон-Ройаль (Mont-Royal). В здании небоскреба с крышей треугольной формы 205 метров – что лишь на нескольких метров ниже до этого лимита.

Возвращаясь к площади Оружия, я оказался у широких – через всю улицу – пагодных ворот. Это вход в Китай-город. Магазины, рестораны, публика, речь на улицах вполне соответствовала названию этого квартала. Я взял на пробу привлекательного вида мучную лепешку, приятную на вкус. Но, мысли о том, что как бы там не оказалось «собачатины», портили аппетит.

Назавтра предстоял выезд в Труа-Ривьер («Три Реки») – это в двух сотнях километров к северо-востоку от Монреаля.