Текст книги "Там кедры врезаются в небо"

Уже в сумерках они закончили работу и направились в избушку. Внутри было невероятно много мышей, кто-то из заезжавших охотников бросил на полу мешок с остатками овса, и те растащили его по всем углам: в обувь, под нары, в карманы старой одежды и, чувствуя себя хозяевами, шныряли по полу, иногда устраивая с писком мышиную возню – драки между собой. Лёшка нашёл под нарами старую плашку и начал на них охоту. Поначалу плашка давила в среднем одну мышку в пять минут, через час – в десять, затем в пятнадцать. Санька сначала вел статистику, записывая цифры в тетрадке, потом ему это надоело, и он решил самых наглых отстреливать из тозовки, а заодно попрактиковаться в стрельбе. Вначале он не мог приноровиться и постоянно мазал. Затем, сделав поправки на близость, начал попадать в цель. Отстреляв штук пять, Сашка решил испытать себя и по бегущей мишени, с упреждением, но никак не мог попасть. Одна жирная полевка словно издевалась над ним, бегая от печки до угла, вдоль порога двери, как в тире мишень «бегущий кабан» туда-обратно. Саня, мазанув пару раз, так обазартился, что стал стрелять навскидку, но, не рассчитав, попал в чайник, стоящий на полу, от которого пулька, срикошетив, с напряжённым свистом или, скорее, даже воем пролетела в миллиметрах от его уха. Мало того, что он замял чайник, так ещё и чуть не остался без уха.

– Вот если бы она тебе в лоб попала, то, наверное, ты б додумался, что больше стрелять не стоит, а может, уже бы больше ничего думать и не смог, по причине полной остановки деятельности коры головного мозга! – пофилософствовал Лёшка, лёжа на нарах, пуская жирные кольца дыма в потолок от сигареты.

– Ни хрена себе! – промолвил не на шутку испугавшийся и побледневший Сашка.

– Во-во. Думать надо, чего творишь-то! Это тебе не пластмассовая пулька для ружьишка из детского мира, а свинцовая, она даже рикошетом насквозь прошить может! С этого момента у Саньки навсегда пропало желание стрелять по мышам…

На следующий день друзья сбегали на разведку вверх по ключу и добыли трёх белок. Ошкурив их, студенты обнаружили, что они по-прежнему второсортные, с синими лапами и такими же полосками по бокам. Но полоски стали светлее, и теперь было понятно, что белка вот-вот должна дойти до нужной кондиции.

После обеда стали конопатить избушку. Занятие нудное, но необходимое – в зимовье светились щели по углам. Было очевидно, что с приходом крепких морозов в зимовье станет холодно. Ещё они засыпали глиной все мышиные лазы под окладом. Когда счет отловленных мышей перевалил за сотню, в избе стало намного спокойней спать. Вечером, при помощи шила, крючка и капроновой нити, промазанной гудроном, подшивали подошвы, вырезанные из транспортерной ленты, к новым ичигам. Выйдя на двор ночью, студенты обнаружили, что прижал морозец. И они решили с утра приступить к первому в своей жизни пушному промыслу.

Лёшка долго не мог заснуть в предвкушении наступающей охоты, думал о своем, ворочаясь с одного бока на другой.

Позавтракав ранним утром, они сложили в свои солдатские котелки продукты для обеда и сухарики для поощрения собак и разошлись в разные стороны, разделив между собой сектора охоты, – одному справа, другому слева от зимовья.

Свой первый день промысла каждый запомнил на всю свою жизнь. С утра был хороший морозец, под ногами хрустела подмёрзшая подстилка из пышного мха, разнотравья и лишайника. Лёшка поднялся на хребет и направился по многовековой звериной тропе прямо по гребню толстым перестойным кедровником. Под ногами валялось множество шишки-паданки, и он подбирал её и с удовольствием пощёлкивал орешки на ходу. На мелочь он даже не обращал внимания и поднимал только самую «жирную» с крупной чешуйкой, за которой обычно прятался крупный кедровый орех. Смолёвую не брал, чтобы не пачкать пальцы. До девяти часов Флинт носился, как угорелый, но всё без толку, белка, видимо, ещё не спускалась, а учуять её верховым чутьём у него не хватало таланта.

Первую он нашёл, только когда пригрело солнышко и грызун активизировался. Издалека послышался его азартный, звонкий лай. Чем ближе подходил Лёшка, тем агрессивней лаял пёс. Лёша ещё издалека стал рассматривать верхушку кедрины, под которой крутилась собака, но ничего не смог заметить. Подойдя ближе, он увидел зверька с шишкой в зубах, сидящего на нижнем сучке, подергивающего своим пышным хвостиком, торчащим вверх, загнутым на конце дугой, дразнящим собаку. Чтоб не вспугнуть белку, он плавно опустился на колено, прицелился в голову и спустил спусковой крючок. Послышался сухой, но резкий, словно удар плети, щелчок. Белка и шишка разлетелись в разные стороны. Флинт схватил на лету падающую смолевую шишку и тут же открыл пасть, выплюнул её с каким-то отвращением, мотнув головой. В это время Лёшка поднял зверька, сказал псу: «Это тебя охотничий бог покарал, чтоб не жамкал пушнину! Ходи теперь со смолой во рту, как белка!» Потом, спрятав зверька, залез в рюкзак и, достав сухарик, бросил его рыжему.

Вторую и третью пришлось долго искать и даже стрелять по макушкам, но зверьки оказывались на других рядом стоящих деревьях. Четвертую заметил самостоятельно, когда в обед, спустившись в ключ, варил себе чай… Заметив черновинку на макушке кедра, которая сместилась, он понял, что это была белка.

Возвращаясь обратно соседним хребтом, молодым кедровником, он добыл ещё пару штук. Одна из них была ходовая, – бежала, перепрыгивая с одной кедрушки на другую, не останавливаясь, так что Лёшке пришлось потратить несколько патрончиков.

Вечером Сашка принес четыре белки, у Лёшки получилось шесть. За ужином друзья бурно делились первыми впечатлениями. Всю неделю не было снега, он лежал только на северных склонах. Белка была активной, часто спускалась вниз, и рабочим собакам было б легко её искать. Однако Сашкины щенки пока толком не понимали, чего от них требуется, а Лёшкин Флинт лаял, только когда чувствовал, когда белка заскакивала на дерево, но не слышал, когда та уходила, поэтому Лешке приходилось подолгу искать её на соседних кедрах. О соболях с такими помощниками пока даже не приходилось мечтать. С каждым днём мездра зверьков становилась всё чище, и студенты решили не бегать за соболем, чтобы не тратить зря время, а больше налегать на белку.

К исходу первой недели их собаки стали работать намного лучше. Каждый из студентов часто добывал по десятку зверьков. Чтобы пушнина не пачкалась в крови, сделали «кармышины» – специальные сыромятные шнурки с жестяной иглой на одном из концов. На них насаживали белку через глаз, так что к концу дня получалась меховая гирлянда, или, как говорил Лёшка – патронташ, который они вешали через плечо. Вечерами, при свете керосиновой лампы, поймав на транзисторе какую-нибудь музыкальную программу, снимали шкурки, затем мездрили их специальными не очень острыми ножами. После пялили на правилки, чтобы пушнина имела красивый, товарный вид.

Время летело незаметно. Студенты всю работу распределяли поровну, готовили по очереди, раз в неделю делали себе выходной, в такой день они заготавливали дрова, стирали одежду, устраивали «баню», моясь прямо в зимовье. В середине ноября снег стал глубже, морозы сильнее, а белка тайкой и менее подвижной, увидев собаку, она застывала на деревьях. Это сразу же стало отражаться на результатах. Уходило больше патронов, поэтому студенты решили ходить вместе, чтобы один выпугивал её, стуча по стволу палкой или топором, а второй смотрел на верхушку дерева, где шевельнется. Лёшка стрелял немного лучше и, чтобы тратить меньше патронов, стрелял в основном он. Вскоре белка из-за сильных морозов совсем перестала двигаться, отсиживалась в гайнах, и собаки вообще перестали её чувствовать. К этому времени они добыли без малого четыреста шкурок.

Передохнув пару дней, товарищи решили переключаться на капканный промысел соболя. Три десятка капканов Лёха привез с собой, два десятка Сашке подарил Толик Карпов, нарисовав ему на схеме свой тайник, десяток купили в госпромхозе. Капканы разделили поровну, каждый тщательно подгонял их, чуть подтачивая концы сторожков напильником, прикручивали к цепочкам проволоку, чтоб можно было не терять время на это на путиках. Лёша даже решил на всякий случай выварить свои новые капканы от заводского масла в хвое, чтобы они не пахли металлом, как на волка, Сашка над ним подсмеивался.

Сначала студенты пытались ловить соболя на приманку, но он на неё никак не реагировал, корма было очень много, поэтому, если даже он проходил рядом, не совался в шалашики или дупла, где они клали подтушенные куски разной дичи. Окончательно разочаровавшись в этом способе, студенты решили переключаться на ловлю «под след», для чего решили прокладывать на лыжах каждый свои путики.

Карлик-Нос

 
А вот в тайге, среди валежин,
Где даже днем гнездится мрак,
Тебе привидится вдруг леший,
Что сторожит твой каждый шаг.
 

Владимир Ащеулов

Лёшка шёл по ключу, еле волоча свинцовые ноги, притороченные брезентовыми ремнями к тяжёлым камусным лыжам, покрывшиеся льдом после того, как он провалился в наледь прикрытую снегом. Страшно хотелось горячего чая и курить. С утра он взял с собой только три сигареты, чтоб не тратить время на перекуры. В обед он не варил себе чай, а перекусил всухомятку сухарями, на ходу заедая комками снега: надо было успеть закольцевать два путика. И это ему удалось сделать, он соединил две большие охотничьих тропы, проходящие по разным сторонам большого ключа. Теперь он был уверен, что сможет проверять их за один дневной ход.

Впереди постоянно виднелся мыс, за которым оставалось всего триста метров вверх по ключику до заветного зимовья. Временами Лёшке казалось, что ему не хватит сил доплестись до него. Ноги гудели от напряжения, глаза заливало солёным потом. Лыжи то и дело запутывались в ернике, и, чтобы протащить их, приходилось невероятными усилиями напрягать ватные мышцы. Стало смеркаться. Заветный мыс никак не приближался, а казалось даже, что удалялся. Наконец Лёшка вышел на лыжню, поворачивающую к зимовью, и, подойдя к двери, перевел дух. Не сгибаясь сдернул таяком (посохом) ремни крепления, затем юксы и, сойдя с лыж, снял понягу. В окне не было света. «Сашки ещё нет, странно!» – подумал он. Следы уже было невозможно разглядеть. Саня обычно приходил раньше него. Сам Лёшка всегда пытался объять необъятное и постоянно запаздывал, хотя ходил быстро и по многу. Краем глаза он заметил, что из трубы парил бесцветный дым, но не придал этому значения. Отворил дверь и шагнул вперед, лицо обдало теплом. В зимовье было темно, но протоплено. «Сашка, видимо, был, но куда-то вышел», – решил Алексей.

Надо было пройти к столу и зажечь керосиновую лампу. Он стал вглядываться в сумрак, вдруг холод пошел по его спине, а волосы зашевелились под шапкой. На фоне окна он увидел непонятное маленькое существо, сидящее боком к нему с непропорционально огромным, изогнутым носом, горбатой спиной, небольшими ручками и огромными кистями. «Что за чертовщина, откуда здесь этот карлик-нос?» – подумал ничего не понимающий Лёшка и шагнул назад. Ощущение присутствия нечистой силы холодком окатило сознание.

– Ты кто? – напряженно выдавил из себя он.

– Конь в пальто! – грубо ответил знакомый голос, но как будто из глубины сознания.

– Саня, ты, что ли?

– А кто ещё! – послышался ответ.

Непонятное существо вдруг вытянулось, расправив горб, зажгло спичку и, подпалив фитиль лампы, надело на неё стекло, повернулось к Алексею. Нарастающий свет осветил лицо, и только теперь Лёша понял, что это был Сашка, только у него был нос вдвое больше обычного с рваными ранами на кончике.

…Саня бежал на лыжах по своему путику, впереди оставался последний непроверенный капкан. Он начинал сильно сомневаться в своих способностях стать настоящим охотником на промысловой охоте. Уже прошло две недели, как он выставил капканы на «подрезку», а удачи всё не было! Преддипломная промысловая практика пятикурсников подходила к концу. Оставалось всего-то пятнадцать дней до их с Лёхой выхода из леса, а на его счету ещё не было ни одного соболя. Вроде и тропы были и сбежки, а соболь не бегал по ним, и всё тут! Вот вернутся они в родной институт, начнут однокурсники спрашивать на первой же гулянке в общаге, сколько Сашка соболей добыл, а ему и сказать будет нечего! Так за грустными мыслями и не заметил он, как подбежал к последнему капкану. Вот и валёжина, где он ставил его. Однако в месте, где должна стоять ловушка, был пустой полуметровый промежуток свалившегося снега. «Блин, лось перешёл как раз по тому месту, где стоял капкан, и всё испортил!» – решил он.

Подойдя ближе, Саня увидел, что никаких следов копытных рядом не было, но по колоде в сторону его установки шёл совсем свежий след соболя. Сердце екнуло и забилось ритмичней. Сашка понял, что первый в его жизни соболь попался в его ловушку. Зверёк, свалившийся вместе с комом снега за валёжину, выбив снег в радиусе метра, подался вместе с потаском, привязанным к капкану, в сторону. Саня снял лыжи и, перемахнув одним прыжком через высоко лежащее от земли дерево, пошёл по следу. Через несколько метров он увидел запутавшегося цепочкой за небольшой кустик ольхи живого темного баргузинского соболя с ярко жёлтым пятнышком на горле. Совсем недавно попавшийся зверек, заметив человека, сгруппировался для прыжка и начал упреждающе урчать. Сашка остановился и громко заорал на всю тайгу что-то нечленораздельное, подняв правую руку, сжатую в кулаке вверх, выпустив из себя весь пар!

«Я всё-таки сделал это!» – судорожно крутилось в его голове. Мегапорция адреналина и серотонина вплеснулась в его кровь. Настроение взмыло вверх, словно ракета, стартовавшая с Байконура. Ему захотелось плясать, петь и лететь над тайгой одновременно. Сняв со спины мелкокалиберную винтовку, он на радостях выстрелил в воздух несколько раз. Немного успокоившись, Саня решил принести этого красавца живым в зимовье и показать товарищу. Сняв со спины пустой армейский вещмешок, он развязал его и, ловко наступив ичигом на капкан, прихватил шубенками вцепившегося в суконные штаны соболя за его длинное тело, долго разглядывал его, затем забросил в рюкзак, мгновенно затянул петлей из лямок. Закинув мешок за спину, Сашка надел лыжи и побежал в зимовье своим следом.

Он пробежал половину пути, и ему страшно захотелось ещё раз посмотреть на соболя. На его бусинки глаз, светящиеся откуда-то изнутри зеленым, фарфоровым цветом, на очень яркое жёлтое горловое пятно и забавные ровные строчки точек на мордочке, из которых торчали усы-антеннки. На его большие уши-локаторы с закрученными внутрь волосками и на влажный, бархатистый носик. Сашка больше не смог сдерживать своё желание и остановился. Ещё ему было необходимо убедиться, что затихший соболь не сбежал. Не снимая лыж, он снял рюкзак, присел на корточки и осторожно его развязал. Немного его приоткрыв, он сразу не смекнул, для чего зверек сжался пружиной на дне. Открыв чуть больше, Саня механически опустил голову ниже и тут же заметил бросок, но не успел увернуться и заорал от боли. Соболь вцепился ему прямо в кончик носа. Он попытался оторвать от себя зверька, чем вызвал невыносимую боль.

Немного переведя дух, он попытался раздвинуть челюсти зверька пальцами, но всё было напрасно – соболь свёл свои челюсти в не разгибаемый стальной замок. Судорожно размышляя, Сашка принял решение придушить зверка, но даже это не сразу помогло. Зверек ещё больше сдавил его нос, да так, что слёзы самовольно брызнули из глаз. Саня терпел! Сдавив одной рукой ему грудь, он нащупал трепещущийся моторчик и пытался сдавить его пальцами. Ощущение тельца большого мотылька, бьющегося об стекло, когда ловишь его рукой, а оно постоянно выскальзывает и перетекает своей бесформенной массой, покрытой шелковистой пыльцой, между кончиков пальцев в разные стороны… Наконец зверек начал терять сознание, ослабевая хватку, и отпустил Сашкин нос, пытаясь судорожно глотать воздух. Охотник бросил в рюкзак полуживое тело зверька и резко затянул петлю. Алая кровь крупными каплями окропила снег и его лыжи. Схватив рукой комок снега, он приложил его к носу. Немного остановив кровь, Саня забросил за плечи рюкзак и пошёл быстрым шагом, постоянно меняя снежки. Теперь настроение резко упало. Соболь ожил и снова зашевелился в вещмешке, но он уже не интересовал Сашку.

«Ну почему эта хрень случилась именно со мной?» – горестно размышлял он. Через некоторое время он почувствовал сначала покалывания иглой, потом потукивание молоточком, а затем уже тяжёлое постукивание маленькой кувалдочкой по «наковальне» его носа. Он слышал от охотников, что зубы соболя очень зловредны и рана от его укуса обычно нарывает, если вовремя не обработать её каким-нибудь септиком.

Вернувшись в зимовье засветло, он первым делом схватил зеркало с умывальника и, взглянув в него, ужаснулся: его и так выдающийся нос – самое больное место самолюбия, стал вдвое больше! Теперь он стал шнобелем, рубильником, хоботом и всем, чем угодно, да только не носом.

«О, ужас! Как будет ржать Лёха! Наверняка всё расскажет в институте! Ещё и насочиняет типа того, что я целовал соболя, вот он меня и цапнул! Блин, вот я попал!» – крутилось в его голове. За грустными мыслями время пролетело незаметно. Сашка услышал, как взлаял Флинт – привязанный на цепочку, Лехин кобель. Сняв стекло с лампы, он хотел было зажечь свет, но передумал, решив сначала предупредить Лёшку, чтобы тот сильно не смеялся над ним. Рядом с дверью заскрипел снег, и загремели лыжи. Саня, сидевший возле окна, вжался в нары, ему захотелось от стыда провалиться под землю…

Услышав рассказ Сашки, Лёшка закатился от смеха, затем упал на нары, катаясь в судорожной истерике, хватаясь за обессиленный живот. Иногда он стучал рукой об бревна стены, словно измождённый борец на татами, просящий пощады у противника, применившего болевой приём! Через некоторое время Саня, не выдержав этой картины, тоже повалился на нары. И они хохотали оба до слез, до полного изнеможения и исступления…

«На рывок»

 
При ней растем и души греем…
Мы даже в спешке, на бегу,
Становимся в лесу добрее,
Светлей – на речке и лугу…
 

Владимир Климович

Это был предпоследний вечер в тайге, на следующий день студентам предстоял тяжёлый путь в посёлок. Впереди оставалась не самая лучшая, но всё же необходимая часть промысловой практики: сбор материалов для составления отчёта в конторе госпромхоза. Сразу же после ужина студенты начали складывать вещи в свои высокие станковые рюкзаки: капканы, добытую пушнину, одежду, фотоаппараты, радиоприёмник и всякий нужный и не очень пригодившийся бутор. Хотя в этот раз вещей было гораздо меньше, чем в их первую поездку, станкачи всё же набились под самый верх, и вязок от верхней накладки только-только хватило, чтоб привязать узел. Общие вещи делили поровну, по их прикидке, вес каждого рюкзака был около двадцати килограммов – для дальнего перехода совсем даже нешуточный.

– Только бы лямки выдюжили, почти семьдесят километров топать! – не теряя оптимизма, воскликнул Санька.

– Куда они денутся, на авиазаводе делали – фирма веников не вяжет! – заверил Лёшка.

– Я, наверное, своих щенков запущу в зимовьё на ночь, пусть отдохнут перед дорогой.

– Они же нам спать не дадут!

– Будут вошкаться, сразу за шиворот и на улицу…

– Ну, запусти… Я своего не буду, а то всю ночь скалить зубы будут, не выспишься толком.

– Да уж, дорога завтра предстоит дальняя, отдохнуть надо хорошенько.

Вставать решили в семь, а «как только рассвет, – сказал Сашка, – сразу и двигать». Он запустил щенков и подкинул в печь на раскаленные угли пару березовых чурок, чтобы те всю ночь шарили, без большого жара. Лёшка долго не мог заснуть, было какое-то внутреннее волнение. «Скоро буду в городе, дома», – крутилось в голове… Уж очень хотелось увидеть своих близких, да и просто побродить где-нибудь в центре посреди людской толпы, полюбоваться красивыми иркутскими девчатами, сходить в кинотеатр на какой-нибудь новый фильмец, стрескать пломбир в хрустящем стаканчике. Так и заснул с улыбкой на лице.

Ночью послышались шебаршение и какая-то возня под Сашкиными нарами, затем одна из собак, заскулив, побежала, со всего маху громко ударилась чем-то твердым о дверь, распахнув её настежь. Лёша решил, что головой. За ней выскочила и вторая.

– У-у, черти окаянные! Каво там завозились?! – грубо завопил Санька.

– Ну, блин, говорил же тебе – спать не дадут! – завозмущался Лёшка.

Он решил встать и закрыть дверь, опустил ноги на пол и почувствовал, что вдохнул в себя едкий угарный газ. Сдерживая кашель и стараясь больше не вдыхать, он нащупал рукой на столе спички и зажег лампу. В зимовье, ровно на половину по горизонтали сверху стояла плотная пелена сизого дыма, как туман над утренней рекой, почти касаясь лежавшего Сашку. Лёшка раскашлялся и, схватив свою шинельку, сунул ноги в тапочки и выскочил на улицу. Следом выбежал Санька и завопил:

– Вот ни черта себе! Еще бы чуточку – и угорели бы к черту! Труба соскочила вбок. Ты видел?

– Да уж, если б не собачки, то повез бы твой дядька нас на санях вниз по речке вперед ногами, – набросив куртку, снова раскашлявшись, ответил Лёшка. – Будем считать, что нам сильно повезло!

– Я же ещё хотел ее, сразу как приехали, растянуть проволокой по разным стенам…

– Можно было и просто жестью обернуть и на проволоку. Чего теперь после драки махать…

– Да-а, надо было Толику Карпаву трубу-то чуть большего диаметра ставить, чтоб печная в неё вошла, а то поставил прямо на неё!

– Надо было… Главное, живые остались. Спасибо собачатам!

Собаки глядели на хозяина преданными глазами. Санька, погладив их по очереди, направился в зимовьё и, сняв куртку, стал выгонять ею остатки дыма. Лёшка, сдвинув трубу на место, достал с полки три крупных гвоздя и вбил два по разным стенам зимовья, а один в угол, где стояла печь. Затем нашел под нарами моток проволоки и, откусив плоскогубцами от неё три метровых куска, сделал из них растяжки, чтоб больше не сдвинуло.

– Теперь народу хоть будет место, где портянки посушить, – пошутил Санька.

– Гром не грянет – мужик не перекрестится!

Проснулись они немного позже запланированного. В избушке ещё пахло едким дымом. Вскипятив чайник, как всегда, заварили в нём кусок плиточного чая. Из продуктов оставались только макароны да немного свиного жира, отварив их, они поджарили привычную еду в чугунной сковороде. Еще было несколько лепёшек и пара кусков сахара, которые они решили оставить себе на обед. После завтрака товарищи помогли друг другу накинуть станковые рюкзаки и тронулись в путь.

Первую треть шли на лыжах по реке. Лёд был покрыт небольшим снегом, идти было удобно, можно даже сказать комфортно, если бы не впивающиеся в плечи лямки рюкзаков. Тон задавал Сашка, он пытался оторваться подальше, как говорят лыжники: взять «на рывок», но Лёшка не давал этого сделать, «наступая» ему на пятки. После того как река начала сильно петлять, пришлось выбираться на конскую тропу. Снега становилось всё меньше и меньше, и уже к одиннадцати часам передвигаться на лыжах стало невозможно, пришлось снимать их и нести в руках. А это было ещё дополнительными пятью килограммами, Сашка ещё больше увеличил темп ходьбы, а у Лёшки постоянно съезжали лыжи, которые тот клал поверх станкача, поддерживая за торцы. Руки стали затекать, плечи и ноги гудели, но молодость, азарт и соревновательный дух не давали ему отставать. Он приспособил из верёвочки петельку к рюкзаку, и лыжи перестали ёрзать и сваливаться. Теперь уже он вырывался вперед, а Сашке пришлось быть некоторое время догоняющим. Гонки с переменным успехом для каждого продолжались до обеда. Часа в два они решили сделать привал у небольшого ключа. Когда скинули рюкзаки с плеч, им показалось, что они взлетают.

Нарубили льда, быстро сварили кипяток и, заварив чай, перекусили. Кусковой сахар с лепёшками, казалось, был каким-то невероятно вкусным, но быстро закончился.

Первая половина была преодолена. В заначке у Лёшки оставалась последняя сигарета, и они растянули ее по-братски, делая строго по три затяжки. Темп ходьбы заметно падал, теперь они экономили силы и шли рационально, ноги сильно подсели, а до ближайшего стана ещё было не меньше пятнадцати километров. Когда солнце покатилось по сопкам и светового времени становилось совсем немного, пришлось снова увеличивать шаг, хотя ноги уже почти не слушались. По темноте они еле доплелись до скотоводческого стана Оёры, от него до посёлка оставалось всего часа два ходьбы, но силы закончились, и они решили проситься на ночлег.

Собаки пастуха залаяли издалека, затем путники увидели окно с тусклым светом от керосиновой лампы, это были самые тяжёлые метры, ноги дрожали, внутри потряхивало от перегрузки. Санька, увидав вышедшего из двери человека, сразу завопил:

– Свои, не пужайся!

– А мене каво пужатси? Я сам каво хошь могу напужать… Кондрашонок ли чо ль?

– Ты што ль, дядь Федор? Подсоби ношу снять…

Незнакомый Лёшке мужичёк, среднего роста и худого сложения подошел к Сашке и, не ожидая, что рюкзак настолько тяжёлый, чуть не выронил его, руки сразу ушли вниз вместе с ношей.

– Вы кавош такие тягости-то ташшите? Спины-то по-надсадите. За конем бы пришли, я бы вам дал.

– Некогды нам бегать туды-сюды. Да тут и кого идти-то с Кирилловского?

– Так верст шестьдесят, паря, точно будет. Дня два, поди, топали?

– Ну куды там, сёдни уже по светлому вышли, – гордо протянул Сашка.

Лёшке было интересно слушать Саньку, как он быстро переключился на местный диалект. Они зашли в большую избушку. Внутри, по центру, была большая кирпичная печь, по углам стояло несколько железных кроватей с панцирной сеткой. Было тепло.

– Куриво есть? Уши пухнут!.. – спросил Сашка.

– Сигареты покончались, завтри сменщик ужа приедет, тока самосад, вона кисет на столе…

Студенты бросились к столу, где рядом с тряпочным мешочком лежала газета, и сразу начали мастерить себе самокрутки. Табачок был, конечно, не первосортный, больше было крупных стеблей, от чего тот походил больше на махорку. Сашка смастерил себе «козью ножку» – цилиндрик, куда вошли три добрых щепоти, по принципу – как сворачивали бумажные кульки, торговавшие на остановках стаканами семечек городские бабульки. Лёшка скатал сигарку поскромнее, но уже после первой затяжки понял, что её ему хватит покурить на несколько раз, пробирало так, что из глаз покатились слёзы.

Сдав пушнину и собрав необходимые материалы для отчёта по преддипломной практике, через пару недель они снова встретились на занятиях в институте…