Текст книги "Песок пирога"

Да, я бы хотел загадать себе еще одно такое же лето. Если оно случится, значит я научусь контролировать свою жизнь.

Я хочу встретить свою дочь и спокойно ее проводить. Я хочу собраться с силами и следующий год встречать с большей уверенностью, чем этот. Я хочу, чтобы у меня было то немногое, что есть почти у каждого – уверенность в том, что его жизнь глобально не изменится в следующем году. Впрочем, 2020 год был кажется совершенно неподходящим для начала этой новой жизни.

Глава 4. Роман с транками

Круто не просто провести без «палева» контрабанду через границу, круто уже после объясняться с барыгами, которые тебя «зарядили», доказывая, что ты им ничего не должен. Транки выключили свет и я всю ночь не просыпался. Приятно избавиться от чувства страха и действовать спонтанно на рефлексах. Просто пиздишь этих скотов, которые на тебя наезжают и все. Какая-то бандерша с восхищеним оценивала мой стиль. Приятно осозновать, что он у тебя есть, а главное понимать, что внутри тебя живет иная сущность – более смелая и рискованная, чем в обыденной жизни. Хотя это и сон, но когда ты просыпаешься, то чувствуешь в себе эту пружину, как в юности перед выходом на ринг.

Пришло письмо из редакции о том, что мою очередную рукопись взяли в рассмотрение. Это значит, что возможно положительное решение в течении недели.

Первую свою повесть я написал буквально с метлой в руке, в телефоне, подметая классы в американской школе. Это была сатирическая новелла о городе, в котором я родился. Я так увлекся, что игнорировал опасности, которые меня подстерегали. За мной «охотилась» старшая в смене уборщиков Шеннон, которая сама не выпускала телефона из своих рук, но не могла допустить того, что какой-то русский позволяет приходить на работу как к себе в кабинет, обдумывая планы действий героев и сочиняя новую главу, которая рождалась в течении рабочего дня. Я тут же выкладывал ее в сеть и получал на нее отклики. До сих пор я писал только короткие рассказы, и сочиненная за две недели повесть стала для меня самого неожиданным открытием того, что я способен и к более крупным формам.

Я следил за актуальными событиями, происходящими в городе, поддерживал переписку с некоторыми своими знакомыми по сети и даже ухитрялся ссориться со старыми приятелями, стремясь сохранить иллюзию динамики наших отношений, несмотря на то, что я покинул город более десяти лет назад. Я посвятил городу несколько своих стихотворений, в одном из которых я даже пожелал родному городу превратиться в пепелище, в метафорическом смысле, разумеется, желая забыть все то дурное, что было с ним связано. Город стал для меня художественным образом, в котором я черпал свое выдыхающееся в Америке вдохновение.

Иркутск это икона для иркутян, и я в своем стихотворении совершил самое традиционное для иркутянина святотатство – надругался над его святынями.

Я из Иркутска.

Давно, причем, из.

Зная одно направление -

на Запад, типа,

на самом деле:

«мели Емеля!»,

развивался по шизофреническому типу -

круги наматывая,

как фокусник из шляпы

доставал ленты пестрые

одну за другой,

и в зал бросал на потеху публике

толпе, практически,

для которой материя всегда первична

будь то стринги,

иль ризы Христовы.

Не с того ль повелось, на самом деле?

Жребий бросали,

псами вгрызались, делили

рвали на части…

Отвлекся, впрочем.

Так, вот:

петель кружева,

мелодии дерева,

в сумме слагаемые города.

В памяти вырублено топором:

«Не говорят о веревке, в доме повешенного»,

и имени не называют.

В церквях записочки

с просьбами о поминовении:

два пишем, три в уме.

Кадят кадила, втыкаем в подсвечники

свечи валятся замертво, не горят!

Зло, с досадой: как все неловко,

не протиснуться, не повернуться

«Сени, вы, сени мои», -

спасение -

свежего воздуха с Ангары вдохнуть.

Вдох-выдох,

даже не верится,

что так легко можно попасть

в меда эти восковые, в эту патоку,

что льется из бочки,

прямо в пасть

потребителю-любодею

сала-солода,

золота куполов,

графских титулов,

мироточащих икон

из закромов купеческих,

из грязи,

достают адмиральский погон.

Много чести

для города.

Властью данной мне…

не важно, врочем…

Объявляю сей град винтажный

Пепелищем!

Впрочем, кто не рубил икон, тот не читал Достоевского. А я читал Федора Михайловича в подлиннике, чем мало кто из интеллектуалов с мировой известностью мог бы похвастаться.

Но удивительным образом, моя главная тема, как начинащего романиста, оказалась связана не с Иркутском, а с Ессентуками. Из Ессентуков я призывался в ряды Советской Армии после своего «позорного» и скандального исключения из университета, здесь теперь могила моей мамы, умершей через год после нашего отъезда в Америку. Через пять лет после ее похорон, меня неудержимо потянуло туда, чтобы окунуться в непритязательную атмосферу курортного местечка с простыми и понятными правилами поведения, настроенными на флирт и развлечение отдыхающей «на водах» публики.

Мои летние приключения в России в 2018 году сами просились в роман, я его написал на одном дыхании за два месяца. Я люблю этот роман, хотя он и насыщен эротическими сценами, и крайне рискован по содержанию, но написан он еще на свежих эмоциях и впечатлениях, вырвавшегося из тисков эмигрантсткой жизни человека. Мой герой настоящий эротоман и мерзавец. Эмоциональный накал, который я испытывал тогда, и страстное ожидание приключений были настолько сильными, что буквально преобразили действительность маленького куророртного города, превратив городской парк в Диснейленд для взрослых, в котором кипели и бушевали страсти, достойные пьесы Шекспира.

Было бы и вправду жаль потерять память о том во-истину фантастическом лете, которое случилось со мной два года назад. Это подлинный документ безумия, – с одной стороны, а с другой – хроника жизни, какой она предстает в состоянии транса: ожидание ежеждневных чудес и их реализация каждый божий день. Так, словно ты находишься на страницах сказки, где тебя поджидают не только восточные красавицы, но и опасные разбойники, коварные соблазнительницы, джины, прорицатели, тайные покровители, и еще множество невидимых тобой существ и созданий, которые следят за тобой, не зная как к тебе подступиться, поскольку тебя охраняет неведомая сила. В общем, я одновременно был и автором, и участником творящегося со мной безумия.

Осень тоже была необычной, и я описал ее как переход из восточной сказки в не менее сказочную реальность, но уже в интонациях более осторожного и уже опытного героя, и там тоже хватало своих чудес и удивительных превращений. Я наконец нашел свою героиню и мы продолжили праздновать эту сказку уже вместе с ней. Я дал ей имя Вера, хотя первое время упорно называл Наташей, путая ее с моей последней возлюбленной. Потом, как она сама рассказывала, я целый месяц никак ее не называл. Это было странно, и она ждала, что же будет дальше. Когда спустя три месяца знакомства я впервые назвал ее по имени она вздрогнула от неожиданности. Это была особенная жизнь. Мы смеялись сами над собой, боясь поверить в то, что это действительно происходит с нами, радуясь тому, что нам легко даются поступки, на которые прежде мы бы ни за что не решились. Мы действовали по вдохновению, как единое тело, предугадывая все, что будет происходить дальше. Мы жили в атмосфере непрекращающегося праздника.

Мы не расстались, несмотря на все дурные предчувствия и опасения, несмотря на то, что здравый смысл всякий раз заставлял сомневаться в верности выбранной стратегии, но все благоразумные планы разбивались о простое и сильное желание быть вместе, потому что это казалось самым естестественных выбором из всех возможных вариантов развития сюжета.

Я прожил странные два года, и это время позволило мне осмотреться вокруг, пересмотреть свое отношение к жизни, отпустить прошлое, перестать болеть старыми обидами, увидеть здоровое зерно сохранившееся в моей душе и позволить себе быть самими собой, без страха осуждения или наказания.

До этого момента я был слишком скован рамками, которые сам же себе и определил. Жизнь оказалась бесконечно богата возможностями, о которых я даже не в состоянии был помыслить, потому что мои желания оказались слишком уж приземлены. Но, к счастью, дух веет где хочет, и иногда нас слегка «задувает». Мы начинаем мечтать о чем-то большем, и тут же попадаем в совершенно иной мир возможностей, который кажется нам таким родным и знакомым, что мы тут же забываем о том старом и дурном, что еще вчера определяло нашу жизнь. Я верю в то, что этот момент рядом, что скоро все переменится, что уже что-то начинает происходить, но мы пока слишком углублены в насущные проблемы и по привычке, сложившейся годами, не замечаем этого. Мы все счастливцы, по правде сказать, и очень скоро это поймем, хотя и не признаемся себе в этом только из суеверия. Все худшее позади. Нас ждет счастье, нас ждет радость, нас ждет лучшая из всех возможных судеб, мы еще молоды, мы опытны, мы научены своими ошибками и больше их не повторим. Чтобы понять это, человеку нужно всего лишь признание, утоление своего эгоистического голода во внимании, и больше ничего.

Которую ночь сплю так глухо, так беспробудно, что когда просыпаюсь, то не могу первое время понять где я, и с кем. С одной стороны – хорошо спать так глубоко, а с другой – немного не по себе, что во сне можно забыть обо всем: о родных, любимых, о всех своих выстроенных в сознании стенах и перегородках, что тебя защищали, определяли, придавали тебе смысл, звание, род занятий. Хоть какой у меня род занятия? Я живу на даче у Веры. На улице сумрачно, в доме холодно, но все-равно на несколько секунд в колодце между тучь выглянуло солнце. Сварил овсяную кашу, кота покормил, понемногу прихожу в себя. К счастью, все спокойно в мире, никаких глобальных перемен. Накануне наварил сливового варенья, компот из яблок. Доели с котом рыбу, остатки мяса и рис, что стоял с прошлой пятницы, в общем, ничего у нас зря не пропадает.

Солнце еще пуще разгулялось, колодец все шире, с Верой по телефону поговорил, жду когда чай на плите закипит. Дел у меня на сегодня никаких. Дела я сам себе выдумываю. Иной раз думаю: что если все мои дела ничему доброму не служат, и когда-нибудь обнаружится за ними пустота страшная, что я делать буду тогда, чем оправдаюсь? Что кота сыром кормил?

В дом надо идти – солнце совсем спряталось за тучи. Летом жизнь не так трудна, а что зимой? Но люди, я смотрю, не печалятся, живут как-то день за днем, друг другу помогают, друг за друга цепляются. А верят ли они во что? – один бог знает. Сам я, верю ли?

Верю, пока солнце светит. Хорош тот родителей, кто о детях своих думает. А у меня батарейка слабовата, за других думать. Семя гибнет, за счет него и рост у побегов. Вот я и гибну, как умею, но не очень старательно.

Сегодня четверг, завтра пятница. Сегодня я впервые за неделю начал что-то делать руками, залез на крышу, стучал, прибивал, менял истрепанный дождями и ветрами рубироид. Нога почти востановилась, но делал я все словно принуждая себя к действию, организм разленился и с неохотой подчинялся мне. И все же, я сделал, все, что задумал, хоть и с неохотой. На улице пасмурно, пришлось стирать одежду в которой я работал, но сейчас я заварил себе чай и прихлебываю его, закусывая шоколадом. В интернете абсолютная скука, мир по-тихому беснуется, но это его привычное состояние, и люди вполне им удовлетворены, и собой тоже. Меня беспокоит только то, что они не удовлетворены мной и все вопрошают, а не сошел ли я окончательно с ума, и чего я добиваюсь?

Когда я сижу с чаем и думаю об этом, то мне не так очевидна оправданность их беспокойства. Каждый занят своим делом: они беспокоятся обо мне, я пишу отчеты о своем состоянии и пью чай. Чай отменно горяч, я переодет в чистое, залез на самый верх на веранду и чувствую себя в полной безопасности. На столе у меня разложены таблетки с транквилизиторами, к которым я не прикасаюсь, но очевидно, что мне их хватит надолго, по крайней мере, до приезда Веры точно. Она приезжает завтра, и мне есть чем ее порадовать – я наконец сделал крышу, и хотя работы здесь хватит еще не на одно лето, но может быть этим летом мы уже не будем ничего делать – я не слишком люблю работать, потому что работа на даче никогда не заканчивается, и это меня слегка раздражает. Некоторые люди находят в работе успокоение, я же нахожу в этом повод для беспокойства. Слишком многие люди испытывают за меня беспокойство, и их численное превосходство лишает меня уверенности в том, что моя жизнь движется согласно намеченному плану к какой-то разумной цели. Но даже если допустить, что этой цели нет, все же я должен сохранять спокойствие, следить за тем, чтобы моя одежда была чистой, соблюдать режим сна и отдыха, и занимать себя каким-нибудь полезным делом.

Если вы играете в довольство, в радость, в удовлетворение жизнью, это еще не значит, что ваша жизнь действительно удалась. Я, например, уже не помню тех целей, какие я когда-то себе ставил, чтобы четко выразить, что удалось, а что нет. Скорее всего не удалось ничего. Но и те цели остались в прошлом, они меня уже больше не волнуют. Я думаю о чем-то другом сейчас. Я думаю о том, комфортно ли мне, чувствую ли я себя в безопасности в незнакомом мне месте среди чужих мне людей, и когда придет время вернуться к себе домой.

Даже если бы я вернулся в Америку, я увидел бы ее такой же, какой оставил. Именно поэтому я перестал любить ходить в гости. Все потом приходится начинать сначала. Я люблю быть дома. Я дома, когда меня окружают знакомые мне мысли и предметы, к которым я привык. Мы сами создаем этот мир и населяем его. В его границах мы либо счастливы, либо нет. Главное, что мы живем в них, а больше мы не можем жить нигде. Я живу в собственных мыслях – это мой дом. Все остальное, так или иначе, принадлежит другим.

Я затопил печь и поставил ведро воды на плиту. Может быть я сегодня устрою себе баню. Кот сердится на меня за то, что я кормлю его сухим кормом, но у меня для него припасено мясо, просто я не тороплюсь открывать заначки. Он сидит со мной на кровати повернувшись ко мне спиной, поджав лапы и разведя уши в сторону. Он слушает, как трещат дрова в печи. Сегодня в доме будет тепло.

Я живу немного дикарем, и кажется к этому уже привык. Но это не полное одиночество, я знаю, что завтра приедет Вера. Семья осталась в прошлом. Я не чувствую своего одиночества, я его не ощущаю. Вера заменила мне семью. Возможно, чтобы один человек заменил все? Дом, прошлое, друзей, детей, воспоминания? Или я до этого уже был настолько одинок, что не заметил случившегося перехода? Если один человек может заменить всех, зачем тогда все эти люди? Жизнь стремится к упрощению связей, к универсализации. Я становлюсь все более универсальным. Здесь должна быть моя улыбка, или улыбка моего кота. К чему весь кот, если довольно одной его улыбки?

Я хотел бы взглянуть на свою жизнь, когда она достигнет максимальной степени универсализации. Я наверное буду сухим поджарым стариком с лысым, обтянутой кожей черепом. Надеюсь, у меня будет приличное жилье. Мне бы хотелось иметь свой дом с садом в пригороде. Пусть будет тихо, уютно и комфортно. Поменьше болтовни и больше порядка. К тому моменту половины моих знакомых уже не будет в живых. Нужно побыстрей становится стариком, пока все вакантные места не заняли более расторопные старушонки.

В жизни нужен достаток. Достаток делает жизнь приличной. Нет смысла гнаться за лишним, я готов довольствоваться необходимым, но даже здоровье требует денег, мне бы не хотелось тратить на него все свои сбережения, пусть что-нибудь остается на всякие мелочи: поездки за город, сухарики к чаю.

Я думаю о Вере, будет ли она со мной? Мне бы хотелось разделить свой успех с кем-то, кто был со мной, когда я только делал первые шаги к нему. Мой успех это тот образ жизни, который я выбрал для себя сам, а не тот, на который я был вынужден согласится только, потому что у меня не было другого выбора. Значит я загадываю лет на двадцать вперед? Не это ли придает сейчас мне смелости? Ведь все случилось так, как я и планировал: я дал коту мяса и искупался водой, согретой в ведре на плите, поливая себя из ковша.

Глава 5. Отцы и дети.

Я так боюсь наступающих перемен, но еще больше боюсь, что они не наступят. Мне хочется вернуться в состояние семейного человека, мне хочется опять вернуться в прошлое. Это похоже на панику, но в то же время, в ней есть здоровое зерно. Там я, по крайней мере, понимал, как оказался в этой ситуации, и оказался я в ней не один – там остались мои нерешенные конфликты, узлы, там мои дети, там может быть моя смерть, но она моя – я должен ее пройти и либо умереть, либо воскреснуть. Я не могу жить отдельно, так, как будто это меня не касается. Меня сейчас касается все – там моя ответственность, особенно тогда, когда очевидно нужна помощь и совместные действия.

Все эти чувства и мысли всколыхнул предстоящий приезд дочери. Я хочу быть ей полезен, и в то же время, я хочу использовать это как шанс возобновить отношения с семьей. Возможно ли это, я не знаю? Я трушу, но в тоже время, мое сердце говорит, что надо пробовать, идти напролом, не оглядываться назад, не страшится, держаться того, что для меня является главным, и будь, что будет, то есть не искать своей выгоды. Я и так достаточно получил форы в этой игре, я не могу постоянно просиживать на скамейке запасных и требовать снисхождения к себе. Будет жаль все проиграть, но так же будет ошибкой надеяться спастись в одиночку. Очень сложное для меня решение, но я уже много раз шел на риск, и риск себя оправдывал, если я судил по совести. Но могу ли я расчитывать на то, что со мной обойдутся со снисхождением? Имею ли я на это право?

С другой стороны, у меня больше может не быть других шансов. Я не должен ошибиться.

Я постригся – в глазах страх,

Значит сила в волосах.

Зря я наверное постригся. В глазах действительно страх, есть не хочется, глаза ввалились, ощущение приближающейся катастрофы или каких-то значительных перемен.

– Понятно, – говорит, Вера – опять депрессуешь, будем голодать вместе, чтобы вес лишний сбросить.

Что мне нравится в Вере – это ее готовность ко всяким неожиданностям. Она готова следовать за мной, куда бы меня не заносило.

– Тебя постоянно «передувает» из стороны в сторону, – обычно говорить она в таких случаях, – я уже к этому привыкла.

Я же каждое утро просыпаюсь со страхом. Сегодня спал спокойно, она меня даже не стала будить.

Договорился с квартиранткой о том, чтобы поменяться комнатами. У нее будет балкон, у нас с дочерью комната чуть по-больше, где можно разместить две кровати и еще останется жилое пространство.

Теперь другую квартирантку волнует вопрос с тестом на коронавирус у дочери, чтобы не дай бог не попасть всем на карантин. Скоро я должен буду переживать не только за себя, но и за всю нашу маленькую комунну. Пока я нахожу временное укрытие в том, что веду хронику всего происходящего. Утром не хотелось просыпаться: я про себя просил маму мне помочь. «Мама» это древний родовой оберег, теперь понимаю, почему к нему так часто прибегают люди в сложных ситуациях. Но вот и мне пришла пора проявить себя как «отец».

Я не хочу оказаться в пожизненном капкане. Если я чувствую тоску загнанного зверя, значит, я действительно в опасной ситуации. Не надо себя обманывать, надо искать выход. Очевидно, что я могу доверять только проверенным людям. Но есть ли у меня альтернатива? Жизнь прожита, мой друг, ставки сделаны, казино всегда в выигрыше. Но у меня есть мои десять пальцев, чтобы продолжать писать свою историю. Это меня успокаивает, это возвращает меня к себе.

Я не чувствую больше доверия ни к кому на свете, как бы я себя ни обманывал. Я лирик-лгун, мне пора сворачивать свою шарманку, она уже никого не убеждает. Я ни за что не повторю этот опыт жизни с другим человеком. Это был бы для меня самый настоящий кошмар заблудиться в коридорах чужой мне жизни. Я хочу попасть в знакомую для себя обстановку, я хочу вернуться к прежнему устройству – все, что мне нужно – это диван, столик и рабочий компьютер. Лишь бы меня просто не выкинули вон, как ни на что не годную прохудившуюся мебель.

Сколько должно пройти времени, чтобы превратиться в полное ничтожество? В человека, которому никто не верит, не любит, не доверяет. В человека, к которому приближаются, только для того, чтобы посмотреть в его зубы и пошутить над тем, как здорово они истерлись за это время.

Запереться в четырех стенах, сидеть в них, ожидая прихода ночи.

Вряд ли я даже буду согревать себя воспоминаниями.

Надо все взвесить, прежде чем на это решиться.

Я слишком рано сошел с ума, Господи!

Этим главам не будет конца, если я когда-нибудь не прекращу писать.

Я не могу начать жизнь сначала, я это понял. Я хочу умереть. Я хочу, чтобы мама забрала меня с собой.

Пока этого не случилось, я еще питаю какие-то надежды, что-то пишу, пытаюсь прийти к каким-то спасительным для себя итогам.

Я правлю старые тексты, но нахожу их совершенно безнадежными. Там жизнь, которой я больше не живу, там чувства, которые давно умерли, там факты, которые перестали иметь значение. Если они перестали иметь значение для меня, то почему это должно интересовать других? Но я не стал их удалять. Слишком кропотливый труд пытаться вычленить в этом хаосе зерно смысла. Но такова жизнь, если ее излагать примитивным языком в хронологической последовательности.

Я ума не приложу, что мне делать, и у кого просить о помощи. Вера мне не поможет, ее влечет жизнь, причем такая, которая мне совершенно не интересна. Меня влечет покой, возможно смерть, небытие. Кто захочет иметь дело с угасающим человеком? Мама не научила меня любви, она не привила мне привязанности. Хватит ли у меня желания жить, мама? Я хотел бы поплакать, но у меня нет слез. Хорошо, что я уезжаю в Москву, по-крайней мере я увижусь со своей дочерью.

Господи, дай мне пройти эту смертную воду!

Вера чувствует мое настроение, она видит, что я уже второй день, как не могу ничего есть. Она видит, что со мной происходит, я скорблю, я внутреннее опять с ней прощаюсь.

– Не надо, Аличка, не надумывай ничего, пожалуйста! Все будет хорошо, я тебе помогу, Ты только держи себя в руках, будь на связи, мы скоро встретимся. Я жду тебя на следующей неделе – запомни! Я всегда тебя жду! Ты не один, у тебя есть я. Ты меня услышал? Слава Богу, я вижу по твоим глазам, что услышал. У меня камень с души упал.

Вера продолжает говорить, и до меня действительно медленно начинает доходить смысл сказанных ею слов:

– Мне от тебя ничего не нужно. Это испытание, и мы его пройдем, господь нам поможет. Как ты помог мне, так и я помогу тебе, я тебе не брошу, мы сейчас очень нужны друг другу, я это чувствую. Мы пройдем его, а дальше как судьба решит. Но сейчас ты можешь всегда на меня рассчитывать, я тебя чувствую, ты мне нужен, и я тебе нужна. Давай будет вместе, я тебе верю, я хочу, чтобы и ты мне доверял. Звони, держи меня в курсе, даже если тебе не захочется, даже если тебе будет хреново. Мы справимся, поверь мне!

Мы не виделись больше двух лет. Еще позавчера я так боялся встречи с дочерью, я стремился как можно дольше оттянуть этот момент. Переживая за нее, я прежде всего, переживал за себя, за свой покой, который мгновенно утратил. Я перестал есть, я дристал как лошадь, пил одну воду. Я ужасался как в античной трагедии, и то, что я увидел меня потрясло. Я увидел маленькую девочку, которая пытается стать взрослой. Девочку, от которой я бежал как от огня, потому что она обжигала мое самолюбие.

Когда среди ночи она мне позвонила из аэропорта, я был в полудреме. Я так устал, готовясь к ее прилету, что невольно стал засыпать в одежде, ожидая ее звонка.

– Я прилетела, сказала она, но приезжать сейчас не надо, я не могу найти свой багаж.

Было около двух часов ночи. Моя душа, истрепанная этим нервным ожиданием, находилась в каком-то блаженном состоянии, я был счастлив, что никуда не надо ехать сквозь московскую ночь на такси.

– Я могу приехать сама – сказала мне она, – У меня есть «Яндекс-приложение» в навигаторе и я сама вызову машину до дома. Я еще даже не прошла тест на короновирус, как только я его пройду, я тебе перезвоню – тебе совершенно нет необходимости сейчас сюда приезжать – это еще неизвестно сколько времени протянется.

Я провалился еще на два часа в сон. К тому моменту, когда я вновь открыл глаза, уже рассвело, дочь все еще не смогла найти потерянный в аэропорту Стамбула багаж, прошла тест, и уже заказала такси до дома.

Все мои мнимые неприятности остались позади. Потом мы встретились, я расплатился с таксистом, мы поднялись на десятый этаж и разместились в нашей команте. Маша попыталась уснуть, но так и не смогла. Я еще немного подремал, потом мы выпили чаю, я удивился, как мало она изменилась. Она словно стала еще меньше. У нее был мой с горбинкой нос, только может быть чуть шире, чем у меня. Потом мы пошли делать ее дела по городу: поменяли валюту, распечатали ее фотографии на паспорт. Я видел как ей с трудом удается найти нужную вещь в ворохе ее поклажи, но, тем ни менее, несмотря на трудности перелета, утерю багажа, она спокойна и упорно следовала своему плану. После чего она решила ехать жить в гостиницу и там остановиться на ночевку.

– Понимаешь, я хочу жить одна. – сказала она мне. – Не обижайся, пожалуста. Мне никто не нужен. Я хочу научиться справляться самой со своими проблемами.

Я не обижался, мне просто было до глубины души жаль этого ребенка, и в то же время, она с упорством гладиатора защищала собственную самостоятельность.

– Не хотел бы тебя обижать, но мы напоминаем парочку: ребенок и идиот. Я как идиот хочу следовать за тобой, а ты меня гонишь.

– Я привыкла так жить. Как только ты нас бросил, я поняла, что могу расчитывать только на маму, и на себя.

Что ж, может и не такую плохую вещь я совершил, в конце концов? Еще одна ограненнная человеческая судьба.

– Но тебе нравится так жить? – спросил я ее, испытывая странное чувство неизбежности свершившейся перемены.

– Да мне нравится чувствовать себя свободной – ответила она мне.

Я посадил ее на автобус до метро, и не удержался от того, чтобы не поцеловать ее в лоб и не провести ладонью по ее красивым волосам.

– Не провожай меня, пожалуйста, – попросила меня она, – завтра мы встретимся в паспортном столе. Я надеюся, что все пройдет нормально, и я после этого смогу уехать в Питер к подруге. Я не хочу здесь оставаться, я не для этого приехала в Россию, чтобы таскаться по Мытищам.

Я не знал что мне делать. Москва, особенно в ее сегодняшнем полувоенном состоянии борьбы с коронавирусом, меня пугала. Люди были ожесточены и обстановка отнюдь не способствовала праздным туристическим прогулкам по стране. Таково, во всяком случае, было мое впечатление, но дочь не собиралась менять свои планы. Своим приездом она напомнила мне о том, что еще не время прятаться и убегать от самого себя.

Проснувшись утром у себя в комнате, я с трудом вспомнил кто я, что здесь делаю, и какие чувства накануне испытывал. Очень странное ощущение. У меня не было никаких планов, во всяком случае, мне пришлось напрягаться, чтобы вспомнить о всех своих недавних обстоятельствах, столь серьезно перевернувших мой внутренний покой. Мой покой не пострадал и я понял, что жизнь продолжалась дальше.

Я подумал, что в душе сейчас предаю свою Веру. Но я не предаю ее, я придаю ей огранку – решил я.

У меня сейчас в приоритете была дочь, ее дела, которые служили мне оправданием для того, чтобы освободиться от опеки другой женщины, с которой мы прожили вместе последние два года.

– Ты даже не успел побыть свободным – иронизировал приятель.

– По всей видимости, я склонен к зависимостьям – отвечал я. – Я все еще чуствую себя женатым человеком.

Глава 6. Прощание.

«Что нас не убивает, то делает нас сильнее» – вспомнил я на следеющий день некстати пришедшую мне на ум сентенцию, провожая Машу до торгового комплекса, где у нее была назначена встреча с каким-то мальчиком.

Вернувшись к себе в квартиру, я впервые за два дня заставил себя перекусить макаронами с мясом и выпить чашку чая с сухарем.

Утром мне опять пришлось вспоминать о том, кто я, где я, и что делал накануне. Я не чувствовал страха перед жизнью.

Я думал о том, как было бы неплохо собрать свою жизнь по кусочкам, перевернуть игру и снять банк. Мне не хотелось оставаться в дураках. Даже не из корыстных убеждений, а чтобы продвинуть свой сюжет дальше. Писательское ремесло меня совершенно испортило, и в то же время сделало меня свободным. Сегодня я опять встречусь со своей дочерью. Сколько событий за короткий период! Я тоже изменился за это время – дочь это заметила и это ее несколько встревожило, как мне показалось. Конечно, перемены неизбежны. Я боюсь лишь одного – раньше времени сойти с ума или умереть от обезвоживания. Я кажется опять начинаю любить свою жизнь. Я перестал чувствовать свое одиночество. Я научился действовать в окружении моих героев, каждый из которых был не слишком обременен сантиментами.

У старшей дочери в третий раз переносится свадьба. Мне уже смешно. Я уверен, что ее свадьба не состоится никогда. Кроме того, она ухитрилась сломать запястье во время очередных каникул в Мексике. Я вовсе не горжусь этой бесшабашностью своей дочери, но ей определенно привился от меня демон авантюризма, и свадьба кажется ему мешает.

Я чувствую, что мне не оправдаться ничем. Сегодня мы подали все положенные документы в паспортный стол. За готовым паспортом она может явится в через пару недель, мое присутствие необязательно. После этого вся наша совместная программа оказалась свернутой. Я проводил ее до остановки и попрощался на неизвестный срок. Так наверное относятся дети к родителям, которые бросили их в детском доме. Странно, что я совершенно ничего не испытывал. Почти ничего. Я понимал, что для желания общаться должны быть более весомые аргументы. Мое присутствие ее обременяло.

– Если я тебе не нужен, то могу уехать из Москвы в любой день? – спросил я ее.

– Да – ответила мне Маша, – теперь я могу самостоятельно контролировать процесс и забрать паспорт, как только он будет готов.

Это значит, что через две-три недели она вполне можен улететь домой. Я могу даже ее не провожать, потому что у нее есть «Яндекс-такси».

Я сделал небольшую видеозапись на память. Как знать, насколько она коротка. В жизни иногда приходится прощатся быстро, неожиданно и навсегда.

По этому случаю Вера будет меня утешать – все было известно заранее, ничего неожиданного не случилось. Но ей так же должно быть известно, что все может повтороиться и в нашем с ней случае.