Текст книги "У попа была граната"

У попа была граната
Рассказы 2005 года
Олег Васильевич Северюхин

© Олег Васильевич Северюхин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Эмансипе

Она могла всё делать сама: водить машину, управлять белоснежным быстроходным катером, грациозно сидеть в седле, а белые бриджи и кокетливая жокейская шапочка делали её такой притягательной, что все мужчины косяками носились вокруг нее и исполняли любые прихоти. И их не обижало даже то, что к месту и не к месту она и её подруги повторяли, что мужиков нынче нет, повывелись, и сейчас женщина преспокойно может обходиться без мужчины, благо и медицина на таком уровне, что мужчина становится лишним элементом для продолжения рода человеческого.

Когда она приходила в манеж в блестящих лаковых сапожках, то приносила с собой дезорганизацию в ход тренировок лошади. Все неслись к ней поздороваться, сказать очередной комплимент, похвалить новую помаду цвета «красный металлик» как у новенькой «Феррари», и засвидетельствовать свое почтение под скептическим взглядом современной богини. Какое уж тут преодоление препятствий, какое спокойное выполнение элементов «направо кругом» и «налево кругом», так необходимых для обучения лошади красивому ходу на конкуре?

Как только она появлялась, то уходил я, и вообще старался определить какую-то систему в хаотичности её появлений на тренировках, чтобы уменьшить количество этих коротких встреч.

Вероятно, я плохо изучал в школе А. С. Пушкина, потому что добился поразительно обратного эффекта. То я переходил дорогу прямо перед её автомобилем. То женщиной, которой я подавал руку при выходе из автобуса, вдруг оказывалась она. То в самый неподходящий момент случалось, что кроме меня некому отрегулировать вдруг ставшими длинными для нее стремена или кроме меня некому было подержать ее лошадь на период ее кратковременного отсутствия для подкрашивания губ.

В конце концов, мне было прямо заявлено, что я сухарь и невежда, которому можно было бы и увидеть проявление интереса со стороны женщины.

Мое молчание было истолковано как подтверждение правильности сказанных ею слов, и с этого времени я стал объектом ее насмешек. И чем меньше я на них реагировал, тем большую активность проявляла она.

Мне казалось, что она уже переступает все разумные пределы, и настанет тот момент, когда я подъеду к ней и спрошу:

– Чего тебе от меня надо?

Но всё закончилось совершенно по-иному. В комнате хранения снаряжения отвалился старый кованый крючок, на котором висело оголовье её лошади. Она стояла с молотком и пыталась гвоздями прибить крючок, но рассохшееся дерево не желало держать в себе гвозди, и крючок с завидным постоянством падал на пол вместе с оголовьем. Я подошел к ней, взял молоток и оглянулся по сторонам, чтобы найти какую-нибудь палочку, которую можно вставить в отверстие от старого гвоздя, укрепить место крепления и прибить крючок.

И снова со словами, – мужики пошли, гвоздя вбить не могут, – она выхватила молоток из моих рук и с размаху ударила им себе по пальцу.

Молоток упал на пол, было видно, что ей чертовски больно, она бы с удовольствием завизжала и начала трясти руку, но мое присутствие если её не останавливало, то мешало проявлению чувств.

Я взял её руку и подул на побелевший палец.

– Успокойся, – сказал я как можно ласковее, – сейчас мы еще подуем, и пальчик болеть не будет.

Она посмотрела на меня и вдруг превратилась в обыкновенную девочку, ее красивые глаза наполнились крупными слезами, она уткнулась головой в мою грудь и тихо заплакала.

Все, кто приготовился выслушать умильный рассказ о том, в каком подвенечном платье была невеста, будут сильно разочарованы, потому что это было только началом истории.

В конном клубе я появился совершенно случайно. На последнем курсе академии моя жена поставила ультиматум: или мы остаемся в Москве, или разводимся, потому что снова на границу она не поедет.

Для арбатского пограничного округа мои руки не были достаточно волосатыми, поэтому я не стал устраивать скандалы и быстренько оформил бракоразводные документы, благо детей у нас не было, решали заводить их после академии. Далеко вперед смотрели.

Для того, чтобы не маяться дурью по воскресеньям, я и записался в конный клуб, не афишируя, кто я такой и откуда у меня достаточно профессиональные навыки верховой езды. В училище нас учили, не жалея того, что относится к категории детородных органов, а на границе всегда приходилось быть на высоте, чтобы никто из солдат не подумал усомниться в том, что офицер не умеет делать все.

В клубе я занимался по собственной программе по ксерокопии Устава кавалерии, отрабатывая приемы управления лошадью и других элементов, которые относятся к выездке. Мои старые брюки-галифе, хромовые офицерские сапоги и кожаная куртка с кепкой делали меня совершенно не похожим на современно одетых людей, переносясь вместе со мной куда-то в пятидесятые годы прошлого столетия.

Мы немножко отвлеклись. Прижав к себе плачущую девушку, я легонько гладил ее по голове и шепотом просил успокоиться.

– Почему ты так относишься ко мне? – говорила она всхлипывая. – Почему мне приходится бегать за тобой, чтобы привлечь твое внимание. Неужели я такая нехорошая, что меня нельзя любить?

– Давай я вытру твои слезы, затем мы пойдем в кафе, где можно спокойно поговорить. Мне многое нужно сказать тебе, чтобы ты поняла меня и решила, как нам быть дальше, – сказал я.

– У тебя есть жена и дети и ты не можешь уйти от них? Но я согласна просто быть любовницей и считать дни до каждой нашей встречи. Я хочу быть с тобой, – снова заплакала она.

Ну, что мне оставалось делать? Рыдания то стихали, то усиливались и если ничего не говорить, то дело может кончиться просто истерикой. Во время разговора я нежно прикоснулся губами к маленькому ушку и почувствовал, как девушка прижалась ко мне всем телом. Подняв голову, она искала своими губами мои губы и была так прекрасна в этом стремлении, что я снова стал простым человеком, забывшим наставления своего Бога и вкусившим от плода познания и наслаждения.

Обняв ее за плечи, мы пошли на автостоянку, где стояла ее автомашина – «жигуль» шестой модели. На ее пальце образовался достаточно заметный синяк, и я отчетливо представляю, как ей было больно. В машине я взял аптечку и наложил повязку на палец, предварительно обработав его перекисью водорода. Взяв у нее ключи, я потихоньку вывел машину со стоянки.

Глядя на себя со стороны, я удивлялся своей наглости и спокойствию. Я никогда не водил легковых автомашин, за исключением войскового джипа УАЗ-469, а сейчас спокойно вел машину по Москве. В принципе, во всех машинах одинаковые органы управления.

Судя по тому, как она говорила мне, в какую сторону нужно поворачивать, я догадался, что мы едем к ней домой знакомиться с ее мужем или с родителями.

Во дворе я припарковал машину в указанное место, и собрался уже попрощаться, но красноречивый взгляд девушки сказал, что я должен удостовериться в том, что она доставлена по назначению и передана в надежные руки.

Она жила в отдельной двухкомнатной квартире без каких-либо излишеств. Мужского присутствия в квартире я не отметил. Она была сама собой, без покровителей и высокопоставленных родителей. Квартира и машина достались от родителей, а образование получила сама, окончив технологический факультет престижного ВУЗа и по специальности художника-модельера.

Я опущу подробности последующего чаепития и прощания. Как я ни хотел сразу прекратить все отношения, мне это не удалось. Язык не повернулся отказаться от встречи с ней на следующий день. Затевать интрижку незадолго до защиты диплома не хотелось, а тащить такую прелесть с собой на границу я считал просто преступлением. Ну что же, завтра постараемся поставить все точки над «i».

В форме майора пограничных войск и с розой в руке я стоял в условленном месте и про себя проговаривал речь о том, что через месяц я уезжаю на границу, где нет ни больших, ни малых театров и где нужно быть офицерской женой, а не эмансипированной птичкой. Я не боялся, что мне ответят «нет». Жизнь – жестокая штука и насколько кому-то хорошо, настолько кому-то плохо.

Мои грустные мысли прервал какой-то шум. Повернув голову, я увидел ее, махающую руками и бегущую ко мне с какими-то дикими криками. Разве можно ее оставлять одну в Москве? Ни за что не оставлю и никому не отдам.

Письмо из детства

При разборе своих бумаг я обнаружил считавшийся мною давно потерянным небольшой листок пожелтевшей бумаги в линейку, на котором ровным девичьим почерком были написаны слова, запомнившиеся на всю жизнь:

«Я тебя люблю. Сначала ты мне нравился просто как ласковый мальчик, который учится в соседнем классе, но я видела звериный блеск в твоих глазах, когда ты бросился на защиту своей одноклассницы, и поняла, что люблю тебя.

Я очень обрадовалась, когда наши классы объединили, но потом поняла, какая это мука каждый день видеть тебя и не иметь возможности подойти к тебе, потому что ты был окружен вниманием всех наших девчонок, старавшихся пробить брешь в той стене, которую ты построил, войдя в наш класс.

Я помню, как ты вошел в класс, хмурый, грозно спросил, где свободная парта, сел за неё и положил ногу на сиденье, явно показывая, что никого не хочешь видеть рядом. И в нашем классе оказалось 35 учеников, что позволило тебе сидеть одному.

А твоя наглая манера осматривать всех девчонок, иногда задерживая на ком-то взгляд и вгоняя её в краску? Я всегда злюсь, когда ты начинаешь утренний осмотр девчонок.

Как мы старались попасть вместе с тобой в дежурство по классу. Ты поднимал парты, выметал под ними мусор и бегал по нескольку раз менять воду в ведре, пока мы мыли пол.

А помнишь, на субботнике, когда Танька вместе с рамой начала вываливаться из окна нашего класса на третьем этаже, ты успел схватить ее за ноги, и она висела головой вниз, сверкая своими голубыми рейтузами. Только ты один не смеялся над ней. Это оценили все.

На вечерах 28 октября ты всегда был в военной форме и играл то белогвардейского офицера, то немца, которые пытают попавшую в плен комсомолку. И тебе единственному разрешали курить в школе на сцене. А как верещала Галка, когда ты ей нечаянно прижег руку папиросой? И как потом гладил ей руку и дул на обожженное место, и мы так отчаянно завидовали Галке, что она на некоторое время стала нашим врагом.

Ты всегда что-нибудь интересно рассказывал, и вокруг тебя собирались ребята, а нам приходилось прислушиваться к тому, что вы обсуждаете во время ваших разговоров.

Ты играл всеми девчонками, как кот с мышками, но ни одной не удалось поиграть тобой. Тебе ничего не стоило на школьном вечере пройти через весь зал, пригласить девушку и выйти с нею на середину зала первым и начать танцевать. Даже наши молодые преподаватели называли это вызывающим и не совсем скромным поведением.

А когда ты пошел в военкомат и подал заявление о поступлении в военное училище, то я поняла, что скоро совсем потеряю тебя.

Я не думаю, что тебе удастся забыть меня. Когда-нибудь я встречу тебя в дороге, на вокзале и скажу: «Здравствуй, любимый!»

И всё. Я до сих пор не знаю, кто написал это письмо, хотя и пытался это осторожно выяснить по прошествии достаточного количества лет.

А, впрочем, так ли это важно? Это письмо я помню наизусть. Иногда мне кажется, что на меня смотрят чьи-то внимательные и ласковые глаза, охраняя меня от всех невзгод и опасностей, встречавшихся на моем пути.

Тайна

Особенно большой тайны я не вам не открою, потому что речь пойдет о Тайне – имени собственном. Как говорил незабвенный капитан Врунгель: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет», будете с нетерпением ожидать таинств и трагических подробностей, связанных с этими именами.

Я немного приоткрою завесу неизвестности и сообщу, что это имя принадлежит лошади – Тайне. Меня всегда занимал вопрос, почему имена лошадей-однолеток начинаются с одной буквы? Оказывается, все очень просто. Каждому году присваивается своя буква. 1956 году была присвоена буква «Т». 1957 году, соответственно, была присвоена буква «У». Лошади – существа бессловесные и не могут заявить о своих правах, поэтому человек и стрижет их под одну гребенку. Хорошо, что людей не загоняли в те же рамки, чтобы мальчиков и девочек 1956 года рождения называли на одну букву для исключения путаницы.

История умалчивает о том, кому в голову пришло озарение назвать Тайну этим именем, но мы будем исходить из того, что лошадей в этот год родилось много, а словарный запас коннозаводчиков был скудным, потому и появились на свет Тайна.

В тот год и у меня не было возможности выбора лошадиного друга на один год конной подготовки. Просто объявили: «Курсант Северцев, лошадь Тайна, седлать и на построение в манеж».

Легко сказать – оседлать лошадь. Как ее седлать, когда не знаешь, с какой стороны к лошади подойти и как к ней втиснуться в тесный станок, который некавалеристами называется стойлом, не получив кованым копытом по самому болезненному месту? А как седло надевать?

Основная масса курсантов – городская братия, оказалась совершенно неприспособленной к общению с лошадьми и стояла с именными седлами в руках у входа в станки.

Проходящий по проходу между станками пожилой подполковник-кавалерист ласково говорил каждому курсанту:

– Не бойся, сынок, вытяни руку в сторону, чтобы это увидела твоя лошадь, и скажи твердо – Принять!

Повинуясь этому волшебному слову, лошади послушно сторонились, пропуская человека с седлом. Остальное было уже не столь сложным: положить седло на спину лошади, установить переднюю луку седла точно посредине холки, проверить, ровно ли лег потник, и затянуть подпруги. Отрегулировав длину стремян, надеваем оголовье (его еще называют уздечкой) и выводим лошадь в манеж.

С лошадью надо ласково разговаривать, похлопывать легонько по шее, чтобы установить с ней контакт и притупить бдительность перед решительным затягиванием подпруг седла: когда затягиваешь подпруги, лошадь естественно надувает свой живот, ослабляя подпруги, и во время езды можно легко вместе с седлом съехать под живот лошади.

Когда подпруги надежно затянуты, человек становится хозяином положения, и лошадь внимательно наблюдает за ним, чтобы использовать любую слабость и оплошность всадника для перетягивания на свою сторону чаши весов пока еще хрупкого равновесия в отношениях человека и животного.

Тайна была созданием нежным. Теплые серо-голубые плюшевые губы ее ласково собирали с ладони крошки хлеба, а большие блестящие влажные глаза ежедневно обдавали такой волной нежности, что прикосновение стремян к Тайне, не говоря уже о резких движениях поводом, рассматривались как непозволительная грубость.

Венцом идиллии стал выход Тайны из общего строя, ее падение вместе с всадником в осеннюю грязь, присыпанную крупными хлопьями влажного снега. Тайна безмятежно кувыркалась в грязи, совершенно не обращая внимания на других лошадей и на своего товарища, который не знал, что же предпринять для прекращения этой хулиганской выходки.

Точка была поставлена старым кавалеристом с помощью «конспекта» – кнута длиной около четырех метров, заканчивающегося метровой полоской сыромятной кожи, чуть тоньше обыкновенного карандаша. Ужаленная лошадь вскочила, готовая к ревностному исполнению обязанностей строевой лошади. Небольшой кончик «конспекта» ужалил и мою спину через шинель. Боль была уменьшена ласковыми словами пожилого офицера:

– Лошадь, молодой человек, все равно, что женщина: ее нужно держать в руках. Чуть ослабь, и не дай Бог, выпусти повод – уже не ты, а она ездит на тебе. Ласковой рукой крепко держите повод, и лошадь будет вашим верным другом. Потом вы поймете, что и армией нужно управлять, как лошадью – вовремя кормить, поить, давать отдых и уход, чистить снаряжение и крепко держать повод в руках.

Моя Тайна вообще была шелковой лошадью – исполнительная, в меру спокойная, сильная, выносливая, легко бравшая любые препятствия и имевшая исключительно мягкий шаг на учебной рыси. Иногда она начинала косить на меня лиловым взглядом, делая занос вправо при выполнении команды «налево кругом – маааарш» – в ней просыпался чертик противоречия и хулиганства. В это время надо было внимательно следить за ней и настораживать повод, чтобы уловить момент подгибания ног для кувыркания на мягком грунте манежа, и в необходимый момент напоминать, кто из нас лошадь, а кто наездник.

К сожалению, вскоре нам пришлось расстаться – Тайне была уготована участь генеральской лошади – стать жирной, лоснящейся, неповоротливой и ленивой кобылой, которой уже не хотелось поваляться на опилках манежа, оглашая окрестности озорным ржанием.

Трагедию расставания с Тайной смягчила Трагедия. Но об этом разговор особый.

Трагедия

Как все несчастья, Трагедия свалилась на мою голову совершенно внезапно.

Когда тушат жаркое пламя, то на месте пожарища остается грязная лужа черного цвета, вызывающая некоторые сомнения в том, что эта черная краска смогла уничтожить нечто прекрасное, созданное поколениями людей. Это относится и к людям, и, естественно, и к животным.

Можете со мной не соглашаться, сколько людей, столько и мнений, но в процессе многомиллиардолетней эволюции получаются такие экземпляры, что на них, как говорится, клеймо ставить некуда. Нужны примеры?

Началось с того, что моя Тайна прогнулась перед генералом. Не в переносном, а в прямом смысле этого слова. Во время выводки, то есть показа товара лицом, когда каждый всадник представляется сам и представляет свою лошадь, моя Тайна сделала генералу книксен – подогнула левую ножку и вытянула в полуприседе правую ногу. И я не получил ни единого замечания, как свидетельство того, что понравилась не только выходка моей лошади, но и она сама.

И на выездке Тайна решила кувыркнуться перед начальством, но вовремя натянутый повод произвел действие танцевального па, посвященного товарищу генералу. Мне оставалось только ждать конца песенки о всаднике, которым управляет лошадь.

По окончании выездки меня вызвали к генералу, который похвалил выучку Тайны и сказал:

– Товарищ курсант, я вижу, что вы мастер в подготовке строевых лошадей и поручаю вам тренировку лошади, которая была закреплена за мной. Хочу предупредить, что лошадь хорошая, но от нее можно ждать всяких пакостей.

– Есть, товарищ генерал, благодарю за доверие.

На кой черт мне сдалось это доверие, если каждый должен воспитывать свою лошадь. Теперь поздно говорить об этом, у меня уже другая лошадь. Даже имя ее я воспринял стоически – Трагедия.

Внешне Трагедия почти ничем не отличалась от Тайны – ласковая, спокойная, послушная. Но это только в станке. В манеже с Трагедией не было никакого удержу – она рвалась в голову строя, нарушала очередность выполнения упражнений на препятствиях, кусалась или, вырвавшись вперед к препятствию, резко останавливалась перед ним, предоставляя мне возможность в свободном полете самому преодолевать это препятствие. Неоднократно не только она получала «конспектом» по мягкому месту, но и мне доставался самый вкусный кусочек этого угощения. Одним словом, Трагедия была самой настоящей стервой.

Клин вышибают клином. После очередной порции «конспекта» я попросил разрешения покинуть строй для выработки педагогических средств. Трагедия была несказанно удивлена, когда я направил ее в сторону от строя, и сразу поняла, в чем будет заключаться моя педагогика: я никак не мог подъехать на ней к дереву, росшему в стороне от манежа.

Я человек не гордый. Спешился у ограждения манежа, привязал Трагедию и пошел к дереву. Можно было выломать стек, культурный такой, потом привязать к нему кожаную петлю, но для этого надо надеть костюм для верховой езды и кепи. Я был в серой шинели и зеленой фуражке и поэтому выломал дрын, прямо пропорциональный моей степени зла на эту стерву.

Когда я шел к беснующейся у ограждения Трагедии, зловеще постукивая дрыном по голенищу сапога, то даже лошади товарищей по строю старались держаться подальше от этого места.

Сев в седло, я еще раз хлестнул дрыном по сапогу и засунул его за голенище. Жестко взяв повод на себя, я направил лошадь в строй. Трагедия четко выполняла все команды, держа голову чуть направо, чтобы видеть «хлыст».

Мне ни разу не пришлось воспользоваться этим педагогическим средством, но оно постоянно было со мной. С этого дня начали меняться и наши отношения. Чувство возбуждения Трагедии перед началом движения на препятствие воспринималось и мною, и я знал, в какой момент надо чуть-чуть приподняться в стременах, чтобы помочь лошади плавно перелететь через высокий забор, и мягко опуститься в седло, чтобы не повредить сухожилия у лошади и не сбить ее шаг.

При выполнении гимнастических упражнений в седле Трагедия стояла ровно или помогала мне балансировать на ней. Во время перерыва Трагедия везде ходила за мной, и по утрам во время чистки приветствовала меня тихим ржанием.

А на полевой езде произошел случай, когда Трагедия показала, что для нее представляет высшую ценность. Во время езды в строю по крутой горной тропинке под ноги Трагедии метнулась змея, вероятно, гадюка, потому что Трагедия поднялась на дыбы и тревожно заржала, всполошив всех лошадей, готовых ринуться туда, куда понесется Трагедия.

Ситуация осложнялась еще и тем, что на тропе некуда развернуться. Впереди и сзади товарищи, управляющие уже подчиняющимися стадному чувству лошадями. Еще немного и лошади начнут теснить друг друга, скидывая все вниз с тропы и освобождая себе дорогу. И генератор всего этого моя Трагедия.

На все эти рассуждения ушли доли секунды. Я выпрыгнул из седла и крепко ухватился за шею лошади. При движении Трагедии в любую сторону ей пришлось бы вначале сбросить меня со своей шеи. И Трагедия остановилась, наклонив шею, чтобы я встал на ноги, тревожно всхрапывая над моим ухом. Я гладил ее по шее, нежно похлопывал и говорил разные ласковые слова о том, какая она у меня хорошая, красивая, как ею восхищаются все мои товарищи, что мы с ней еще не поездили по чистому полю… Наконец, Трагедия успокоилась полностью, и мы продолжили спуск по горной тропе.

Преподаватель-кавалерист сказал мне потом:

– Трагедия очень переживала смену хозяина и бесилась. А вы с ней спелись славно. На своего друга-хозяина лошадь не наступит никогда и в поле не бросит. Я не завидую тому, кто будет всадником Трагедии после тебя. Лошадь, как человек, привязывается сердцем и страдает от разлуки так же, как и человек. Заходи к ней чаще, она будет рада.

Старые привязанности сменяются новыми. Это закон природы. Мы не забываем тех, кто был с нами ранее, но чувства притупляются, заставляя сердце больше волноваться при каждой встрече с новым другом. Но есть и те, кого забыть невозможно.

До окончания училища я частенько заходил в манеж, ездил и общался с Трагедией, рассказывая молодым курсантам, какая это хорошая лошадь, обещая вырвать руки-ноги тому, кто ее обидит. Трагедия внимательно слушала все это, положив свою голову мне на плечо, как бы говоря новому всаднику: «Видишь, какая я хорошая, меня любить надо!»