Текст книги "Олег Шубинский на каждый день"

Любовь – антитеррор

У этой истории три части, которые разнесены по времени на двадцать один год, а по пространству на четыре тысячи километров. Я хочу начать эту сагу с 1985 года, когда мне было 17, а милой Оленьке 15. Я был кардинально влюблен в нее, а она думала, что хочет в моем лице видеть старшего брата. Оленька, обчитавшись Мопассана, была склонна к инцесту, а я, черпая моральные принципы из Чехова и Тургенева, ратовал за чистую любовь, не понимая, что такая любовь чиста от здравого смысла и естественной природы отношений между мужчиной и женщиной.

Мы сидели у памятника Пушкину, Олю душил кашель, ее мучила астма. Это сейчас я взрослый мужчина и экстрасенс мирового масштаба. А тогда я не знал, что обладаю силой, а то бы просто нежно обнял ее и попытался вместе представить солнечную поляну такую тихую, что слышен бабочки полет. Но в 1985 году я начал читать Оле лекцию, что ей нельзя крутиться рядом с курящими людьми. Моя речь была настолько нудная и банальная, что Оленька встала, подошла к какому-то доброму молодцу и попросила у него сигарету. Она сунула в зубы горящую сигарету и начала, давясь кашлем, ею дымить. Вот тут-то мне нужно был заключить ее в объятия, заставить ее визжать и отбрыкиваться. Сигарета, как сыр из клюва вороны, вывалился бы из ее ненакрашенных губ, и все бы были удовлетворены и не только эстетически. Но я был юн и принципиален, я сказал, что если она не выбросит сигарету, нашей дружбе гайки.

Оленька была вздорной девчонкой, как все нормальные пятнадцатилетние девчонки. Кроме того, как все женщины ее ума, она знала свою силу. Два эти фактора привели ее к выводу, что мне из ее сетей не выпутаться, и можно побыть немножко злодейкой. Оля набрала в рот дыма и выпустила мне его в лицо. Я был семнадцатилетним пацаном и понимал мужественность не совсем так, как сейчас. Мне казалось, что за наше счастье я должен биться с (против) партнером, а не с (вместе) партнером. Я, молча, поднялся и пошел в сторону подземного перехода, ведущего в метро.

Моя пассия смотрела на меня с деланным презрением, как снайпер в спину, тяжелораненому врагу, де далеко не уйдешь. Но тут я начал спускаться вниз, и моя фигура начала укорачиваться. Сначала исчезли колени, потом филейная часть тела, и, наконец, остался только бюст, но и он скоро исчез. Оленька испугалась и побежала за мной, чтобы признать меня как врача табакофоба, мудреца, настоящего мужчину и еще все, что пожелаю. Но я уже прошел турникеты и растворился в толпе пассажиров.

История весьма безобидная, если не учитывать тот факт, что после нее мы не виделись несколько месяцев и настолько охладели друг к другу, что я попал в психушку, а Оля столь же катастрофично вышла замуж. А в 1991 году я уехал на постоянное место жительство в Израиль, что забило последний гвоздь в крышку гроба наших отношений.

Вторая часть моего повествования описывает события 8 августа 2000 года. Место действия тоже – метро Пушкинская. Честно говоря, не могу объяснить, какой именно из его входов. Оля с другом приближается к ступеням, ведущим в подземный переход, и, вдруг, видит мою спину, которую не видела уже девять лет. Она не успела сообразить, что я в Израиле и не могу спускаться в Московское метро, разве что подниматься из него как приведение. Моя первая любовь окрикнула меня: "Олег!" Обернулось три четыре человека, но обладатель моей спины хладнокровно проигнорировал Олин вопль отчаяния, и также как я пятнадцать лет назад, углубился в недра метрополитена. У женщины закружилось голова, и она предложила своему спутнику сесть на скамейку и перекурить, пока нахлынувшие переживания перестанут заставлять асфальт подпрыгивать и стукать по лицу.

Они с другом сели, возможно, именно на ту лавочку, на которой сидели мы в перестроечные времена. Достали сигареты, друг вынул зажигалку, и, вдруг, раздался громкий хлопок. Мужчина инстинктивно отбросил зажигалку. Из входа в переход, в котором скрылись я и мое приведение, повалил черный дым. Это террористы взорвали бомбу, 800 грамм ТНТ. В тот день там погибло 13 человек, и были ранены 61. По всей видимости, если бы Оленька не увидела меня и не задержалась наверху, она бы была среди пострадавших.

Теперь перенесемся в 2007 год. Время когда происходило то, что впоследствии народы назовут третьей частью нашего повествования. Время, конечно, другое, зато и место изменилось – Израиль. Мы с Олей не виделись 16 лет. И вот теперь встретились в саду психиатрической клиники Шар Менаше. Я – сумасшедший, а Оля – туристка. Мы сидели за деревянным столом напротив друг друга и вели тихую беседу. Над макушкой Оли стоял столб из мошкары, как бы купающийся в энергии Ци, избыток которой Оля сбрасывала в небеса. Одна мошка села на щеку Оли, я неодобрительно на нее посмотрел, и она лишилась чувств (мошка, не Оля) и упала вниз. Вот тут Оленька и рассказала, как мое привидение спасло ее от мрачной возможности искать свои пальцы в мусоре около горящего киоска.

Да, милая Оленька, это, видимо, мой дубль предупредил тебя о трагедии. Если бы он умел говорить, или был виден другим людям, он бы спас их всех. Но в 2000 году я был неумелый маг. Как я сейчас предполагаю, в моем подсознании выделены места, которые заняты обеспечением безопасности людей, которые мне дороги. Не знаю, как, но Оленькин процесс удачно выступил и уберег свою подопечную, не подав рапорта в сознание. Скромный такой. И впредь я буду думать и беспокоиться о тебе, тем самым подкрепляя этот подсознательный процесс.

Обратный билет с того света

Лёка чувствовал приближение войны. Когда обстановка накалялась, общество становилось нетерпимо агрессивным. Все искали врагов не только за границей, но и среди соседей. В воздухе пахло недоверием, граничащим с паранойей. Так как Лёка остро чувствовал чужие переживания и сильно зависел от психического состояния окружающих, он начал сходить с ума.

Начало боевых действий ожидалось со дня на день. Маленький человек Лёка искал путь избежать большой войны. Он не мог обратиться к политикам и убедить их найти бескровное или, хотя бы малокровное решение. Неотвратимо надвигалась насильственная смерть для миллионов мужчин, женщин, детей и стариков. Кто мог это предотвратить? Только Бог с его милосердием и безграничным могуществом. Но ему о мире молятся миллиарды, а он как будто не внемлет. Что же еще можно сказать, что ни кто не говорил до сего момента, так, чтобы Бог передумал наказывать так жестоко людей за неумение соперничать без вражды и смертоубийства.

В воспаленном уме юноши родилась бредовая идея: выразиться на многоэтажном мате так, что только он сам и Бог могли понять хвала это или хула. Конечно, Лёке не приходило в голову обматерить всевышнего, просто он думал, что создателя еще никто так не хвалил, и, тот обратит внимание на его смиренную просьбу сохранить зыбкий мир в регионе.

Молодой человек начал осторожно, а потом продолжал все смелее и смелее. Используя всего четыре-пять корней, зато бесчисленное количество различных суффиксов и приставок. Как будто, накручивая виток за витком. Страстно, как Отелло душил Дездемону, и нежно, как Ромео нашептывал Джульетте, Лёка формулировал свои претензии к Богу в течение трех долгих минут. Небеса не разверзлись. Молнии не посыпались на богохульника. Но Лёка как-то понял, что его услышали. Не только соседи, разумеется. Слипались глаза, и по всему телу разлилась предательская усталость. Но душа пела, и сердце билось радостно и уверено, особенно по сравнению с тревогой и страхом, которые владели Лёкой десять минут назад.

Ноги понесли Лёку в ванную комнату, где можно было освежиться и посмотреть себе в глаза с помощью зеркала. Молодой человек поплескался пару минут в рукомойнике и взглянул на свое отражение, и аж присел от испуга. На него кровожадно смотрел бог войны Марс. Парень понял, войны не миновать. Но в его, не совсем адекватно отряжающее действительность сознание, пришла мысль, что это он не смог, что это он основная причина того, что разгорается пожар новой страшной войны. Моральную задачу: кто должен умереть, – ты или миллион китайцев, парень всегда решал в пользу жизни миллиона. Лёка решил отправиться к господу лично, для того, чтобы лоббировать интересы антивоенного меньшинства.

Лёка быстренько взбил две подушки, положил их у спинки кровати, сел в постель, прислонившись к подушкам, и уставился в неподключенный к кабелю телевизор. Перед его мрачным взором бегала, отражаясь от границ экрана, полная сарказма надпись "Нет сигнала". У него начали слипаться глаза. Лёка даже не пытался вспомнить самое дорогое, что произошло в его жизни. Самое дорогое произойдет сейчас: он отдаст свою жизнь в обмен на жизни миллионов, которые не унесет Молох войны. Слегка раздражало, что о его подвиге никто не узнает. Но он, конечно, жертвовал самым дорогим не для славы, так, из бескорыстного гуманизма. Но конечно, хорошо было бы, чтобы и о его героизме узнали отвергнувшие его Дульсинеи. Но и на это рассчитывать не приходилось. Лёка погрузился в забытье, а, может быть, уже в небытие.

Что произошло дальше, Лёка помнил отрывочно. Полную картину удалось восстановить по рассказам о снах, которые видели лекины соседи в ту жуткую ночь. Бог не захотел пугать Лёку своим величием, и принял образ простого дипломата среднего ранга или очень богатого и хорошо воспитанного бизнесмена. И хоть фигура создателя излучала мощь и силу, Лёка не испугался и посмотрел Богу прямо в глаза. Люди до него не осмеливались делать это, боясь умереть или, на худой конец, потерять себя. Но юноша рассудил, в силах всемогущего стереть человека, даже если тот не заглядывает в его священные очи. А с другой стороны, если всевышний не желает визитеру зла, то он не даст своим глазам испепелить наглеца, который, по сути, не хочет оскорбить творца, а просто ищет в его глазах любовь, истину и убежище от страха конечного создания перед бесконечностью мироздания.

Бог, конечно, знал все наперед, но сделал вид, что удивлен и восхищен смелостью пацана, граничащей с наглостью, и его рассудительностью, граничащей с мудростью. И так весело говорит: "Еще одного спасителя человечества мне Бог послал. То есть я сам себе послал. Ну, выкладывай, сколько злата или пушек тебе не хватает, чтобы сделать всех счастливыми"

Лёке уже давно казалось, что социальные, экономические и политические законы определены неправильно, но он понимал, что не обладает ни достаточными знаниями ни необходимыми вычислительными способностями, чтобы придумать что-то удачнее. Но у него хватило наглости предложить Богу "вместе перетереть" этот вопрос (Как изменить законы общества и человеческой психологии для того, чтобы, хотя бы, избежать больших войн?) Всевышний с улыбкой предложил задействовать в дискуссии души великих ученых, сформировавших современные представления в общественных науках. Лёка вежливо заметил, что никто из них не знает ничего, что не знает сам Бог. На самом, деле юноша не смог вспомнить ни одной соответствующей ситуации фамилии.

Бог любезно сотворил кресло для Лёки, тот сел, насупившись, и они повели молчаливую беседу, скорость передачи информации в которой отличалась от простого разговора, как отличается битрейт ADSL от соответствующего показателя dialup модема. Пацан предлагал различные принципы управления человеческим стадом, а Бог находил исторические прецеденты, когда люди применяли их, и из этого не получалось ничего настолько хорошего, что можно было бы снова осуществить, и было бы не жалко потратить на это оставшуюся жизнь.

Наконец, исчерпав все мыслимые варианты, Лёка сел насупившись и стал ждать, когда, наконец, Бог сжалится, и предложит что-нибудь мудреное, что решит проблему – и волки сыты, и овцы целы. Создатель ничего не ждал, он наслаждался созерцанием своего творения редкой внутренней красоты. Наконец юноше, знакомому с информационными технологиями, пришла в голову идея решать эту нерешабельную задачу процедурным методом. То есть определить базовый алгоритм и получить от Бога начальный капитал средств достижения успехов в решении текущих подзадач, когда продвигаться не получается, запрашивать новые инструменты и/или менять алгоритм частично или полностью.

Бог сделал вид, что удивился прозорливостью юноши и сказал, точнее, промыслил, у тебя всего девять возможностей вернуться в мир, на десятый раз прейдешь ко мне, неважно по какой причине, даже поскользнулся и упал на вражескую амбразуру, я тебя не отпущу, останешься на том свете до следующей реинкарнации. Кроме того каждый раз ты можешь, кроме навыков, забрать то, что можешь унести на расстояние шесть километров. Не вернуться, не поставить ношу на землю, чтобы отдохнуть, ты не можешь. К тому же у тебя только девяносто минут, чтобы пройти этот путь. Если не уложишься, жди здесь следующей жизни. Единственное что ты можешь, это отказаться от части или всей ноши, чтобы успеть вернуться в жизнь. Вообще, Создатель советовал хорошенько подумать, прежде чем брать что-либо громоздкое или на земле бесполезное.

Например, Пушкин взял золотой тридцатикилограммовый слиток. Через пять километров и 80 минут он понял, что если продолжит со слитком, не успеет к промежуточному финишу, а окончательно финишировать в тридцать два года у него не было резона. Бросив золото, побежал вприпрыжку в объятья Натальи Сергеевны. Так и умер в долгах как в шелках.

Белинский увидел на iPad Бога вторую часть «Мертвых Душ» Гоголя, сказал, что кроме этой таблетки ему ничего не надо. У Создателя было шутливое настроение, он насовал в 64 GB памяти всяческих современных и будущих для великого критика книг. Последний без проблем ушел с того света, сел за стол на этом свете и начал читать, как все думали, навсегда утерянный роман. Всё бы ничего, но через двенадцать часов села батарейка. Белинский долго пытался восстановить изображение, даже залил в разъем для наушников изрядную для планшетного компьютера дозу подсолнечного масла. Но, конечно, ничего не помогло. Тогда разъяренный мужчина схватил кочергу и разворотил несчастный компьютер. Но он не нашел среди ошметков славы американской электронной промышленности ни клочка тончайшей папирусной бумаги, которая по его, казалось бы, гениальной догадке, должна была быть носителем информации в этом, по его мнению, ненадежном устройстве. Он впал в ярость, переходящую в отчаяние. В течение нескольких часов Виссарион Григорьевич носился по своей квартире, вырывая волосы из своей бороды клочьями, проклиная Бога и все мироздание. Под утро он выскочил из дома и «солдатиком» нырнул в Фонтанку.

Разумнее всех получилось у Достоевского. По пути из Сибири в Санкт Петербург с Федором Михайловичем случился эпилептический припадок, кончившейся комой. Когда новоиспеченный свободный гражданин предстал перед взором всевышнего, тот заявил, что не собирается оставлять Достоевского у себя, но только при условии, чтобы вший каторжанин сменит левый радикализм на правый консерватизм, ну и конечно, заменит профессию террорист на более социально близкую. Мужчина на все согласился и выбрал специальность – великий русский писатель.

Ну что ж, вот тебе возможное полное собрание сочинений, выбирай, что хочешь и можешь дотащить. Федор Михайлович читал себя много небесных месяцев. Уже с первых томов он понял, что он действительно гений, но пронести тяжеленные книги шесть километров он не сможет. Тогда он стал конспектировать то, что прочитал. Ушел с небес великий знаток человеческих душ с двумя пачками тетрадок, исписанных мелким почерком. Когда он начал записывать свои романы, он не смог восстановить великолепный слог того, что читал на небесах. Поэтому романы Ф.М. Достоевского отличаются божественным психологическим анализом, но стиль у них, как у бывшего каторжника.

Послушав эти страшные истории, Лёка надолго задумался. Наконец он выбрал то, что считал самой большой ценностью – человеческие жизни. Он где то прочитал о синдроме внезапной смерти детей. На каждые 1500 младенцев один не просыпается по неизвестным причинам. Молодой человек решил доставить несколько тысяч душ таких детей обратно на землю. Но Бог скептически посмотрел на тщедушное тело юноши и сказал, что больше чем девять душ парню не донести. Лёка на этот раз не стал спорить, получил требуемое и двинулся в обратный путь.

Парень шел со своей поклажей небыстрым шагом, рассчитанным на то, чтобы потратить почти все отведенное время на ходьбу, а не час на ходьбу, а остальное на попытки отдышаться. Но чем дальше, тем тяжелее становился груз, и тем меньше резвости ног оставалось в его походке. К концу маршрута наш герой был похож на бурлака, который вышел из Нижнего Новгорода с баржей, которую нужно доставить в Верхний Новгород. И вот уже десятки километров бедолага ищет по берегам надпись «Добро пожаловать в Верхний Новгород» и тащит, и волочет свою баржу все выше и выше по течению Волги, до самых вершин Экзистенции. Короче, перед Лёкой встала дилемма: либо бросить здесь пару душ и бегом добраться до телепорта в конвенциональную действительность, либо волочить свою ношу до того момента, когда истечет время и потерять все, включая свою жизнь.

Лёка выбрал третий вариант: он побежал со всей бесценной поклажей, которую взял на себя в начале пути. До телепорта юноша добрался вовремя. Души детей, не сказав не спасибо, ни до свидания, куда-то скрылись. А он еще долго стоял, жадно вкушая кислород и расправляя позвоночник.

Как и обещал Бог, народы в последний момент договорились, и война не произошла. Но у Лёки было достаточно более мелких, но, все же, достаточно крупных для того, чтобы самому не справиться проблем, и он ходил к Богу еще семь раз. Забегая вперед настоящего далеко в будущее, я расскажу, что произошло в бодрой старости Лёки. Он воспользовался последней, девятой возможностью попросить изменить мир по его сценарию с помощью. Ему надо было вызволять из тюрьмы балбеса внука, нанюхавшегося кокаина и учинившего дебош в продуктовой лавочке, в которой, как ему казалось, зажали его кошелек, который пацан оставил на прилавке, после того, как расплатился за Red Bull. «Кокаин какой-то разведенный мне втюхали» На самом деле он приперся в лавочку находящуюся в двух кварталах от местонахождения его, кстати сказать, пустого кошелька. Парень сказал, что все лавочки одинаковы, везде продается израильское полускисшее молоко, и везде стоят за прилавком вонючие марокаки.

Судья был сефардом, и он хладнокровно вкатил внуку Лёки максимальный срок за употребление наркотиков и хулиганство.

Лёка немного стеснялся того, что спасал на этот раз не мир, а только своего бестолкового внука. Но Бог не стал его попрекать, а просто напомнил, что в следующий раз он не отпустит его в юдоль печали, а посадит его как сына рядом с собой, чтобы вместе посудачить и посмеяться над малоперспективными попытками других героев сделать мир счастливым и справедливым одновременно.

Лека решил взять на этот раз десять душ. Он был очень упорный и сильный человек, почти как осел. Он дотащил все десять душ детей до нашего мира, но когда он стал восстанавливать дыхание после своего достойного занесения в анналы подвига, его хватил инфаркт и Лёка отправился к праотцам помогать оттуда дельным советом прасынам.

Братская могила, где нет праха моего деда

Мой дед, Абрам Соломонович Лазовский, попал в финский плен еще в 1940 году. Но я писал про это в другом рассказе. Сейчас я расскажу о том, что было, когда он вышел из этого плена в 1944 году, когда состоялся обмен пленными между Советским Союзом и Финляндией. Не знаю, как поступили финны со своей частью обмена, а Советская власть отправили всех своих бывших военнопленных в штрафбаты. Причем мой дед, показавший себя во время отсидки в финском трудовом лагере умелым лидером и мудрым командиром, был направлен полит руководителем батальона, сформированного из заключенных, как политических, так и уголовников.

Дед имел репутацию человека который мог даже для такого контингента заменить заградительный отряд совестью и коммунистическим самосознанием каждого бойца и всего подразделения, как одного целого.

Они воевали уже несколько месяцев, когда жарким летом 1944 года в Белоруссии поступил приказ готовиться к наступлению. Но почему-то перестали отвечать военно-полевые телефоны соседей, подруга одного из бойцов, жившая в близлежащем городке, рассказала, что ночами по окружным путям отправляются составы платформ с танками, накрытыми маскировочными сетями. Но пушек на этих составах не видно.

За местом расположения батальона находился городок, а за ним болото. Пораскинув мозгами, дед пришел к выводу, что их батальон находится на острие ложного наступления. И единственная поддержка, которую можно ожидать, это массированный заградительный огонь артиллерии, который не даст пройти никакому противнику, включая обескровленные после неравного боя отступающие штрафные батальоны.

Дед вспомнил свою жену, своих троих детей и сел писать прощальное письмо. Когда оно было готово, он собрал батальон на последнее политзанятие. Политрук сказал, что за эту речь он может быть расстрелян как пораженец, но это не важно, так как из завтрашнего боя никто не вернется. А важно, чтобы все написали последнее письмо своим близким. Он попросил грамотных бывших политзаключенных помочь в этом некоторым бывшим уголовникам, которые не умели писать, а порой и устно выражать свои мысли.

В обязанности офицеров входило цензура писем. Мой дед посоветовал комбату ложиться спать, так как от остроты его мышления уже не зависело, сколько бойцов вернется из боя. Было ясно, что погибнут все. От его тактической сметливости зависело то, какую цену заплатит за гибель штрафбата враг.

Дед начал читать письма солдат не без равнодушия. У него самого осталась в Москве семья, он думал, что все его мысли будут обращены на заботу о том, чтобы Стефания Ивановна не загнулась от непосильной работы, пытаясь прокормить детей. А Инна, Эмиль и Руфа выросли достойными людьми, а не стали мелкими преступникам или даже крупными бандитами.

Но когда Абрам Соломонович начал вчитываться в то, что писали его однополчане, боль, нежность и печаль солдат переполнили его, начинающее отряхивать корку безразличия, душу. Слезы подступили к его глазам. Он не мог плакать на виду у подчиненных – в блиндаже находилось еще с полдюжины штрафников. Эти суровые, закаленные в сибирских лагерях и тяжелых позиционных боях люди, нашли такие проникновенные слова для своих близких, что мой дед, знающий, что никто не вернется к адресатам, испытал глубокое чувство горя. И он гордился, что поведет этих людей в последний бой.

И он так распереживался, что его застарелый геморрой резко ухудшился, открылось такое кровотечение, что дед оставлял кровавый след на всем, на что садился. К утру дед понял, что не сможет бежать в атаку, и пошел в мед часть мелкими, осторожными шажками, чтобы получить обезболивающие. Ведь как коммунист комиссар он должен был нестись впереди своего батальона, а в текущем состоянии он мог только ползти, да и то медленно.

Когда комиссар доковылял до палатки медсанчасти, там не было никого, кроме медперсонала. Все знали, что батальон идет умирать, но не было ни одного самострела, ни одного симулянта, ни одного действительно захворавшего солдата. Никто не считал свою жизнь более ценной, чем жизни его товарищей.

Врач и медсестра посмотрели на гроздья геморроидальных узлов в дедовой заднице. Опытные медики поняли, что этот офицер взял, каким-то непостижимым для им современной науке способом, горе своих солдат, а оно выперло в этом, мешающем быстро двигаться, недуге. "Да вам, Абрам Соломонович, нужно в тыл ехать, вы сегодня не боец, а обуза. Езжайте с нами, нас через двадцать минут увозят в расположение медсанбата в десяти километрах отсюда"

Дед мой еще более помрачнел и говорит: "Ну, вы, товарищ доктор, хорошо понимаете, что значит ваш отход с линии фронта перед наступлением – даже раненых не будет, батальон ляжет костьми весь. И как буду выглядеть я, если один на весь батальон, останусь жив?! Да еще благодаря геморрою?! И детей, и внуков моих задразнят – потомки педераста. Так что делайте, что хотите: колите, режьте, но чтобы на первые полчаса атаки мне хватило прыти бежать впереди и, как подобает коммунисту и политруководителю, схлопотать пулю в грудь. Это приказ!"

Медики переглянулись и по их бессловесной, выработанной годами совместной работы связи промелькнула примерно такая мысль: да, настоящий мужик этот Абрам Соломонович, поукокошили подавляющее большинство таких за двадцать пять лет Советской власти и три года войны. Ну, не сделает его смерть погоды на этом участке фронта, а положим всех мужиков, кто будет страну из руин поднимать, кто будет генофонд восстанавливать?" Про генофонд я не уверен, что они обсуждали. Тогда о нем было даже думать опасно: Вавилова уже сгноили, генетика была под запретом.

Врач вслух и говорит медсестре: "Сделаем товарищу Лазовскому обезболивание по-Пироговски. Это сейчас все, посмотревшие соответствующий фильм, знают, что Пирогов – родоначальник практики применения в России эфира для общего наркоза. А тогда только медики могли догадаться, что сейчас на моего деда нахлобучат маску и он погрузится в забытье. Абрам Соломонович поздно понял, что его лишают воли, для того, чтобы злодейски утащить в тыл. Он принялся взывать к политическому самосознанию медработников, но только надышался паров эфира и погрузился в сон.

Проснулся дед на белой больничной койке медсанбата от грохота канонады. Он оказался прав, все его подчиненные погибли в этот день. Через несколько дней, его отправили во вновь сформированный штрафбат, в котором он довоевал до победы. Но домой он попал только в 1948 году, так как из штрафбата его послали на лесоповал.

«Да, были люди в наше время»…