Текст книги "Донбасс – сердце России"

Маршрут: Дзержинск—Нью-Йорк—Ясиноватая

Дзержинск, толком и не ответишь, это дальние огороды Горловки? Или Константиновки? Тут все так тесно расположено, что на такой вопрос ответит не каждый коренной житель. Короче говоря, до революции это была знаменитая Щербиновка. А знаменита она была совершенно по-донбасски – обилием уголька. Да еще тем, что основными угленосными полями владели крестьянские общины, а то и вовсе отдельные хлебопашцы, которые в конце XIX столетья прочно забыли хлебопашество, сдавая в аренду свои наделы под постройку шахт. У них там это было что-то вроде того, как в Ялте или Сочи сдают квартиры отдыхающим. Только что с табличками «Шахта, недорого» не стояли вокруг тракта. Уголь тут залегал близко от поверхности, брался легко. Правда, с годами уходил все глубже и глубже, а платы тут крутопадающие – под молоточек отбойный. Ну и, как повсеместно в здешней округе, взрывоопасные по метану и на внезапный выброс легки.

При новой украинской власти местные шахты практически ушли на дно, захирело все городское хозяйство. И ныне бывшая Щербиновка живет только воспоминаниями о больших зарплатах советских шахтеров, которые они доблестно спускали в ресторанах. Да высится посреди города огромный ДК «Украина». В свое время на такое деньги были.

А неподалеку от Дзержинска есть еще одно приметное для донецкой истории местечко – поселок Новгородское. Обычный такой шахтерский поселок. Интересно то, что до 1951 года именовался он ни много ни мало Нью-Йорком! Правда, правда – я сам знаю людей, у которых в старых паспортах стоит место рождения «Нью-Йорк, Сталинской области». Его упомянул и писатель-диссидент Виктор Некрасов в одной из своих повестушек. А в период борьбы с безродным космополитизмом название похерили.

А история его такова. В XIX веке в здешних местах объявился делец, прикупивший пару-тройку шахт и поставивший машиностроительный завод. Предприятия давали устойчивую прибыль. Но была одна проблема – смертельно, зверски скучала жена предпринимателя, которую он привез из Нью-Йорка. «Дарлинг, – говорила она, – куда ж это вы меня затащили, тут и пойти некуда, тут же не Нью-Йорк…» «Это все в моей власти, дорогая, – ответствовал муж, – земля моя, поселок мой, будет тебе Нью-Йорк». И правда – с таким название поселок простоял без малого сто лет.

Говорят, что в отдельных кварталах Нью-Йорка заокеанского стоит дикая вонь. Его донецкий тезка не подводил собрата. Фенольный завод не давал дышать никому на километры вокруг. Когда электрички и поезда подходили к станции Фенольная, на которой и стоит завод, пассажиры поплотней закрывали окна и утыкались носами в платки и кулаки – аромат от производства нафталина и фенолов стоял сла-а-авный!

Но вот и проехали мы пахучее место, мелькает за окном село Верхнеторецкое, прежде именовавшееся грубее – Скотоватая. Станция здешняя такое название носит и по сей день. Село известно в истории своим старинным большим православным храмом, эпидемией сифилиса начала прошлого века, с которой не могли справиться много лет, и быками местного моста. Их пытались взорвать сначала наши при отходе, а потом при таких же обстоятельствах немцы. Только зря тол потратили. Это одно из аутентичных с юзовских времен инженерное сооружение.

А вот и Ясиноватая, столица железнодорожников Донбасса, как некогда именовали свой город и станцию местные жители. Станция действительно преогромнейшая, наряду с Красным Лиманом, Никитовкой, Дебальцево и Иловайском входившая в число ста решающих станций железных дорог СССР.

Огромность ее я лично прочувствовал в далеком 1986 году, когда в декабре неожиданно замело так, что поезда стали останавливаться массово. Меня с коллегами послали чистить стрелочные переводы от снега. До сих пор не забыть объема этой работы. На память в домашнем архиве осталась фотография, на которой мы с товарищем стоим возле паровоза серии Со., поставленного на постамент. Паровоз и есть главный памятник Ясиноватой, другие ей не нужны.

Еще в Ясиноватой есть машиностроительный завод. Сейчас он переживает второе рождение, делает проходческие комплексы для всех угольных бассейнов большой страны.

Долгие годы директорствовал на заводе Виктор Трубчанин. Не будем о нем как о директоре, наверное, он был неплохим руководителем. Но была у него такая фишка – он верил, что собаки производят любовь, такое уж существо для человека. И начали на заводе строить вольеры и собирать бездомных животных со всего города. К кончине Трубчанина их скопилось несколько тысяч, на их прокорм завод выделял нешуточные средства. Несчастные псины погибли во время обстрелов завода украинскими войсками в 2014 году. Говорят, ужасное зрелище было – прямыми попаданиями умерщвлены были тысячи животных.

Прямо на юг и железная, и автомобильная дороги уводят из Ясиноватой на Донецк, до него осталось 19 километров. А влево путь ведет в Макеевку – большущий город-спутник Донецка, город шахтеров и металлургов, верней, теперь только шахтеров, потому что некогда знаменитый металлургический комбинат им. Кирова украинские олигархи Ахметов и Новинский срезали под корень.

Маршрут: Македония – Судьба спутника

Давно, совсем давно, еще с тех времен, когда 13 миль разделяли молоденькую Юзовку и юный Дмитриевск, шла речь о том, что эти два города и в силу близости территориальной, и в силу экономического единообразия просто обречены со временем слиться в один город. Слухи о близости объединения Донецка и Макеевки в единый огромный мегаполис упорно ходили и в советское время. Самое смелое воображение не поможет нам представить последствия такого шага в те далекие времена, будь он реализован, особенно при застройке вдоль пр. Ильича и Макшоссе. Слухи о грандиозном замысле просочились в народ, и народ по обыкновению облек все в ерническую форму анекдота: «Слыхали, Макеевку с Донецком решили в один город объединить и назвать МакеДония?»

Надо заметить, что оба города (как и ряд других в Донбассе) выросли из поселков, радиально расходящихся от завода. В итоге центром города практически становилась чадящая, гремящая, лязгающая громадина. Конечно, у поселкового рисунка Макеевки и Донецка есть определенное своеобразие, которое и поныне, так или иначе, сказывается на характере городской жизни. И если, по выражению Ле Корбюзье, улицы средневековых городов Европы прочерчены хвостом осла, на котором ввозили из внешнего мира товары, то с поправкой на юзовско-дмитриевскую действительность былых времен можно утверждать, что многие улицы Макеевки и Донецка прочерчены телегами и тележками с сырьем для домен и углем из шахт. Ну и ногами крепко загулявших шахтеров, конечно. Не без того.

И все-таки, и все-таки. Еще генпланом застройки Донецка и Макеевки от 1972 года предусматривалась «полная перестройка города, четкое разделение “жилых”, “рабочих” и “общественных” зон, создание единого донецко-макеевского 2,5‑миллионного конгломерата путем объединения этих двух городов с центром на проспекте Мира на территории нынешнего “цыганского поселка”. Генплан 1972 года предполагал вынос порядка 80 промышленных предприятий в индустриальную зону, создание и укрепление мощных промышленных узлов. Город должен был быть застроен как по учебнику градостроительства. В этом генеральном плане большое место было отведено транспорту, связывающему Донецк и Макеевку с внешним миром, а также созданию единой транспортной системы Донецка и Макеевки».

Объединения не вышло. Не хватило сил, финансов, желания элит двух городов, каждая из которых тянула одеяло доходов на себя, а бремя расходов гребла от себя.

У меня к этому городу очень личное отношение. Здесь вырос мой отец, здесь умер в шахте один из моих дедов, здесь похоронены бабки, тетушки и дядюшки, да и нынче живут двоюродные, троюродные братья и сестры.

Хотя, конечно, в целом для семьи это был тяжелый город.

Мой дед, будучи отпрыском раскулаченного орловского мельника, всю свою недолгую жизнь (он прожил всего 43 года, столько же и мне сейчас) метался по стране в поисках заработка. Бабушка, вспоминая его через тридцать пять лет после его кончины, с неодобрением замечала: «Все за длинным рублем гонялся…» Она не смогла простить ему разбросанной по Руси семьи, бесконечных переездов с Орловщины на Брянщину, оттуда в Калугу, из Калуги в Донбасс, из Донбасса в Казахстан и обратно в Донбасс, где, в конце концов, 11 июля 1941 года его настиг инсульт, после которого дед не поднялся и умер. Был он десятником на одной из макеевских шахт. Удар случился с Виталием Ивановичем прямо на рабочем месте, прожил он еще два дня, находясь в коме…

А уже вовсю шла Великая Отечественная, немцы громили Красную армию по всему фронту, была потеряна Белоруссия, огромная часть Украины, Прибалтики и сколько еще крови, страданий и мучений ждали народ моего деда впереди… Горе, немереная беда накрыли русскую землю, убитые исчислялись уже сотнями тысяч. Жара плыла над Донбассом, посреди которого крохотная ячейка общества – моя бабушка, тетка (ей тогда было пятнадцать) и мой четырехлетний отец – хоронила своего покойника, кормильца… Будущность их была ужасна. В оккупированной Макеевке моему отцу в младенческом возрасте довелось пережить голод (собирал объедки на немецкой кухне), издевательства (однажды пьяный германский солдат вылил на него котелок кипятку), скитания по селам Христа ради…

И над всем этим итог жизни моего деда, родившегося в 1898 году. Жизнь оборвалась в самый неподходящий момент, но разве мог он рассчитывать на иное? Нет, естественно. Так уж повезло ему родиться. Бывает и хуже, но и такой судьбы как у него не пожелаешь никому. Я не знаю, задумывался ли он над смыслом жизни или был настолько «девствен» по части философствования, что принимал житуху свою как данность. Но вряд ли. Совсем недавно со слов тетушки я узнал, что семью деда Виталия (отца, мать, семнадцатилетнего брата) раскулачили и сослали в Сибирь в 1930‑м. Вряд ли это не задело его, вряд ли не заставило пофилософствовать хотя бы на бытовом уровне о бренности бытия и несправедливости происходящего. Ведь если своя рубашка ближе к телу, то что говорить о своей семье, о родной крови? Мучился ли он безысходностью, бессилием, бесправием? Наверняка. Совсем молодым парнем он попал на фронты Первой мировой, слава богу, уцелел, но наверняка успел познать горечь потерь, цену жизни и смерти. А раз так, то, верно, был он в некоторой степени и фаталистом. Мир праху его… Жизнь его мне хоть и в общих чертах известна, но я не могу понять, какой урок из нее можно извлечь, кроме все того же всепоглощающего русскую душу фатализма…

После войны отец жил немного в детском доме (бабка не могла его прокормить), потом в общежитии под самым Кировским заводом. Поселок Совколония. Смешное такое название – Советская колония – мне в детстве нравилось. Отец вспоминал, как строились эти знаменитые желтые домики. Немецкие военнопленные работали споро. Время от времени кто-нибудь из них кричал в толпу крутящихся неподалеку сирот войны: «Эй, киндерен, папиросен битте». И бросал трешку, завернутую в камешек. Конвой не препятствовал. Пацаны всегда приносили сдачу с папиросами, знали – немец отдаст за услугу.

Такой вот круговорот побежденных и детей победителей был в Макеевке… Отец не любил Макеевки, но там жила его мама, куда денешься – ездил…

Письма Новороссии: комсомолец Олег Воронков

14 июля 1952 года

Макеевка, Сталинской области, УССР

Привет братишка Виталий!

Пишу тебе перед тренировкой, а то забуду и пропущу поздравить тебя с днем твоего рождения. Братишка, поздравляю с днем рождения и желаю быть здоровым и крепким. А также желаю тебе успехов в учебе. Ну и чтобы ты был счастлив всю жизнь.

У нас жизнь все такая же, как и тогда, когда ты приезжал. Мама работает санитаркой в рудбольнице, а денег не хватает. Отец как всегда валяется пьяный. Сижу вот пишу тебе, а он храпит за занавеской. Вчера пропил с какими-то нехорошими ребятами с литейной запасные свои офицерские сапоги. Мама его ругала. А он замахнулся на нее так, что мне стало страшно, и кричит: а где ты была, пока я на фронте два раза в штрафбате жизню ложил свою за нашу Советскую родину и лично товарища Сталина, вождя нашего любимого? Мама только рукой махнула, говорит, Виктор, ты же от водки сгоришь. Он так сел на пол и говорит – не сгорю, если в Бреслау тот падлюка власовец меня с огнеметом не сжег, то и здесь не сгорю.

С работы его опять выперли, говорят, вы Виктор Иванович, хоть и герой войны, но пьяница и анкета у вас не безупречная. Виталюша, живем мы теперь на Совколонии в тех домах, что немцы строили, на Физкультурной. Ты адрес перепиши, а то письма твои я получать не смогу на старый адрес.

А на днях мы с Инной ходили в Сталино. Вот не то чтобы сразу в Сталино, а сначала попали мы на Ганзовку, к тете Мире на дачу. Там ночевали, а наутро набрали три корзины вишни и пошли все вместе в Сталино на Сенной базар продавать. Сенной базар большой. Он так называется потому, что там раньше продавали сено и все, что надо лошадям и другим домашним животным. Вышли мы рано, еще солнца не видно было, но все равно ужас как жарко было. Шли-шли, а Инна говорит: «счас будет Кальмиус». Это между Сталино и Макеевкой такая река. Я думал большая река, а она еще меньше речки Сев у вас в Севске – две доски проложено, как через ручей, а балка большая и голая, ни кустика, ни укрыться где-нибудь. Зато, братишка, это город! Это не Макеевка наша грязная да вонючая. То есть я хочу сказать, что грязи там тоже довольно и копоти всякой, потому что завод, хоть и меньше нашего Кировского, но тоже не маленький, и шахты, шахты, как у нас – террикон на терриконе. Но в Сталино очень много больших красивых зданий. Мне больше всего понравилось здание оперного театра, я подумал – вот бы нам такое в Макеевку.

Виталюша, я хожу на тренировки по тяжелой атлетики. Тренер говорит, ты Воронков, не робей, что такой маленький, счас после войны много таких, ничего, мол, накачаешься. Мне на тренировках нравится. Я уже три подхода по сорок килограмм поднимал. Напиши мне, а чем занимаешься ты, успеваешь ли по русскому и военной подготовке. Это запускать нельзя, если хочешь выучится на кого-нибудь порядочного, а не в шахту лезть. Так мама говорит, а я ей верю – она ведь меня любит.

На этом заканчиваю, жму твою руку и обнимаю.

С комсомольским приветом, твой брат Олег Воронков.

Маршрут: Горловка – Никитовка

…В середине семидесятых на вокзале станции Никитовка шумная комсомольская братва провожала паренька, одетого весьма разношерстно. Паренёк был шахтером, а ребята, значится, из его бригады. Парень ехал поступать в Московский государственный университет. Чтобы ему прилично одеться, пришлось скидываться всем общежитием. Веселое и прекрасно-легкомысленное по отношению к материальной жизни было время.

Паренька звали Виктор Садовничий. И в МГУ он поступил. Более того, он стал его ректором. Но кто ж тогда это мог угадать. Судьба!

Если ехать из Артемовска по железной дороге на юг, неминуемо попадешь в Горловку. Признаться, этот город всегда смущал меня своим совсем не городским видом. Такого нет больше нигде в Донбассе – для проформы построенный в сталинском стиле центр окружают бесчисленные поселки – шахтные да заводские. И так на протяжении многих десятков километров. На западе Горловка упирается в Константиновку и Дзержинск, на востоке подступает к Енакиево, а на юге через Пантелеймоновку – к Макеевке. Тесно Горловке в рамках города. Поэтому и железнодорожных станций в ведении горсовета местного – целых пять: Майорская, Никитовка, Горловка, Пантелеймоновка, Байрак (Государев байрак).

Когда говорят о Горловке, то перво-наперво припоминают «Стирол». Химический гигант нынче в загоне, то работает, то стоит. А главный его продукт – едкий и опасный для экологии и здоровья людей аммиак.

Но мне лично применительно к Горловке всегда вспоминается Никитовка. Эта оригинальнейшая станция, о сложности рельефа и расположения вагонных парков которой слагали легенды те несчастные студенты институтов транспорта, которым доставалось писать дипломы по ней.

Может, именно эта сложность и запутанность хозяйства Никитовки, та роль вседонецкого железнодорожного хаба, которую она играет, привносят в облик и станции, и поселков вокруг нее своеобразие и колорит истинно железнодорожно-индустриальный. Тяжелоиндустриальный. Названия-то вокруг какие – поселок Гольма! Здесь родился и жил один из моих учителей – старый машинист Владимир Данилович Холмянский. Его отец дружил со знаменитым забойщиком Никитой Изотовым. «Бывало, придет к нам в хату, кричит моей матери: «Мария! А ну ставь борщ греться, а я пока с твоими мужиками в футбол погоняю». И гоняет – я, отец, он, ребята, участковый придет, так тоже к нам. Ну а потом они борща с чарочкой, конечно, а мы без», – вспоминал Владимир Данилович.

Он же подарил мне уникальную вещь – письмо на бересте, написанное его отцом на Пасху 1918 года. «Он был в командировке в Лимане, – рассказывал старый машинист, – а с бумагой было совсем худо, вот он и придумал. Надергал коры березовой, выпрямил, сшил и написал нам послание, поздравление с Пасхой…»

Я уже не помню всего письма, только первое: «Христос воскрес, любимая Маруся…» И в этом послании вся тонкость души простого человека, незамутненность любви к жене и семье. Простые люди, они ведь почему так зовутся – просто у них все, безыскусно.

А еще в махоньком паровозном депо Никитовка четверть века назад я отыскал потрясающий материал о знатном машинисте паровоза, который был чуть ли не единственным кавалером ордена Почетного легиона в области! Старику в юности довелось послужить на фронтах Первой мировой в составе Русского экспедиционного корпуса. На полях Вердена и заработал будущий паровозник свой орден. Ну и членом партии был, правоверным коммунистом. А как же – до самой смерти, а скончался девяноста с лишком лет, ходил на партсобрания. Такой у нас народ самобытный.

Донбасс в судьбе: Михаил Калинин

Михаил Иванович Калинин в той стране, которая называлась СССР, был известен под именем «всесоюзного старосты», то есть бывший питерский слесарь-инструментальщик, революционер, один из создателей нового государства на руинах рухнувшей в 1917 году Российской империи, был Председателем ВЦИК – Всероссийского (позже – Всесоюзного) центрального исполнительного комитета. Говоря сегодняшним языком – президентом. Во время Октябрьского переворота, а затем Гражданской войны эта должность не была синекурой. В отличие от президентов сегодняшних Калинин не был кабинетным работником. Практик революционной, профсоюзной и советской работы, он исколесил в 20‑е годы чуть не всю Россию с инспекционными, организационными и агитационными поездками. В 1920 году Калинин дважды посещал Донбасс как раз с агитационными поездами. Рабочие, селяне и мещане должны были видеть, что один из глав молодой республики не чурается общения с простым людом, вникает в его проблемы и помогает, чем может. Благодаря усилиям советских донецких историков Беспалого, Доброва и Лещенко, воссоздавших картину поездки Михаила Калинина по Донбассу, мы можем рассказать о ней сегодня.

По тогдашнему обыкновению считалось, что вести «донбасский дневник» каждый путешественник должен начинать в Харькове. Что, в общем-то, резонно, если учесть, что в старину изо всех великорусских губерний Харьковская была самой «одонеченой» – здесь открывал свои тайны Северский Донец, бассейн его – Донецкий бассейн, сиречь Донбасс. Харьковская Слобожанщина, по сути, была тогда географически куда больше Донбассом, чем Екатеринославская, где сосредоточились базовые отрасли промышленности, или соседняя с ними область Войска Донского.

С Харькова начались и донецкие приготовления Калинина. В Мерефе и Лозовой в его вагон подсаживались местные партийные, военные и советские работники, информировавшие советского «президента» о положении во вверенных им местностях и учреждениях.

Первая остановка в пределах современной Донецкой области у Калинина пришлась на Славянск, довольно-таки крупную железнодорожную станцию. 11 марта провели короткий митинг и дальше – в путь! На следующий день Калинин уже в Горловке. Там он не только встречается с шахтерами в официальной обстановке, но и спускается под землю. Как писал современник, «город лежал в руинах, работали только несколько шахт-«мышеловок». В одну из них и решился спуститься Михаил Калинин. Газета «Беднота» писала в те дни: «Председатель ВЦИК тов. Калинин посетил горловские рудники, спустился в шахту № 1 (позже «Кочегарка». – Авт.). В Горловке когда-то было занято на горняцких работах 15 тысяч. Сейчас это число снизилось до трех тысяч. Добыча угля только с небольшим излишком покрывает нужды самих рудников. С шахты № 1 поднимают за две смены только около 400 вагонеток угля, а до войны эта норма доходила до трех с половиной тысяч. Тов. Калинин, обмениваясь своими впечатлениями с горняками, указал на запущенность рудника, на нехватку необходимых приспособлений, заверил, что будут приняты меры к пополнению состава рабочих. Что касается техники, то ее получить удастся только тогда, когда фабрики и заводы будут получать достаточно угля, чтобы начать производство необходимых машин и оборудования».

Калинин был тогда для Советской России в Донбассе чуть ли не классическим «толкачом». В тех диких анархических условиях иначе было нельзя. Сталин собирал на нижней Волге хлеб и скот, бил белых генералов, Калинин выбивал из рабочего класса Донбасса уголек. Нормально.

Но на Донбассе к марту 1920 года уже ощущался вовсю товарный голод, нельзя было достать не только любых продуктов, но и вещей первой необходимости, вроде одежды и спецодежды. Калинин записывал все нужды рабочих, обещал передать просьбы и чаяния донбассовцев Ленину – затем, мол, и ехал.

14 марта Калинин был уже в Юзовке. Беспалов, Добров и Лещенко пишут: «Накануне по инициативе В.И. Ленина была создана Украинская советская трудовая армия, принято решение о привлечении воинских подразделений к хозяйственному строительству. Калинину предстояло встретиться в Юзовке с подразделениями 327 полка 42 дивизии». Народ собрали в нетопленном зале городского клуба (что за клуб – совершенно непонятно, но краеведы-копачи, конечно, могут попытаться открыть эту тайну седой старины). Калинин, в частности, им сказал, и это было записано корреспондентом РОСТА, что «если военная борьба привела нас к победе, то, несомненно, ее фактором стала Красная армия, ее жертвы, ее страдания. Но тот фундамент, та основа, благодаря которым мы победили, – это, несомненно, еще и тесный союз рабоче-крестьянского населения».

В Юзовке Михаил Калинин пробыл примерно неделю. Известно, что 21 марта он проводил встречу с партхозактивом в Алчевске, перед этим такую же он провел в Юзовке.

В Москве Калинин отчитался о поездке перед Лениным. Этот отчет лег в основу специального постановления Совета труда и обороны «О мобилизации горнорабочих забойщиков».

Перед отъездом из Донбасса «президент» пообещал конкретную помощь Горловке и Юзовке. И помощь пришла. Причем была она адресной. Вскоре из Москвы и Питера в Донбасс были доставлены: 8465 пар валенок, 7676 пар сапог, 19 638 полусапог, 8000 ватных телогреек, 5460 полушубков, 534 тулупа, 15 000 теплых пиджаков, 47 400 шапок и фуражек, 500 пудов кожи и 8000 аршин сатина, 59 ящиков махорки, 75 ящиков спичек, 7 ящиков мыла.