Текст книги "Мечтатель из страны OZ, или сны сочинителя"

Мечтатель из страны OZ, или сны сочинителя.

Бог не обделил меня фантазией, но тут ничего выдумывать не пришлось. Название сложилось из двух букв моего имени, в латинской транскрипции. Собственно первым это заметил не я, а мой американский босс – Тони. Впрочем, называть его боссом мог только старательно лизавший ему задницу мой темнокожий коллега Гебриэль. Я не могу осуждать Гейба за его хитрость. Он вырос в семье, где вопрос выживания стоял очень остро, и от начальника зависела карьера, а стало быть и благополучие всей его большой семьи. У Гейба было большая трое маленьких детей, супруга, дочь от первого брака, страдающая алкогольно-наркотической зависимостью мать, которую однажды на улице нашли мертвой. Мать Габриэля умерла от передозировки наркотиками, и он попросил администрацию школы, в которой работал уборщиком, провести церемонию прощания в актовом зале, чтобы сэкономить немного денег на ее похоронах. «Босс» числился главным уборщиком в смене из трех человек в средней школе Малтнома каунти, города Портленд, штат Орегон. Он и сам был из многодетной семьи драгдиллера, и в его жизни было все, что и полагается иметь белому выходцу из рабочей окраины Портленда. Здесь жили гордые люди называющие себя вайтрэш – белый мусор. Черных в Портленде и сейчас не много, а во времена его молодости они и вовсе считались экзотикой, поэтому бедность никак не связывалась со цветом кожи. Она была фактом жизни, ее воздухом, на который кажется никто не обращал внимание. Тони и по сю пору сохранил присущее своему классу презрение к хорошей одежде, здоровой еде, образованию. Он ценит физический труд и людей, способных заработать своими руками на хлеб для своей семьи. Он знает, что почем в этой жизни и не доверяет высокомерным выскочкам с университетскими дипломами. Он любит помогать бедным, и даже участвует в волонтерской деятельности, раздавая для них еду и теплую одежду. Тони патронирует Гейба и поощряет его трудолюбие. У Гейба веселый нрав, и он довольно гибкий и приятный в общении. Когда он повредил себе лодыжку и я занял его место, Тони ни разу меня не похвалил. Как только Гейб вышел на свою смену после болезни, Тони тут же отметил, как качественно вырос уровень чистоты в школе, намекая на то, что меня и Гейба разделяет пропасть, отделяющая старательного любителя от настоящего профессионала и знатока своего дела. Я был зол, честно сказать, но мне пришлось проглотить эту невольную грубость своего начальника, поскольку он не ведал, что такое деликатность. Тони был крупным парнем старше меня на два года – с гривой седых уже волос и бородой. Несмотря на свой возраст – ему было пятьдесят два, когда я с ним познакомился, он постоянно был в образе фронтмэна местной рок-группы, исполняющей репертуар «Металики». Он считал себя крутым парнем и имел на это все основания. В молодости он был женат на стриптизерше, водил пьяным автомобиль, тяжело работал, крепко выпивал, имел проблемы с полицией, свой бизнес, был дважды разорён. Лишь к пятидесяти годам, устроившись на работу в школу, он смог позволить себе обзавестись собственным жильем и нормальной работой, гарантировавшей его семье стабильный доход. Не помню повода по которому возник разговор, но он сказал, что я вполне мог бы претендовать на никнейм Ozy – по первым буквам своего имени и фамилии в латинской транскрипции: Oleg Zhilkin. Я оценил шутку, так как «Волшебник Изумрудного города» была моя любимая сказка с того времени, как в мои руки каким-то чудом попалась книга про приключения девочки Элли из штата Канзас в стране OZ, под авторством Константина Волкова, и да – я действительно по жизни чувствовал себя путешественником в сказочном пространстве собственной жизни, из которой, казалось, не было выхода, да я его, собственно, никогда и не искал. В глубине души, я никогда не воспринимал действительность слишком серьезно, и так продолжалось до тех пор, пока я не уперся спиной в стену.

Мне было пятьдесят три года, я жил в США, работал в школе уборщиком, у меня была семья: двое взрослых дочерей, жена, с которой я прожил двадцать семь лет жизни, дом, купленный в кредит на тридцать лет и, соответственно, долг банку в двести штук зеленью, которые я должен был выплачивать до тех пор, пока мне не исполнится восемьдесят лет. Сказать по правде, от таких перспектив я немного затосковал.

Почти три десятка лет в браке парализовали мою фантазию. Если она и развивалась, то лишь в поле воображаемых измен друг другу. Фантазии на эту тему исправно служили мне в качестве возбуждающего средства. Мне достаточно было вообразить, что моя жена занимается сексом с кем-то еще, как я тут же включался в игру и начинал конкурировать за ее внимание. Потом мне это надоело. Не сказать, чтобы я сразу осознал ущербность подобного способа подстегнуть собственное либидо, но однажды я все-таки пришел к выводу, что пришла пора выйти из супружеского тандема, чтобы несколько разгрузить свой воображаемый гарем. Думаю, что я поступил правильно. Воображение не следует замыкать на чем-то одном, нужно давать ему шанс развиваться в чем-то еще. Еще лучше, если вы предоставляете ему полную свободу, как в детстве. В детстве, например, мое воображение работало на порядок эффективнее. Я виню свой брак в том, он посадил мою фантазию на мель. Но у меня замечательные сны, из которых можно составить небольшой сборник, но дальше этого дело не идет, мне стало трудно сочинять истории с вымышленными персонажами, а это очень плохо, я считаю. Воображение помогает человеку освободиться из тисков действительности и позволяет ему нащупать какие-то необычные стратегии поведения. Воображение подстегивает мыслительные процессы, отвечает за парадоксальные решения сложных задач и чувство юмора. Я виню свой брак в том, что он не только превратил меня в ограниченную личность, но и лишил меня радости. Я постоянно нахожусь в ситуации ожидания каких-то неприятностей, я заперся в камере и не позволяю себе высунуть из нее носа. Я стал бояться будущего, бояться улицы, бояться того, что я не соответствую требованиям общества.

Я действительно им не соответствую, и не соответствовал им никогда, так чего же я боюсь, в конце концов? А еще, я надеются на Бога. Собственно говоря, я в этом не одинок, большинство людей делает то же самое. Бог служит для них вроде страховки от смерти. Когда на них обрушиваются болезни, это застает людей врасплох. Болезнь и Бог плохо согласуются. Как он мог такое допустить? Как он мог обмануть мои ожидания? Да идет этот Бог подальше, если он не помогает, со всеми его заповедями и пустословием. Боль вытесняет из сознания все нарисованные в воображении образы благочестивой жизни.

Бог – это боль. Христос распятый, Голгофа, персты в ребрах. Так испытуется вера, от которой не остается и следа, стоит только настоящему страданию войти в жизнь. Именно поэтому мы ищем не Бога, а того, кто облегчит наши страдания. Доктор больше священника – это бесспорно, на мой взгляд. Мы пьем, курим, беспутствуем – обращаемся к любым возможностям обезболить себя, снять симптомы страдания. Если наше страдание пока не актуализировалось и пребывает на уровне беспокойства, мы ищем способы забыться, абстрагироваться, прибегая к помощи религии, философии, путешествиям, любовным приключениям, телевизору, книгам, наркотикам.

Недавно я сделал маленькое открытие, которое меня удивило. Я вдруг осознал себя жертвой семейных отношений, несмотря на то, что за годы брака было несколько эпизодов, когда я поднимал руку на свою супругу. Агрессия явилась ответной реакцией на то психологическое давление, которое я испытывал, находясь под прессом нездоровых отношений, сломавших мою волю и желание жить счастливой и полноценной жизнью. Слишком выгодная для меня гипотеза – скажите вы, и будете неправы. Самое удивительное, что когда мы меняем фокус, мы не просто пытаемся избежать ответственности, – я вовсе ее не отрицаю, – мы пытаемся найти выход из тупика. Тупик в том, что супруга проросла в меня корнями, она истязала меня, как маньяк, культивируя мои комплексы и страхи. Она приучила меня к воздержанию, контролировала наш секс, отказывая мне в близости месяцами, и в то же время, провоцировала во мне ревность. Она настраивала меня на добычу материальных благ и отрицала все мои, так называемые, духовные интересы, которые за годы брака совершенно увяли. За мое выживание в этой ситуации отвечал единственный инстинкт к размножению, который и подтолкнул меня к бегству из ситуации стресса и недовольства собой и своей жизнью. Скорее всего то, что я называю «духовными интересами» и было элементарным желанием удовлетворить свой сексуальный голод. Не случайно, когда я встретил Веру, я первое время занимался с ней сексом по шесть-семь раз за сутки. Такой прыти я от себя не ожидал. Мне удалось превзойти и удивить самого себя, правда, вскоре все вернулось к статистической норме «утро-вечер», но даже она превосходила мою годами сложившуюся в браке привычку – один-два акта в неделю.

Окончательно я понял, что наш брак развалился, когда младшая дочь, принимая американское гражданство, отказалась от моей фамилии. Когда дочь отвергла мое предложение после церемонии заехать во вьетнамское кафе, чтобы отметить событие порцией лапши, я вышел из себя. По-правде сказать, я просто взбесился, не дав, впрочем, гневу взять власть над собой. Я понял, что больше не нужен семье. Все, что семья от меня ждала, это постоянной работы на одном месте, которая бы позволяла оплачивать банковский кредит за дом и обеспечивала медицинской страховкой. На меня всем было уже плевать. Должно быть, я заслуживал к себе такое отношение. Дети со мной почти не разговаривали. Я не мог простить жене эту холодность детей по отношению к себе, и винил ее за то, что ей не удалось сформировать в них чувства семейного очага и привязанности к родителям. Да она к этому никогда и не стремилась, сказать по правде. Она и сама была довольно холодна по отношению к своей матери и сестре, которые остались в России.

В последнее время перед отъездом я пристрастился к пиву и марихуане. Я курил траву на заднем дворе и мне казалось, что я разговариваю с Богом. На самом деле, я тихо сходил с ума. Моей последней идеей, завладевшей моим воображением, стала идея о постепенном роспуске Израиля в результате выхода всех некогда уехавших «русских» евреев из Земли Обетованной в Крым, и основании на его территории Нового Иерусалима. Себе я отводил роль Моисея, которому нужно было найти способ донести эту идею до «фараона», то есть до Путина, который должен был спровоцировать массовое возвращение евреев, пообещав им бесплатные земли на Крымском полуострове и государственную автономию. Таким образом, убивалось два зайца сразу: Россия получала козырь на переговорах о международном признании вхождения Крыма в состав Федерации и одновременно снижалась политическая напряженность на Востоке. Не удивительно, что супруга отстранилась от меня, штудируя на досуге справочники по психиатрии и зависая на форумах, где участники обсуждали между собой аналогичные случаи поведения своих близких. Жена пришла к выводу, что я страдаю маньякально-депрессивным психозом, в последнее время красиво именуемым биполярным расстройством личности. Когда я завел с женой разговор на тему того, что было бы неплохо продать дом, взять деньги и вернуться в Россию, она попросту не стала меня слушать.

– Что меня ждет там, пятидесятилетнюю женщину? – спрашивала она меня сердито. – Опять начинать жизнь с нуля я не хочу! Разве ты можешь гарантировать мне нормальную работу, да и сам ты, кем там собираешься работать?

Моя супруга всегда была трезвомыслящим и практичным человеком, я дал ей имя Адамат за твердость и последовательность в своих решениях.

Я действительно не мог ничего никому гарантировать и поэтому поехал в отпуск один. В России я тут же пустился во все тяжкие. Собственно говоря, я заранее планировал оттянуться как следуют. Слишком уж аскетичными были эти шесть лет, прожитые в США. Американки не проявляли никакого интереса к женатому эмигранту, работающему уборщиком в школе, а я привык к женскому вниманию за годы жизни в России. Это была необходимая компенсация за тот дефицит чувственности, который я испытывал в семье. Возможно только благодаря этому наш брак и продержался так долго. Я думал о возвращении и одновременно я размышлял о том, чтобы подвести черту под нашими с женой отношениями. Из отпуска я не вернулся.

– Зачем – спрашивал я себя – всю жизнь жить с одной женщиной, если я так легко нашел ей замену на стороне?

Через полгода я оформил развод. На тот момент я уже три месяца как жил с Верой. У нее был продолжительный послеоперационный отпуск и мы его проводили на Северном Кавказе, где я купил небольшую квартиру в старом фонде недалеко от парка. Забота о ней отчасти оправдывала мое безделье. Я так и не нашел себе стабильную работу, зато при ее моральной поддержке начал писать романы. Я написал четыре автобиографических произведения о своей жизни, которые отправил в два крупнейших российских издательства и эта надежда на будущую известность питала мой энтузиазм и отвлекала от мрачных перспектив жизни в России. По правде сказать, я так и не адаптировался. Я искал свое место не в стремнине жизни, а в тихих заводях, на обочине, в маргинальных практиках литературного сочинительства текстов шокирующего содержания. Средства к своему существованию я получал сдавая в наем две комнаты в своей трехкомнатной квартире в Москве, постоянно проживая у Веры в Курске. Пикантность ситуации придавал тот факт, что Вера была замужем, хотя ее муж больше года назад получил должность и уехал служить в столицу, а теперь избегал с ней каких-либо контактов, и даже свои кратковременные визиты на родину он стараясь держать в тайне от супруги, останавливаясь у друзей. Постепенно я свыкся со своим двусмысленным положением. Днем я писал свои истории, вечером готовил ужин и ждал возвращения подруги. Раз в несколько месяцев, мы устраивали себе маленькие каникулы и выбирались в Ессентуки попить минеральной воды и погулять по парку. Ей нравилось то, что я пишу, Вера укрепляла мою веру в себя, настойчиво повторяя, что я талантлив и обязательно, рано или поздно, добьюсь признания.

В пятьдесят три года услышать подобные авансы в свой адрес дорогого стоит. По сути, мне предлагалось идти в ва-банк. Перспектива реванша кружила мне голову. Возможно это и явилось основной причиной почему я к ней так сильно привязался. Вера служила мне в роли психотерапевта, которого я часами водил по закоулкам своей памяти, и это стало началом большой работы по извлечению из глубин своего подсознания полузабытых историй, из которых я ткал полотно своих «романов». Я постепенно вгрызался в эти глубокие пласты, стремясь докопаться до истоков своих комплексов, страхов, тревог, стремясь, тем самым, найти способ избавиться от кошмаров детства и юности. Я посвящал все свое время тому, чтобы реализовать зарытые таланты, которые я до сих пор не осмеливался обнаружить.

Процесс так меня увлек, что я не замечал хода времени. Так я провел почти пять месяцев в ежедневном занятии сочинительством. Пока я писал, я был занят делом, мои страхи отступали, я не так сильно тревожился за свое будущее и настоящее, и не так сурово обличал себя за то, что бросил семью в чужой стране, сбежал от трудностей, спрятался, окопался в квартире женщины, с которой я познакомился по случайному стечению обстоятельств.

Мы не познакомились даже – мы просто вцепились в друг друга, как два неумелых фигуриста на скользком льду. Вера готовилась к операции по замене тазобедренного сустава, а я должен был начинать новую жизнь в Москве, после возвращения из Америки. Ни ей, ни мне не на кого было рассчитывать. Нас двоих преследовал страх неизвестности и одиночества, который мы тщательно старались заглушить коньяком, сексом и бесшабашным разгулом в курортном городишке.

Глава 2. Тени прошлого

Первое время после нашего знакомства я находился в состоянии эйфории. С сентября я начал работать агентом по недвижимости и к январю у меня прошло две сделки. Заработанные деньги позволили мне провести с Верой весь послеоперационный период. Как только Вера вышла на работу, я пытался возобновить свою деятельность в агентстве недвижимости, но у меня уже не было былого энтузиазма, меня неудержимо влекло в Курск, к Вере, и я срывался на выходные к ней, забросив все свои дела. Постепенно я полностью переселился в ее квартиру и начал писать роман от первого лица о своих летних приключениях. Написав первую историю, я взялся за вторую, в которой описал свои детские годы, взаимоотношения с матерью и отношения в женой. После этого я взялся за период жизни в Америке. В четвертой книге я описал свой опыт выживания в девяностые годы, как мы с супругой ездили в Китай в сопровождении групп «челноков», как работал гидом на Байкале, как после гибели японской туристки бросил эту работу и пошел в церковь кочегаром, а из кочегарки попал в кабинеты областного правительства, а потом и вовсе уехал в Москву, а из Москвы в Америку. Я писал почти ежедневно по пять-шесть часов в день. Я отправлял свою писанину – один роман за другим в издательства, откуда получал стандартный ответ, гласящий, что на рассмотрение рукописей в среднем уходит от шести месяцев до года, и если мой текст заинтересует издательство, то со мной свяжутся. Что ж, я не слишком доверял своей писательской удаче, но, во всяком случае, я был занят тем делом, о котором мечтал с детства.

Вера кажется прекрасно разобралась с особенностями моего характера. Я был крайне честолюбив, мне требовался успех, она внушала мне счастливые надежды, но иногда я впадал в уныние. С унынием я научился справляться при помощи водки. Вера сама была не прочь хорошо выпить, и постепенно наше с ней увлечение алкоголем вошло в привычку.

Мы прекрасно с ней проводили время за столом. Мы разговаривать часами, потом валяли дурака, чудили, смеялись, занимались сексом. Порой наши игры переходили в шутливую борьбу, доводящую нас до взаимного изнеможения. Я пытался взять процесс под контроль. Мы вводили запреты, но всякий раз их нарушали, и пили пуще прежнего. Я уже приобрел привычку к алкоголю, который усмирял мою тревожность. Как правило, на следующий день после пьянки, я совершенно был спокоен и мог плодотворно трудиться над текстом без каких-либо сомнений. Единственной победой над собой, которой мы могли с Верой гордиться это был отказ от курения. Я шутил, что бросив курить, мы смогли увеличить без дополнительного вреда для здоровья долю потребляемого алкоголя на тридцать процентов.

Я шутил, но в то же время отдавал себе отчет в серьезности обнаружившейся проблемы. Я стал задумываться над тем, что эта страсть может погубить нас двоих, и нам, в конце концов, придется спасаться по одиночке. И все же, я не торопился с решением, Вера слишком много для меня значила. Она не осуждала меня, поддерживала, заботилась обо мне и ничем меня не обременяла. Она не скрывала того, насколько мое присутствие в ее жизни важно для нее. Это льстило моему самолюбию и придавало мне значимости в своих глазах. Я не испытывал этого чувства с тех пор, как выросли мои дети, .

Не знаю, чему может научить жизнь с новым партнером в пятьдесят три года? Я привык быть настороже, никому не доверять. Да и Вера тоже была сложившимся человеком, успешным профессионалом, заботливой мамой взрослой дочери, которую она обеспечила всем необходимым для самостоятельной жизни. У нее был свой круг знакомых и друзей, свои устоявшиеся предпочтения, собственная квартира, город, в котором прошла ее молодость. Я же нигде не чувствовал себя дома. Сбежав из Америки, я всерьез подумывал над тем, чтобы обрести себе постоянное пристанище на Кавказе, в Ессентуках, где была похоронена моя мама. Собственно поэтому я и купил там небольшую квартиру, как бы примеряясь к тому, чтобы провести остаток своих дней возле мамы, но со временем я понял, какими нереалистичными были мои планы, сколько в них было эмоциональной непоследовательности и губительного авантюризма. Я как будто бы на время сошел с ума, и мне даже страшно и странно вспоминать события того лета 2018 года, когда я приехал на курорт из Америки, полный сумасбродных планов и дурной, бьющей из меня энергии. Это был кризис во всем его эпическом безумии. Женщины, алкоголь, сигареты, четырехчасовой сон, танцы на улице, общение со странными и опасными личностями – все это благополучно сошло мне с рук, как будто меня охраняла некая высшая сила. Что ж, я сполна отдал ей дань, полностью положившись на волю случая, и теперь не мог пенять судьбе на то, что моя подруга страдает алкогольной зависимостью. Разве не сказано в Писании, что мы должны носить бремена друг друга?

Я часто задумывался над тем, почему я решил вернуться в Россию. Что-то сломалось во мне, я потерял чувство своей причастности к окружающему миру. Да, в Америке у меня была работа, но какие перспективы были у той мой жизни за океаном? Убежать вновь, чтобы вернуться в свое прошлое, утратившее для меня всякий смысл? Я так и остался между небом и землей. Я словно повис в воздухе, болтая ногами, и это состояние наполняло меня чувством непреходящей тревоги.

Удовлетворив мое любовное чувство, Вера заставила меня задуматься над тем, что действительно мне важно помимо секса. Ночами мне снились сны, в которых я видел своих детей маленькими: я спасал их из трудных ситуаций, заботился о них. Наверное я скучал по тому времени, когда я был им нужен. Но я не нашел для себя места в их взрослой жизни, я сам оставался в душе подростком, мальчиком с комплексами и страхами, которые вынес из своего детства. Я сам ждал спасения, я жаждал счастья любой ценой. Но кто его мог мне дать? Мамы уже не было, она ушла, оставив мне чувство вины. Возможно я искал не женщину, а человека, который мог бы мне ее заменить. Я привязался к Вере, потому что она давала эту иллюзию защиты, она мне сочувствовала, но это не делало меня сильней.

Как только Вера восстановилась после операции, пришло понимание, что мне нужно найти себе какое-то занятие – дело, которое могло бы гарантировать мне стабильный доход, но я оказался не готов к тому, чтобы выйти из зоны комфортного существования, к которой привык. Мой безудержный энтузиазм сменился страхом и растерянностью. Я боялся выходить на улицу – меня окружало чуждое мне пространство, чужая жизнь, незнакомые мне люди, с которыми я не хотел иметь ничего общего. Эта жизнь, с каждым прожитым днем напирала на меня, и требовала каких-то решений. Вера убеждала меня не суетиться и посвятить себя занятию, о котором я мечтал всю свою жизнь. Ее уговоры приносили свои результаты. Пока я писал, я воображал, что занимаюсь чем-то важным, пытаясь реконструировать собственные мысли и ощущения, так как будто в прошлом лежал ключ моих неудач. Эта игра меня развлекала, но в ней едва ли было больше смысла, чем в игре щенка, пытающегося поймать свой собственный хвост.

Правда заключалась в том, что в середине жизни я оказался один на один с самим собой. У меня не было дома, семьи, друзей, профессии. И даже родины у меня не было, потому что я отвык суетиться, пытаясь соответствовать ее прихотливым требованиям. Я чувствовал себя персонажем книги, пережившим своего автора.

Перебравшись из Америки в Россию я сменил одно одиночество на другое. В Америке у моего одиночества были основания, в России я понял, что одиночество это та единственная форма существования, которая мне доступна.

Писать это все-равно, что вязать варежки и свитера из одной нитки. Сочинительство – это тихое удовольствие человека, медленно сходящего с ума. Кому еще бы пришло в голову посвящать свое время столь умозрительному занятию? Это театр теней, фехтование с образами, искусство световых картинок. Но как все же это притягательно! Я бы не хотел заниматься в жизни ничем кроме этого. Меня интересует исключительно иллюзия, никаких серьезных дел я бы не хотел делать на этом свете. Я готов посвятить остатки своей жизни этому дуракавалянию, этой странной игре с собственным воображением. Я – сочинитель, не более того.

Мне в жизни долго не везло. Хотя, как посмотреть, может как раз напротив – судьба берегла меня от крупных неприятностей даже тогда, когда они случались. В детстве меня чуть не убил отец, стреляя из ружья в дверь нашей маленькой квартиры в Иркутске, когда я ее пыталась выломать опергруппа, приехавшая на вызов. Пуля срикошетила и застряла в сидении табуретки в метре от моей ноги. Хотя мне было не больше двух лет я запомнил фигуру милиционера – он был чрезвычайно широк в плечах и у него был пистолет. Милиционер был занят странным делом – он откручивал ножки у табурета. Детский мозг зацепился за странную деталь и никак не мог разгадать загадку увиденного. Идея, заключалась в том, чтобы открутить ножки, и не тащить табурет, в котором застряла пуля, целиком. Лет до пятнадцати я считал, что это просто сон, пока не догадался задать прямой вопрос маме и она рассказал мне как все было. Милиция приехала по вызову на какое-то бытовое происшествие, но ошиблась дверью. Удивительно, что я видел всю эту историю словно со стороны; я даже запомнил рыдающую женщину с ребенком на руках. Эта история стала моей визитной карточкой. С нее началась моя память, а значит и моя жизнь.

Да, я пишу, но это вряд ли можно назвать делом. Моя работа закончилась, как только я написал четыре истории своих неудач. Я считал эти истории неудачами пока работал над текстом, но собрав их все воедино, я понял, что это история моего успеха. Я шел к нему крайне путанной дорогой, похожей на путь в сумасшедший дом. Но нет, я не сошел с ума, я освободился. Я освободился от чувства долга, от чувства вины, от чувства неудачи. Я реально счастливый человек, потому что мне удалось то, что мало кому удается – я пустил под откос все свои проекты, которые сулили мне плен. Я испоганил все, что только можно было испоганить. Я должен этим гордиться, потому что сделал это вопреки собственному страху неудачи. Я лузер, который стал лузером, потому что всегда хотел им стать, и именно поэтому это история успеха. Вопреки здравому смыслу мне удалось реализовать все мои самые безумные проекты, словно бы для того, чтобы убедиться в том, что все они совершенно ни к чему не ведут. Я просто коротал время и развлекал себя, убивая скуку.

Единственное, что мне до сих пор не удавалось – это стать счастливым. И вот время пришло, и это мой самый амбициозный проект. Попытаться стать счастливым после полувека нытья! Я ведь мог бы покончить собой уже в девятнадцать, когда за двадцать рублей купил у своего университетского приятеля самодельное устройство – язык не подымается назвать его пистолетом, – позволяющее стрелять мелкокалиберными патронами. Я протестировал его на пустых бутылках в сарае. С расстояния в два метра пуля разбивала их в осколки. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что не готов застрелиться из такого дешевого и ненадежного устройства и решил вернуть оружие прежнему хозяину. Обстоятельства сложились таким образом, что в этот вечер меня и владельца пистолета арестовала оперативная группа, которая сидела в засаде, поджидая тех, кто накануне написал во дворе университета антикоммунистические лозунги. Собственно, их-то мы и пришли проведать, движимый инстинктом, который влечёт преступника на место преступления. Нас задержали. В сумке у меня был Женин пистолет и за него нам дали еще одну статью на двоих, помимо статьи за хулиганство. Четыре месяца мы провели в тюрьме под следствием, и еще восемь, по приговору суда, на стройках народного хозяйства. Освободили нас по амнистии по случаю 70-й годовщины Октябрьской социалистической революции, с наследием которой мы призывали покончить. Впрочем Женя ничего не писал, он просто стоял рядом и наблюдал, как мы с Игорем в сумерках 7 ноября 1986 года упражняемся в сочинении лозунгов. И хотя Игорь выражал свои мысли очень обтекаемо, это не помогло ему избежать тюрьмы. Следователи так и не смогли разобраться в том, кому принадлежат тот или иной призыв, и они решили разделить ответственность на всех в равной доле.

На самом деле, единственным виновником во всей этой истории был я. У моих товарищей не было повода ненавидеть Советскую власть. Жили они с родителями в благоустроенных квартирах, их отцы были коммунистами, и учились они на престижном тогда историческом факультете местного университета. Мотив был только у меня одного. Помимо непомерного честолюбия, меня изводила мысль, что я вынужден проводить лучшие свои годы в одном доме с умирающей старухой – теткой моей матери, которая согласилась приютить меня, когда я приехал в Иркутск поступать в институт. Наводненный крысами неблагоустроенный дом, с завалившимся уличным туалетом, наводненный крысами и стоячей водой в подполье, промерзал за ночь настолько, что половая тряпка прилипала к полу. Старуха каждую ночь готовилась к смерти, я через день вызывал ей скорую, врачи кололи ей лекарство от ишемии, которое лишь на время снимало симптомы удушья. Три года проведенные в такой обстановке привели к тому, что я погрузился в настоящее отчаяние. Здесь я заразился гепатитом А, и когда скорая увозила меня в больницу, я даже радовался, что болезнь избавила меня от необходимости поддерживать жизнь и тепло в разрушающемся доме. Я был святым в свои двадцать лет, но не знал об этом. Наверное поэтому святости я предпочел судьбу государственного преступника.

Хуже тюрьмы могла быть только смерть, но умирать я сразу передумал. Почему-то никто не хочет умереть в тюрьме, все хотят умирать на свободе. Так никто не хочет умирать больным, все хотят выздороветь. Выздороветь, а потом уже умереть – здоровым и счастливым.

Женя был немного туповат, но при этом эксцентричен. В тюрьме он пользовался уважением за невозмутимость и высокий рост. Игорь прославился на всю тюрьму умением рассказывать сказки, сюжеты которых он черпал из бесчисленных фантастических романов, которыми была забита его голова. Игорь и сам походил на героя сказки – слабый и уродливый, он кажется плохо соответствовал суровой советской действительности, от которой его оберегал отец, работавший начальником автоколонны в таксопарке и по совместителю возглавлявший партком этой организации. Это был небольшого роста простой мужик, разгуливающий по дому в одних трусах. В городе он пользовался уважением. Он напряг все свои связи, пытаясь найти способ вытащить сына из тюрьмы, но и они оказались бессильны перед тупым и мстительным обкомом партии, поставившим следствию и прокуратуре задачу как следует наказать отщепенцев. Отцу удалось добиться только того, чтобы Игоря не перебрасывали из камеры в камеру, как это происходило со мной и с Женей, а содержали в специальном корпусе, в одной камере с «наседками», «работавшими на кума». Кстати, ордер на наш арест подписывал заместитель прокурора области – будущий генеральный прокурор Российской Федерации Юрий Чайка. Я даже удостоился короткой аудиенции с ним, в ходе которой он попытался прояснить для себя роль каждого участника в этом преступлении. Помню, что я был изрядно напуган перспективой загреметь в за решетку, но прокурор дал ясно понять, что избежать тюрьмы мне не удастся.