Текст книги "Истории о любви"

Олег Хлебодаров
Истории о любви

© О. Хлебодаров, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021

* * *

Автор выражает огромную признательность своим первым читателям – А.С., А.У., А.Ф., Б.П., В.С., Д.Я., Л.С., М.Ф., Н.М., Н.С., О.Н., О.Р., Т.В. и Э.Р., – которые поддерживали морально и давали бесценные советы.

Автор предупреждает, что описанные им события все без исключения являются вымышленными, а любое совпадение имён, фамилий, географических названий (кроме общеизвестных) абсолютно случайно. Всякое сходство с реальной действительностью – всего лишь совпадение и не более.

Кроме того, автор приносит извинения нескольким упомянутым в книге вильнюсцам и надеется, что они не держат на него зла за то, что он упомянул их на страницах этой книги.

Автор стремится сохранить инкогнито как можно дольше

Посвящается Оленьке Написано в июле 2011 г.

 
Однажды был в Сицилии,
Где море в изобилии,
Но люди слабо милые
(что верится с трудом).
Я ездил по Германии
Дорогами прямыми,
В Испании бывал,
А также и в Египте я тоже загорал.
Бывал я и в Ужгории,
Во Франции везде…
Но кильки в соусе томатном
Я не встречал нигде.
Не то чтобы в моём любимом,
Родном Улан-Удэ…
 

Начало

Рейс на Москву был задержан на два часа. Что поделать, над погодой не властны ни техника, ни местонахождение. В капиталистической, социалистической или ещё бог знает, какой третьепутистской (или третьепутёвой?!) стране возможен такой вариант. Разумеется, где-то вы будете коротать это время с комфортом, где-то матерясь, но факт остаётся фактом – вылет отложен, и настроения это отнюдь не поднимает. Увидев на табло это «жизнеутверждающее» объявление, я пошёл коротать время в кафе.

Сейчас я писатель. Говорят и пишут, что довольно модный. Вроде, тьфу-тьфу-тьфу, так оно и есть. Следовательно, от моей задержки в Москве, слава богу, никому не станет особо хуже, ибо никаких сверхважных и не терпящих какого-либо, даже минутного, отлагательства дел у меня там нет. Уже неплохо…

Не успел я подойти к барной стойке, как меня окликнули. Точнее, окликнул. По имени. А вот окликнувшего я, признаться, совершенно не узнал. То есть я, конечно, мог его встречать раньше, благо на моём, хоть и не сверхдлинном, но всё же и небезынтересном (об этом, если что, как-нибудь потом) жизненном пути успели повстречаться самые разные люди. Кого-то я бы встретил с радостью, кого-то до сих пор стараюсь забыть, хотя, в общем-то, безуспешно. Этот же господин, а иначе его у меня просто язык не поворачивался назвать, мне не напомнил ровным счётом никого. То есть вообще никого.

Начнём с того, что весь его вид источал респектабельность. Причём настоящую, а не показную. Распахнутое верблюжье пальто, дорогой пуловер, рубашка от топового бренда, брюки, судя по всему, от него же, ботинки из крокодиловой кожи. На запястье левой руки часы – настоящие швейцарские, за бог знает сколько у.е. На носу очки в несколько старомодной, но очень дорогой оправе, в зубах трубка, видимо, стоящая побольше моей машины. Сам он был не то чтобы дороден, скорее чуть-чуть полноват, причём даже этим он лишь подчёркивал свою респектабельность. И очень умные глаза за стёклами очков, которые смотрели на меня. Сзади, что неудивительно, – бодигард. Всего один, но тоже с налётом респектабельности.

– Что, не признал меня? – улыбнувшись всеми своими белоснежными зубами, спросил он и назвал меня моим школьным прозвищем.

Вот тут я, признаться, офигел окончательно. На ум мне пришёл только один человек, примерно подходящий под антропометрические данные моего собеседника. Но весь мой разум отказывался в это верить. Пухлый (а кто же ещё это мог быть!) ну просто не мог стать таким. Не мог, и всё тут! Ибо кто ещё мог по выдающейся, я бы даже сказал, вызывающей своей рассеянности засунуть бутерброд с маслом в один пакет с кедами?! Или случайно прийти в школу вместо брюк от формы в кальсонах… Его даже не особо били, потому что бить такое чучело даже неинтересно. А уж школьники, в том числе (а может, и прежде всего) советские, понимали толк в чморении такого рода лузеров! И вот он собственной персоной стоит передо мной в аэропорту Шарля де Голля города-героя Парижа и выглядит бог знает на сколько миллионов!

Я давно уже утратил связь со своим классом, тем более что поучиться я успел не только с ними. Другое дело, что с ними я учился дольше всего. Желания поддерживать связь с ними, как это стало модно в последние годы, у меня почему-то не было никакого. Болезнью «Одноклассники» и прочими «Фейсбуками» я так и не заболел, о чём ничуть не жалею. Правда, пару лет назад мне звонила Ленка, сидевшая какое-то время со мной за одной партой, и приглашала на встречу класса. Ещё она, кажется, пыталась что-то мне рассказать про свою нынешнюю жизнь, но, кроме того, что она работает в основном тамадой, я так ничего и не запомнил. Да и то лишь потому, что представить её себе в этом качестве, исходя из школьных воспоминаний, не мог никак. Я тогда отговорился как-то, и то мероприятие проигнорировал. Кажется, мне действительно надо было дописать роман для «ЭКСМО», да и тогдашняя моя пассия Наташка хотела вытащить меня в Амстердам. Там мы, кстати, тогда разругались и по возвращении расстались…

– Давай по кофейку, что ли… – сказал мне Пухлый после рукопожатия.

– Это можно.

– Вижу, что всё для тебя неожиданно? – с улыбкой спросил он меня.

– Есть такое…

– Исходя из школьных лет, ты бы скорее представил здесь, на моём месте, Санька Серебрякова?

Не то чтоб это было в точку, хотя… Санёк ещё в детстве был весьма ушлым малым. Его старший брат, учившийся в нашей школе на три года старше, активно фарцевал, а Санёк помогал ему в этом. Сколько жвачек было куплено всеми нами у него, да и не только жвачек…

– А ведь их обоих мне жаль, этих Серебряковых, – глядя куда-то вдаль, сказал Пухлый, когда мы уже взяли по чашке кофе и сели за столик. – Они ведь в восемьдесят восьмом одни из первых в городе кооператив открыли. «Мечта» он назывался. Старшего, Витькá, ещё в девяносто первом застрелили. То ли он кинуть кого хотел, то ли просто не успел долг отдать – тогда непонятно было, а сейчас, сам понимаешь, тем более. Убивший его ни рыба ни мясо был – не бандит влиятельный и коммерсант не особо какой. В гору он потом пошёл. Даже в Думе сидел как-то… Был даже в комиссии по этике!

В это я очень даже поверил – кто ж ещё в нашем парламенте может разбираться в этике, как не товарищи, чьи руки, пусть и не по локоть, но в крови. Тем более чужой.

– А Санёк в девяносто пятом суррогатной водкой отравился. Дела у него уже швах были. Но всё равно жаль!

– Да уж, се ля ви, как говорят тут.

– Я, кстати, слежу за твоим творчеством. Нет, ты не думай, я серьёзно! – Пухлый действительно серьёзно посмотрел мне в глаза.

– И как? – не то чтобы чужая оценка для меня была определяющей, в конце концов, гонорары от издательств куда как поважнее будут, но всё-таки это мне было небезынтересно.

– Самое то. У тебя нет «местечковости» и комплекса неполноценности, свойственной большинству наших литераторов. Слава богу, опять же, что тебя не называют, как это часто у нас бывает, русским кем-то. Ну, типа там «русский Бегбедер», «русская «Гавальда» или, прости господи, «русский Джойс». У меня после таких сравнений сразу же появляется какая-то брезгливость. Ну и опять же хорошо, что ты не страдаешь манией величия. Читал твои интервью, и ты ни разу не пытался указать другим своё место в литературе где-то между Достоевским и Коэльо.

– Я такой фигнёй не страдаю, – ответил я, мысленно аплодируя Пухлому, ибо мои взгляды на современную нашу литературу всецело совпадали с его.

– Ещё хорошо, что ты не замыкаешься только в нашей аудитории. Ты, как мне показалось, пишешь для нормальных, современных людей. Тебя может читать француз, японец, сингапурец и наш брат, россиянин. При условии, конечно, что он не быдло, воспринимающее, кроме этикетки на бутылке, только шедевры типа «Вор на Колыме» или «Выстрел Укушенного-4». А ведь в российских реалиях это самое сложное, поверь мне, – продолжил он, мелкими глотками поглощая кофе. – У нас ведь в чистом виде пограничное в плане культуры пространство. А оно иногда даёт такие типажи! Скажи мне, где ещё можно найти уроженца Питера с хорошей примесью немецкой крови, который, заметь, по велению души носит косоворотку, пьёт квас и взахлёб ругает загнивающий Запад?! Искренне делает это, не за бабки! А встреть ты священника в глубинке, под Костромой или на Урале, и ведь запросто может оказаться, что он стопроцентный еврей по крови, выпускник Бауманки. А мулла-ваххабит, где-нибудь в Татарстане или вообще на югах, в молодости был Иванов, учился на филфаке и пописывал стихи в стиле Есенина. А тут хоть в Париже, хоть в Берлине, хоть в Лондоне встретишь иной раз ну прямо аристократа со знанием языков, с дипломами престижных вузов, а выяснится, что по крови он в основном узбек, но ещё в детстве проникся русской, европейской, заметь, по своей сути, культуре, и стал вот кем. А что, брюнет – так и принимают его здесь сперва за итальянца или, на худой конец, за грека.

– Резонно. Я, конечно, столь ярко выраженных типажей не встречал, но подобные товарищи и мне попадались…

– А знаешь-ка что, – Пухлый повертел в руке чашку, словно пытаясь там что-то увидеть… (Или, может быть, он гадал на кофейной гуще?!) – Вас ведь, писателей, инженерами человеческих душ кличут?

– Ну вроде того… Хотя это раньше было.

– Давай-ка, раз время есть, расскажу я тебе несколько историй. Думаю, ты сможешь сделать из них конфетку!

– Они настоящие или как? – Не то чтобы мне стало по-настоящему интересно, хотя после такой встречи с человеком, которого ты помнил как выдающегося лузера, уже мало чему можно было удивиться.

– А ты сам решишь… В общем, слушай.

Любовь: прерванный полёт

Её никогда особенно не привлекал Париж. Не то чтобы он ей совсем не нравился – нет, такого, разумеется, не было. Просто она не понимала стонов и вздохов, издаваемых знакомыми и просто случайными людьми по поводу него. Хуже было, по её мнению, пожалуй, только восхищение юных сикушек от поездок в Турцию. Впрочем, может быть, такая позиция нормальна для самостоятельной женщины из России, которая, что самое главное, сделала себя сама.

Утро близилось к полудню, парижское солнце вкупе с пейзажем радовало глаз. София (скорее даже непроизвольно) поглядела налево. Там, в метрах двадцати от неё, шла игра, уже минимум как лет десять позабытая в России. Банальный «напёрсток», ушедший в прошлое вместе с китайским «Адидасом», малиновыми пиджаками и прочими прелестями постсоветского бытия. В Париже, городе, имеющем ничуть не меньшее право, чем Рим, именоваться вечным, этот вид промысла не только продолжал существовать, но даже вызывал неподдельный интерес у публики. Несколько пожилых американских пар, стайка туристов то ли из Японии, то ли из Кореи – София плохо различала их – не только с интересом наблюдали за игрой, но даже делали ставки. Один из явно подставных – а уж ей, выросшей в далёком и далеко не самом тихом Челябинске, это было очевидно, – показался ей знакомым.

«Не может быть», – подумала она.

Подставной лет сорока, в красном джемпере и видавших виды джинсах, в душе стебался над разыгрываемыми. Ещё бы, бог знает когда великий О. Генри описал всю эту примитивную по своей сути технологию отъёма денег, а вы, господа америкосы-пиндосы, даже не читали его! Ну, ставьте же свои кровные, заработанные пенсионные доллары и евро, ставьте!!! Тут как раз подошла его очередь. Он подошёл к фанерке, протянул своему напарнику – молодому благообразному негру в светлом пиджаке – пятьдесят евро и приподнял стаканчик. Шарика там, естественно, не было, и он картинно поднял обе руки вверх, как бы взывая к небу. Японец или кореец, кто ж их разберёт, протиснулся к «станку» и на ломаном английском начал что-то говорить негру. В общем, ещё один клиент дозрел…

Артур, а именно так звали подставного в красном джемпере и джинсах, обернулся направо. Не то чтобы он почувствовал опасность, хотя… В общем, его взгляд встретился со взглядом Софии.

«Ни фига ж себе», – его, несмотря на жизненный опыт, буквально бросило в жар.

– Играй без меня, Анри, – шепнул он стоящему рядом напарнику, выходцу откуда-то с островов в Тихом океане.

– Учти, Саид вычтет у тебя, – невозмутимо ответил тот. Он вообще был невозмутим, особенно в общении с Артуром – то ли потому, что не раз слышал о загадочной русской душе, то ли просто потому, что был вообще невозмутим, почти как истинный ариец.

Артур вышел из толкучки, образовавшейся вокруг «станка», и быстро пошёл вслед за уходящей Софией. Он обежал её и, стараясь быть максимально спокойным, просто сказал «привет».

– Вот уж кого я не ожидала здесь увидеть…

– Взаимно. Слушай, а давай выпьем кофейку, знаю здесь одно место…

Эти слова дались Артуру очень нелегко. Наверное, уже давно ему не было так трудно говорить. Раньше, лет пять назад, голос задрожал бы, а теперь нет – жизненный опыт всё-таки сказывается.

Через несколько минут они уже входили в маленькое, чисто парижское кафе. Стоявший у стойки хозяин, араб лет пятидесяти, радушно приветствовал Артура, сделав комплимент его вкусу.

– Какими судьбами тут? – вымученно спросил Артур, когда он и София уже сели за столик у окна.

– Всё на редкость банально, Артур, – она смахнула прядь волос с лица, – решила позволить себе немного приятного. Я ведь здесь всего в третий раз… Даже в своей тёзке Софии (тут она немного улыбнулась) я бывала куда как больше.

– Хорошо выглядишь.

– Артур, а разве ты видел меня когда-нибудь плохо выглядевшей?! Да ты вообще меня мало видел…

– Что верно, то верно…

Артур отвернулся к окну, словно стремясь увидеть на улице что-то важное.

– Прости меня. Очень прошу: прости, пожалуйста!

– Да мне-то, в общем, что, – спокойно ответила она, отпив чуть-чуть обжигающего кофе из чашечки, только что поставленной перед ней сыном хозяина заведения.

– Ну, как сказать… – Артур отвернулся от окна и взглянул ей прямо в глаза. – Я ведь знаю, что ты уговорила тогда Алёну прилететь ко мне. Мне до сих пор снится та наша первая поездка по городу. Это напоминало сказку: было уже около полуночи, мы катались по городу, я показывал ей достопримечательности. Ночной город, и мы вдвоём…

Артур отхлебнул кофе и продолжил:

– А потом наша вторая встреча. И поцелуйный заход из кухни в комнату. Мы шли и взасос целовались… Время за полночь, у меня была температура, но я находился на вершине блаженства. И восхитительная ночь потом. Мне реально казалось, что я знал её всю жизнь…

– А здесь-то ты как оказался? – скорее буднично, нежели с интересом, спросила она.

– Как-как… Сначала места себе не находил после расставания с Алёной. Потом с девчонкой одной молодой начал жить. Пару месяцев пожили. Понимал, что не то… Не Алёна, ну вообще… – тут Артур зачем-то поднял взгляд к потолку, словно ища необходимые слова. – А потом друг мой, Володька, позвал в колонию на свидание к авторитету одному съездить. Я того Валеру и не знал толком, так только, по юности помнил чуть-чуть. И криминал мне чужд был тогда. Но поехал. И барышня та с нами поехала. Так она на свиданке тому Валере на шею чуть не бросилась. При мне, заметь…

Артур жадно отхлебнул кофе и продолжил, глядя куда-то мимо Софии:

– Мы потом часа три обратно ехали, я курил всю дорогу. Пачку выкурил, наверное. А по приезде, уже без Володьки, сказал ей всё, что думал по этому поводу. Она тут же собрала вещи, и мы больше не виделись. Уж не знаю, с Валерой тем она или нет. Да и по фигу, если честно… А потом я с евреем одним подружился, через него в синагогу ходить начал. Вообще курам на смех – ну какой я еврей?! Во мне крови-то еврейской – тьфу! У тебя её вроде больше?

– Не без этого, – довольно отстранённо сказала София, сделав маленький глоток кофе.

– А там через синагогу и в Израиль свалил. Родня в шоке вообще была… Я, кстати, очень не люблю выражение «я в шоке». Девчонки из фиговых вузов, помнится, раньше все так говорили…

– Это точно!

– Но они именно в шоке и были… Ну так, покрутился я в Израиле, в кибуце пожил. Апельсины мы там выращивали… А потом вот сюда рванул, благо «шенген». Сначала квартиры с турками ремонтировал, теперь вот тут… А ведь там, дома, и работа была неплохая, и перспективы. Работодатели у нас, конечно, ушлые были. Ни Москва, ни Питер, ни Ханты-Мансийск денег особо не платили, но перспективы были. Но не смог я там больше жить, всё о ней напоминало. А тут и поговорить толком не с кем – что Анри, что Жозеф, что остальные – они ж, несмотря на эту долбаную политкорректность, даже колледж окончить не смогли! Вот и сижу тут, перед тобой душу изливаю. Про поездку в Суздаль с Алёной вспоминаю, про тот кусок торта маминого, что она мне в последний день дала тогда… Водки для полноты антуража только не хватает, типа, русские эмигранты в Париже…

– Бывает, – София пожала плечами.

– До сих пор, наверное, в «Одноклассниках» в профайле у меня мой город родной указан, в «Фейсбук» тоже несколько лет уж не был. Бред. Расскажи мне лет пять назад о том, где и как я буду, не поверил бы… А Алёна как сейчас?

– Хорошо всё у неё.

– Ты позитивная такая…

– Нет, это, Артур, тебе только кажется…

– Может, ещё по кофе? – Артур даже сам удивился, как жалостливо это у него прозвучало.

– Нет. Спасибо за кофе, кстати.

София поднялась из-за стола, взяла сумочку и пошла к выходу.

Магали

Как это фото появилось в колонии, никто так и не понял. Кажется, действительно первыми его увидели сидельцы из седьмого отряда, где был и Артём. Впрочем, фото это потом обошло если уж не весь лагерь, то бóльшую его часть – потом об этом говорил сидевший в третьем отряде Андрей, с которым Артём учился когда-то в начальной школе. Да и ещё один бывший зэк потом, в областном тубдиспансере на Родионова, тоже вспоминал об этой фотографии и говорил, что видели её и в четвёртом, и в восьмом отрядах.

Самое простое объяснение появления снимка было связано с бывшим сутенёром Димой Бельмондо, как раз и сидевшим в седьмом отряде. Дима, правда, от этого напрочь открещивался и, кажется, был искренен – смысла на середине своего срока (отнюдь не за торговлю девочками, а за разбой, но это уже неважно!) засветить фото своей бывшей подчинённой, да ещё и не получить с этого ровным счётом никакой выгоды, у него не было. Была ещё версия, появившаяся в аккурат перед новым, 1999 годом, что на фото запечатлена проститутка из элитного московского борделя (отсюда и непонятная надпись «МАГАЛИ» с обратной стороны фотографии), а предназначалось её изображение для одного грузинского вора в законе. Всем только непонятно было, почему фото оказалось у них в зоне, тогда как грузинский законник сидел по соседству, и к тому же в конце девяносто седьмого года был этапирован куда-то на Урал. Иначе говоря, где эта фотография провела около года, было совсем не ясно.

Сидевший в четвёртом отряде рецидивист Колька Интеллигент, любивший качественную иностранную литературу (он даже порывался написать детектив в стиле А. Перес-Реверте) и тяжёлые наркотики, даже выдвинул фантастическую версию, согласно которой фото было вброшено зоновскими операми и должно было каким-то очень замысловатым образом расколоть отрицательно настроенных осуждённых и усилить позиции «актива» в зоне. Всерьёз в эту версию, навеянную не только чтением если уж не Перес-Реверте, то как минимум У. Коллинза, а скорее даже употреблением героина внутривенно, поверил, кажется, только рецидивист Смурый, отбывавший в свои почти восемьдесят лет бог знает какой срок. Его, разумеется, уважали, но всерьёз к человеку, путавшему по причине стойкого маразма колымские лагеря с мордовскими, а Бутырку с Крестами, никто не прислушивался.

Впрочем, несмотря на неясность происхождения фотографии, равно как и обстоятельств её появления в колонии, нельзя было отрицать того, что она произвела фурор. Красивая девушка лет восемнадцати-двадцати, одетая в стильный, хотя и на первый взгляд неброский джемперок, навсегда покорила сердца сидельцев. В конце девяносто восьмого – начале девяносто девятого года фото стало своего рода переходящим знаменем. Право взглянуть на него было чуть ли не главной ценностью для основной части осуждённых. Наиболее авторитетные зэки поделили между собой возможность повесить фотографию на несколько дней у себя рядом со шконкой. О встрече с девушкой на фото грезили, кажется, все – причём смотрящий за колонией Петя Горбатый вряд ли отличался в этом от зоновского завхоза, бывшего десантника Вовы Рэмбо. Никто, правда, так и не мог понять надпись «МАГАЛИ» на обратной стороне фотографии. Идеи о том, что это первые буквы фамилии – например, Магалина или Магалинская, или даже Магалий, – отвергались всеми, поскольку следов стирания не было, а прочие буквы, несмотря на то, что фото действительно гуляло по рукам, уцелели и были вполне читаемы. Мысль о том, что на снимке француженка, также не встретила поддержки у сидельцев.

Артём видел то фото всего три раза. Последний раз это случилось двадцать второго января, ровно за месяц до его освобождения. Его товарищ Саня Тюлихов, с которым они в последний год постоянно чифирили вечерами, выменял на полчаса это фото за пачку сигарет у своего земляка-павловчанина.

– Тём, тебе ведь на волю через месяц, – произнёс Саня, отпив чифира.

– Да, Сань, ровно через месяц дома буду, – Артём Фоминых мечтательно посмотрел куда-то в сторону потолка в другом конце барака.

– Тём, а ты Магали эту найди, – вдруг попросил Саня, – ты ж сам говорил как-то, что она студентка, наверное. А ты ведь в вузе восстановиться хочешь. Так найди её там!

– Ты сказал… – Артём был так ошарашен, что даже не заметил, как обжёгся чифиром. – Ты пойми, Саня, пока восстановят меня (а могут и не восстановить после судимости), пока подлечусь, пока с работой решу – это ж времени сколько пройдёт. Да и вузов в Нижнем сейчас полно. Я ж не знаю, где она учится или училась… Да и восстанавливаться буду только на заочное…

Кажется, они поговорили о перспективах поиска ещё минут пять или чуть больше того. А потом отрядный блат-комитет, состоявший после этапирования Саши Гуляева в Мордовию сплошь из дзержинцев, позвал к себе Саню. Вроде как с просьбами, которые он должен будет выполнить после того, как будет этапирован в тубзону в Кайск (этапировать его должны были со дня на день). Впрочем, просьбу ту Санину Артём не забыл…

А за день до освобождения, двадцать первого февраля, про фотографию Артёму напомнил новый зоновский опер. Сказав дежурные фразы о нежелательности попадания Артёма вновь за колючую проволоку («знаю, что ты не за своё сел, но ведь сюда и те, кто не за своё сел, заново попадают») и даже похваставшись, что у него буквально час назад родилась племянница («Ксенией назвали. Как знать, вдруг вас потом жизнь и столкнёт… Авось, хоть по-хорошему. Ты, конечно, парень неплохой, но зачем ей бывший зэк с тубиком, пусть и залеченным»), он под конец задал вопрос, удививший Артёма:

– Фоминых, а с фоткой там что? Не знаешь, откуда она в лагере и по чью душу?

Артём понял, что, во-первых, фотография всё-таки попала не через гуиновцев и, во-вторых, что какое-то значение ей оперчасть в лице нового опера почему-то придаёт. Говорить Артём, правда, ничего не стал, сославшись на то, что ничего не знает и вообще не блатной.

Просьбу Санину Артём попытался исполнить и даже рассказывал ему о своих попытках весной 2002-го в тубдиспансере на Родионова, куда Саню положили после освобождения. Впрочем, вскоре Саня ушёл в запой и был с позором изгнан из больницы. Вряд ли после этого судьба Магали волновала его, тем более что вскоре он то ли вновь сел, то ли вообще умер.

Развязка наступила 11 июля 2003-го. Артём только что угостил мороженым белокурую девочку, стоявшую с мамой за ним на кассе в магазине («У меня день лождения!» – громко сказала та девочка, и Артём даже почему-то пожелал её маме в будущем найти хорошего зятя), взял пакет с купленными продуктами и увидел Магали. Она была такой же, как на том фото, и даже несколько лет ничуть не изменили её. Правда, вместо джемперка на ней было платье – очень модное и явно от хорошего бренда, а на ногах нежно-розовые мюли, но это ничего не меняло.

– Вы ведь Магали, – Артём широко улыбнулся, сам не веря своей удаче.

– Можно и так сказать, – приятным контральто ответила она.

– Не поверите, – Артём сам поразился твёрдости своего голоса, – но ваше фото я видел несколько лет назад, и вы покорили меня уже тогда.

– Отчего же, очень даже поверю…

P.S.1. Говорят, что племянница зоновского опера и белокурая девочка, у которой был день рождения, потом подружились. Хотя, может быть, это и неправда: во-первых, опер мог ведь и наврать, чтобы втереться в доверие к интеллигентному и доброму, в сущности, заключённому и, во-вторых, мало ли в Нижнем Новгороде белокурых любительниц мороженого, пусть даже и родившихся 11 июля 1998 года.

P.S.2. Колька Интеллигент так и не дописал свой детектив и умер в апреле 2004 года от передозировки героином.

P.S.3. Судьба Артёма Фоминых автора не особо интересовала. Уже хотя бы просто потому, что автор понял: этот его герой должен со всеми своими трудностями справляться сам.

А вот Магали… Впрочем, всё по порядку.