Текст книги "Донбасс – сердце России"

Маршрут: Торез—Снежное—Саур-Могила

За Горловкой лежит плотно набитый рудниками, шахтами, частными незаконными «копанками» Восточный Донбасс. Но меня привлекает более других Торез. И очень просто – это первая родина моя. Когда я появился на свет, город назывался Чистяково. Говорят, по фамилии некоего таганрогского купца. Но я еще и говорить только начинал, а Чистякова уже и след простыл – объявился Торез. Имя городу дал умерший на отдыхе в Советском Союзе главный французский коммунист Морис Торез. Почему именно Чистяково посетила такая честь? – Кто его знает? Может, оттого, что Торез в молодости и сам работал под землей.

Торез стал местом на земле, где я сделал первые шаги, сказал первые слова. Но меня увезли оттуда шести лет от роду, и в памяти не осталось почти никаких детских воспоминаний. Кроме одного почему-то. Мы с отцом бежим за автобусом, который уже отправился. Мне лет пять, я едва поспеваю за отцовским шагом. Отец стучит по железному боку автобуса, и водитель останавливает машину. Вот и все. Странно, почему эта сцена сидит у меня в памяти. И главное – видение такое четкое, резкое.

Алексей Стаханов

Это уже в отроческом возрасте я узнал, что в Торезе похоронена звезда первых пятилеток – забойщик Алексей Стаханов. После всесоюзной славы, которая его посетила при Сталине, при Хрущеве его отправили восвояси в Донбасс, дав скромную должность в Чистяково. Мама вспоминала, как однажды на День шахтера, на празднике, проходившем на местном стадионе, Алексей Григорьич подошел к сотрудникам шахты им. Киселева, на которой и мама трудилась. Увидев меня у нее на руках (двух– или трехлетнего), бросил маме: «Твой, что ли? Гляди, какой щекастый, ну-ка дай его мне. Здоров, горняк!»

Горняком я не стал. Много-много лет спустя мне довелось брать интервью у главного врача Донецкой областной психиатрической больницы, который рассказывал, как лечил Стаханова от крайней степени алкоголизма, как приехали посланцы ЦК КПСС взять живую легенду напрокат на съезд партии какой-то или еще куда. А он им не отдал. Как умер Алексей, рабочий человек, вперясь бессмысленным взглядом в окошко на дальний чужой террикон.

Рядом с Торезом – Снежное. Я бывал там много раз, но не смог запомнить ни одной достойной воспоминания детали. Такой же, как и Торез, горняцкий городок. Уголь, уголь, уголь. Кругом один уголь – терриконы, план, угольная пыль повсеместно. Подведенные синцой от угольной пыли глаза, шахтеры-«синеглазки» – обычное дело в Донбассе. Когда-то эти два городка давали стране чуть не 10 процентов всей добычи. Не там ли, в антрацитовом раю, где извлекают на свет божий превосходный антрацит «семечку», родилась знаменитая приговорка – даем стране угля, хоть мелкого, но очень… много?

Между этими двумя городками – знаменитая Саур-Могила. Настолько знаменитая, что вроде бы и нет смысла рассказывать, что это такое. Старшие поколения помнят, что эта высота была местом кровавых боев в конце лета – начале осени 1943 года, последним рубежом немецкой обороны в Донбассе. А летом 2014 года здесь держал оборону от украинских националистических батальонов донецкий батальон «Восток». Ключевая высота была удержана ценой многих жизней, но новые нацисты не прошли. Артиллерия ВСУ нанесла огромный, почти непоправимый ущерб мемориальному комплексу, поставленному здесь в память о подвиге советских солдат. Многое из того, что видел я в раннем детстве, теперь разбито. Для украинских солдат – это чужая, а то и вовсе – ненавистная память.

Помню в детстве – полчаса, и мы на Саур-Могиле, поднимаемся по ступеням, я лазаю по «тридцатьчетверке», вокруг мужики с медалями и орденами. Чуть старше папы. А это ветераны, молодые еще совсем люди, ведь после войны всего 20 лет прошло. Кому сорок, кому пятьдесят. Фашизм давно пал. Они счастливы – ведь они живы, и больше никогда на их земле не будет войны. И вот этот пацаненок трехлетний, что с любопытством на них пялится, будет ездить сюда, только чтоб положить цветы монументу памяти их друзей.

…Одно из самых мудрых обыкновений жизни состоит в том, что мы не знаем ни судьбы личной, ни судьбы страны своей. И слава богу!

Донбасс в судьбе: рождение угольной мафии

Сегодня имя Владимира Григорьева с трудом отыщешь в истории донецкого машиностроения. Даже на добротном сайте «Донгипроуглемаша», подробно освещающем историю создания горных машин Донбасса. Удивляться тут нечему – институт славен целой плеядой выдающихся конструкторов, давших советскому государству не просто отличные добычные машины, а технику уникальную, приспособленную под конкретно донбасские геологические условия. Но все же, не умаляя ни на йоту заслуг таких корифеев института, как Сукач, Башков, Хорин, Арутюнян, заметим, что пройти мимо фигуры Владимира Никитовича Григорьева никак нельзя. Ведь именно этот донецкий конструктор создал один из самых выдающихся добычных комплексов для угольной промышленности СССР – ДУ-1 («Донбасс-узкозахватный», модель первая). Тем более что история его внедрения ярко живописует те трудности, с которыми сталкивается новая, нестандартная техника на производстве.

Осенью сорок третьего года, сразу после освобождения Донбасса, начались восстановительные работы на предприятиях углепрома. Шахты еще стояли взорванные и залитые водой (забегая вперед, скажем, что первый этап восстановления их был завершен в 1947 году, а полностью процесс был завершен к началу пятидесятых), а в Донецке приказом наркома угольной промышленности для руководства всеми работами был организован филиал «Углемашпроекта» по восстановлению стационарного оборудования шахт. Возглавил новое, весьма специфичное научно-производственное предприятие человек с говорящей фамилией – Л.Г. Шахмейстер.

Чтобы не углубляться в тему восстановления шахт Донбасса, отметим только, что за четыре года усилиями конструкторов, проектировщиков, инженеров, механиков, рабочих были подготовлены к работе шахты, из которых откачали более 200 млн кубометров воды. Такого не знала история угольной промышленности ни одной страны мира. К примеру, после Первой мировой из разрушенных шахт Северной Франции откачали вполовину меньший объем воды за 10 (!) лет.

В год Великой Победы «Донгипроуглемаш» приступил к созданию новых машин по добыче угля. К 1949 году создание новой техники занимало 95 % всего объема работ института.

В том же 49‑м в серийное производство на Горловском машзаводе был запущен принципиально новый угледобывающий комбайн. Это был ставший давно уж легендарным «Донбасс-1», созданный под руководством А. Сукача.

Об уникальных характеристиках «Донбасса» можно рассказывать долго, но, боюсь, это будет интересно немногим. Поэтому перейдем к середине 50‑х годов, когда и случилась наша история.

Владимир Григорьев задумал создать добычной комплекс на основе комбайна «Донбасс», который бы совмещал многие производственные операции, облегчающие труд горняка. В одно целое надо было объединить уже известный комбайн «Донбасс» с буром, укороченным до метра, конвейер СКР-11, металлические стойки СДТ, специально к ним изготовленные шарнирные верхняки и органное крепление, предназначенное для управления кровлей путем полного обрушения.

Несколько лет работы для группы Григорьева пролетели как один день.

Волнуясь, готовились они к испытаниям ДУ-1. Ничего не предвещало проблем. Для испытания министерство выбрало шахту № 9 треста «Снежнянскантрацит». Инженеры отдела внедрения института занялись подбором лавы, подходящей для испытания нового комплекса. Их выбор пал на вторую восточную лаву первого участка. Но начальник шахты Алексей Шинковский наотрез отказал:

Что вы! Я не могу рисковать такой лавой. А вдруг ДУ-1 не пойдет.

Следует сказать, что вторая восточная лава в то время не эксплуатировалась, находясь в резерве, и риска здесь не было никакого. Начались споры между внедренцами и руководством шахты. На сторону последних встало и начальство треста.

Испытывайте ваш комплекс в первой восточной лаве, – заявили представителям института, – другой не получите.

Но фокус состоял в том, что первая восточная лава была непригодна для испытаний ДУ-1. Она шла на выработку. Инженерам института было очевидно, что сколько-нибудь серьезных результатов испытание агрегата в таких условиях дать не могло.

Конструкторы и внедренцы «Донгипроуглемаша» пытались бороться. Слали телеграммы в союзное и республиканское министерства угольной промышленности с просьбой воздействовать на несговорчивых руководителей шахты и треста, которым выгодней было поставить лавы «под молоток» и получать прямую выгоду, чем испытывать новое оборудование.

Косность мышления не давала им возможности понять, что ДУ-1, будучи поставлен в лаву, даст 134 тонны угля на рабочего, в то время, как средний показатель того времени на снежнянских шахтах составлял всего 34 тонны.

Ответ из Сталино от министра угольной промышленности УССР Антона Кузьмича пришел неожиданно быстро, и он был обескураживающим для донгипроуглемашевцев: прекратите споры и немедленно приступайте к испытаниям комплекса в первой восточной лаве. Секрет суетливости министра раскрылся довольно скоро. Оказывается, Антон Саввович на солидном совещании на самом «верху» бодро отрапортовал, что ДУ-1 уже вовсю работает!

В конце концов, Григорьеву с коллегами пришлось смириться и начать испытания в указанной лаве. Опуская многие производственные подробности, скажем только, что для успешного испытания ДУ-1 пришлось-таки на разных шахтах потаскать его из лавы в лаву. Вместо полугода комплекс доказывал свое право на существование около двух. Помогли это доказать, кстати, рядовые шахтеры, ставшие со временем известными всему Донбассу машинисты комбайна братья Комовы, Виктор Рублев, механик участка Василий Криштопа. Их труд на новом оборудовании показал: при суточном задании в 395 тонн участок, оборудованный ДУ-1, может давать 500—600, а то и все 700 тонн чистейшего антрацита.

На этом можно было бы и закончить наш скромный рассказ о мытарствах горняцкой техники в далеком теперь уже 1955 году. Но рассказ-то с горчинкой. 4 октября 1956 года приказом министра угольной промышленности СССР были премированы создатели комплекса, внедренцы, ряд рабочих. Но рядом с их фамилиями в числе награжденных стояли имена людей, сделавших все, чтобы испытания новой техники затянулись на неопределенный срок – того же Шинковского, например, а также руководителей треста «Снежнянскантрацит» Грекова и Головача.

На это можно было ответить: «Ну и бог с ними, комплекс-то все равно пробил себе дорогу в шахты». Но в том-то и дело, читатель, что события пятьдесят пятого года, кроме обычных производственных, внутриведомственных «разборок», показывают ту «чревоточинку» хрущевских времен, из которой выросла сначала проблема для промышленности, а потом и беда для всего государства – сращение производственной и бюрократической массы, имевшей в виду, как говорится, шахтеров и шахты и озабоченной только изысканием благ для себя лично. Именно она, эта прослойка, проложила в Донецком крае дорогу криминальным структурам, выросшим затем в банальную мафию.

Маршрут: Юзовка—Сталино—Донецк!

Столице Донбасса отводить отдельную главу как-то неловко… Тут книга нужна, и не одна. Они, вроде и есть в небольшом числе, но пока не такие подробные и разнообразные, как того, безусловно, заслуживает сей неординарнейший мегаполис.

В тридцатых годах Гонимов, после Великой Отечественной Ионов и Галин, в 50—70‑е Володин и Шутов, в XXI веке – прежде всего, Степкин и Ясенов написали книги о городе, сменившем в своей короткой истории три эпохи, три облика, три имени. Этого, конечно, маловато будет, но есть надежда, что процесс этот будет углублен. Поэтому, рекомендуя солидную по подбору материала «Полную историю Донецка» Валерия Степкина и великолепные «Прогулки по Донецку» Евгения Ясенова, исполненные в жанре «путевых заметок», заметим – именно об истории Донецка в нашей книге отдельно, особо будет сказано меньше, чем могло бы быть. Извиняет автора то обстоятельство (его, несомненно, уже отметил читатель), что о Донецке или «донецких» множество сведений разбросано по всем разделам и подразделам этого скромного труда. Поэтому в этой главе автор предлагает пробежаться через череду событий и исторических зарубок в судьбе главного города нашего края. Некоторые из очерков были написаны в свое время по другому поводу, но удивительно, как они красиво и легко вписываются в тело нашего, в общем-то, стремительного повествования о Донбассе – великом и могучем.

Родившись в 1870‑м (по официальной донецкой версии – 1869-м), заводское местечко не могло получить статуса города до самой Февральской революции 1917 года. Этому противились акционеры Новороссийского общества, которым удалось в своем «феоде» создать государство в государстве, решая практически все вопросы жизни и смерти по своему усмотрению. Это был не первый, но и не частый статус заводского поселения. До Юза, пожалуй, только Демидовы на Урале смогли построить нечто подобное, но только подобное. Таким образом, город Донецк уже в самом своем рождении получил своеобразный статус «корпоративного города». Так было и позже, несмотря на смену вывески и хозяев. Но обо всем по порядку.

Рождение Донецка: Юзовский поселок

Первые 50 лет своей жизни будущий миллионный мегаполис был просто местом для добычи денег британскими капиталистами.

Впрочем, ни поселок, ни его хозяева в те далекие годы не задумывались ни над именем, ни над будущим поселения. В первые годы акционеры Новороссийского общества почитали свое предприятие выгодной концессией, не более того. Вперед не считали ничего, кроме денег, а потому и к поселку отношение было соответствующее – наплевательское!

Диким бурьяном заросли поселки на территории современного Донецка в XIX столетии. Повсеместная непролазная грязь увековечена в дневниковых строчках посетившего в 1889 году завод и рудники НРО Дмитрия Менделеева: «В Юзовке базар и там – страшно». Жирная копоть от металлургического и коксового производства, всепроникающая густая угольная пыль, жуткая вонь и бесконечные эпидемии – вот привычный для того времени портрет Юзовки. Справедливости ради стоит отметить, что современники Менделеева воспринимали это безобразие как данность. И не только российскую.

Конечно, ничего удивительного в равнодушии к грязи и вони вокруг завода и шахт со стороны британских отцов-основателей, если и в родном их отечестве все было примерно то же самое. Не будем забывать, что Джон Юз, его техники и инженеры прибыли в донецкие степи с Мильвольского металлургического завода, находившегося в пригороде Лондона. А в самом Лондоне, этой «столице мира», всего за десять лет до этого британский премьер Бен Дизраэли писал о загаженной сбросами экскрементов главной реке города: «Темза стала стигийским омутом, от которого разит непередаваемым и непереносимым ужасом». 1858 год вошел в историю английской столицы как «год великой вони». Питер Акройд, автор книги «Лондон. Биография», пишет: «На фотографиях Лондона викторианской эпохи видно, что канавы полны отбросов…» – и приводит слова лондонца того времени: «Дождливым утром зимняя вонь может свалить быка». Так что британцы в Юзовке нос не воротили, притерпевшись к ней еще в родных пенатах. Не возмущалось и их зрение при виде халуп, землянок, всевозможных «кают» и «балаганов», бараков, в которых жили артели курских, орловских, тамбовских да смоленских мужиков-заробитчан. Рабочий класс туманного Альбиона жил немногим лучше своих российских собратьев. Пролетарий он везде пролетарий, ему не привыкать.

Так что, какое уж там имя, об имени никто и не думал вовсе. «…строгого установленного названия для поселка не существует», – сетовал в 1897 году тогдашний Екатеринославский губернатор Александр Баторский. Еще и в начале XX века протоколы заседания Бахмутской земской уездной управы (завод стоял на землях Бахмутского уезда Екатеринославской губернии) не могут внести ясности в этот вопрос – то «пос. Юзовка», то просто «юзовский поселок» или «Ларинский поселок». Что тут скажешь – нет официального решения, нет официального названия – называй, как на язык ляжет. Одним словом – «самоназванный».

Со второй половины 80‑х, а особенно с 90‑х годов Юзовка и соседние поселки настолько разрослись и наполнились рабочими, что в места эти потянулся торговый люд. Преимущественно иудейского вероисповедания. Магазины и торгово-посреднические фирмы Семадени, Бреденштейна, Винера, Фрейлихера, Фельдмана, Шапиро, Клеймана, Хейфеца, Зейбель, Тудоровских, Аграновича, Хаимовича прочно обосновались в Юзовке, которая к началу буреломного XX века становится одним из крупнейших ярмарочных центров Юга России с оборотом от 200 до 400 тысяч рублей. Естественным образом торговый класс начал благоустраивать то место, где волею предпринимательской судьбы им довелось поселиться. Именно с этого времени, то есть с конца XIX – начала XX века, и началась история города, как градостроительного комплекса. Следуя руслом модных течений в архитектуре и строительстве, хозяева города развивали заложенное трудами британцев городское хозяйство. Естественным образом касалось это «Нового света» – центральной части старого Донецка. Геометрические построения юзовских линий, привезенная англичанами с родных островов концепция «Square» – автономных кварталов вокруг маленьких, порой микроскопических озелененных площадей (конечно, с оглядкой на местный менталитет и нравы), способствовали появлению двух десятков островков вполне благоустроенной жизни. Электрическое освещение, конка, магазины, рестораны, аптеки, почта-телеграф, прямая и устойчивая транспортная связь с железной дорогой дополнили инструментарий, с помощью которого средний класс Юзовского поселка мог вполне легитимно добиваться городского статуса для своего населенного пункта. Наличие признаков настоящего города, а вовсе не десятков тысяч населения, давали на это право.

И все-таки города не было. Трудно сказать, что больше мешало тому – косность имперской бюрократии, упорно не желавшей признавать агломерат заводов и рудников без роду, без племени, без «настоящей истории», или нежелание менять статус поселка со стороны иностранных концессионеров. На последнем всегда настаивали советские историки. И, надо сказать, не так уж они были не правы. Стоит только почитать протоколы многочисленных земских собраний и съездов, посвященных самым «больным» вопросам жизни. Скажем, земство просят открыть инфекционную больницу в Юзовке. Земские врачи собираются в Бахмуте и на своем сходе решают – пусть НРО за свой счет строит, ибо получает немалый доход от аренды не только земли в поселке, но и самих зданий, на земле стоящих. И напрасно бился как рыба об лед подвижник врачебного дела – юзовский инфекционный врач Юрий Хибчинский (вот чью биографию бы изучить донецким краеведам) – «нет» и вся недолга. Или при проведении в 1901—1905 гг. всеобщей телефонизации промышленного региона Новороссийское общество просит провести на заводы и шахты телефонные линии от Бахмутского коммутатора. Земцы снова твердо дают от ворот поворот бизнесменам. В то же время на аналогичный запрос Мариупольских промышленников ответ был благожелательным, несмотря на то, что это уж совсем другой уезд был. Общество, естественно, не оставалось в долгу и, например, ни в какую не соглашалось с цифрами аудиторской проверки со стороны земства, оспаривало налоговые оценки своего имущества (конечно, кому охота больше налогов платить), добивалось отмены практически всех нежелательных для себя решений Бахмута в правительствующем сенате империи. Вспомним, что старый Юз помер в столице, отправившись туда по подобному делу.

Спасо-Преображенский собор Юзовки

Но жернова истории мелют медленно, но верно. После 1910 года многие иностранные акционеры и Новороссийского общества, и других европейских концессий начинают выходить из дела. Куш давно сорван, а новые прибыли приходится извлекать в условиях экономической борьбы с местными дельцами, вставшими на ноги, а также политического и социального противостояния с рабочими организациями и профсоюзами. Риски, как говорят деловые люди, стали велики, а рентабельность предприятий не столь велика, как в первые десятилетия. Того же, но с меньшей опасностью для дела, можно было добиваться и на родине.

В самой Юзовке, поглотившей к тому времени многие рудничные поселки типа Ветки и Семеновки, помимо торгового и промышленного люда образовалась солидная прослойка рабочей аристократии и технической интеллигенции. Давить на них было куда сложней, чем на былых артельных мужиков, договариваться же – невыгодно. Обрусение юзовской жизни во всех сферах шло стремительно и параллельно росту городской жизни. Город, как бы выкристаллизовывался из самого Донецкого кряжа, стряхивал с себя угольную пыль, мощно гудел заводами, поигрывал мускулами железных дорог, лучился торговым успехом… Но нужен был еще крутой перелом во всей российской жизни. И он произошел в феврале 1917 года. Революция смела не только царскую фамилию и сословные порядки, она поломала и экономический уклад, замкнутый на центральной бюрократии. Недаром первый русский и последний дореволюционный директор Юзовского металлургического завода Адам Свицын так горячо поддерживал Временное правительство, в котором обреталось немало солидных деловых людей. Крупный капитал и его менеджеры почувствовали кожей и нервами – пришло их время. Время синдикатов, картелей, время захвата и управления собственности законным путем. Из того далекого времени и выросла, кстати говоря, практика сегодняшнего рейдерства. Юзовка новых хозяев жизни более не могла оставаться поселком. И в июне 1917‑го город Юзовка появился на карте России. Сразу же провели выборы в городскую думу. Первым городским головой был избран Семен Львович Иейте. В статусе города Юзовка прошла сквозь жуткие годы Гражданской войны и возрождения из небытия тяжелой индустрии, пока в 1924 году после смерти Ленина не получила имя Сталино. Под ним городское строительство приобрело совсем другие масштабы и качество. Но это тема следующего нашего рассказа…