Текст книги "Дочки-матери, или Каникулы в Атяшево"

Глава 5
От заката до рассвета

Вечером того же дня чуть не плача Алика сидела в их с мамой комнате, опустив ноги в холодную колодезную воду, и тихо постанывала от боли. Все было не просто плохо, нет, все было просто ужасно! Она стерла в кровь ступни и заработала кровавые рубцы подо всеми многочисленными ремешками «гладиаторов», не говоря уже о том, что испортила педикюр и навсегда убила сандалии. Но самым кошмарным было то, что, похоже, все ужасы еще только начинались…

На кладбище отправились втроем, с бабушкой. Лена осталась дома готовиться к экзаменам, а Наташа ушла на тренировку в тот самый ледовый дворец. Алика была уверена, что «к дедушке» они поедут – не на машине, так хоть на каком-нибудь самом завалящем автобусе. Но куда там! Пошли пешком, потому что до кладбища было «всего четыре километра». Ничего себе «всего»! Наверное, еще никогда в жизни Алика не ходила на столь далекое расстояние. Ей случалось ночи напролет танцевать в туфлях на каблуках, но оказалось, что пеший поход – это совсем не то, что вечеринки в клубах, куда тебя привозят и увозят на машине, а в перерывах между танцами можно посидеть за столиком и отдохнуть. А тут пришлось целый час топать под палящим солнцем по пыльной дороге, стараясь не отстать от бодро шагающих родственников. Уже минут через пять пути Алика почувствовала, что ступни начинают гореть, а каждый встречный камешек, кажется, так и норовит запрыгнуть тебе в сандалию. В какой-то момент Алика просто сняла «гладиаторы» и пошла босиком, но от этого ей легче не стало – идти по шершавому горячему асфальту оказалось тем еще мучением, снова пришлось обуться.

Самое обидное, что взрослые даже и не заметили ее состояния. Мама и бабушка шли впереди и вели свои скучные разговоры об односельчанах: кто на ком женился, кто с кем развелся, кто приехал, кто уехал, у кого какие дети… Возникало такое чувство, что тут все друг друга знают и все приходятся друг другу какой-то родней. Алика к их болтовне вообще не прислушивалась, она могла думать только про свои несчастные ноги и про то, что им еще предстоит обратный путь… Больше всего на свете хотелось пожаловаться, как она устала и как ей плохо, но гордость не позволила это сделать, и Алика мужественно молчала.

Наконец дошли до кладбища, а по нему – до своего участка, где было несколько памятников разного времени и могила с красивым гранитным бюстом – дедушкина. Николай Матвеевич Корень показался внучке человеком суровым и неулыбчивым; скульптор сумел даже передать взгляд деда, серьезный и строгий. Из надписи на памятнике Алика узнала, что ее дед был заслуженным врачом, кавалером ордена Трудового Красного Знамени и депутатом местного райсовета. Взглянув на даты жизни и смерти, она подсчитала, что он был заметно старше бабушки и умер рано, не дожив и до пятидесяти, когда тете Оле было шесть лет, а маме – всего четыре года.

– Да, работы тут на всех хватит, – покачала головой Татьяна Сергеевна, оглядывая участок. Видно было, что за ним следят: ограда вокруг красивая, ровная и недавно покрашена, на аккуратной клумбе пестреют какие-то незнакомые Алике цветы, каменные надгробия стоят прямо, не покосились, и надписи на них не стерлись. Однако на клумбе уже пробились сорняки, вокруг памятника буйно разросся бурьян, а надгробия и мраморная ваза для принесенных цветов покрылись слоем грязи.

– Давайте, девочки, за работу! – скомандовала бабушка. – Ира, мы с тобой будем собирать мусор и полоть траву, а ты, Алика, относи все это на помойку.

Это с такими-то ногами! Алика сейчас отдала бы все на свете, чтобы просто сесть на скамейку и спокойно посидеть. Но, стиснув зубы и не говоря ни слова, она взяла засохшие букеты, оставшиеся, видимо, еще с Пасхи, запихнула в пакет с мусором и пошла выполнять порученное.

Алика сама не знала, откуда у нее взялась эта упертость. Она привыкла совсем к другому. В той, привычной, жизни она всегда была в центре внимания, ей завидовали, ею восхищались… Там она могла делать все, что хотела, и никто ею не командовал и ни в чем не отказывал. Но та жизнь закончилась – нет, не с приездом в Атяшево, а гораздо раньше, в тот момент, когда хорошенько накаченная коктейлями Алика хватила пепельницей по башке прыщавую недомерку, которая посмела прямо у нее на глазах клеиться к ее парню, чуть в трусы к нему не полезла, а когда Алика возмутилась, еще и стала на нее наезжать. После задержания, ментовки, суда и домашнего ареста строптивости в ее характере несколько поубавилось.

«Интересно, – думала Алика, ковыляя к контейнеру, – как повела бы себя Вичка, попади она сейчас в мою шкуру? Небось, совсем расклеилась бы и истерику закатила…» Вика, считавшаяся еще со школы лучшей подругой Алики, всегда начинала психовать, чуть только что-то шло не по ее плану. За это в компаниях ее не любили и даже считали долбанутой, но сама Вика оправдывала свое поведение нервным срывом, который якобы пережила из-за развода родителей. На самом деле ее мать и отец давно жили как кошка с собакой, и от их развода всем троим стало только лучше, но Вика упорно строила из себя несчастную жертву и под это дело вила веревки из обоих предков.

Мысленное сравнение с Викой и осознание, насколько она крута на ее фоне, помогло Алике кое-как пережить уборку и мытье памятников. На обратном пути мама и бабушка наконец-то заметили, что она еле идет, и стали расспрашивать, что случилось. Разумеется, не обошлось и без комментариев и упреков в стиле «А я тебе говорила…», но Алика была так измучена, что пропустила всё мимо ушей. Впрочем, ее пожалели, заставили показать ноги и посетовали, что ничем не могут помочь – тут не Москва, такси на полдороге не возьмешь… Как ни тяжело – а идти надо. И Алика пошла, чуть не всхлипывая от жалости к себе и чувствуя себя Русалочкой из сказки Андерсена.

Наконец этот кошмар закончился. Придя домой, Алика даже ужинать не стала, заползла наверх в выделенную им с мамой комнату, где сначала полежала, тихо плача от боли и обиды, а затем, когда сердобольная Наташа принесла ей тазик с водой, принялась, как могла, спасать положение. Обо всех своих злоключениях Алика рассказала по телефону Вике и, совершенно предсказуемо, не нашла у той ни малейшего сочувствия. Конечно, Вичка поохала-поахала, но было видно, что чихала она на проблемы Алики с Дубайской башни. Вместо этого Вика рассказала, что ее отец с очередной любовницей едет на Мальдивы и скорее всего возьмет с собой и дочь – чтобы досадить матери. От этой новости Алике стало только горше. Ей сейчас хотелось оказаться где угодно, хоть на Мальдивах, хоть в пустыне Сахаре, хоть в Антарктиде, хоть на Марсе – лишь бы подальше отсюда!

Мама весь вечер в комнате не появлялась, только осмотрела, когда пришли, Аликовы ноги, сказала, что ничего страшного нет, и ушла, пробормотав что-то про бабушкины лечебные средства. Зато Алику весь вечер навещали сестры. Лена принесла ей ужин и унесла уже ненужный таз с водой, а Наташа намазала ее раны какой-то пахучей мазью.

– Щиплет? – заботливо спросила она. – Но ничего, потерпи. Заживет! У нас на фигурном катании, знаешь, каких только травм не бывает!.. И ничего. Все проходит, все быстро вылечиваются и встают в строй. И ты уже завтра будешь как новенькая, сможешь работать как ни в чем не бывало…

– Работать? – ужаснулась Алика. – Но я сегодня целый день работала! Даже спина болит! Неужели завтра опять?..

– Это на кладбище-то? – простодушно отвечала Наташа. – Ну что ты, какая там работа – участок три на три прополоть! Это не работа, а так, прогулка. Вот с грядками в огороде – там да, приходится повозиться… Да ты не пугайся! – рассмеялась она, увидев, как вытянулось ее лицо от ужаса. – В огород тебя не пошлют, уж завтра точно. Наверное, будем вместе сено ворошить…

Ворошить сено? Этого еще не хватало! Алика понятия не имела, что значат эти слова, но звучали они просто кошмарно. Она чувствовала себя так, как, должно быть, чувствует только-только пойманный дикий зверь, запертый в тесной клетке. Парадоксально, но в Москве, стесненной со всех сторон высотными стенами, переполненной машинами и уставшими от суеты людьми, она ощущала себя свободнее, чем здесь, в сельской местности, где со всех сторон был виден горизонт.

Когда сестры ушли, поинтересовавшись напоследок, не нужно ли ей еще что-нибудь, Алика упала на кровать и долго лежала, глядя в потолок. Она вспоминала, как на суде молилась про себя, чтобы ее не отправили в тюрьму… Тогда не отправили. Но теперь, похоже, тюрьма настигла ее здесь. Ну, может, и не совсем тюрьма, но каторжные работы – точно.

Она лежала так, до тех пор пока на улице не начало смеркаться. Алика приподнялась на постели, выглянула в окно и невольно залюбовалась. Даже в таком состоянии, с больными ногами, злая и растерянная, она все-таки не смогла не оценить красоту местного заката. Окна их комнаты выходили на запад, и там, за крышами домиков, за полем и дальними холмами, садилось золотисто-алое солнце, расписывая небо совершенно невероятными красками. Сумерки сгущались, темнота постепенно отвоевывала пространство неба у зари, но эта темнота была не кромешной тьмой – ночь щедрыми горстями расшвыряла по ней непривычно крупные для горожанина звезды. В мегаполисе почти не видно звезд, их свет всегда заслоняет холодный отблеск огней большого города. А здесь, в Атяшево, Алика вдруг внезапно осталась один на один с бескрайним, наполненным звездами небесным простором и почувствовала… Она даже сама не смогла понять, что именно почувствовала. Какую-то странную смесь восторга и острой, мучительной жалости к себе. Мир так прекрасен – и одновременно так несправедлив! Особенно к ней, к Алике. Ну почему у других все ровно и хорошо, почему у них матери и даже отцы, которым есть дело до своих детей?! Почему их возят отдыхать на курорты, а ее сослали в это богом забытое захолустье и только что не издеваются тут над ней? Из глаз покатились слезы, Алика всхлипнула раз, потом другой. И никому в этом мире не было дела до того, что она плачет!

* * *

После ужина Ирина вышла во двор и села на скамейку. Сердце ее рвалось к дочери, но умом она понимала, что сейчас лучше оставить Алику одну. Пусть посидит в тишине, подумает, быть может, и сделает нужные выводы. Поэтому она не стала больше подниматься наверх, передала мазь с девочками, а когда Лена вызвалась еще и отнести двоюродной сестре ужин, решила, что это только к лучшему. С ровесницами Алике сейчас будет куда проще общаться, чем с матерью, с которой есть постоянный риск в любую минуту снова сорваться на конфликт.

Оглянувшись на дом, Ирина убедилась, что ее не видно из окон – от посторонних глаз скамейку надежно прикрывали высокая груша и пышный куст уже почти отцветшего жасмина. Ира достала сигареты, щелкнула зажигалкой и усмехнулась про себя.

«Мне сорок два года, – думала она, наслаждаясь первыми за долгие часы затяжками. – Я известная актриса, меня знает вся страна… И я, как школьница, курю, спрятавшись за кустом от мамы!»

– Здоровье портишь? – Владимир подошел тихо, Ирина аж вздрогнула от неожиданности, но тут же взяла себя в руки и заговорщицким тоном призналась:

– От мамы прячусь.

Володя улыбнулся и поделился в ответ, присаживаясь рядом:

– Я тоже тут, подальше от дома, предпочитаю смолить.

– А тебя мама тоже гоняет, что ли? – удивилась Ирина. Ладно ее, дочь, да еще младшую – но его, офицера полиции, начальника местного РОВД, третировать по поводу курения – это уже чересчур.

– Она тоже не в восторге, – рассмеялся Владимир. – Но меня больше Оля пилит. Вот, говорит, все бросают, а ты дымишь как паровоз. И девчонки следом за ней, особенно Наташка, спортсменка наша. Вредно да вредно… А я как в армии закурил, так до сих пор бросить не могу. Несколько раз пытался – не вышло.

– А я даже и не пыталась. – Ирина осторожно стряхнула пепел на землю. – Все равно не выйдет. Как спектакль отыграешь или эпизод отснимут, выйдешь на перерыв – так руки дрожат и сами к пачке тянутся.

– А что так? – заинтересовался Владимир. – Не, я понимаю, если начинающая какая-то… но ты ведь, Ира, и правда звезда.

Ирина отмахнулась:

– Да какая я звезда? Просто повезло раскрутиться… А мандраж у меня еще больше, чем у начинающих. Молодой-то огрехи простят, а меня, если споткнусь где, только подтолкнут, а потом еще и все косточки перемоют.

– М-да… Сурово у вас там, – пробормотал Владимир.

Они помолчали. Было безветренно и так тихо, что слышно, как стрекочут сверчки где-то у сараев и потрескивают тлеющие сигареты. Солнце садилось, и Ирина невольно залюбовалась богатой палитрой цветов, в которые окрасилось закатное небо. Как давно она не видела такой красоты! Как давно у нее не было возможности вот просто так сидеть, курить, смотреть на небо и никуда, вообще никуда не спешить…

– Ира… – спросил вдруг Владимир. – Скажи честно, зачем ты приехала? Столько лет не появлялась, а тут… Только не подумай чего, – тут же спохватился он. – Мы очень рады, вы с дочкой нам совсем не в тягость, наоборот даже… Просто… Как-то очень внезапно это получилось. Как гром среди ясного неба.

Ирина последний раз затянулась, огонек дошел почти до фильтра, обжигая пальцы.

– Зря не появлялась, – жестко сказала она. – Я ведь, Володя, всегда любила наше Атяшево. И бежала я не отсюда, а от нее.

– От мамы? – удивленно, но понимающе спросил Владимир.

Ирина кивнула:

– Сам знаешь, какая она. Ее дети должны были быть самыми лучшими. Поверишь ли, она нас с Олей в детстве и не хвалила никогда, все наши успехи воспринимались как должное. А неудачи… На них мы просто не имели права. Знаю, она хотела нам добра; знаю, благодаря ей я стала тем, кто я сейчас, но…

– По-моему, ты немного сгущаешь краски, – осторожно возразил Володя. – Оля мне много рассказывала о своем детстве, она все видит не совсем так.

– А я – именно так! – резко ответила Ирина и щелчком отбросила окурок во влажную от вечерней росы траву. – Когда-то я поклялась себе, что никогда не буду такой матерью, как она. Старалась не давить на дочь, пыталась дать ей все, что она пожелает… Помнила, сколько мне всего в детстве хотелось, ну и… Сейчас столько всего появилось, такой выбор… А у меня и возможности есть… Я никогда от нее ничего не требовала, ни к чему не принуждала, не заставляла. Боялась быть такой, как мама. Хотела как лучше, а получилось… Алика, по-моему, просто ненавидит меня. Грубит, делает все мне назло…

Тут она прервала свой сбивчивый монолог, осознав, что говорит так эмоционально, что путается в словах. Наверное, ее даже трудно понять.

Однако Володя, судя по всему, понимал и глядел с сочувствием.

– Вот потому я и приехала, – продолжала Ира. – Потому что я не знаю, что мне делать с ней, как устроить ее в жизни? Ведь она – мой единственный ребенок, моя кровиночка, и то, что с ней происходит…

Ирина снова замолчала, на этот раз уже надолго. Солнце уже село, на землю потихоньку стали опускаться синие, теплые, уютные летние сумерки.

– Знаешь, Ира, ты меня, конечно, извини, – проговорил вдруг Владимир, – может, я не в свое дело лезу… Но тебе для начала самой бы в жизни устроиться. В смысле в себе разобраться. Может, в том и беда, что у тебя у самой что-то не так… Знаешь, я вот по работе своей смотрю. Когда подросток, мальчишка или там девчонка в какую-то серьезную историю вляпывается, то в большинстве случаев в этом родители виноваты. Либо избаловали до крайности, либо им наплевать на него, заняты только своими делами…

– Думаешь, у меня именно такой случай? – Ирина спросила это с обидой в голосе, но сама чувствовала, что Володя совершенно прав. Она и избаловала Алику, и не занималась ею многие годы…

– Как бы тебе сказать… – Володя явно и хотел помочь, и не знал, как это лучше сделать, чтобы не затронуть ее чувств. – Ты, главное, дай ей понять, что ты ей прежде всего друг, а не враг. А то ты из крайности в крайность бросилась: то вообще на ребенка внимания не обращала, а теперь решила держать ее в ежовых рукавицах… Оно, конечно, тоже иногда полезно, но ребенку, тем более девочке, все же ласка нужна. Понимаю, вы с Олей от своей матери немного ласки видели – но это не значит, что с собственными детьми надо повторять чужие ошибки.

Ирина молча потянулась за новой сигаретой.

– А то, что она ершится, как любой подросток, – продолжал, увлекшись, Владимир, – так это она не со зла, а от обиды на тебя. Ты не смотри, что она выше тебя ростом, особенно когда на каблучищах своих, – в душе-то она еще дитя дитем. Ей хочется, чтоб мамка с ней посидела, по головке погладила, о тряпочках да о мальчишках пошепталась. А тебя никогда нет рядом. Вот она и дуется, потому и грубит… Это, Ир, она так любовь свою к тебе выражает, а вовсе не ненависть. Сама-то она хотела бы, может, по-другому выразить – да не умеет. Не научил никто…

И они снова надолго замолчали, наблюдая, как сгущаются вечерние тени, и слушая стрекотание сверчков в траве.

– Вот скажи, – поинтересовался вдруг Володя, – когда ты с ней разговаривала последний раз? Я имею в виду не просто, а как следует, по душам, вроде как мы с тобой сейчас?

«Да вчера только, в это самое время», – подумала Ирина и горько усмехнулась, вспомнив, чем этот самый разговор закончился. Дочь наговорила ей таких гадостей, что и подумать страшно… С тех пор она вообще не знает, как с ней разговаривать. Не знает? Или боится? Боится, что ей опять бросят в лицо те обвинения, которые она сама в возрасте Алики так хотела бросить в лицо своей матери – да не посмела… Потом-то, конечно, осознала – и слава богу, что не посмела. Да уж, верно говорят: прежде чем осуждать своих родителей, сначала вырасти собственных детей.

Некоторое время Володя молчал, дав собеседнице возможность собраться с мыслями, а потом произнес ободряюще:

– Я тут с дедом Игнатом насчет Алики словечком перекинулся, – добавил Володя. – Знаешь, она ему понравилась. Он считает, что у дочки твоей и душа есть, и характер. «Наша она, атяшевская», – сказал. А деду Игнату можно верить, он людей насквозь видит.

– Ага, – кивнула Ирина, у которой от этих слов как-то сразу потеплело на душе.

– Ты нос-то не вешай! – ободрил Володя. – То, что вы сюда приехали, – это ты правильно решила. Алике местная жизнь на пользу пойдет, вот увидишь. Ей Татьяна Сергевна такой курс трудотерапии устроит – все глупости из башки как ветром выдует.

– Ох, сомневаюсь, – покачала головой Ирина. – Как бы, наоборот, хуже не стало. Но поживем – увидим.

– Володя! – послышался из дома голос Оли. – Ты где? Что-то кран в ванной барахлит, не посмотришь?

– Иду! – Владимир тут же поднялся на ноги, торопливо затянулся последний раз и затушил сигарету.

– Спасибо тебе, – с чувством поблагодарила Ирина.

– Да за что спасибо-то? – удивился тот. – Вот когда все наладится, тогда и будешь благодарить, да не меня, а маму свою с дедом Игнатом. Доброй ночи!

– И тебе.

Владимир торопливо пошагал к дому, а Ирина смотрела ему вслед и искренне радовалась за Олю. Вот Олюшке повезло, хороший у нее муж – и спокойный, и мудрый, и заботливый, и хозяйственный, и любит ее и девочек, это сразу заметно. Ну, хоть у кого-то из женщин в их семье удалась семейная жизнь. А то мама рано овдовела, а сама она, Ирина… Эх, право, об этом лучше вообще не вспоминать.

Пока тьма совсем не сгустилась, Ирина все сидела на лавочке под грушей, любовалась звездами и думала, думала, думала… Мысль, неожиданно пришедшая ей в голову в этот вечер, стала для нее почти открытием. Все это время она относилась к тому, какой выросла Алика, как к данности, как к злому року или наказанию свыше. В общем, как к очень неприятному явлению, которое произошло словно бы само собой, без ее, Ирины, участия. Что-то вроде несчастного случая или ДТП, в которое попадаешь случайно: живешь-живешь, а тут бац! – и получи удар судьбы, да еще в тот момент, когда этого совсем не ожидаешь. И вдруг, только сейчас, Ирина поняла, насколько же заблуждалась. Характер и поведение Алики не были проявлением дурных генов с отцовской стороны и не испортились сами собой – это целиком и полностью «заслуга» ее, Ирины. Она сама виновата в этом ДТП. Но, как она тоже поняла только сейчас, случай все же не безнадежен. Еще есть шанс, пусть и небольшой, хоть что-то исправить. И им необходимо воспользоваться.

Ирина рывком поднялась с места и решительно зашагала к дому. В окнах мансарды было темно, но она почему-то была уверена, что дочь еще не спит.

Алика действительно не спала, хотя и сидела на кровати, поджав ноги в темноте, не зажигая света. Когда Ирина вошла, торопливо провела ладонями по лицу. Неужели плакала?

– Доча, ты как? – осторожно спросила Ирина.

– Нормально, – буркнула та в ответ.

– Есть хочешь?

– Нет.

– А ноги болят?

– А ты как думаешь?

– Алика, – все так же не зажигая света, Ирина присела на ее кровать, хотела обнять, но не решилась. – Знаешь… Я бы хотела поговорить с тобой.

– О чем? – насторожилась дочь. Больше всего на свете ей сейчас хотелось курить, но она прекрасно понимала, что тут начнется, если она вдруг достанет сигареты. Мама наверняка поднимет хай – а сама, между прочим, дымит как паровоз.

– О твоем будущем, доча. – Мать старалась говорить мягко и ласково, но Алику подобные интонации только настораживали – слишком уж веяло от них сериальным образом многодетной попадьи Аглаи. – Скажи мне, что ты планируешь делать дальше?

– С чего это тебя вдруг заинтересовало? – буркнула Алика.

Но Ирина не поддалась на провокацию, ответила спокойно:

– С того, что одна ты не справишься, тебе надо помочь. А это больше некому сделать, кроме меня. Так что подумай и скажи мне, чего бы ты хотела.

– Ты правда хочешь это знать? – Алика не удержалась от иронии. – Ну, тогда для начала я хочу побыстрее уехать отсюда в какое-нибудь нормальное место. Или хотя бы вернуться домой.

– Понятно. – Ирина кивнула, не думая о том, что в темноте дочь почти не видит ее лица. – Но первый вариант, как ты сама понимаешь, невозможен. А второй…

– Нет, не понимаю! – возмущенно перебила Алика. – Почему? Почему я, вместо того чтобы загорать сейчас где-нибудь на пляже, должна торчать в этой деревне, по колено в навозе?

– Навоза я тут что-то не вижу, – усмехнулась Ирина. – А поездка в нормальное, как ты выражаешься, место, невозможна потому, что это стоит энную сумму денег. А ты за свою жизнь пока еще не заработала ни копейки.

– Опять начинается! – Алика повысила голос. – Скажи, мам, почему ты только с недавних пор начала попрекать меня баблом? Тебе что, стали урезать гонорары? Раньше тебе почему-то прекрасно хватало денег и на меня, и на твоего разлюбезного муженька Игоречка…

Это был болезненный удар. Ирина закусила губу, готовая вот-вот сорваться на крик, но все-таки взяла себя в руки и ответила сдержанно:

– Ты почему-то упорно не хочешь понять, что твое «раньше» теперь навсегда закончилось. Раньше тебя не арестовывала полиция, ты не попадала под суд и тебе не выносили приговор, пусть и условный. Не думаю, что тебе хочется, чтобы он превратился в настоящий.

– Мам, хватит меня запугивать! – вскинулась было Алика, но на этот раз уже Ирина перебила ее:

– Говори тише, весь дом перебудишь. И никто тебя не запугивает. Я хочу лишь, чтобы ты отдавала себе реальный отчет в том, что происходит в твоей жизни. Ты привыкла жить, ни в чем себе не отказывая и ни о чем не задумываясь. Согласна, это во многом моя вина. Если хочешь, я готова попросить у тебя за это прощения. Да и не только за это, за многое другое.

– Чего? – Даже в полумраке было заметно, как округлились глаза у Алики. – Ты просишь у меня прощения?

– Да, – спокойно ответила Ирина и в глубине души порадовалась, что, кажется, наконец-то нашла верный тон в разговоре, который, возможно, сумеет хотя бы чуть-чуть подтопить наросший между ней и дочкой толстый, как вечная мерзлота, слой льда. – Я действительно очень виновата перед тобой. Все это время я занималась только своей работой, с утра до ночи пропадала на съемках, играла спектакли, репетировала, ездила на гастроли… А ты была совершенно одна. Я понимаю, как тебе было тяжело. И очень надеюсь, что еще не поздно что-то исправить.

– Что исправить? – тихо спросила, точно вздохнула, Алика.

– Наши жизни, – твердо отвечала Ирина. – Твою. Мою. Нашу общую.

– Ты не сможешь ничего изменить. – Алика переменила позу на кровати, отодвинулась подальше, к самой стене. – Мы вернемся домой, и все продолжится, как было: твои съемки, репетиции, спектакли и гастроли…

– Может быть, – не стала спорить мать. – Моя жизнь уже сложилась, сделать ее другой будет непросто. Но твоя жизнь только начинается. И то, какой она будет, зависит только от тебя. Скажи мне, Алика, чего бы ты хотела? Каким ты видишь свое будущее?

– Я… Я не знаю, мама, – призналась та после паузы. – Честно, не знаю. Я как-то никогда не думала об этом. Вернее, нет, думала, конечно, но как-то… Как-то не так.

– И что ты думала? – Ирина снова придвинулась поближе к дочери.

– Я думала… Думала, что выйду замуж за какого-нибудь обеспеченного мужика. Лучше, конечно, чтобы он был молодой и красивый… Ну и не вредный, не жадный. Чтоб у нас был дом с бассейном или даже несколько, у меня своя крутая тачка и все прочее – шмотки там, брюлики…

– Хорошо, это я поняла, – подхватила Ирина. – Ты хочешь молодого, красивого, богатого и щедрого мужа с хорошим характером, который будет любить и баловать тебя. Нормальное и совершенно естественное желание для каждой женщины. Вот только…

– Ага! Сейчас ты начнешь мне втирать, что принцев не бывает, – прервала ее Алика.

– Нет, – возразила мать. – Я начну втирать тебе нечто другое. Я хотела спросить, как по твоему мнению, почему этот принц из всех девушек выберет именно тебя? Что в тебе такого особенного? Пойми меня правильно, я совсем не хочу сказать, что с тобой что-то не так и что ты недостойна принца. Ты моя дочь, и я верю, что ты заслуживаешь все самое лучшее. Мне просто интересно, как ты сама ответишь для себя на этот вопрос. Чем заинтересуешь своего принца?

– Ну как это «чем»? – Алика даже обиделась. – Я красивая, стильная, гламурная… Я крутая, я разбираюсь во всем, что модно и клево. Со мной не стыдно показаться на любой тусовке. И потом – со мной прикольно.

– Доча, но ты скажи мне честно, – мягко возразила Ирина, – разве ты одна такая на свете? Разве мало в твоем окружении красивых, гламурных и крутых девчонок? Да там все такие!

– Ну уж не… – начала было Алика, но замолчала на полуслове и задумалась.

– Видишь ли, удачное замужество – это прекрасно, – продолжала Ирина, изо всех сил стараясь сгладить мягкой интонацией нравоучительность своих слов, чтобы они не были восприняты как очередная мораль. – Но одного этого мало. Неплохо бы еще быть интересным человеком, развиваться как личность, получить образование, иметь профессию по душе… Именно поэтому я хотела тебе предложить… Что-то вроде договора.

– Какого еще договора? – Как Ирина ни старалась, Алика все еще воспринимала ее слова настороженно.

– Я предлагаю тебе за лето как следует обдумать, где бы ты хотела учиться, – отвечала мать. – Да, признаю, театральная академия была ошибкой, у тебя нет призвания к моей профессии. Я должна была подумать об этом раньше, ведь я сама в свое время настаивала на собственном выборе, а не хотела пойти по стопам родителей… У тебя есть какие-то свои мысли на этот счет?

– Мне надо подумать, – отвечала Алика, и Иру порадовала серьезность ее тона. – Возможно, мне интересно было бы заняться фотографией… Или дизайном. Одежды или интерьера. Но я еще ничего не решила.

– Постарайся к осени решить. – Ирине очень хотелось, чтобы ее слова прозвучали не как приказ, а как дружеская просьба.

– И что тогда?

– Тогда я помогу тебе поступить в выбранный вуз и оплачу твое обучение. И, если тебе понравится и ты будешь старательно заниматься, постепенно в твоей жизни все восстановится: шопинг, отдых, к которому ты привыкла…

– То есть ты опять будешь давать мне деньги? – Алика явно обрадовалась.

– Да, до тех пор, пока ты не начнешь сама зарабатывать, – подтвердила Ира. – Но только, повторяю, при условии, что ты будешь нормально учиться.

– А если… – Ей явно очень хотелось спросить «А если я не соглашусь?», но Алика спросила совсем другое: – А если мне не понравится учиться?

– Выберешь другой вуз, – спокойно отвечала Ирина. – До тех пор, пока не найдешь свое настоящее призвание.

– Скажи, мам, – в голосе Алики зазвучали лукавые нотки, так она разговаривала в детстве, когда пыталась добиться чего-то от родителей с помощью наивной ребячьей хитрости, – а нельзя ли мне в Москве подумать о выборе универа? Ну, в смысле поехать сейчас домой и уже там все решить?

– Нет. – Ирина ответила спокойно, но решительно и категорично. – До конца лета мы с тобой пробудем здесь. И тебе придется уяснить, что мы здесь хоть и в гостях, но не на курорте, и обслуживающего персонала тут нет. Придется помогать бабушке и по дому, и в огороде.

– То есть, как я понимаю, это что-то вроде ультиматума? – усмехнулась в темноте Алика.

– Можешь считать и так. – Ирина поднялась с ее кровати, подошла к своей и принялась неторопливо раздеваться. – Ну что, мы с тобой договорились?

– А у меня есть выбор? – хмыкнула Алика. – Ладно, хрен с ним. Я согласна.

– Ну вот и чудесно. – Ирина повесила свою одежду на стул и натянула ночную рубашку. Ей очень хотелось торжествовать пусть небольшую, но победу, однако она запретила себе это делать, понимая, что слова Алики и даже ее обещания, увы, значат немного. Ну что ж, поживем, посмотрим, что будет дальше.

Нырнув в постель, приятно прохладную после жары целого дня, Ирина устроилась поудобнее и уже приготовилась заснуть, когда услышала вдруг голос дочери.

– Скажи, мама, – спросила Алика. – Я так поняла, что бабушка хотела, чтобы ты тоже стала врачом и пошла в медицинский, как она и тетя Оля. А ты настояла на своем и уехала в Москву?

– Да, примерно так оно и было, – призналась Ира.

– А как у тебя получилось? Ты почти ничего не рассказывала о своем детстве… – В голосе Алики звучала явная заинтересованность.

– Что ж. – Ира поглядела в окно на усыпанное звездами небо. – Ты не хочешь спать?

– Нет, ты ж знаешь, – заверила Алика, – я абсолютно ночное существо.

– Тогда мы можем частично наверстать это прямо сейчас. – Ирина села на постели. – До рассвета еще далеко…