Текст книги "Парус манит ветер"

Когда старик и юноша вышли на сцену и надели сомбреро, зрители оживились, лица расплылись в улыбках. Песня произвела фурор. В завершение старик выхватил игрушечный пистолет и пальнул над головой. Сцену покидали под аплодисменты.

Ровно через неделю, когда старик и юноша репетировали новую песню, в дверь подвала неожиданно постучали и человек с птичьим лицом возник на пороге.

– Здравствуйте… Бахметьев, – отрекомендовался он, снимая головной убор, и нетвердой поступью спустился по лестнице. – Не ждали?

– Заходите! Милости просим, – расцвел старик и бросился навстречу гостю. – Надо же! Какими судьбами?

Казалось, пришелец был доволен приемом, он широко улыбнулся, пожал плечами, мол, всякое бывает, затем оглядел помещение, вынул из пакета наполовину опустошенную бутыль джин-тоника и заговорщически сообщил:

– Я не один.

– Пожалуйста, пожалуйста! – замахал руками старик. – Мы всегда вам рады!

Пришелец поставил бутыль на стол, проследовал вверх по лестнице и, откинув тяжелую занавеску, впустил внутрь полноватую женщину лет сорока.

– Это Катя, – представил он женщину и икнул.

– Очень приятно, – улыбался старик. – Заходите, прошу вас.

– Да мы уж зашли, – засмеялся пришелец и, пройдя к столу, отвернул крышку бутылки. – У нас праздник!

– Да неужели? – обрадовался старик. – А какой?

– Сперва давай по чуть-чуть, потом скажу, – по-свойски заявил Бахметьев и, проливая мимо, разлил джин-тоник по чашкам.

Катю усадили за стол, отчего она немедленно пожелала сигарету.

– У Эдварда Платоныча юбилей, – сообщил наконец пришелец, отхлебнув из чашки. – Надо поздравить старика.

– Сочините песню. Я вас выпущу, – пообещала Катя, ласково глядя на Бахметьева. – Что-нибудь связанное с героями его книг. Веселое.

– Да! – поддержал ее Бахметьев. – Это будет шутка. Сюрприз! Он ни о чем не должен подозревать! Представляете? Идет концерт, все расписано, и вдруг вы с черного хода в костюмах!

– Может, из-за кулисы пустить? – слабо возразила Катя, заранее, впрочем, соглашаясь со всем, что предлагал энергичный Бахметьев.

Тот понимающе улыбнулся, не спеша вынул из внутреннего кармана пачку сигарет, подцепил оттуда одну, прикурил от зажигалки и, с шумом выпустив сквозь губы тонкую струйку дыма, покачал головой:

– Там их не спрятать. Все будут знать. И никакого сюрприза. Наливай!

Уговорились встретиться через две недели, слушать готовую песню.

– Я все думаю. Зачем они к нам зашли? – щурился старик после ухода гостей. – Что за этим крылось? – Он многое повидал и был опытен в житейских делах. – Они были уже «хорошие», значит, зашли случайно, им было по дороге. Шли, шли и зашли. А зачем, как ты думаешь?

Юноша пожал плечами.

– А-а, – улыбнулся старик. – Вот что мне кажется! Им нужны были деньги на такси! Я только сейчас это понял! Ну, не вести же ему даму в метро в таком подпитии! Вот он и зашел.

Песню все равно сочинили, но на этом дело закончилось. Больше никто не заходил и не проявлял интереса к юбилейному заказу.

Между тем творческий союз давал новые плоды. Оказалось, что редакция завалена письмами и телеграммами с просьбами повторить, сообщать заранее и показывать чаще все это безобразие. Публика жаждала песен. Какая-то неизвестная по численности аудитория, видимо, состоящая из страдающих бессонницей или ведущих ночной образ жизни людей, активно выражала свое одобрение этой необычной буффонады.

В качестве приза зрительских симпатий старику и юноше прямо в эфире выдали по футболке с эмблемой телепередачи, по кружке, значку и по большим настенным часам.

Ликованию не было предела!

Придя вечером домой, старик повесил часы на стену, надел футболку, прицепил значок, врубил кассету с песнями и, время от времени подливая в кружку купленный по дороге портвейн, стал дожидаться Томочку. Наконец щелкнул замок, и с лицом, говорившим: «Как я устала!», на пороге показалась Томочка.

– Здравствуй, птенчик! – по обыкновению обрадовался старик, поворачиваясь так, чтобы эмблема была видна, и, как бы невзначай бросив взгляд на часы, отхлебнул из кружки. – Чтой-то ты поздно сегодня.

Никак не отреагировав, лишь скользнув глазами по квартире, Томочка принялась снимать ботинки.

– Зачем это вы в майке сидите? – Она называла его на «вы» из-за разницы в возрасте. – И не холодно вам?

– Что ты, птенчик! – весело улыбнулся старик. – Ты посмотри, какая это майка! Да в ней можно на снегу спать! Она душу греет.

– Где это вы взяли? – равнодушно взглянув на эмблему, спросила Томочка.

Старик этого ждал.

– Нам дали приз! – гордо отрапортовал он. – Еще кружку и часы! Все снимали на камеру. Скоро покажут.

– И часы?

– Да. Вот они висят. Красивые, правда?

Старик понимал, что играет с огнем, но ему очень хотелось доказать ей, что он был прав, начав петь песни, раз по всей стране увидят, как его награждают, и не просто лишь бы чем, а «призом зрительских симпатий».

Томочка быстро нашлась и спросила с укоризной:

– Что ж вы? Призы дали на двоих, а вы все себе забрали… И часы…

Тут старик гордо выпрямил спину, высокомерно вскинул бровь и с оскорбленным видом проронил одно-единственное слово, которое окончательно решило исход словесной баталии:

– Каждому!

Надо признать, что талант у старика был, поэтому слово прозвучало как приговор из уст императора.

Далее разговаривать было не о чем.

Томочка выпила портвейну и наконец улыбнулась.

– Поздравляю, – сказала она, ставя стакан на стол. – А что у нас на ужин?

– Птенчик, бери, там все горячее: котлетки, картошка, а хочешь, кашки возьми…

– Ой, я так устала, – пожаловалась Томочка. – Сегодня три пары в академии и на работе жуть. У меня просто нет сил. Когда же это закончится? И зачем я только пошла учиться? Налейте-ка мне еще портвейну…

В эту ночь старик спал, как младенец. Что ему снилось? Неизвестно.

На следующей неделе, когда старик и юноша сидели в студии и по обыкновению пили зеленый чай, старик, помолчав немного и пожевав губами, словно прикидывая что-то в уме, наклонился к юноше и, озираясь, сказал полушепотом:

– Завтра мы идем к Варваре.

Это ровным счетом ничего не означало для юноши, поэтому он никак не отреагировал на это судьбоносное заявление.

– Мы идем к Варваре! – повторил старик, вскидывая брови.

– Ну, хорошо, хорошо. Пойдемте, – улыбнулся юноша, выражая готовность идти куда угодно немедленно.

– Нет. Ты не понимаешь! – воскликнул старик. – Знаешь ли ты, кто такая Варвара?!.. Варвара – это ураган, тайфун, стихийное бедствие! Это Торнадо и Везувий вместе взятые! Это катастрофа века! Она способна погубить все живое в пределах досягаемости! Пылающий огонь вырывается из ее уст, испепеляя любого, кто попадается ей на глаза, а зубы впиваются в тело несчастного задолго до соприкосновения с ним. Невидимые лучи просвечивают его душу, не оставляя ничего тайного! – Седые кудряшки взвивались на голове старика. – Ну?! Что ты теперь на это скажешь?

Юноша никогда ранее не слышал о таких смертельно опасных существах.

– Боже мой! – испугался он. – Зачем же мы к нему, то есть к ней идем?

– Зачем?! – исступленно переспросил старик. Взор его вдруг сделался печален, и он ответил совсем тихо: – Она наш директор…

– А зачем нам директор?

– Черт его знает, – пожал плечами старик. – А впрочем, она нам зарплату будет платить… Небольшую, правда, но в наше время и это пригодится. Я вот и подумал: чего деньгам-то пропадать? Будешь гардеробщиком?

– Буду. А это сколько?

– Ну, рублей двести иль сто пятьдесят, я не помню. Это мы уточним. Ты сейчас где работаешь?

– Я? Сейчас? Нигде…

– Ну, вот! Какая тебе разница, где нигде не работать? Будешь числиться гардеробщиком. Согласен?

– Пожалуй.

– А не захочешь, иль найдешь там чего, в смысле работы, уволишься, и все. Какие проблемы? – Старик был доволен. – Завтра она ждет нас у себя. Возьми паспорт, диплом, ну там все, что надо для оформления.

Завтра наступило незамедлительно.

Проникнув в старинный трехэтажный особняк на Пречистенке, они первым делом встретили при входе милиционера.

– Вы к кому, граждане? – приветливо поинтересовался он.

– Мы к Варваре Семеновне, – улыбнулся старик.

Милиционер кивнул:

– Проходите.

Они поднялись по роскошной мраморной лестнице, рассматривая свои отражения в огромном зеркале, на месте которого в царское еще время помещался портрет государя императора. Затем прошли по длинному, устланному красной ковровой дорожкой коридору в другое крыло дворца, вверх, теперь уже по узкой кривой лестнице еще на один этаж, где оказался столь же шикарный коридор, пересекли все здание вновь и оказались перед высокой старинной дверью с номером шестнадцать на пластмассовой табличке.

– Пришли, – сказал старик, снимая шляпу и утирая платком влажный лоснящийся лоб, – заходи.

Дверь распахнулась, и юноша шагнул внутрь. Первое, что он увидел через еще одну раскрытую дверь в глубине кабинета, была худая светловолосая женщина, вопросительно поднявшая на него колючие выцветшие глазки.

– Вы к кому? – спросила она низким надтреснутым голосом.

– Здравствуйте, Варенька! – взмахнув над головой шляпой, из-за спины юноши закричал старик. – Это мы. Как приказывали!

– Тише, вы, не шумите, – нахмурилась женщина, – идите сюда.

– Варенька, боже мой, позвольте ручку поцеловать, – старик припал к протянутой руке и, поцеловав ее, расплылся в блаженной улыбке. – Вы просто прелесть.

Это была вольность, но все сошло гладко; старик был актером старой школы и знал, что такое вежливость и этикет. Варварин взгляд потеплел, на ее лице проступила улыбка, и она засмеялась, гыкая и по-бульдожьи выпячивая нижнюю челюсть.

– Ангел мой, наконец-то. Привели мальчика? – спросила она, поглядывая на юношу. – Хорошенький… ангелочек прямо…

– Очень хороший, – подтвердил старик, – да еще и страсть какой талантливый! Таких сейчас не сыщешь. Всем только деньги подавай!

– Сколько лет мальчику-то? Давай-ка сюда документы и пиши заявление, – велела она юноше, пододвигая листок бумаги и ручку.

После того как заявление было написано, а документы самым тщательнейшим образом изучены и проверены, Варвара вздохнула.

– Ну, что, ангелы мои? Как будем жить дальше?

– Как прикажете, Варенька, – широко улыбаясь, отрапортовал старик.

– Нет. Я серьезно вас спрашиваю, а вам бы все шуточки шутить. Все витаете где-то… Пишите мне план мероприятий на следующий год.

– Позвольте листик, – старик вынул из внутреннего кармана ручку.

– Нищета, – насмешливо проговорила Варвара и выудила из пачки пару листов великолепной бумаги. – Нате.

Старик углубился в работу.

Варвара Семеновна была человеком нервным и впечатлительным, но весьма и весьма осторожным. Как представитель старой бюрократии, она унаследовала все ее черты, а в духе нового времени приобрела тягу к переменам. Она мечтала разбогатеть и обеспечить безоблачную жизнь себе и троим уже ставшим взрослыми отпрыскам, кои после коварного бегства неблагодарных супругов пребывали целиком на ее попечении.

– Представляете? Не знаю, что мне делать, – вдруг шепотом заявила Варвара, поглядывая в коридор. – Дверь прикрой, – кивнула она юноше. – Пустила на свою голову. А у меня чутье. Вы понимаете? Я всем телом недоброе чую.

– Что случилось, Варенька? – старик наклонился к ней и тоже заговорил шепотом.

– Пришли ко мне и говорят: «Мы “Дети Софии”. Нам бы помещение, где можно с детишками позаниматься». Понимаете, да? С детишками! Ну, думаю, пущай, ха-ха, пущай занимаются. Пустила… Смотрю. А к ним какие-то американцы ходють, машины с продуктами возють, с игрушками и прочее. Боже мой, думаю, где берут? Кто такие?! Это ж подсудное дело! А я знаю: у них своих-то детей нет. Они ездят по детским домам и выпрашивают им детишек дать на вечер. Показывают их американцам, а те им денег дают и все такое… Ну, думаю: попала! Их посадят и меня вместе с ними. Чего теперя делать, не знаю.

– Да-а… – протянул старик. – Тут надо очень осторожно.

– Видал, как прокололась? Ну, ничего, я ремонт там начну и их вышибу. А то представляете: они сами уж ремонт там затеяли. Я полагаю так, что они хотят там подмазать, подкрасить, а потом скажут: «Как же, ремонт! Мы сделали! Теперь наше помещение!» Ох, зря пустила.

– Вот же как добрые дела бывает опасно делать, – посетовал старик.

– Да, – согласилась Варвара. – Поверила. Пустила по доброте, а теперь не выкуришь. Начнут писать, еще американцам нажалуются. Такое будет!

– А что вы волнуетесь, Варенька? Скажете: у меня ремонт. Не будут же они там вместе с рабочими, в дыму торчать? Им деваться некуда. А вы как бы и ни при чем, – успокаивал старик.

– Ну ладно, бог с ними. – Варвара хищно прищурилась. – Вот что, орлы. Придумайте-ка что-нибудь такое, чтобы всем нам стало хорошо!

Первым нашелся старик:

– Что тут думать, Варенька? Надо ехать на море, отдыхать. Песочек… водичка…

В его измученном жизненной безысходностью воображении проплывали силуэты плывущих вдали кораблей, обнаженных загорелых красоток и кружек холодного бочкового пива с плотной шапкой легкой белой пены. Невзирая на то что на дворе трещал морозами февраль, ему хотелось жары и солнца, свежего морского воздуха и горячих песчаных пляжей.

– Ну, не заходитесь в экстазе-то, – отрезала Варвара. – Попроще нельзя?

Старик заволновался.

– Варенька, я вам еще раз повторяю: лучше хора ничего не придумаешь! Нужен хор. Это ничем не перешибешь.

– Какой хор? Вы что?

– Детский, конечно, Варенька. Какой же еще! Мальчики, девочки, пусть поют, пляшут…

– М-да… А еще?

– Ну, еще! Начните только. Там придумаем. – Старик по-дирижерски взмахнул руками. – Главное – начать.

– Думайте, думайте, – машинально отвечала Варвара, увлекшись чтением какой-то бумаги. – Нельзя ли вот только как-нибудь побыстрее, что ли, а?

– Варенька! – защищался старик. – Позвольте принять к сведению. Впрочем, не хотите хор, давайте выпустим фотоальбом. У меня давно идея есть: «Храмы нашего города».

– Не надо города! – встрепенулась Варвара. – Не надо нам города, – добавила она тише. – Зачем нам город? Хватит с вас и района. Нашего славного района! А всем остальным – вот! – Она сложила костлявые пальцы в маленький кукиш.

– Варенька, как скажете. Были бы деньги, чтоб хоть затраты окупить. Одна пленка чего стоит.… Я уж не говорю про работу. А проявка, печать? – Старик грустно покачал головой. – Все очень дорого стало.

– Сколько? – Варвара была человеком конкретным.

Старик развел руками.

– Все зависит от объема. Чего мы хотим? Что это будет: книга, буклет? Количество кадров? Формат?

Старик за свою богатую биографию переменил множество профессий. От простого станочника до артиста театра на Малой Бронной, от режиссера на телевидении до фотографа. Было время, когда ой как неплохо жилось с фотографии. Журналы, газеты, рекламные проспекты, каталоги, – все требовали качественной съемки и хорошей фотокамеры, а главное, платили за это приличные деньги. Но то ли фирмы вдруг обеднели, то ли оттого, что старика видели несколько раз по телевизору с песнями, но даже самые старые и надежные заказчики филонили и не давали работы. Благо вовремя подоспела пенсия. Хотя что значат двадцать долларов в месяц, если всего один кадр, при хорошем раскладе, можно было продать за сто.

Все это время юноша сидел и слушал. «Это ж надо, как распинается, – думал он, следя за стариком. – Видно, эта Варвара действительно крупная птица. И кто она на самом деле, это еще неизвестно, но очевидно, что человек она непростой».

– Ой, – вдруг спохватился старик, взглянув на часы, – мне нужно бежать, а то мастерская закроется. У меня там заказ. Отпустите, а? – взмолился он.

– Ну, ладно, идите… Что с вами сделаешь. – Варваре нравилось повелевать. – А сигаретка у вас есть?

– Есть, конечно, пожалуйста, – старик достал из кармана зеленую пачку. – Вот, с ментолом.

– Небось, гадость какая-то? – брезгливо покосилась Варвара. – Ладно уж, давайте. – И прикурив от стариковской зажигалки, добавила: – Нет, чтоб чем-нибудь хорошим угостить любимого начальника… Э-эх! Как были дворником, так и остались.

– Что вы, Варенька? – опешил старик. – За что такая немилость? Почему же это я – дворник?

– Как же? – выпуская клубы дыма, ухмыльнулась Варвара. – Сидите там, в подвале, без воды и туалета. Ну, и кто вы, спрашивается? – Она содрогнулась всем телом. – Бомж!

– А у нас, вы знаете, даже песня есть про бомжей, – старик не подавал виду, что обиделся, – и там слова такие есть: «…но краше наших нет у них бомжей!»

Он засмеялся.

– Да ладно, шучу я, – миролюбиво сообщила Варвара.

Старик поднялся, поцеловал на прощание Варварину руку и вышел с улыбкой на лице. Юноша остался один на один с Варварой.

– Кофе хочешь? – включая электрический чайник, спросила Варвара.

– С удовольствием, – вежливо ответил юноша.

– С удовольствием? – переспросила Варвара. – Это хорошо. А с коньяком?

Юноша покраснел.

– С коньяком вдвойне приятней, – Варвара подмигнула. – Уж поверь моему богатому опыту. Ты человек молодой и многих вещей не понимаешь. У тебя еще все впереди. Сходи-ка лучше чашки помой. Там в конце коридора, слева дверь. Сходишь?

– Да, конечно. – Юноша решил действовать, как старик.

Когда он вернулся, чайник уже кипел.

– Ой, ты знаешь, – Варвара виновато улыбнулась, – там воды совсем мало оказалось. Нам не хватит. Сходи-ка еще разочек.

Вернувшись с полным чайником, юноша получил задание сбегать в ближайший магазин за сигаретами, исполнил это безропотно и получил в награду чашку кофе с коньяком.

– А теперь ты мне расскажешь, чего ты хочешь. – Варвара закурила, откинулась на спинку стула и взглянула на юношу испытывающе. – Представь, что я волшебник и могу исполнить любое твое желание. Говори.

– Я что-то не пойму, – растерялся юноша. – Как-то странно, знаете ли… Мне от вас ничего не нужно.

Варвара прищурилась.

– Всем людям, которые ко мне приходили, чего-нибудь было от меня нужно. У меня чутье, понимаешь? Организм мне подсказывает. Ты вот чего хочешь?

«Она шутит, – решил юноша. – Не с коньяку ведь ее так развезло?»

– А что вы можете? – спросил он, думая придать разговору шутливый оборот.

– Я? – победоносно усмехнулась Варвара. – Все!

Дело было серьезное.

«Либо старушка не в себе, – размышлял юноша, – либо она тайно управляет государством». Словно подтверждая это его предположение, Варвара проговорила:

– Ты мне скажешь, чего хочешь, и я буду работать в этом направлении. У меня есть доступ в самые высокие кабинеты. Ну?

– Варвара Семеновна, – испугался юноша, – я хочу, чтоб вы были живы, здоровы и чтоб все у вас было хорошо.

– Да? – не поверила Варвара. – Это все? Ты учти: если не скажешь, я ничего делать не буду.

– Что это за пытка? – взмолился он. – Нет у меня других желаний и быть не может.

– Точно?

– Точно.

– Давай свой телефон. Где тебя искать. Вызывать буду редко, но регулярно.

Юноша продиктовал номер.

– Я знаю, чего ты хочешь. – Варвара прищурилась. – Плохо, что ты сам мне этого не сказал. – Она закурила. – Ты хочешь иметь свой театр!

– Это само собой, – одобрил юноша, – но это не главное.

– А что для тебя главное?

Юноша уже мечтал прекратить этот ненужный разговор.

– Главное? Свобода, творчество, счастье…

– Ну, правильно, – подтвердила Варвара, – но для счастья человеку ведь что-то нужно. Я не говорю о вещах, а вообще…

– Для счастья человеку ничего не нужно, – поспешил юноша сгоряча.

– А-а. Понятно. Что ж, все-таки я думаю, что тебе чего-то надо, но ты мне не сказал. А зря! – Варвара еще раз прочла заявление и положила его в стол. – Завтра принесешь страховое свидетельство, и будешь работать, а сейчас свободен.

Юноша попрощался и вышел из кабинета.

«Суровая тетя, – подумал он, оказавшись на улице. – Что это ей от меня надо было?» И тут он вспомнил рассуждения старика о том, что в мире что-либо происходит только лишь после того, как кто-то с кем-то… «Вот оно что! Неужели старая грымза хотела… Боже мой! А старик, значит, решил меня к ней… “Мальчика” привел… Ловко!..»

Девочки приходили в студию чаще мальчиков. Правда, был один мальчуган лет одиннадцати, звали его Колей. Жил он неподалеку от подвала, приходил несколько раз, но вскоре пропал. Приходили еще две резвые девчушки. Их приводили мамаши. Такие же живые и веселые, как и они сами. Обоим девочкам было лет по двенадцать. Одна была маленькая, черненькая, как зверек, очень подвижная, с умными глазками, широкой улыбкой и белыми зубками. Ее даже звали необычно: Камила. Другая покрупнее, выше ростом и вся-вся рыжая. Ресницы, волосы, конопушки, все!

Обе они очень хотели играть. Черненькая много фантазировала и иногда очень мило кривлялась, словно маленькая обезьянка, при этом удивительно чувствуя меру. Рыжая, наоборот, с каменным лицом, стоя неподвижно, могла отколоть такой фортель, что невозможно было удержаться от смеха. Одним словом, попади они в заботливые руки, из них мог бы выйти толк.

Когда в студию приходил кто-нибудь новенький, да ко всему и талантливый, старик хищно набрасывался на него, заставляя прыгать и скакать, петь, кривляться и танцевать, доводя до изнеможения и отчаяния. Когда же юный человечек с потухшим надолго взором покидал студию, старик важно и гневно объявлял о его непригодности и лени. История эта повторялась раз за разом, менялись лишь участники.

На это время юноша переставал ходить в студию, давая старику насладиться новыми игрушками. Часто новоявленным студийцам хватало всего лишь одного занятия, чтобы грезы о сцене исчезли у них навсегда, но порой процесс затягивался на неопределенный срок. Чем старше становился старик, тем такое случалось реже…

Однажды пришла одна девица, представившись правнучкой знаменитейшей актрисы, имя которой гремело когда-то на весь мир. Девица была нескладная, в джинсах и кофте, немного нервная и с нездоровым румянцем на щеках, при этом почему-то не могла спокойно стоять на сцене, а читала из прохода между скамейками и очень тихим придушенным голосом. Начитавшись и нашептавшись, она исчезла навсегда, как и многие до нее.

Юноша не ошибся и на этот раз. Придя через месяц, он застал двух девочек на последнем издыхании. Глаза их потухли. Словно тени, двигались они по сцене, и было видно, что силы их на исходе и недалек тот час, когда желание и интерес к студии зачахнут совсем.

Репетировали, как и в первый день, ту же басню: «Лягушка и Вол», но, боже мой, куда все делось? Где та живость и огонь в глазах, где желание играть и веселиться? Где эти искорки, эта свежесть и радостные улыбки? Нету. Ничего этого не осталось…

– Что ты кривляешься?! – кричал старик на чернушку. – Перестань! На сцене не кривляются! Кривляться будешь в другом месте. Давай реплику!

Надо сказать, что превратить басню в маленькую пьесу – это все равно что заново ее написать, при этом можно придумывать все что угодно, как угодно и в каком угодно виде. Придумывал, конечно, старик. И многое из того, что он придумывал, детям не нравилось. И это было видно.

– Пошла вторая лягушка! – кричал старик.

Из-за кулисы появилась рыжая. Усталость и безразличие читались на ее лице.

– Перестань сейчас же! Что ты там нашла? – заорал на притихшую чернушку старик. Та начала ковырять старенького плюшевого зверька яично-желтого цвета, похожего на медведя. – На нее, на нее смотри! Она ж для тебя говорит!

Зверек был отложен в сторону.

– Перестань кривляться, тебе говорят! Я тебя выгоню сейчас! Куда пошла?! Подожди, дай ей договорить и на нее смотри… – командовал старик. – Вторая лягушка, умерла? Ладно, хорошо. Отдыхаем. Перерыв пять минут.

Это был последний день, когда чернушка и рыженькая приходили в студию. Позже старик, вспоминая о них, сказал:

– Да, ездить им очень далеко. Их же возить надо. А там и папы против. В общем, позвонили они, сказали, не будут ходить.

«Уж конечно, – подумал юноша. – Сколько ж можно издеваться? Жалко деток, не то совсем им нужно. Зачахли бы они здесь совсем».

– Они меня все спрашивали: когда играть будем да где? – вспоминал старик. – А чего играть? Научиться надо сперва! Потом уж играть… Вон, четко же подсчитано: чтобы стать актером, надо минимум девять лет. А они хотят сразу! Взял и полетел! Так же не бывает.

«Бывает», – не согласился юноша, но спорить не стал.

Каждую пятницу в студии устраивались вечера. Любой желающий мог запросто прийти и спеть, прочесть или сыграть все что угодно. Ограничений на этот счет не было. Люди приходили разные. Приходил веселый коротышка с хохолком на голове по прозванию Максим Июльский, приходил неопрятный бородач с огромной сумкой, в которой всегда была пачка бесплатных рекламных газет. Таскал он с собой еще какие-то бутылки, тряпки и прочую рухлядь, а также тараканов, которые разбегались из сумки по теплым подвальным щелям. Приходила Ариэль, как она себя называла, молодая еще, судя по годам, женщина с некрасивым выпирающим животом и лицом старухи.

– Вот, – говорила она. – Сделали из меня инвалида. Укол мне сделали, а мне нельзя было.

Июльский всегда появлялся в костюме с широким галстуком и с потертым рюкзачком за плечами. Он приехал откуда-то с юга, не то с Каспийского, не то с Азовского моря, пел громко, без аккомпанемента и часто бывал неизъяснимо печален.

Бородач выступал под псевдонимом Валтасар Мясоед. На деле же его звали Володей и фамилия у него была – Костиков. Но имелась у него склонность к завышению. Придумывал он различные фантастические затеи, типа суперобъединение суперклубов России, президентом которого сам себя и назначал. Или международная ассоциация Дедов Морозов и Снегурочек, где он был единственным Дедом Морозом, готовым морозить даже летом, весной и осенью. Мылся он редко, хотя у него была своя двухкомнатная квартира в Москве. Вид имел колоритный, запах отталкивающий, борода скрывала багровый шрам от кадыка до правого уха.

Ариэль тоже почти не мылась, пахла характерно, нигде не работала и кушала с бомжами, хотя, как и Мясоед, имела квартиру, в которой, правда, не жила.

– Там все с потолка рухнуло. Трубу прорвало, в стене трещина, дом старый, – жаловалась она. – Никто не поможет. Дверь заклинило. А у меня там кошечка. Я к ней днем прихожу и через щель кормлю…

Ариэль, по ее словам, была дальней родственницей князей Нарышкиных. Поглядел бы тот князь, что стало с его потомством.

Она любила читать стихи и слушать старика.

В пику ей Валтасар Мясоед не любил никого слушать, а предпочитал выступать. Самозабвенно читал он бесконечные свои стихи, громко распевал песни, кривя рот, чтобы скрыть недостаток зубов, и танцевал под ритмичные удары маленького бубна.

Попадая на сцену, он разом выуживал из огромной сумки барабанные палочки, пустые коробки из-под обуви, пластиковые бутылочки, наполненные рисовой крупой, маленький бубен и большую медную тарелку, издающую протяжный металлический звук. Все это добро он раскладывал вокруг себя и начинал представление. Вступительное слово, минут на пять, было посвящено его собственной персоне и описанию всяческих титулов и наград. Обычно старик не выдерживал и с тоскою восклицал:

– Ой… ну что ты все говоришь и говоришь? Сам у себя время воруешь. Ты зачем на сцену вышел? Выступать? Ну, так вот и выступай. Хватит говорить. Артисты этим не занимаются. Специальные люди для этого есть: конферансье называются. Ты представь себе, например, картину: выходит на сцену певица и объявляет, что она будет петь. Видел ты такое где-нибудь? А? То-то… Потому что это жанр другой, ведь артисту настроиться надо на образы, на картины, а не на объявление. Понимаешь – нет? Давай начинай, не тяни…

Если это не действовало, старик мрачнел:

– Валтасар! – вскрикивал он. – Я даю тебе еще пять минут! Тут кроме тебя еще люди есть. Имей совесть!

После этого Валтасар, широко расставив ноги, начинал со страшной силой молотить по коробкам барабанными палочками.

«Шоу Мясоеда» – так назывался этот грохот и дребезжание, сопровождаемые энергичным пением Валтасара.

– Все! – объявлял старик, вскидывая руку с часами. – Твое время истекло.

Валтасар начинал клянчить.

Старик не позволял.

– Тогда давайте у зрителей спросим, – прибегал к последней хитрости Валтасар, страдая от неуступчивости старика. – Может, они разрешат?

– Нет, – отрезал старик. – При чем тут зрители? Ты ко мне пришел. Я здесь хозяин. Это мой театр. А ты в гости пришел. Вот и все.

– Тогда позвольте мне, как гостю, спеть последнюю, – цеплялся нахальный Валтасар.

– Ух, какой ты! Ну ладно, пой. Но только одну.

Мясоед начинал, и песня его длилась долго, как последняя молитва умирающего акына: затейливо менялись мелодии, повторялись слова, но по окончании одного напева сразу начинался другой. Эта песнь могла длиться до бесконечности, если бы старик, очнувшись от тяжелой дремоты, не прекращал вакханалию.

– Время! – беспощадно объявлял он, и довольный своей находчивостью Валтасар под вялые аплодисменты покидал сцену.

– Ты пойми, – втолковывал ему старик. – Тебя слушать долго невозможно – раз! Ты плохо пахнешь – два! И черт тебя знает, какую ты бациллу нам сюда притащишь – три! А к нам ведь дети ходят! Те самые, с которыми ты, как говоришь, работать любишь. Да кто ж тебе детей доверит, если ты не моешься даже?!

– Почему же? Я моюсь, – обижался Мясоед.

– Как часто?

– Достаточно.

– Нет, ты скажи: я моюсь раз в неделю, или два раза в неделю, или раз в месяц! Сказать-то ты можешь? – нажимал старик.

– Ну, где-то раза два в месяц, – сдался Мясоед.

– Вот! И ты еще мне говоришь! А должен, если ты, конечно, нормальный человек, мыться два раза в день, утром и вечером!

– Ну, это уж… – гудел Мясоед.

– Ничего не «это»! – обрывал его старик. – Всякий нормальный человек, если он не хочет болеть, не хочет, чтоб от него несло неизвестно чем, чтоб от него шарахались, как от чумы или неизвестно от кого, должен мыться минимум два раза в день! Я хочу, чтоб ты это запомнил и привел себя в божеский вид! Или уж хотя бы когда в студию приходишь…

По пятницам разрешалось выпивать.

– Сколько человек здесь перебывало, – вспоминал старик. – Сосчитать трудно! Все бросили. И каждый думал, что стоит ему уйти, как все здесь должно рухнуть и погибнуть. И знаешь, ведь они приходят иногда, посматривают. И надо ж! Видят: нет, жив еще старый хрен и ходит в свой подвал, не загнулся, падла, и студия жива. Дурачье! Не понимают, что все здесь происходит только по одной причине – потому что здесь я. Я их создал, я их научил, я им подарил целый мир, где можно играть! Где Тэффи, Чехов и этот, как его… Сейчас не вспомню… Ладно, потом, – он опустился на табурет. – Это мой театр! Они все здесь просто гости. Мои гости. Не будет меня – и ничего здесь не будет. А буду я, значит и они смогут куда-то прийти, стишок почитать или песенку спеть. Все ж лучше, чем на рынке торговать. Им всем, кому раньше, кому позже, начинает казаться, что они уже взрослые и играть им поэтому не нужно. Что это – детство. Несерьезное занятие. Не то, что на рынке торговать. – Он сплюнул в ведро. – Дурачье… Пока у человека есть желание играть, он развивается, мыслит, творит! Это естественное состояние – игра! Дети всегда играют и через игру познают мир. Значит, пока есть в душе склонность к игре – человек здоров, а вот как она пропадает, когда человек в станок превращается – проснулся, встал, пошел, вернулся, разделся, лег – вот это и называется «больной». А им всем хочется побыстрее заболеть, чтобы денег побольше было.