Текст книги "Жизнь вопреки"

Спустя несколько лет, я уже точно не помню, что-то не устроило Тяжельникова в работе журнала «Сельская молодёжь». Возможно, оформление. Главный художник журнала Николай Михайлов всё время экспериментировал. Именно он создал в своё время логотип журнала «Юность», вошедший в историю. Тяжельников, как человек консервативный, не любил неожиданностей.

Помнится, случилась авария на Красноярской ГЭС. Это было тот период, когда в обеспечении населения продуктами была задействована распределительная система, и мы в журнале дали сокрушительный материал «Город во мгле». В Красноярске отключили электричество, все холодильники в домах граждан вышли из строя и якобы отсутствующие продукты, о чём писалось постоянно, изъятые из холодильников, оказались на помойках. Таких продуктов были горы, и Красноярск стал задыхаться от вони. Партийные чиновники Красноярска пожаловались Тяжельникову. Так появилось дело № 2 против Попцова. Вопрос об отставке Попцова с поста главного редактора журнала был поставлен на заседании секретариата ЦК ВЛКСМ вторично.

Разговор на секретариате получился нервный. Я несколько раз поднимался со своего места и делал необходимые разъяснения относительно позиции журнала, давая понять о своем несогласии как с обвинениями в свой адрес, так и с оценками, которые давал Тяжельников тем или иным материалам, опубликованным в журнале.

При голосовании на этот раз голоса разделились. За освобождение Попцова от занимаемой должности главного редактора журнала высказались трое, против – шесть человек. Вот так выглядела наша борьба на два фронта. На одном – против Суслова, на другом – против Тяжельникова.

Спустя два года, как я стал членом Союза писателей, меня избирают секретарём Московской писательской организации, где мне поручается работа с молодыми писателями. Журнал в этом смысле является моим тылом. Количество произведений молодых писателей, за те годы появившихся на страницах журнала, возросло в три раза. Они не вытеснили маститых и талантливых? Нет-нет. Они потеснили более энергичных, но менее одарённых.

В советские времена писательский мир был миром особым и миром значимым, как и наиболее наблюдаемым цензурой и КГБ. В той же степени это касалось и театрального мира. Драматургия – часть литературы, она не имеет тиражной массовости, но зато у неё есть бесспорное преимущество перед литературой – у неё есть шанс обрести массовость зрительскую. Общественно-политический журнал – это, по сути, гремучая смесь.

Реалии жизни во времена брежневского застоя неадекватно воспринимались партийным руководством. По этой причине выслали и лишили советского гражданства Солженицына.

Хрущёвская оттепель прорвала шатёр над железным занавесом. «Оттепель» кончилась, а дары остались. И пошло-поехало. Просто социализм сменил развитой социализм. Его сменил горбачёвский «социализм с человеческим лицом». Однако бренд испугал самого Горбачёва, и втихаря случилась подмена опознавательной карты. Слово «социализм» держателей власти тяготило, назвали «перестройкой».

Однако жизнь продолжалась. Времена менялись. После Брежнева эта внутриполитическая вибрация усилилась, Андропов, увы, ненадолго, а затем Черненко, тоже ненадолго. А это был шанс для Советского Союза. В своей беседе с Николаем Рыжковым, а он был выдвиженцем Андропова, я задал ему вопрос: «Если судьбой Бог распорядился бы иначе, и Юрий Владимирович так скоро не ушёл бы из жизни, по какому пути пошла бы страна?» (Тем более что одной из первых фраз, произнесённых Андроповым после избрания его генеральным секретарем ЦК КПСС, были слова: «Нам предстоит разобраться, в каком государстве мы живём».) Николай Иванович ответил: «Этот вопрос до сих пор не оставляет меня в покое. Я думаю, мы бы избрали китайский путь».

Но судьба распорядилась иначе. К власти пришел М. С. Горбачёв. Тоже, кстати, ставленник Андропова. Так что прозорливость Юрия Владимировича надо ценить, но не следует её преувеличивать.

Задаю себе вопрос: на какой бы станции этого китайского пути, предположительно «предсказанного» Андроповым, сошёл бы Михаил Сергеевич? И все эти борения вертелись вокруг нас, и мы не всегда понимали, что мы не свидетели этих борений. Мы – их участники, а потому, порой, и жертвы его. И, видимо, по той же причине. Однако жизнь продолжалась, времена менялись, и надо было не только понять время, но…

Любой материал, оказавшийся на моём редакторском столе, я читал не глазами редактора, а глазами цензора, помечая в материалах «минные поля», способные взорвать унылое спокойствие. Солодин, одна из ключевых фигур в главной цензуре того времени, как-то сказал мне: «Читая ваш журнал, я поймал себя на мысли – чем интереснее, тем опаснее». На что я ему ответил: «Правду всегда говорить непросто, потому что она – правда».

Двигаясь по жизни, проживая время настоящее, тебе не даёт покоя время прошлое, потому что человек так устроен и приговорён сравнивать – что приобрёл, а что потерял. И творящие перемены должны знать, что память у перемен порой неблагодарная и жестокая, но виновата в этом не память, а несправедливость перемен.

Семидесятые и начало восьмидесятых были временами устойчивого авторитета литературы. Достаточно назвать имена прозаиков: Виктор Астафьев, Федор Абрамов, Василий Белов, Даниил Гранин. Поэтов: Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Юнна Мориц, Лариса Тараканова, Андрей Дементьев… всех не перечислить.

А равно авторитет Союза писателей был значим. Оглядываясь сегодня вокруг себя: вроде и здание ещё стоит, и рестораны работают, а союзов нет и поныне. И ответ простой – чего вы хотите, страна рушилась, нет больше Советского Союза. Согласен.

Но Россия осталась. Она и прежде была оплотом писательского союза страны Советов, а писательского сообщества сплочённого и значимого, что было ранее, нет. «Революция» девяностых сделала своё дело, превратило писательское сообщество в руины.

И когда сегодня в стране проходит Год литературы, я не припомню чего-то подобного в прошлые годы. Спросите – почему? Отвечу. Литература, как и литературное сообщество, а говоря конкретнее, Союз писателей, были значимы, как и сверхзначимы: были издательства, книжные магазины, по сути, литературные оплоты. Тогда и год специальный был не нужен, потому как это присутствовало в жизни каждый день.

Иное ныне. Страна, как никогда, нуждается в единении, сплочении; так как продуктивное сотрудничество с Западом ушло с невероятной скоростью в прошлое и превратилось в свою противоположность – противостояние и неприятие России. Это лишь подтверждает масштаб обмана, которым мы были заражены, нашим почитанием и уважением Запада.

Но одно осталось очевидным – нет лучше механизма, сближающего народы, нежели культура, – так было во все времена. Утратить этот ресурс мы не имеем права. И когда страницы «Литературной газеты» заполнены вопросами к читателю «чего вы ждёте от года литературы» – это не есть случайность или авторская придумка газеты. Есть желание вовлечь в этот процесс единение общества, и ответы на этот вопрос должны быть не умолёнными и благодарными за объявленный год, а жёсткими и реальными, ибо ожидания значимы только тогда, когда есть понимание утраченного.

Первая реорганизация, а точнее создание, – назовём как угодно – обновлённого Союза писателей России, пресекающего раз и навсегда раскол, порождённый внутренними стычками вокруг остатков собственности Союза писателей СССР.

Должна быть всероссийская программа развития и поддержки литературы. Писатель – это профессия, и как всякая профессия – это примат существования человека, обладающего этой профессией. Недопустимо, когда книги издаются в стране с населением в 145 миллионов издевательски крошечными тиражами: одна тысяча экземпляров, максимум три – пять тысяч.

В советское время было некое правило: первая книга издавалась тиражом 50 000 экземпляров, а последующие – 100 000. Естественно, не «пустышки», а книги значимые. Так и авторские требования к писателям были иными. Оплата за писательский труд стала нищенской. За книгу тиражом в три тысячи, причём книги объёмной, которую писатель творил как минимум три года, он получает сто тридцать тысяч рублей.

К этому добавим, что писатели за свои статьи и публикации своих статей в газетах с недавних пор больше не получают гонорары. Вопрос: на что жить писателю? Подрабатывать дворником. Государство собственными руками уничтожает Литературу. Стоны, что виноваты государство и, разумеется, читатели, теряющие интерес к литературе, здесь ни при чём. Во всем виноваты интернет и телевидение. Они разучивают общество думать, на что нацелена именно литература. Безусловно, пагубность интернета в сфере культуры присутствует и присутствует основательно, и тем не менее утверждение, что он вытесняет книги и делает их ненужными, – умышленное преувеличение.

О нынешнем времени, адресуясь к власти, правомерно сказать – мы не ведаем, что творим. Сокращается количество книжных магазинов, библиотек, что инициируется именно управленческими структурами.

Мы рекламируем всё: одежду, обувь, бытовую технику, косметику, продукты, мебель, фильмы, всё, кроме одного – книг. Книги мы не рекламируем, о них не рассказывают на телевидении. Иногда появляются передачи – встречи с деятелями культуры на канале «Культура», среди них бывают писатели. Но рекламы книг там нет и быть не может. Реклама на канале «Культура» запрещена, как нет и продуманной рекламы книжных магазинов.

Сверхдостаточно вопросов и к преподаванию литературы, из которого, по сути, выпала советская литература 70–80-х, когда она ещё была. Школьники нескольких поколений ничего не знают о таких писателях, как Виктор Астафьев.

Работа в журнале «Сельская молодёжь» стала другой эрой моей жизни. Можно сказать, что случилось желаемое – я вырвался из пут политики, и отныне литература, культура – пусть другой, но это мой мир, тот самый, которого я желал.

Увы, желать – ещё не значит иметь. Всё именно так.

Советское государство – это мощнейшая идеологическая конструкция, в которой политика – на правах нервной системы этого живущего, творящего и производящего организма. А это значит, что где бы ты ни работал, ты остаёшься внутри этой конструкции, ты ей подчинён, от неё зависим. Именно политика, её нормы и капризы, нарушала нормальный образ жизни и требовала подчинения себе.

И на писательских съездах, пленумах, в издательских кабинетах, на международных литературных форумах всегда присутствовал главный вопрос: ты с кем и за кого? Так что радость – наконец свободен от политики – была самообманом, и моя последующая судьба это подтвердила.

Позиция журнала для многих читателей уже стала ориентиром свободы слова и торжества правды. Путь к этому был непрост, но он случился. Было интересно наблюдать, как происходила смена взглядов у твоих коллег.

Время шло, менялись исторические вехи. Оглядываясь назад, я даже недоумеваю, как могло случиться, что я, человек, находящийся в постоянном профессиональном и карьерном движении, вдруг в буквальном смысле этого слова застыл на 24 года, оставаясь главным редактором журнала «Сельская молодёжь». И опять только мощнейшие политические потрясения вытолкнули меня на политическую орбиту, но я оказался на ней совсем в другом качестве.

Останься я в 1966 году в ЦК ВЛКСМ, моя политическая карьера могла иметь совершенно другую спираль. Трудно предугадать, куда бы бросила меня судьба, одно ясно – тень Михаила Андреевича Суслова не оставляла меня в покое все редакторские годы, а что бы было, окажись я в аппарате ЦК КПСС?! Такое и в страшном сне не приснится.

Как говорят в таких случаях – Бог миловал. Писательский мир – мир специфический, и эту специфичность создали сталинские времена и писательское Переделкино, городок в лесу из писательских дач. Подобный мир дачного поселения ЦК КПСС создал и для учёных. С одной стороны, это демонстрировало отношение ЦК КПСС к писателям, учёным, театральным деятелям советской интеллигенции, которую партия считала элитой общества, с другой – и эта другая сторона объясняет многое – дачная «якобы благость» появилась в сталинские времена. Она была собственностью профессиональных объединений: Академии наук, Союз писателей СССР, Союза театральных деятелей, Союза художников. Сгруппировавшаяся в одном месте элита была удобна для наблюдения органами безопасности, а это был главный рычаг управления подобными структурами, так как давал возможность иметь всю информацию о каждом проживающем на этих территориях. И в штате управления этими территориями, как правило, находились сотрудники КГБ. Это всё незабываемые детали прошлого. В настоящем осталось Переделкино с домами, не ремонтированным десятилетиями, скверно работающим газом, перебоями в водоснабжении и электричестве. Внешний и внутренний облик домов повторяет облик жильцов – состарившихся писателей.

Почему я вспомнил Переделкино? Моё избрание секретарём Московской писательской организации, а затем секретарём Союза писателей РСФСР, создавало некую ранговую благоприятность на получение дачи в Передел-кино. И, естественно, такое предложение, намёк, мне было сделано, но я отказался. Для меня во все времена превыше всего была свобода. Писательское сообщество было пропитано интригами, и мне не хотелось оказаться в этой паутине, куда неприемлемо угодит мой дом. И в этом случае слово «бесплатно» меня более настораживало, чем радовало. Для меня достаточно было сплетен в Союзе писателей, дополнять их сплетнями из дачного мира – это уже был бы перебор.

Правило моей жизни – не быть никому должным. Нет ничего изнурительнее зависимости.

Когда я покупал старый дом в Тарусе, а это за 140 километров от Москвы, я мечтал попасть в мир собственного уединения, и я его нашёл. На берегу Оки, место ссылки советской интеллигенции: писателей, художников, учёных. Кстати, именно там, в Тарусе, похоронен замечательный русский писатель Константин Паустовский, но не только он олицетворяет Тарусу. Три памятника на берегу Оки – Марине Цветаевой, Белле Ахмадулиной и Константину Паустовскому. Оказаться там и прикоснуться к творческой сути этих ярких личностей, жизнь которых так или иначе была связана с Тарусой, всмотреться в мир литературный сегодняшний, именно мир, а не дрязги вокруг него. Конечно, во все времена в любой управленческой структуре этим занимались литературные чиновники, и, оказавшись, пусть не в значительном, но отдалении каких-то 170 километров от этого самого Переделкино, дома литераторов на улице Герцена, которую, руководствуясь очередной блажью современных политиков, дабы приблизить Москву к ее истории, переименовали в Центральную улицу Москвы, улицу Горького в Тверскую. При этом ещё и убрали памятник великого писателя А. М. Горького, выполненного выдающимся скульптором советских времён – Мухиной.

Всё это отголоски не революционного, а дремучего новаторства, сотрясающего времена нашей жизни. Алексей Максимович Горький своим выдающимся творчеством заслужил этот памятник, как и место его расположения в центре Москвы.

Это отступление в сторону, хотя и несколько хаотично, но правомерно, так как все эти события происходили именно тогда, в конце шестидесятых – начале семидесятых годов прошлого столетия.

Вообще, вопрос к нашей истории – это особый вопрос. Россия в этом смысле удивительная страна. История – это летопись страны, и ничего правдивее истории быть не может. И мешает истории выполнять эту главную роль – зеркало правды, её истолкование, когда каждая эпоха выталкивает на поверхность времён новых истолкователей. Так историю лишают права творить единство страны, влагая в уста слова разрушителя и вершителя народного раскола, что мы наблюдаем сейчас.

Как-то прочёл статью Млечина в МК – «Нержавеющий Сталин». Я люблю и ценю творчество талантливого публициста Леонида Млечина, но всякая крайность рождает крайность ответную. Предание Сталина проклятью исчерпало свой ресурс не потому, что слова о кровавом диктаторе были лишены объёмной правды. Почему? А потому, что жестокость Сталина многообразна. И её достаточно для воссоздания образа диктатора и добавлений всякого рода мифов – о разрушении науки, сельского хозяйства, промышленности.

Да, был железный занавес. Да. Но холодную войну объявил не Советский Союз, а объявили Советскому Союзу, и в этих условиях развитие науки не остановилось, а шло по нарастающей. И именно тогда создавался фундамент, развитие атомной энергетики. Именно тогда начались наработки по освоению космоса. За тем самым железным занавесом, но это к слову. Можно говорить о развитом образовании, медицине – и то, и другое шло по нарастающей.

Исходя из условий, в которых оказалась страна, изоляция породила обратный эффект. Она не отбросила страну назад – она сыграла мобилизующую роль. Она породила ту самую силу, с которой вынуждены считаться враги и уважать союзники. И эта сила рождалась при Сталине. Да её было бы неизмеримо больше, если бы интеллект имел свободу самовыражения, но история не признаёт сослагательного наклонения. Что было – то было.

И когда я слышу со стороны либеральной интеллигенции утверждения типа «наши немыслимые потери в Великой Отечественной войне неслучайны»… Государством руководил диктатор, ему была нужна победа, и цена за неё для него была малозначимым фактом. И по этой же причине, столь же безразлично относились к невероятным потерям и маргиналы, окружающие Сталина, и как результат – рождение бредовой интерпретации истории Великой Отечественной войны. А почему «нержавеющий» Сталин и возвращающийся интерес к его образу? Потому что настоящее, подарившее якобы свободу и демократию, оказалось не способным результатом развития противостоять прошлому. И именно ощущение утраты значимости страны, той самой, которая была СССР во времена Сталина, и неприятие России во всём мире, и информационная война, обрушившаяся на неё, не имевшая ничего подобного в прошлом, заставляли народ оглянуться назад, а возможно, по-новому взглянуть на прошлое. Поэтому и проект закона, внесённый в Думу о переименовании Волгограда в Сталинград, как и необходимость возвести памятник в честь семидесятилетия одержанной победы в 1945 году верховному главнокомандующему И. В. Сталину.

Да, закон не прошёл, но это не значит, что идея уйдёт в прошлое. Вот о чём следует думать, прежде чем призывать общество уже в какой раз к проклятью нашего прошлого. Настоящему нужна реальная оценка прошлого – как о недопустимости ошибок того времени, так и о очевидных достижениях, которые создали образ Великой страны.

История многогранна и противоречива. Наполеон был знаковой фигурой не только в истории Франции, но и в истории всего европейского мира, и крови, пролитой императором, было сверхдостаточно. Но памятник Наполеону стоит в центре Парижа.

Сталинские высотки явили собой взлёт советской архитектуры и на века украсили Москву. Одновременно хрущёвские пятиэтажки создали страшный мир архитектурного убожества, рождённого панельным строительством, но они решили проблему жилья для населения России, которого катастрофически не хватало. И то, и другое было образом прошлого.

И так во всём: решив одно – мы утратили другое. Разные полюса истории никуда не пропадут, они на все века останутся разными полюсами нашего прошлого. И признание их как факт нашего прошлого делает историю школой жизни, а она становится таковой только тогда, когда справедливо оценены все «за» и «против».

Вот такой экскурс в мир раздумий вызвал у меня эпос Леонида Млечина, представленный на страницах МК под названием «Нержавеющий Сталин». Работая в журнале «Сельская молодёжь», я очень скоро понял – мало создать команду, коллектив редакции, надо создать два мира: мир авторский и мир писательский. И не всегда ясно, какая из этих сил управляет изданием. Проще было бы сказать: во все времена советского прошлого правила бал идеология, и это было правдой. Но правдой относительной. Идеология, по причине своего догматического всесилия, могла сломать замысел, но не сотворить его. Замысел всегда был продуктом сопротивления привычному, а именно идеология охраняла нормы привычного. И в случае нарушения этих норм реакция власти была беспощадной. Всё это превратилось в своеобразные правила игры. В этой ситуации авторский мир должен быть не только идейно творящим, но и способным эти идеи защищать. А это в советские времена, будь то журналистика либо литература, – всегда зона риска. Первична идея, замысел, и только потом появляется авторская субстанция, те самые атланты, которые «держат небо на каменных руках».

Сейчас, спустя много лет, возвращаться в те годы непросто, память даёт сбой, и всё-таки авторский круг журнала «Сельская молодёжь» тех времён, с середины шестидесятых до середины восьмидесятых, почти 25 лет, – их было много на челне: Виктор Астафьев, Владимир Солоухин, Василий Белов, Василий Шукшин, Федор Абрамов, Анатолий Ким, Александр Проханов, Виль Липатов, Егор Исаев, Натан Злотников, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Фазиль Искандер, Владимир Костров, Варлам Шаламов, Булат Окуджава, Расул Гамзатов, Рудольф Ольшевский, Лариса Тараканова… Была плеяда начинающих и очень талантливых людей.

Когда ты руководишь журналом двадцать четыре года, ты свидетель того, как начинающий становится сначала состоявшимся, а затем маститым, а это значит, что и журнал переходит с одной орбиты на другую: сначала известного, затем популярного и, как финал, авторитетного. Журнал «Сельская молодёжь» прошёл все эти стадии, как, впрочем, и стадию убывания в более жёсткой аттестации вымирания. Но это всё случилось уже потом, когда распался Советский Союз, и я уже не работал в «Сельской молодёжи». Этот процесс обрушения тиражей коснулся всех популярных изданий. Некоторые вообще прекратили существование, оставшиеся боролись за своё выживание. Той самой власти, которая определяла правила игры, уже давно не было, пришедшая ей на смену рухнула в водоворот демократической стихии, лишённой правил и законов управления.

Стремительно российский капитализм девяностых, минуя шкалу длительности вызревания, обрёл черты авантюрной внезапности, и, как всякий невыношенный ребёнок, появился на свет с родовыми травмами: созидательности нет, а вороватость присутствует. Всё, что случилось далее, было активным развитием этих недугов, и как результат – грабительский капитализм.

Увы, но девяностые были воплощением этой идеи. Хлёсткий афоризм «К власти пришли люди с высшим, но без среднего образования» очень точно отражал управленческую суть происходящих перемен.

В жизни утвердилась некая сложность развития: власть породила капитализм, совладать с которым, не имея ни навыка, ни ресурсов, а значит, сил, невозможно. Значит, и капитализм в отсутствие того же навыка не в состоянии стать властью. «Украсть завод могу, – сказал бандитский капитализм, – а вот построить его – нет». Но все эти частности и потрясения я пережил, будучи в другой роли – депутата российского парламента, а затем создателя и руководителя российского телевидения и радио, но это уже другая история.

Эпоха – а работа в «Сельской молодёжи» без малого двадцать четыре года, в это понятие вмещается. Начали на исходе хрущёвского правления, а далее по конвейеру: брежневский застой и горбачёвская перестройка. Не поверите, но было всё именно так. Сначала социализм, затем социализм развитой и пришедший ему на смену социализм «с человеческим лицом». Остаётся удивляться, как в этом историческом потоке удалось не утерять лица собственного. Вроде не утерял. Слава Богу, журнал, его позиция не позволяли уйти в сторону. И всякий раз, приезжая на очередное совещание в ЦК КПСС, а такие совещания происходили с периодичностью либо раз в месяц, либо два, ты непременно ждал либо кивка в сторону журнала, либо реплики, а то и персонального разноса за тот или иной материал. Так что жизнь можно было оценить одним словом – не соскучишься!

Молодёжная пресса – это был особый мир. Её натренировал комсомол. Прежде всего – газета «Комсомольская правда», газета во все времена с миллионными тиражами. Были молодёжные газеты в республиках и областях. Так, в Петербурге, а ранее Ленинграде, газета «Смена» и много других.

Только центральных журналов было внушительное количество: «Молодой коммунист, «Молодая гвардия», «Комсомольская жизнь», «Смена», «Сельская молодёжь», «Техника молодёжи», «Вокруг света». Детские журналы – это были очень разные издания. Назвать их какой-то единой командой, разумеется, было нельзя, но все они числились изданиями ЦК ВЛКСМ, и оплатным издательством и типографией, где они печатались, была «Молодая гвардия». Безусловно, создание комсомола было выдающейся идеей партии, с точки зрения организационной структуры. По сути, это была вторая многомиллионная, прекрасно организованная и построенная политическая армия, как главный ресурс КПСС. Комсомол объединял 80 % всей молодёжи страны. Структурное построение комсомола, по сути, копировало партию. На всех предприятиях, заводах и фабриках страны, колхозах, совхозах, институтах, техникумах, организациях культуры непременно была партийная, а рядом – комсомольская организация этой структуры, и далее – в масштабах района, области, республики и Советского Союза. Только пережив всё это, ты можешь понять значимость сотворённого и как можно было удержать страну с такой территорией и немыслимой многонациональностью как единое целое.

Сейчас другие времена и иные цели, но есть главное и неизменное – единство страны. После распада Советского Союза этому единству был нанесён сверхзначимый удар. Страна, по сути, распалась, как и разрушились скрепы, её связывающие. И перед Россией стояла главная задача: не допустить распространения распада на территории России. Была ли такая опасность? Была, и в очень активной форме.

Не случайны слова, произнесённые Б. Н. Ельциным на совещании в Кремле, где присутствовали все руководители республиканских, краевых и областных организаций: «Возьмите суверенитета столько, сколько можете проглотить». Переворот был в самом начале девяностых, но уже тогда стало ясно, что опасность сепаратизма может стать главной опасностью для России. Новая российская власть в девяностых вызревала на ходу, и какого-либо опыта управления страной у неё не было.

Политическая элита, которая сформировалась точно так же впопыхах, вне логики своего самоутверждения, искала место в новом властном мире. Все политические процессы начала девяностых были пропитаны энергетикой стихийности. Да и сам Ельцин в роли президента оказался результатом некоего бунта, поэтому и понимание, что власть не справится с управлением страной, опередило появление самой власти. Власть приняла бразды правления, а её уже ждали недоверие к ней и требование региональной самостоятельности. И фраза Ельцина, произнесённая в Кремле по поводу суверенитета, была единственной возможностью получить решение суверенной свободы, избежав прямого столкновения с центральной властью. И упрекать Ельцина в непродуманности этих слов – значило не понимать всю сложность ситуации в атмосфере, в которой Ельцин принял эту власть.

Практически в такой момент у центральной власти не было ни организационных, ни законодательных сил, чтобы погасить сепаратистские амбиции регионов. Только обещание свободы действий могло умерить их пыл. Надо было понять, что могут регионы, заявляющие претензии на свою самостоятельность. Это давало центральной власти некую временную паузу, чтобы самоорганизоваться, выстроить структуры управления и вернуть контроль над процессами, происходящими в стране. Как показало время, регионы никакой отработки программы регионального федерализма не имели, как и программы независимого экономического развития.

Первое, что было сделано, – это разработка принудительного главенствующего регионального законодательства по отношению к законодательству федеральному.