Текст книги "Учитель"

Глава 8

Думать долго не пришлось. Через два часа вызвали меня к начальнику штаба, а там уже сидел начальник Особого отдела.

– Жалко, – сказал начальник штаба, – ответственный и грамотный работник, герой, можно сказать, и жалко отпускать, но вот начальник Особого отдела убедил, что для безопасности войск ты более пригодный, чем для работы в штабе, хотя и обещали, что участок работы тебе будет определен в штабе. С тем я тебя и отпускаю. Служи честно, а мы тебе поможем.

Начальник штаба встал и пожал мне руку. А начальник Особого отдела приобнял меня за плечи и сказал:

– Поздравляю. Я так и знал, что ты примешь правильное решение. Пойдем, буду знакомить с сотрудниками Особого отдела.

С одной стороны, они все решили за меня, а с другой стороны – учитель не должен быть официальным сотрудником органов. А я и не учитель, хотя и выполняю его обязанности здесь, в России. Поэтому в составе органов меня искать не будут.

– Все, что ни делается, все делается к лучшему, – говорил какой-то классик или просто умный человек, и говорил он правильно.

Отдел был небольшой. Семь человек, включая начальника и заместителя. Оперуполномоченные по полкам и отдельным частям. Один оперуполномоченный по контрразведке работал вместе с заместителем начальника, и один вместе с начальником работал по разведке. Этим работником назначался я. В мою задачу входил опрос пленных, вербовка из их числа своих помощников и заброска обратно в расположение белых войск, установление и поддержание с ними связи.

– С офицерами будем работать вместе, – наставлял меня начальник. – Колоть их надо, сволочей, заставлять работать на нас. Я тебя научу, я в этом деле руку уже набил.

Я представлял, как он набил себе руку. Офицеры, по существу, были смертниками, и сдача в плен означала неминуемую смерть либо сейчас, либо с отсрочкой в несколько лет унижений. Надежда на то, что на этой стороне тоже русские, была обыкновенным призраком. Безопаснее было сдаваться каким-нибудь диким африканским племенам.

Как я и предполагал, действующей офицерской агентуры не было. Озлобленные офицеры давали согласие на работу, но после возвращения шли в контрразведку с повинной и становились такими врагами советской власти, каких нужно еще поискать. Кто побывал в красном плену, больше не сдавался.

Честно говоря, и белая, и красная стороны больше бы добились гуманным отношением к противнику и к людям, которые их окружали. Большевики совершенно забыли опыт всех предшествующих революций.

Приходили радикалы, совершали революции, уничтожали королей и их приближенных, аристократию, расчищая путь новым королям и аристократии, которая отметала кровопийц, подвергая их той же казни, какой они подвергали других, и все возвращалось на круги своя.

После террора Конвента и якобинцев пришел молодой генерал Наполеон, и от якобинцев не осталось даже могил, зато появились новые аристократы и император Бонапарт Наполеон.

Ушел Наполеон – вернулся Людовик. Затем пришла Республика, но аристократия никуда не делась и страной правили не бедняки, а зажиточные слои населения.

Та же судьба уготована и большевикам. И я, как учитель, свою задачу вижу в том, чтобы меньше невинной крови пролилось до того времени, когда все репрессии станут тяжким грехом людей, виновных в них.

В начале февраля я зашел к начальнику отдела, который сказался больным и находился у себя на квартире. Хозяев дома не было. В комнате начальника было накурено. На столе стояла четверть самогона, на газетке лежали нарезанные сало, хлеб, соленые огурцы, а около правой руки лежал «наган».

Видно было, что начальник крепко выпивши, и что он недавно плакал.

– Садись и пей, – сказал он.

Он налил чуть ли не полный стакан сизоватого самогона и придвинул ко мне.

– Пей. Чокаться не будем.

– Погиб кто-нибудь? – спросил я.

– Погиб. Пей за упокой его, – сказал начальник отдела.

Мы выпили. Закусили. Молча закурили.

– Ты кто такой? – глядя подозрительно на меня, спросил начальник.

– Как кто? Ваш сотрудник, каждый день вместе работаем, – несколько удивленно ответил я.

– Я тебя спрашиваю, ты человек или не человек? – хмуро пробасил начальник.

– Я – человек, – гордо сказал я.

– Смотри, человек, – начальник взял в руку «наган», – я тебя прямо здесь, у стола, положу, если только почувствую, что ты не человек, а гадина ползучая. Читай, – и он протянул мне листок бумаги.

На машинке было отпечатано циркулярное письмо ЦК РКП (б) о расказачивании, секретно. С казачеством вести беспощадную войну путем поголовного его истребления. Никакие компромиссы недопустимы. Приказывалось провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно. Беспощадный массовый террор к тем казакам, кто хоть как-то боролся с Советской властью. Среднее казачество поставить в условия заочно приговоренных. Конфисковать хлеб и все продукты. Расстреливать всех, у кого будет найдено оружие. Оружие выдавать только иногородним. Казачьи земли заселить пришлыми и беднотой. Комиссарам проявлять максимальную твердость.

– Прочитал?

– Прочитал.

– Что скажешь?

– Ничего не скажу.

– Почему ничего не скажешь?

– Не хочу.

– Боишься меня?

– Боюсь.

– Налей еще по полстакана.

Налил. Выпили.

– Ты понимаешь, что я из казаков, – сказал особист. – Из зажиточных. С войны пошел с большевиками, а вся родня моя взяла нейтралитет, ни у красных и ни у белых не служить. И сейчас их всех под корень вырубят. Весь род. Кто я буду такой? Я буду палачом своей семьи. Скажи я что-то против, меня расстреляют здесь же, на месте, как скрывшего казачье происхождение и как врага революции. Что же делается? Что за звери пришли в нашу Россию и почему я им служу? Боже, за что ты меня наказал безумием? Сатана придет, тоже будет строить новую жизнь, сжигая старые храмы, отбирая семьи и давая взамен блудниц.

Я знаю, что ты не простой человек, поэтому и позвал тебя. Я видел тебя мельком на съезде учителей. Ты сидел среди учеников. Я тоже был учителем, имел своего ученика, но был определен в чекисты и моего ученика забрали. Я не знаю, кто твой учитель, где он, но знаю, что вы имеете право доносить наверх ваше видение ситуации. Доложи, что циркуляр ЦК бесчеловечен. Да что я говорю? Это документ, пришедший от Дьявола. Нельзя уничтожать русских в России. Нельзя! Помоги нам, а?

Я молчал.

– Я знаю, что тебе нельзя иметь свое мнение, но слова мои ты передашь своему учителю, – сказал начальник. – Помогите нам чем-нибудь, если сможете. Кстати, я там отписал тебе указание, что на тебя возлагается обязанность по оперативному поиску твоего учителя и тебя, его ученика. Срок поиска не ограничен. Пополняй изредка папочку бумагами, чтобы никто не заподозрил, что ты не выполняешь указание. Про этот циркуляр никому и ничего не говори. Я тебе ничего не показывал. Иди. Да пришли ко мне хозяйку.

Я ушел. Часа через два прибежала хозяйка дома и сообщила мне, что начальник отдела застрелился.

Расследование сделало вывод, что застрелился он по пьяному делу от тоски по семье. Дело закрыли.

Допрос хозяйки вел я. Она мне рассказала, что после моего ухода она больше часа лежала в постели с начальником, а потом он оделся в чистое белье и застрелился у себя в комнате. Все это в протокол я не вносил.

Глава 9

Секретариат действительно передал мне документ о розыске моего учителя, его приметы, возраст, возможные районы нахождения. Примет ученика не имеется, но он постоянно находится с учителем. Документ я подшил в картонную папочку, подписал просто «Учитель» и положил в железный ящик. Буду «искать».

В Перми у меня закрутился такой роман, что я совершенно потерял голову и допустил ту ошибку, которую совершают один раз в жизни.

Я познакомился с ней на собрании комсомольской ячейки отряда ЧОН (часть Особого назначения), приданного Особому отделу для противодействия бандитским элементам в тылу действующих войск. Ее звали Татьяна.

 
В любом романе есть Татьяна,
И для нее есть добрый гений,
Печальный демон без изъяна
С известным именем Евгений.
 

У меня нет имени, а то, которое есть, конечно, не Евгений.

Мы сидели рядом, и я видел ее греческий профиль, вьющиеся волосы, подвязанные красной косынкой. Я сидел и никак не находил повода первым заговорить с ней, и она поглядывала на меня, хотя одежду мою никак не назовешь щегольской. И имя ее я узнал от председателя собрания.

– Слово предоставляется комсомолке Лариной. Татьяне, – сказал он и улыбнулся.

Сочетание имени и фамилии ничьего внимания не привлекло, а на сцену уже выпорхнула Татьяна Ларина:

– Товарищи. Нашему отряду поставлена задача по обеспечению тылов действующей армии. Задача очень важная и мы все учимся военному делу, чтобы быть во всеоружии при встрече с нашим классовым врагом. Я вот, например, хорошо стреляю из нагана, а меня не берут на боевые задания. Как это называется? Это называется нарушением политики партии по эмансипации женщины. Женщина перестала быть рабыней и вместе с мужчинами имеет равные права. Поэтому я требую, то есть предлагаю, записать в протокол, чтобы девушек тоже брали на задания, потому что вдруг кого ранят, некому будет оказать квалифицированную помощь. Вот. Все у меня.

Татьяне достаточно активно поаплодировали.

Когда она села на свое место, я протянул ей руку и сказал:

– Молодец, Татьяна. Мужчины всегда храбрее ведут себя в присутствии женщины.

– Я это вижу, – отпарировала Татьяна. – А я вас знаю, вы работаете в Особом отделе, и все говорят, что вы геройский человек.

– Ну, уж и геройский человек, – заскромничал я, – а вот все сидел рядом и не мог набраться храбрости познакомиться с вами. Можно я вас провожу после собрания?

Щеки Татьяны слегка покраснели, и она согласно кивнула головой.

Несмотря на то, что в Перми стояли части Красной Армии, уровень преступности был нисколько не меньше, чем в то время, когда здесь были белогвардейцы. Любая война поднимает всю грязь, которая скапливается в обществе, и она, как пена выплывает на поверхность.

Налетчики, насильники, просто хулиганы нападали на советских служащих и военных в поисках денег и оружия. Этим пользовался враг. Да и мы не пренебрегали уголовным элементом. Иногда из уголовников получались неплохие работники, а от некоторых приходилось избавляться без бюрократических закорючек. Навсегда.

Наши отношения с Татьяной развивались очень быстро. Слово отношения нужно понимать в старомодном стиле, как дружеские, а не как интимные. Мы даже за руки не могли взяться, чтобы не вызвать каких-то кривотолков о двух комсомольцах.

Я рассказывал ей о Петрограде, об улицах, зданиях, о реке Неве. Она мне рассказывала о своей Самаре, иногда напевала: «ой, Самара городок, неспокойная я, неспокойная я, успокойте меня…» и это так получалось интересно и естественно, что ее хотелось взять на руки и крикнуть на всю улицу – смотрите, это я и моя невеста!

Однажды, когда мы вечером гуляли по берегу реки Камы, я почему-то рассказал о конференции учителей, на которой выступал тов. Л (У).

И вдруг:

– Так ты тот разыскиваемый учитель? Руки вверх! Два шага назад! Руки за голову! Иди вперед! Не оглядываться! При попытке бегства стрелять буду без предупреждения, стреляю я хорошо.

И я пошел вперед.

– Откуда ты взяла, что я какой-то учитель? – спросил я.

– Нам доводили ориентировку о его розыске, – просто сказала Татьяна.

Вот черт. Попал на агента. И чувствуется, что агента опытного и решительного, несмотря на молодость. Ориентировка находится у меня. Начальник отписал, чтобы ознакомили оперативных сотрудников и учли в проведении оперативно-розыскной работе. Сам ознакомил всех сотрудников отдела под роспись. Чей она агент? То ли я в разработке, то ли сейчас прокололся случайно. Танька, конечно, дура большая. Как плотвичка. Увидела наживку и сразу клюнула. Нет бы, доложила своему оперуполномоченному, оперу, о том, что слышала. Отличиться захотела. Сама вражину поймала, орден давайте на грудь.

В темноте я не заметил корень дерева, запнулся за него и, взмахнув руками, стал падать. Сзади загремели выстрелы. Я выхватил свое оружие, такой же наган, как и у Татьяны, и несколько раз выстрелили в ее сторону.

Моей конвоирши не было видно. Держа револьвер наизготовку, я пошел в ее сторону. Она лежала ничком на тропинке. Повернув ее лицом вверх, я увидел темное пятно на груди и темное пятно на лбу, из которого сочилась кровь. Она не дышала. И я чувствовал, что ранен, левая рука с трудом двигалась и сильно болела.

Взяв руку Татьяны вместе с ее наганом, я сделал еще три выстрела, оставив один патрон. Свой барабан я расстрелял до конца.

Кое-как сняв себя гимнастерку, я попытался сделать перевязку на плече из своей нательной рубашки, но у меня получилась какая-то перевязь для левой руки.

Шатаясь от слабости, я пошел к виднеющимся вдали огням. Добравшись до первых домов, я попросил помощи и с провожатыми дошел до штаба дивизии.

В лазарете мне сделали настоящую перевязку и уложили в постель. Подошедшему работнику Особого отдела я рассказал о нападении на нас, описал место, где оставил убитую Татьяну. Сказал, что стреляли из темноты сначала в меня, а затем Татьяна начала стрелять по нападавшим, и я тоже открыл ответную стрельбу. Попали в кого или нет, я не знаю.

Татьяна в упор прострелила меня насквозь. Не задета кость, и пуля прошла рядом с сердцем. Доктор сказал, что мне здорово повезло. Ранение очень опасное, но его можно занести в разряд легких.

– Если никакая зараза не прицепится, то дней через десять будешь гарцевать как жеребец на выводке, – посмеялся он.

Было проведено расследование по факту нападения на нас. Стрельба велась из наганов. Мое ранение со спины. Татьяна убита револьверными пулями. Следов нападавшего не нашли. Криминалистической экспертизы пуль никто не делал. Если бы была экспертиза, то можно было установить, кто в кого стрелял. Но в гражданскую войну было не до экспертиз.

Глава 10

Татьяна никак не выходила у меня из головы. Никакая революция любви не преграда. А если бы мы действительно поженились, завели семью, и вдруг в один прекрасный день она заметила, что мое поведение никак не соответствует облику строителя нового общества? Уверен, что она пошла бы к своему начальнику и письменно доложила о том, что ей стало известно.

Вероятно, Бог все-таки есть. Он отвел на миллиметры ее руку – руку хорошего стрелка – и направил мою руку, чтобы она долго не мучилась. Может, в том месте, куда она попадет, она будет таким же принципиальным работником и не даст никому уклониться от исполнения тех процедур, которые человеку прописываются в чистилище. Из нее бы получился классный черт или его помощник.

Через неделю меня уже стали выпускать на прогулки, и я пошел на центральное отделение почты Перми проверить, нет ли для меня писем.

Заказное письмо было. И пришло оно почти месяц назад, а я так и не удосужился проверить, сможет ли мой учитель держать в виду меня. Вероятно, держит. Добравшись до своей квартиры, я закурил и открыл конверт.

«Добрый день!

Твою работу одобряю. Не будь слишком перспективным. Учись хозяйственным делам. Я о себе дал знать. Будут нужны деньги, напиши на эту же почту до востребования Иванову Николаю Петровичу. Храни тебя Бог».

Письмо я сжег. Учитель жив и уже послал весточку тов. Ст. Нужно ждать отзыва ориентировки учителя здесь. Не геройствовать и после войны идти учиться на хозяйственника. Вероятно, мое время еще не пришло.

Отзыв ориентировки пришел примерно через месяц. Папочку с ориентировкой уничтожили по акту. Из-за маленькой бумажки погибла Татьяна, мог погибнуть и я. Бросить все и уйти я не смогу. Вернее, можно, но для этого нужно готовить легенду, а какой бы надежной ни была легенда, всегда в ней есть дырочки, в которую можно сунуть любопытный палец и сломать всю легенду. Живу так, как есть.

Историю гражданской войны пересказывать не буду. О ней уже сказано и пересказано. Даже через сто лет уроки этой войны не будут осмыслены, и никто даже пальцем не пошевелит, чтобы подобное не повторилось вновь. А в том, что революционная ситуация и гражданская война повторятся в России, в этом я не сомневаюсь. Причем это будет тогда, когда исполнится сто лет со дня той революции, развязавшей гражданскую войну.

Следуя наставлениям учителя, я не старался показать себя семи пядей во лбу, но к 1920 году уже стал начальником Особого отдела дивизии и считался опытным сотрудником военной контрразведки. Война практически закончилась:

 
Разгромили атаманов, разогнали воевод
И на Тихом океане свой закончили поход.
 

Я подал рапорт об увольнении в запас в связи с демобилизацией армии. Мне предлагали перейти на работу в территориальные подразделения ВЧК, но я сослался на то, что хочу быть учителем и поступил в педагогический институт в Екатеринбурге. Подальше от тех мест, где служил.

Мне было легче, так как я как демобилизованный командир РККА и сотрудник ВЧК получал паек и небольшое денежное содержание. Но все равно, трудная и веселая студенческая жизнь пролетела как один большой день. Я был не таким молодым студентом, но семью заводить не торопился. Образ Татьяны не давал сойтись с кем-нибудь и доверять этой женщине так же, как и себе.

В 1925 году я получил диплом учителя истории и был направлен учителем в сельскую школу уже в Свердловской области. В северной ее части.

Пока я учился, Советская власть и ее славные органы ВЧК не сидели без дела. Еще при моем увольнении в запас вышел приказ ВЧК №52 о репрессиях против российской социал-демократической рабочей партии и партии социалистов-революционеров.

Приказано было «изымать» меньшевиков и эсеров. Что такое «изымать», перевода не требует. В этом же году был подавлен Кронштадский мятеж. Произведено «изъятие» анархистов. Подавлено антоновское восстание крестьян. Впервые после мировой войны командующим войсками Тамбовской губернии Тухачевским против восставших крестьян был применен ядовитый газ.

В 1922 году Советская власть начала изъятие церковных ценностей. Одновременно была произведена высылка за границу большой группы контрреволюционной интеллигенции.

Школа находилась в старом двухэтажном деревянном здании на высоком берегу небольшой речки. До революции в ней тоже находилась школа. Недалеко от нее высилась колокольня белокаменного храма. За оврагом стоял монастырь, из которого монахи были выселены, а в монастыре была создана колония для малолетних преступников.

Дома в селе были деревянные, одноэтажные. Несколько домов были двухэтажные: первый этаж кирпичный, второй – деревянный. В этих домах располагались лавки. В селе было около двух сотен домов. И детей было достаточное количество, так что занятия в школе проводились в две смены.

Вероятно, судьба моя такая, что я выбираю себе самый сложный путь. Так я выбрал себе факультет истории. И кто дернул меня туда пойти? Был бы математиком или химиком, физиком, письменником, на крайний случай, но быть учителем истории на переломе эпох и идеологий – это вообще-то равносильно медленному самоубийству или «русской рулетке» с одним патроном в барабане. Не так преподнес тот или иной факт историй нашей, и прощай свобода, в столыпинском вагоне есть полка для тебя.

Программа изучения истории была составлена в губнаробразе (управлении народного образования губернии) и соответствовала текущему моменту. Больше времени уделялось битвам и великим событиям, чем правлениям тех или иных царей. Начиная с Петра, история шла в основном плавно и основной движущей силой является народ, в глубине которого уже зрели ростки пролетарской революции.

Перед поездкой в село мне было рекомендовано зайти в уездный отдел ОГПУ (ВЧК сначала переименовали в государственное политическое управление ГПУ, а затем в объединенное государственное политическое управление – ОГПУ). Зашел. Приняли очень приветливо.

– Бывших чекистов не бывает, – сказали мне. – Знаем о ваших подвигах на войне, о должности занимаемой и надеемся, что в селе будете нашим полномочным представителем. Сами на месте разберетесь, что и как. Бдительности вам не занимать. Успехов.

Это получается, что я в селе буду внештатным представителем ОГПУ.

Педагогический коллектив был достаточно разношерстным, но дружным, несмотря на разницу в возрасте, образовании. Хотя я был в гражданской одежде, но ко мне сразу прилипла кличка «чекист». Почему так, не знаю. Возможно, директору сообщили, кем я был до института и то, что я заходил к своим бывшим коллегам в ОГПУ.

Учительская работа в селе была самым приятным эпизодом в моей жизни. В селе меня быстро узнали. Взрослые в знак приветствия приветливо приподнимали головные уборы, а ребятишки толпой ходили со мной рыбалку, изучая тонкости рыбной ловли и налавливая немалое количество рыбы для семейных котлов.

Три года я спокойно учительствовал, будучи уже старым для комсомола, но не поднимавшим вопрос о вступлении в партию. Ну, какой же учитель истории нового мира может быть беспартийным? Как беспартийный может преподавать причины возникновения и уроки Парижской коммуны, прообраза социалистического общества.

О партии намекали и приезжавшие в село работники ОГПУ. Пришлось вступать. Как бывший комсомолец, все еще находившийся в комсомольском возрасте, написал заявление в комсомольскую ячейку, собрал две рекомендации от членов партии – директора школы и председателя сельсовета, старого большевика и партизана.

Комсомольское собрание по рассмотрению вопроса рекомендации меня в партию прошло очень бурно. Не то, что меня ругали и критиковали, а задавали множество вопросов и требовали полного ответа. На собрании кроме комсомольцев были и их родители, которые пришли в школу как в клуб.

Зачитали мою биографию и анкету. Все восхищенно смотрели на меня, когда зачитывали, какие я должности занимал и какие задания выполнял. Много вопросов было про то, как я пробирался в захваченную белыми войсками Пермь. Как шли бои в Перми во время ее освобождения. Что значит Особые отделы в армии. Почему я не женат.

Когда я рассказывал о Татьяне и о том, что на нас было совершено нападение, глаза многих барышень и старшеклассниц наполнились слезами.

– Не переигрывай, – сказал я себе, – говори сдержаннее.

– Не нашел, – говорю, – такую, которая бы мне заменила Татьяну.

Если честно, то говорил об этом и сам себя презирал. Перегорело у меня все к Татьяне. А говорю о ней умильно так потому, что если бы не я ее застрелил, то она бы меня без всякой жалости застрелила.

Единогласно комсомольское собрание дало мне рекомендацию для вступления в партию. Затем был на собрании партийной ячейки, потом поехал на бюро уездного комитета партии.

Там все прошло быстро. Начальник ОГПУ выступил, сказал, что я человек перед Советской властью заслуженный и достоин быть членом партии. Давно бы был членом партии, но в связи с окончанием войны, расформированием частей уволился в запас и пошел учиться. Сейчас в нашей районной партийной организации появился коммунист, который на деле знает, что такое политическая бдительность.

Голосовали все – за.