Текст книги "В лабиринтах темного мира. Похождения полковника Северцева. Том 3"

В людях

В ноябре, когда выпал первый снег, я вышел из больницы, находившейся на высоком берегу старинной русской реки. На улице было пасмурно, и я ковылял с тросточкой, отказавшись от маминой руки. Она шла сзади, готовая подхватить меня. Я же казался себе взрослым и серьезным человеком, возвращающимся домой после долгого отсутствия.

Походка после двухмесячного постельного режима выправилась скоро, тросточка стала не нужна, и я снова был пятилетним мальчуганом, который носился по улице в компании тех же пацанов, с которыми я попал под машину, а вот весной будущего года случились события, о которых я и хотел рассказать вам.

В начале осени будущего года в деревню к дедушке, где я отдыхал на природе, приехала моя мама и сказала, что меня вызывают в больницу, чтобы проверить, как срослась сломанная нога. Никаких вопросов, благо я соскучился по родителям и по городу. Говорят, что все русские скучают по родине. Всё правильно, но у одной части русских родина – это город, а у другой – деревня. И каждый скучает по своей родине.

По приезду домой мы пошли в больницу. Причем вместе со мной пошли папа и мама. Это было посредине рабочей недели, и отец для такого случая взял выходной. С чего бы это вдруг?

Осматривали меня придирчиво человек пять. Слушали, мяли, рассматривали снимки, смотрели зубы, рассматривали через увеличительное стекло глаза, измеряли давление, считали пульс после приседаний и вообще, проверяли так, как будто хотели меня послать в далекий космос к инопланетянам. А что? Пока я долечу, вырасту, стану стариком. А если послать старенького человека? Он на половине полета помрет.

Наконец, в конце дня пригласили нас в кабинет заведующего, где сидели все осматривающие нас врачи. Всё как-то секретно. А к секретности нам не привыкать. У нас в городе построили крупнейший во всей Европе химический комбинат. Порядки там военные, и секретность на таком уровне, что я только недавно и из Интернета узнал, что же такое производили на этом химическом заводе. Волосы дыбом встали. А я всё думал, почему это все мои одноклассники как-то так рано поумирали.

Я стоял между коленей отца, мама сидела рядом.

Главный врач спросил меня:

– Ты хочешь быстрее стать взрослым?

И я смогу делать всё, что делают взрослые, и буду есть столько конфет, сколько хочу, а не сколько даст мама, растягивая лакомство на возможно большее количество дней?

– Хочу, – почти крикнул я, а мама вдруг заплакала.

– Хорошо, вы годны, – сказал главный врач, – остальные инструкции получите позднее. И держите рот на замке. А ты умеешь держать рот на замке? – обратился он ко мне.

Не знаю, откуда я это знаю, но я провел ногтем большого пальца по сжатым губам, слева направо.

– Молодец, мальчик, – сказал врач и мы вышли.

Я шёл, держа за руки папу и маму, и чуть ли не подпрыгивал от радости. Но я не мог прыгать от радости, чтобы не выдать ту тайну, которую мне только что доверили.

– Ты-то чего молчал? Ты же отец, – говорила мама папе, – ты же понимаешь, что они могут с ним сделать? Ты же в СМЕРШЕ был.

– А кем я там был в СМЕРШе? – отвечал отец. – Ефрейтором в роте охраны. Я единственное знаю, что если мы где-то откроем рот, то нас шлёпнут, как шлепали сотни других людей, частенько ни за что и ни про что. С кем останется старший сын? Ты-то уже лагерей хлебнула. За кусок хлеба для семьи! А эти люди из судоплатовской епархии. Ничего, что комиссара Судоплатова посадили, а Берию расстреляли. Их ведомство живет и процветает. Вон, смотри, бетонный Сталин на пригорке стоит и на нас сверху поглядывает, так и высматривает, кого бы к стенке прислонить.

– Ты чего такие страшные вещи болтаешь и еще при ребенке? – сказала мама, у которой уже просохли слезы, но лицо выглядело суровым, как будто мы шли не из больницы, а с кладбища. – Забыл что ли, как два года назад он кричал на улице: «Берия шпион». Услышал по радио, понравилось и как попугай на всю улицу. Я уж и не знаю, сколько на нас доносов написали, да видно Бог миловал, Берия действительно оказался шпионом и его ускорно расстреляли, чтобы не наболтал чего не надо, у всех правителей рыло в пуху.

Дома мать была веселая и скоро в нашей коммунальной квартире узнали, что у Андрейчика нога срослась, но нужно будет ехать в государственный санаторий для продолжения лечения. Послезавтра вот и поедет в Москву. Меня гладили по голове, приговаривая:

– Всё будет хорошо. Тебя там вылечат. И нас бы кто-нибудь вылечил, эхма…

Сразу как-то сообразили проводины всей квартирой с накрытием большого стола прямо в коридоре. Русская душа иногда бывает широкая, то последнюю рубашку с себя снимет, а то во сне ножичком по горлу полоснёт.

Гармонист Семёныч сидел в сторонке со своей тальянкой и наяривал частушки в предвкушении хорошей выпивки:

 
Я мотаню размотаю,
Подниму на потолок,
Ты виси, виси, матаня,
Пока черт не уволок.
 
 
У матани сорок юбок,
Каждая изношена,
Сорока пяти парнями
Ты, матаня, брошена.
 
 
Две матани мылись в бане,
Задушевно парились,
Были обе молодые,
А теперь состарились…
 

Там были ещё такие частушки про матаню, что вряд ли бумага так и останется белой, если их сюда написать.

В семь часов все и сели за стол, каждый поближе к тому угощению, которое сам поставил на стол, но так, чтобы не быть далеко от того угощения, которое есть у богатеньких. Как говорится, своего поем и чужого попробую.

Первый тост за меня, за гладкую дорогу, а потом всё пошло на самотёк, то есть все про войну, кто и где воевал, кто и где работал, да какие трудности и лишения они испытывали, а молодежь нынешняя это не ценит и ветеранов не почитает, сволочи эдакие.

После четвертой рюмки всех потянуло на лирику и все как один запели популярную в тот 1956 год песню:

 
Глухой, неведомой тайгою,
Сибирской дальней стороной
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой.
 
 
Шумит, бушует непогода,
Далёк, далёк бродяги путь.
Укрой, тайга его глухая,
Бродяга хочет отдохнуть.
 
 
Там, далеко за темным бором,
Оставил родину свою,
Оставил мать свою родную,
Детей, любимую жену.
 
 
«Умру, в чужой земле зароют,
Заплачет маменька моя.
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка – никогда».
 

После песни выпили еще по рюмке, и всем захотелось плясать. Семёныча с тальянкой оттащили на табурете в угол с твердым приказом: «играй, паскуда, гад, пока не удавили». А у Семёныча с этим и делов нет. Как лупанул «Барыню», только и ждал этого. Пробуди его среди ночи, и он сразу врежет:

 
На рахмановском лугу
Пляшет барыня кругу.
Только по кругу пошла,
Прибежало полсела.
 
 
Все ты, барыня, поёшь,
А почто мне не даёшь,
У меня от пения
Лопнуло терпение.
 
 
Кака барыня ни будь,
Все равно её …!
Ой, барыня, барыня,
Сударыня-барыня.
 

После этой частушки допили все, что было в бутылках и стали убирать со столов, но тут вспыхнула драка из-за того, чья армия была героическая. Мой отец тоже кинулся в драку: наших бьют, но мама быстро увела его в нашу комнату и положила на кровать. И та драка быстро закончилась. Дравшиеся обнялись и сказали Семёнычу, что завтра помогут с ремонтом его тальянки, на которую кто-то нечаянно наступил.

С утра были сборы. Мне собрали чемоданчик с трусами, майками, носками. Положили туда кулечек карамелек с каким-то вареньем. В обед мы уехали на автобусе в областной центр.

Конечная остановка междугороднего автобуса находилась прямо у железнодорожного вокзала, и мы прошли в кассу.

Отцу выдали железнодорожный литер на два места в купе, словно мы министры какие-нибудь. В купейном вагоне действительно ехали какие-то министры. Все в дорогих пальто, в двубортных костюмах и широких брюках с заломами. Женщины с высокими прическами и меховыми накидками на плечах. Все курили в купе и в проходе. Все о чём-то говорили, смеялись и снисходительно поглядывали на моего отца в кепочке-шестиклинке, которую он шил сам, и на меня в красных лыжных штанах с начёсом, чёрном пальтишке, подвязанным на шее шарфом и в цигейковой шапке с клапанами, завязанными под подбородком. Было уже холодно, а я ехал в незнакомые места с переходом осени на зиму.

Мы выехали вечером. Через час проводник принёс нам чай в тяжелых под серебро подстаканниках, на которых было изображение несущейся тройки лошадей с лихим ямщиком в кошеве и буквами КЖД.

– Служивый, где тут стаканчиком водки можно разжиться? – спросил отец проводника.

Тот оценивающе посмотрел на отца и сказал:

– Заходи ко мне через пару часов, там и сообразим. Малого как раз спать уложишь. Я дверь запру, всё равно в ваше купе посадки не будет, все места выкуплены.

Мы перекусили, чем Бог послал, вернее, что мама приготовила, и отец стал укладывать меня спать. Диваны уже были заправлены, и я с некоторой опаской лег на белоснежную простыню, отдающую каким-то особенным казённым запахом.

В моё время люди особенно не ездили, если не заставляла нужда и мало у кого были деньги, чтобы разъезжать в поездах вторым классом. В основном ездили третьим классом в плацкартных вагонах или в четвертом классе – в общих вагонах как в автобусе. Отдельно ездили большие чины в первом классе – спальных вагонах или зэки в клетках в столыпинском вагоне. В то время количество сидящих было немногим меньше несидящих, а если к ним прибавить отсидевших, репрессированных и пораженных в правах, то это будет большая часть населения нашей великой страны.

Я лежал на диване, укрытый одеялом, и смотрел в окно. Где-то вдали виднелись огоньки, которые то начинали приближаться, то промелькивали мимо вагона, то вдруг исчезали в клубах дыма от паровоза, приносившего с собой запах гари и черную пыль, которая проникала во все дырки и щели стареньких вагонов.

Не верилось, что пройдёт каких-то двадцать лет, и паровозы заменят тепловозами, а потом и электровозами, а старенький поезд сделают фирменным и назовут его «Вятка» по имени реки, на высоком берегу которой была наша маленькая больница, в которой я лечил перелом ноги и демонстрировал отменную память, открывшуюся после сотрясения мозга…

– Вставай засоня, – будил меня отец, а в окно пробивались лучи солнца и светили прямо в глаза, хотя я старался отстраниться от них. – Пошли умываться.

Умывались в служебном туалете, и пили в своём купе вкусный чай с сушками. Потом оделись и стали ждать прибытия в Москву.

Примерно через полчаса после чаепития поезд прибыл на Ярославский вокзал.

– Давай, Вася, – сказал проводник моему отцу и пожал ему руку, – и мальцу твоему удачи.

По опустевшему перрону шёл мужчина тридцати с небольшим лет и вёл за руку пацана в красных шароварах с начёсом, за которыми мама стояла почти полдня в очереди. Хотела купить синие, но остались только красные, и сколько было шума, когда я не хотел надевать их. Мне объяснили, что это настоящие гусарские штаны и их носили только офицеры, тогда я сдался и стал послушно надевать их, потому что всегда хотел стать офицером и ходить в блестящих золотых погонах с орденами на груди.

– Товарищ Северцев? – нас остановил мужчина в светлом плаще. Был он высок ростом, немного повыше моего отца, волосы светлые, зачесаны назад, гладко выбрит и из-под плаща была видна белая рубашка с синим в желтую полоску галстуком. – Покажите предписание.

Отец достал из кармана какую-то бумажку и протянул мужчине. Тот посмотрел на неё, на меня, хмыкнул, достал из внутреннего кармана авторучку с отвинчивающимся колпачком, какую-то книжку, положил на неё бумагу и что-то написал. Затем отдал бумагу отцу.

– Попрощайтесь, – сказал незнакомец.

Отец поднял меня на руки, прижал к себе, поцеловал и сказал:

– Ничего не бойся. Мы всегда будем ждать тебя. Мама с братом желают тебе удачи, – и поставил меня на землю.

Отец хотел передать мне маленький закругленный чемоданчик, который в народе назывался «балетка», но мужчина остановил отца:

– Не нужно, у него будет всё, что нужно. До свидания. Всё, что нужно, вам сообщат, – а потом повернулся ко мне и сказал просто:

– Пошли.

Я сделал несколько шагов, посмотрел на отца и пошел за мужчиной куда-то в неизвестность, понимая, что происходит что-то очень серьёзное, но не настолько опасное, что мои родители будут провожать меня как в последний путь.

Где-то там за Москвой

В конце перрона я оглянулся назад и увидел отца, который издали казался очень маленьким и совсем не таким, каким я его знал. Все мы когда-то уходим в большую жизнь. Наши родители остаются одни, вспоминая те времена, когда мы были маленькие, проказничали или радовали их какими-нибудь хорошими делами, но всё равно стремясь поскорее вылететь в вольную жизнь, не связанную никакими домашними правилами.

Я хотел помахать отцу рукой, но не стал этого делать, чтобы он не сорвался с места и не побежал ко мне, подумав, что это я зову его к себе и мне очень плохо без него. Я хотел быть взрослым и сейчас шёл в эту взрослую жизнь.

Рядом со мной шел мой начальник, потому что его я не знал, а он меня уже знал и знал, что мы приедем. Куда он меня повезёт, что будет дальше, меня не особенно волновало. Я в первый раз был в огромном городе, где много людей, которым до тебя нет совершенно никакого дела, а вот тебе интересно, чего они куда-то бегут, несут сумки и портфели, едут в потоке машин, видных с привокзальной площади.

Мы подошли к новенькой темно-синей машине. Таких машин я еще не видал. Да и вообще, сколько машин я видел? Две или три. В наших краях они были редкостью. Машина ЗИС, как у Сталина, у директора завода и машина «Победа» у главного инженера.

– Как машинка? – спросил мой провожатый и, не дожидаясь ответа, продолжил, – «Москвич-401», только что с конвейера. Таких за границей нет. Мы их обставили по всем показателям. В войне победили – раз. Всё разрушенное восстановили – два. И обгоняем их по всем показателям – три. С нами, брат, шутки плохи, – и он показал мне здоровенный кулак. – Садись на заднее сиденье, мало ли что, дураков на дорогах много, а машина моя, купил, все накопления спустил. А ты чего молчишь? У тебя что, языка нет?

Я показал ему язык и отвернулся в сторону. Мне почему-то совсем не хотелось разговаривать с этим человеком, хотя, как мне казалось, с ним придётся разговаривать и очень много разговаривать.

Мы ехали по улицам, останавливаясь на перекрестках.

– Смотри, это проспект Мира, – говорил мой сопровождающий, – какой простор, какая сила, а это выставка достижений народного хозяйства. Когда вырастешь, обязательно сходи. Увидишь, чего мы достигли и почему нас ненавидят все страны, которые не смогли достичь такого же, как и мы. У нас самая богатая страна в мире, поэтому все и тянут ручонки к нам. Ну, мы им пальчики-то и отшибем.

– А вот почему, – спросил я, – у нас самая богатая страна в мире, а мы со своей семьёй живем в тесной комнатушке, а у Ленина была своя отдельная комната, и у них в семье у каждого были свои комнаты, книги они читали в просторной гостиной, а кушали в столовой? Они тогда жили богаче, чем мы сейчас?

Мой куратор как-то вдруг задёргался, дернул какой-то рычаг, резко нажал на педаль газа, машина дернулась и заглохла.

– Запомни раз и навсегда, пацан, – жёстко сказал он, и глаза его стали колючими, – я этого не слышал. Если еще брякнешь где такое, то твою семью могут в лагеря упрятать, а тебя, гадёныша, к стенке поставят. Мы не заграница какая-нибудь, у нас детей за здорово живёшь расстреливают. И ты не лезь в петлю. Иногда думай о том, что говоришь, понравится ли это тому, с кем ты разговариваешь. А твои слова – это вредительство. Продумай, на чью мельницу ты воду льёшь.

Он снова завёл автомашину, и мы поехали дальше, не проронив ни слова.

Скоро Москва закончилась и началась такая же местность, как и в окрестностях нашего города. Столичность жизни наблюдается только в столице, а вне её – всё одинаково.

Дорога была относительно хорошей, потому что асфальт был местами неровный, и водителю приходилось притормаживать, чтобы не влетать на полном ходу в яму. У дорожного указателя «Поскребыши» мы повернули налево и поехали по лесной дороге отменного качества. Понятно, что машины здесь ездят не так часто, как по главной трассе.

С этой дороги мы свернули направо и подъехали к воротам в бетонном заборе, уходящем вправо и влево. Слева от ворот было какое-то небольшое здание с окошечком в сторону подъезда и простой деревянной дверью. Слева от двери висела какая-то вывеска с названием, выполненная в красно-золотых тонах.

Из дверей вышел человек и проверил документы у моего сопровождающего. Всё оказалось в порядке. Нам открыли ворота, и мы въехали внутрь.

За забором ничего примечательного не было. Пятиэтажное здание квадратного типа, хозяйственные постройки и вокруг сплошной лес.

Мы зашли в большой вестибюль, и я остался стоять посредине. Маленький мальчик в красных шароварах.

Через несколько минут подошла какая-то женщина, взяла меня за руку и повела в столовую. Там мне принесли стакан молока и булочку. Булочка была очень мягкая и ароматная, я таких раньше не ел, а молоко так себе. У нас молоко было лучше.

После небольшого завтрака мы пошли куда-то по коридору и оказались в большом зале, где бегала стайка ребят моего возраста. Я был последним, плебей в красных штанах с начесом. Почему я так говорю? Потому что все дети были одеты богато по тому времени, в новеньких костюмчиках и платьицах. Всего нас было пятнадцать человек. Десять мальчиков и пять девочек.

Нас выстроили в шеренгу, и я оказался разделителем между мальчиками и девочками. Все ребята потихоньку хихикали, глядя на меня. Я и сам понимал, что выгляжу несколько глуповато в этой одежде, но другого ничего не было и забиваться в угол я не стану. Пусть завидуют, что у них нет таких штанов, как у меня.

Наконец, в зал вошли человек десять взрослых. Самым главным был мужчина с седыми усами.

– Начнём с девочек, – сказал он. – Девочки, кто из вас хочет стать такой же, как Зоя Космодемьянская? – спросил он.

Лес из пяти рук сказал, что они все «за». А что? Мы все знали героев прошедшей войны, которая закончилась всего лишь одиннадцать лет назад.

– Вера Васильевна, – обратился главный к одной из женщин, – вот ваши питомцы, распределяйте их на жильё и на довольствие. А сейчас мы спросим мальчиков, кто из вас хочет быть таким же, как Александр Матросов?

Пять человек подняли руки.

– Пётр Николаевич, это ваша группа, забирайте. А кто хочет быть таким же, как капитан Николай Гастелло? – спросил главный.

Поднялись еще четыре руки.

– Глеб Владимирович, это ваши, – сказал главный и обратился ко мне, – а ты кем хочешь быть, мальчик?

– Никем, – насуплено сказал я, – я буду самим собой и приехал сюда учиться быть взрослым.

Все засмеялись. Над кем смеетесь? Над собой смеетесь, посмотрели бы вы на себя со стороны. Сейчас еще будете говорить мне: а если бы ты вез патроны?

– Желание похвальное, – сказал главный, – но пока будешь гастелловцем. У них как раз некомплект.

Нас отвели в жилое крыло и распределили по комнатам. По два человека на одну комнату.

В комнате две кровати, два письменных стола с радиоприемниками и настольными лампами, книжный шкаф, платяной шкаф, отдельно умывальник, ванна и туалет отдельно. Мебель новая. Таких шикарных условий у меня дома не было.

Попрыгав на кроватях, мы понеслись в коридор знакомиться с другими обитателями этого здания, но в общем коридоре были встречены нашими новыми руководителями.

– Сейчас у нас организационное собрание по группам, а потом обед, – объявил начальник с седыми волосами.

Каждая группа по пять человек проводила собрание в своем классе. В каждом классе стояло по пять школьных столов и один преподавательский стол. В классе было просторно и светло, в большие окна был виден лес, простиравшийся прямо до горизонта.

Наш руководитель Глеб Владимирович сказал:

– По всей стране мы отобрали самых лучших людей. Вы станете героями и прославите нашу страну. Потом вы так же будете стоять здесь и рассказывать, что вы сделали для родины.

– А как мы будем стоять здесь, если мы все гастеллы? – посыпались вопросы.

– Тихо, – повысил голос наш наставник, – Гастелло – это образно, геройское имя, но никто из вас не будет летать на самолетах и идти с ними на таран. Вы – воины земли. Это очень секретно. Это не должен знать никто, ни ваши родители, ни ваши близкие друзья. И вы сами не должны интересоваться именами и фамилиями своих товарищей. Звать себя будете по условным именам. Ты – Котек, – и он указал пальцем на меня. Всех вас будут знать только по этим именам.

Мой сосед по комнате называется Рабич, а еще трое – Гектор, Самара и Валерьян.

Распорядок дня следующий:

1. Подъем в 7.30

2. Гимнастика в 7.45

3. Приведение себя в порядок.

4. Завтрак в 8.30

5. Начало занятий в 9.00

6. Конец занятий.

7. Обед в 13.30

8. Адмиральский час 15.00 – 16.00

9. Самоподготовка 16.00 – 18.00

10. Ужин в 19.00

11. Отбой в 22.00