Текст книги "Записки начинающей ведьмы. Становление"

Записки начинающей ведьмы
Становление
Ольга Чалых

Вы заметили, что в сказках ведьмы носят дурацкие чёрные шляпы, тёмные одежды и летают на мётлах? Но наша история – не сказка! Мы расскажем о ведьмах настоящих!

Роальд Даль. Ведьмы.

© Ольга Чалых, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как все начиналось…

Меня зовут Сандра, Сандра Шторм, мне сто сорок лет, да-да, вы не ослышались, сто сорок, хоть и выгляжу я гораздо моложе, и я… я ведьма! Да-да, та самая, что умеет привораживать и навевать дурные сны, делать отвороты и пускать в ход ведьмин мешочек… Читаю по вашим глазам, что вы с неким-то недовольством поморщили нос и ваши мысли посетил залихватский вопрос: стоит ли дальше читать мои записки или лучше бросить, так и не начав? Поверьте мне: СТОИТ!

Родилась я в небольшой деревеньке на краю света.

– Почему на краю? – спросите вы с иронией.

– Потому что хуже быть не могло! – заверю я вас. – Но об этом чуть позже.

Ну, так, пожалуй, продолжим…

Деревня, в которой я родилась, была небольшая, но здесь уже сложилась своя иерархия, и совершенно отчетливо прослеживалось разделение на тех, кто работал и тех, на кого работали. Родители мои были людьми не просто бедными, а скорее сюда больше подойдет синоним – нищими, поэтому и семья моя относилась явно не ко второй группе.

Мы жили в маленьком домишке, с покосившимися стенами и дырявой крышей. Зимой дом промерзал насквозь, образуя изнутри иней, а весной и осенью покрывался плесенью от постоянных затяжных дождей. Долгими зимними вечерами, когда отца с матерью не было дома, мы со старшей сестрой ютились возле полуостывшей печки, прижавшись друг к другу, и согревали дыханием замерзшие руки. В моменты лютой стужи мы надевали на себя все, что могли найти в доме, поэтому были похожи на маленьких неуклюжих медвежат. То ли согреваясь в объятиях сестры, то ли так на меня действовал лютый холод, я впадала в забытье, и мое воображение погружало меня в бездну чудесных снов, рисовавших мне совсем иную жизнь. В них все было по-другому, ни я зависела от мира, а он, жалко скуля, падал к моим ногам. Однако все заканчивается, и мои сны тоже. Глубокой ночью отец и мать возвращались домой. Они сильно скандалили, потому что отец всегда был пьян. Он очень просто объяснял свое состояние – «жизнь такая». Хочу сразу отметить, что меня он не просто не любил, а даже ненавидел. Во время частых ссор родителей я слышала, как он кричал, что я совсем не похожа на него, а значит, не его дочь. Мать пыталась оправдаться, и тогда в ход шло все, что было у них под рукой. Мы с Джин, моей сестрой, от испуга забивались в самый дальний угол, крепко прижимались друг к другу и молились, просто молились. Через пару часов шум затихал, отец заваливался на старый драный диван и заунывно храпел. Да, действительно, с годами я стала замечать, что у меня нет никаких сходств с моими родными: они были все светловолосые и бледные, а я имела смуглый оттенок кожи и такие же темные волосы. Когда я пыталась хоть что-то выведать у матери о своем отличии от сестры, она только качала головой и тихо шептала:

«Не слушай ты этого старого болтуна, он уже совсем все мозги пропил».

Через полгода, попав под ледяной ливень, Джин сильно заболела и слегла. Лечить ее было нечем и не на что, деревенские знахарки по очереди советовали то одно, то другое. Однако Джин становилось только хуже. Местный доктор, который тянул с приходом две недели, наконец, явился и констатировал у нее сильнейшую чахотку. Спустя пару дней Джин умерла, и я осталась совсем одна. Отец, которому итак до меня не было дела, стал совсем невыносимый. После смерти сестры он возненавидел меня еще больше. Чтобы ни случалось в нашем старом доме: терялась ли иголка, поржавевшая от вечной сырости, или заканчивался последний ломоть хлеба – во всем была виновата только я. Отец уже не просто кричал на меня, он очень больно хватал меня за руки, оставляя на них огромные синяки. Мать, удрученная смертью сестры, казалось, совсем забыла о моем существовании. В общем, как вы заметили, детство у меня было совсем не радужное.

Хочу отметить, что мать с утра до поздней ночи батрачила на богатого жирного мужика, у которого она была в услужении. Всем ее заработком были отходы с «барского» стола. Думаю, не стоит вообще что-то упоминать о игрушках и сладостях. Когда умерла Джин, мать стала брать меня с собой на работу, и я дни напролет ходила за ней хвостом, теребя в руках когда-то яркий полинявший носовой платочек, найденный мною в луже грязи. Как вы уже поняли, он заменял мне игрушки. Пока мать хлопотала по хозяйству, я мастерила с его помощью различные фигурки, этим и развлекалась. Я представляла, что я фея и легким движением руки умею оживлять различных существ, коими управлять способна только я. Ох, как же мне хотелось в этот момент, чтобы все те, кто с жалостью или ненавистью смотрели на меня, стали таким же послушными существами в моих умелых руках.

Когда в богатом доме наступал праздник, я с завистью наблюдала за детьми хозяев, запускавшими высоко в небо воздушного змея и разноцветные шары. Мне о таком, к сожалению, приходилось только мечтать. Весь мой единственный праздник – день рождения – праздновался небольшим пряником и кружкой горячего чая.

В десять лет я не знала ни одной буквы алфавита, поэтому дети хозяина издевались надо мной, как могли. Они писали какие-то закорючки на листе бумаги и вешали мне его на шею, заверяя, что там написано, что я умница и красавица. А я, доверчивая, верила им. Хотя какой я могла быть красавицей в застиранном и местами оборванном по краям платье, со старыми лентами в волосах, доставшимися матери от хозяйки, больше похожими на протертые носки. Когда же мать, наконец, замечала сию писанину, то сильно ругала меня, хоть читала она и плохо, но слова «сука», «гниль» и «нищенка» знала наизусть. Но хочу сразу заметить, что такая шутка была самой безобидной, обиднее всего было, когда они, будто бы невзначай, толкали меня в кучу золы или опрокидывали на меня помойное ведро, а потом насмехались над моим видом и звали «свинка Хрю». Я с ужасом смотрела на свое платье, и на глаза наворачивались слезы обиды. Если дети хозяйки замечали это, они радовались, бегали вокруг меня и зловеще улюлюкали, видимо, происходящее доставляло им большое удовольствие. Но в большинстве случаев я старалась сдерживать слезы, дабы не быть еще большим предметом насмешек. Я убегала в подсобку, где работала мать, и заливисто плакала там, злобно шепча себе под нос о скором возмездии. Как же я ненавидела этих богачей!

– Я же не виновата, что родилась в нищей семье, родителей не выбирают, – твердила я себе, пытаясь заглушить горькую обиду, душившую меня изнутри. – Когда-нибудь вы все пожалеете, что так со мной обращались!

Спустя час моя обида обычно притуплялась, я выходила из своего временного убежища и осторожно пробиралась во двор, где хозяйские дети резвились по-прежнему. Завидев меня, они показательно отворачивали носы и продолжали играть, а я с грустью и завистью наблюдала за ними. Забыла сказать, что у хозяев было трое детей: два мальчика и девочка. Софи – дочь хозяев – была сущей бестией, порой мне даже казалось, что она ведьма. Нет, нет, лицо у нее было сущего ангела, а вот душонка – с гнильцой. Все пакости, которые когда-либо случались в доме, без нее не обходились. Извалять меня в золе или облить помоями – явно ее идеи. Откуда я это взяла? Все просто. Мне довелось подслушать, как однажды она науськивала своих братьев спустить собак на сына садовника – Эндрю – ребенка с существенными отклонениями в развитии. И, слава Богу, что все обошлось, потому что старший из братьев – Рассел – посчитал эту идею бредовой и поднадавал младшему, когда тот хотел его ослушаться. Рассел – единственный человек, который относился ко мне более-менее лояльно. Ему меньше всех доставляло желание издеваться надо мной, а может, мне просто хотелось в это верить. Он был на три года старше меня. Высокий, чернобровый, с небольшим прищуром на строгом лице, он покорил тогда мое детское сердце. Честно говоря, я ему тоже нравилась, иначе бы он не таскал втихаря от брата и сестры кусочки сахара и булочки с черникой. Но это происходило только тогда, когда, например, Софи болела, а младший находился в городе. Как же я любила эти деньки. Мы прятались с Расселом за старый сарай, находившийся в самой гуще сада, и болтали о том о сем. Он рассказывал мне про волшебников и магов, про сказочные города, где нет нищих и нет богатых. Я с замиранием сердца слушала его, и моя детская фантазия рисовала все, чего мне так тогда не хватало. Потом Рассел убегал на обед, после которого обязательно приносил мне какой-нибудь гостинец. Дожидаясь его, я постоянно гадала, что за сюрприз ждет меня на этот раз. Вот и в тот день, развалившись под раскидистой яблоней, я вальяжно перебирала в уме, чем Рассел побалует меня сегодня. Однако он явился ни с чем, такое было в первый раз, его лицо было красным и выглядело взволнованным.

– Конец! – еле слышно прошептал он. – Все!

– Чему конец? – я недоуменно уставилась на него.

– Всему. Завтра я уезжаю, – сокрушенно ответил он и, обреченно закрыв руками лицо, присел рядом.

– Как уезжаешь? Куда? – воскликнула я и резко приподнялась. – Зачем?

– Учиться…

– Учиться? Ты же итак умный, к тебе учителя постоянно ходят, ты читать умеешь, а я нет, – затараторила я, боясь потерять своего единственного друга. Его отъезд означал для меня крах всех надежд, ведь в своем богатом воображении через пару лет я была его верной женой. А сейчас он уедет, забудет про меня, найдет себе красивую и богатую девочку, и она, а не я, станет его женой. Слезы великого горя хлынули у меня из глаз. Видимо такой реакции Рассел никак не ожидал. Он молчал и удивленно смотрел на меня, его длинные ресницы беспрестанно хлопали, словно крылья бабочек, готовящихся вот-вот взлететь. Взглянув на него глазами, полными слез, я еще сильнее разрыдалась. Рассел осторожно взял меня за руку и уверенно произнес:

– Я буду приезжать на каникулы!

– Раз в год, – сопливя носом, проговорила я, продолжая плакать. – Долго, я остаюсь совсем одна…

– Сандра, не плачь, – попытался утешить меня взволнованный мальчик, – прошу…

Однако я никак не могла смириться с его скорым отъездом, и эта мысль заставляла меня рыдать еще сильнее.

– Ну не плачь ты так, – снова предпринял попытку утихомирить меня Рассел. – Я же не на войну, – добавил он строго и вдруг крепко прижал меня к себе. Это был первый раз, когда он дотронулся до меня, до этого случая все обходилось банальным нахождением рядом. Мне даже порой казалось, что он немного брезговал со мной общаться.

– Да, конечно, – прошептала я сквозь слезы, до умопомрачения обрадовавшись тому, что Рассел меня обнял. – Когда отъезд?

– Завтра в обед, – ответил мальчик и тяжело вздохнул. – Я хочу тебе подарить кое-что на память. Обещай, что будешь хранить мой подарок, пока ты живешь и дышишь.

Я удивленно посмотрела на Рассела и твердо произнесла:

– Будь уверен!

Мальчик быстро засунул руку в левый карман и осторожно вытащил малюсенькую фотографию.

– Это тебе, как моему самому лучшему другу! – гордо произнес он и протянул мне черно-белое фото.

Конечно же, сейчас вы удивитесь, что с того? Подумаешь, фото да еще и черно-белое. А вот не подумаешь, мне об этом можно было только мечтать. В нашем доме и знать не знали о существовании фотографий. Я тоже не сразу поняла, что это за листок, на котором изображен мой друг. Только спустя какое-то время я узнала, как называется мой подарок, и то, совершенно случайно.

На следующий день я все утро терлась перед хозяйскими окнами, даже мать заметила мою назойливость.

– Сандра, зайди в кладовую! – недовольно скомандовала она. – Что ты бродишь под окнами хозяев сама не своя? Что случилось?

– Ничего! – ответила я обыкновенным тоном, стараясь не выдать себя. – Я же ничего плохого не делаю…

– Ладно, извини, – мать потрепала меня по волосам. – Возьми с полки под столом пирог с мясом, – добавила она дружелюбно и заговорщически подмигнула мне.

Сия новость очень удивила меня. С чего вдруг такое яство? Мясо почти никогда не перепадало нам с барского стола. Мать будто бы прочитала вопрос в моих глазах:

– Старший сын хозяев – Рассел – сегодня уезжает, – начала было говорить мать.

Однако услышать имя Рассела для меня было достаточно. Я скривила губы и громко разрыдалась. Мать с удивлением посмотрела на меня. После того, как я наконец-то успокоилась, мне пришлось рассказать ей про Рассела и про его подарок. В глубине души я боялась, что она пожурит меня или на крайняк поругает, но мать ничего не ответила, она нежно обняла меня за плечи и поцеловала в макушку. От этих действий я разрыдалась еще больше, теперь уже просто потому, что так она не делала очень давно, со дня смерти Джин. Рассел уехал, я видела, как отъезжала карета, в которую он сел. С надеждой я смотрела на оконце, задернутое темной шторой. Но Рассел не выглянул, карета уехала, а моя жизнь стала еще никчемнее. Весь день я проводила с матерью на работе, более-менее согретая и накормленная, а вечером мы возвращались в дом к пьяному отцу, который становился мне все ненавистнее.

Через три месяца счастье улыбнулось нам, пьяный отец сжег дом и сгорел вместе с ним. Мать убивалась, жалела его и вещи, что остались там. А я нет! Было бы по кому или чему страдать. Вечно пьяный и буйный отец, который бил и унижал ее и меня, или драная и залатанная не один раз одежда – это плохая старая, прошлая жизнь.

После пожара хозяева разрешили нам жить в подсобке, где и работала мать, там тоже было не очень-то и тепло, но по сравнению с нашим прошлым домом – просто юг. Кровати нам заменял топчан, умело сколоченный садовником. Матрасы – мешок, доверху набитый старой одеждой, коей так любезно поделилась наша хозяйка. Спать было неудобно, зато тепло. А в остальном наша жизнь не изменилась, ели мы также то, что доставалось со стола, после того, как все самое лучшее выберет толстая кухарка Гретта. Я была довольна новым поворотом дел, потому что могла круглые сутки быть в курсе готовящегося приезда Рассела. Мы не виделись уже четыре месяца, и он вот-вот должен был приехать на каникулы. Я с нетерпением считала дни, часы, минуты до нашей встречи. Однако встреча прошла совсем не так, как ее представляла моя бурная фантазия. Пожалуй, на этом эпизоде остановлюсь подробней.

Шел пятый день моих ожиданий, с утра я маялась, то помогала матери чистить пол в хлеву, то чистить картошку, но мои уши были далеко от подсобки, ежеминутно я прислушивалась к шагам и всяческим стукам, несшимся со двора. Наконец, мой острый слух уловил стук лошадиных копыт. Я бросилась к чану с водой, на скорую руку умылась и поспешила на улицу, делая вид, будто бы я невзначай здесь оказалась. Я не ошиблась, карета привезла Рассела, но он был не один. Следом за ним вылез мальчик среднего роста с рыжими до безобразия волосами. Это, по-видимому, был новый друг Рассела. Он мне сразу не понравился. Взглядом я искала глаза вернувшегося домой ученика, однако он будто бы совсем забыл обо мне. Для того чтобы хоть как-то привлечь его внимание, я сделала вид, будто споткнулась и упала, громко вскрикнув. Хозяйка с хозяином, также встречавшие сына, недовольно обернулись, а Софи и младший ехидно рассмеялись, но я ждала реакции Рассела, как же я ее ждала. И она была, правда, совсем не такая, на которую я рассчитывала. Мой бывший друг вскользь окинул меня взглядом и вместе со всеми направился в дом. Я не могла поверить своим глазам: как же он мог! Мой Рассел, он же обещал! Так я впервые столкнулась с тем, что называется «предательство». Весь вечер я провалялась в глубине сада, под той самой яблоней, где мы расстались с Расселом. В подсобку идти не хотелось, я слышала, как пару раз мать звала меня, но откликаться не хотелось. С наступлением ночи стало холодно, однако я решила, что лучше будет замерзнуть и умереть, как моя сестра, чтобы Рассел понял, кого он потерял. Но когда стало так холодно, что зуб на зуб перестал попадать, я приняла решение пойти к матери и навсегда забыть про того, кто разбил мне сердце в одиннадцать лет.

– Почему в одиннадцать? – спросите вы.

– Потому что на следующий день мне исполнялось именно столько! – многозначительно отвечу я.

Я вернулась в подсобку и тихонько, чтобы не потревожить спящую мать, закуталась в теплый плед и через пару минут погрузилась в сон. Я слышала, как она встала рано утром и поцеловала меня в лоб, что-то тихо бормоча, чувствовала, как сквозь грязное окно подсобки веселый лучик солнца согревает мне щеку, но вставать не хотелось. Пару раз я слышала, как дверь в подсобку тихонько приоткрывалась, я делала вид, что сплю, и она снова закрывалась. Видимо, мать проверяла, встала я или нет, чтобы вручить мне очередной, одиннадцатый, пряник и кружку горячего чая.

– Сегодня можно и поваляться, – утешала я себя. – День рождение все-таки.

Вдруг дверь резко распахнулась, и на пороге появилась встревоженная мать.

– Хватит спать, – с укором произнесла она и смешно погрозила мне кривым пальцем. – Подарок давно тебя ждет.

– Я не голодна, – сухо ответила я.

– Его не надо есть, – рассмеялась мать и вытащила из кармана небольшую красную коробочку. – Это тебе!

– Что это? – удивилась я и быстро соскочила с топчана. – Ничего себе! – добавила я, аккуратно открывая подарок. И тут было чему удивиться: на самом дне коробочки лежала красивая заколка в виде бабочки. Ее крылья были украшены множеством мелких разноцветных камушков. Было видно, что она новая. У матери таких денег отроду не было, точнее, у нас они практически и не водились.

– Сандра, это не от меня, – смущенно проговорила мать, читая мои мысли. – Это Рассел…

– Рассел? – вскричала я и швырнула заколку на топчан. – Не надо мне от него ничего! Вчера он даже не поздоровался, хотя мы не виделись больше четырех месяцев, а сегодня он, видите ли, вспомнил про мой день рождения! Шиш ему, верни подарок! – ерепенилась я все сильнее.

– Послушай, – прервала мою громкую речь мать. – Он заходил к тебе несколько раз, но ты так долго спала… Ему нужно было уезжать на учебу, и он передал твой подарок мне.

– Он уехал? Уже? Вот видишь, он даже не попрощался, – произнесла я удрученно. – Не нужен мне его подарок!

– Приедет снова, сама и вернешь, – сухо ответила мать и вышла.

Когда она скрылась за дверью, я бросилась к топчану и схватила лежащую там заколку.

– Она должна подойти к моим волосам, – довольно произнесла я и достала из-под стола небольшой кусочек, когда-то бывший зеркалом. – Он не забыл про меня, – радостно добавила я и закружилась по комнатке, правда тут же ушибла ногу, на этом мое кружение и закончилось.

Однако сей подарок, вселяющий надежду на новую дружбу с Расселом, поднял мне настроение на все последующие дни. Все было замечательно, жизнь шла своим чередом, а я ждала каникул. Но ни в эти, ни в следующие – Рассел так и не появился. От Софи я случайно узнала, что он уехал за границу. В моей жизни ничего не менялось, я по-прежнему жила с матерью в подсобке и питалась, чем придется, а Рассел так и появлялся. Со временем я стала все реже и реже вспоминать о нем.

Мне стукнуло двенадцать, тринадцать, четырнадцать, и все больше я хотела выглядеть, как Софи. Хотелось тех же нарядов, туфель, ощущать на себе легких аромат духов, но что у меня было? Только старые залатанные платья да прохудившиеся башмаки, я уже молчу про аромат… В такие моменты я совершенно отчетливо понимала, что моя юность, как и детство, будет не лучше.

Однако вскоре произошло одно трагическое событие, которое, как не странно, кардинально изменило всю мою последующую жизнь. А случилось вот что.

Был обычный холодный зимний вечер, мы сидели с матерью в подсобке, на полу, и грелись возле малюсенькой стены, отгораживавшей нас от печки, стоявшей на кухне. Тепло было, конечно, не ахти какое, но все лучше, чем старый, ветхий дом, промерзавший насквозь каждую зиму. Да-да, я опять вспомнила о доме детства. Мать сильно кашляла, в последнее время она очень сильно стала недомогать, поэтому мне приходилось часто подменять ее на работе. Я была не привычна к тяжелому труду, поэтому делала все очень медленно, за что была ругаема хозяйкой. Она мне не понравилась с первого взгляда. Длинная, как стропилина, с кучей волос, собранных в шишку, высохшая, в однотонном платье, она всегда с неким презрением смотрела на таких, как мы.

– Я вас выгоню к чертям собачьим! – кричала хозяйка, забиваясь в истерике. – Зачем вы мне нужны тут? Есть задарма? Так я таких, как вы, море найду, зато они и делать будут.

– Мама плохо себя чувствует, – пыталась я оправдаться.

Однако она меня и слушать не хотела, только отмахивалась и грозила завтра выгнать. Матери становилось все хуже, она сильно кашляла и хрипела. Когда хозяйка, наконец, вызвала доктора, он сказал, что больной осталось жить недолго, и оказался прав.

Через пару часов мать умерла, и я вдруг поняла, что теперь точно осталась одна. Ужас и паника овладели мной, я не знала, что ждет меня дальше, но прекрасно понимала, что жить так, как прожила моя мать, я не хочу. Узнав о смерти матери, хозяева очень сильно разозлились, но похоронить, похоронили. Правда, скупо и скудно, поминок тоже не было. Кроме меня, на кладбище были копщики и полупьяный привратник. Я очень долго просидела у могилы матери и вернулась в подсобку только к вечеру, измученная и заплаканная, долго валялась на полу и думала о будущем. К реальности меня вернул громкий стук в дверь.

– Да, – сухо ответила я и вытерла слезы.

– Наконец-то! – в комнату вошла хозяйка, по ее лицу я поняла, что была она опять чем-то крайне недовольна, а точнее, кем-то. – Где ты бродишь? Мне такие работники не нужны! Кто будет отрабатывать за похороны?

Сначала я с безразличием слушала ее, а потом во мне будто что-то лопнуло.

– Отрабатывать? А не пошли бы вы к черту, дамочка! – закричала я, приблизившись к ней. – Моя мать горбилась на вашу семейку пару десятков лет, и что она за это получила? Объедки с вашего барского стола, да и то после того, как самое лучшее выберет кухарка. Неужели она не заработала даже себе на гроб? Вы… вы – стерва! И семейка ваша – дерьмо! – в ярости прокричала я.

– Вон отсюда! – лицо стропилины стало бледнее обычного, слюни полетели в разные стороны, такой я ее еще никогда не видела. – Неблагодарная! Вон! – истерила она, пока я собирала свои вещи. Да и вещей-то у меня было: раз и обчелся, так что через пару минут я навсегда покидала «барский» дом и двор. Идти мне было некуда: меня никто нигде не ждал. До глубокой ночи я бродила по околице, а потом решила попроситься к бывшей нашей соседке, бабке Глории, в былые времена она часто помогала нам.

Проваливаясь в глубокие сугробы, я приблизилась к дому старушки. Мой взгляд невольно скользнул по тому месту, где раньше стоял наш дом. Сейчас же там, из-под снега, сиротливо чернели обгорелые бревна. У бабки Глории тускло горела лучина.

– Не спит, – пронеслось в голове, и я осторожно взошла на занесенное снегом крыльцо и громко постучала.

– Кто там? – раздался за дверью дрожащий голос.

– Жива! – вздохнула я с облегчением. – Это я, Сандра, соседка ваша бывшая.

– Какая соседка? Дом сгорел, никто не живет там уже давно, – недовольно проворчала старушка, видимо, думая, что кто-то ее разыгрывает. – Иди с Богом!

– Нет, я же Сандра, дочь Марии. Она умерла сегодня.

Старушка ничего не ответила, и я уже было подумала, что она меня не услышала, однако через пару секунд мой слух уловил противное скрежетание у двери.

– Заходи, – прошепелявила бабка Глория, приглашая меня войти, я с радостью последовала за ней. В доме у старушки все было по-прежнему: стены также были покрыты грязью и пылью, углы промерзли, образуя наледь, а из единственного окна сквозило.

Бабушка накормила и напоила меня, чем могла, а я рассказала ей о нашей с матерью жизни после того, как сгорел дом. Старушка сосредоточенно слушала меня, не перебивая. Когда я, наконец, закончила свой рассказ, она многозначительно произнесла:

– Видимо, пора! – и неловко ковыляя, направилась к старому шкафу, с облезлой краской. – Возьми! – добавила она, протягивая мне пожухлый листок бумаги. – Это от матери.

– От матери? – я удивленно уставилась на старушку. – Уж не выжила ли она из ума, – с опаской пронеслось в моей голове.

– Она отдала мне этот лист, еще, когда ты была маленькая, и просила вручить его тебе только после ее смерти, и то, если в этом будет необходимость. Я думаю, необходимость настала, – серьезным тоном проговорила бабка.

– Я не умею читать, – произнесла я дрожащим голосом.

– Сама прочитаю, – пробурчала старушка и стала читать подслеповатыми глазами.

Она читала, а я впитывала в себя каждую фразу, каждое слово. Мне даже показалось, что заучила письмо наизусть и могу процитировать дословно:

Дорогая моя дочка Сандра! Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых, а жизнь совсем завела тебя в тупик. Я написала его очень давно, когда ты была еще крошкой, и передала на хранение тете Глории. И если оно сейчас у тебя руках, значит, пришло то самое время. Прочитав его, ты, конечно, можешь меня возненавидеть, но я этого не боюсь, потому что хранила эту тайну как могла…

Даже сейчас я пугаюсь от мысли, что хотя бы в письме раскрою тебе эту тайну. Тот человек, которого ты считала отцом, вовсе им не является. Ты, конечно же, слышала наши ночные с ним скандалы, он сомневался, что является твоим отцом. И он прав. Ты не его дочь. Я родила тебе совсем от другого человека. Человека страшного и сумасшедшего, о котором бы я никогда не хотела, чтобы ты знала. Но если я сейчас пишу о нем, значит, он единственный, к кому ты можешь обратиться за помощью. Его зовут Артур де Мандаре, он живет в пригороде Гольдена. Только будь с ним осторожна.

Прошу тебя! Будь счастлива и прости меня за все.

Твоя, горячо любящая тебя, мама.

– Разве мама умела писать? – спросила я у старушки неожиданно для себя.

– Я писала с ее слов, – холодно ответила бабушка.

– А вы знаете моего отца?

– Нет.

– Но что-то же вам мать говорила про него. Кто он? Почему она пишет так, будто боится его? – не унималась я с расспросами.

– Она почти не говорила о нем, – старушка недоуменно пожала плечами. – Единственное, что я знаю, так это то, что познакомилась она с ним где-то на дороге.

– На дороге? – воскликнула я от удивления и присела на стул у двери. – Она родила меня просто так от человека, которого и сама путем не знала.

– Не вини ее. У нее была тяжелая жизнь, – произнесла бабка Глория и перекрестилась. – Не суди да не судим будешь. Поживи с ее век…

– Уж точно не буду жить так, как жила она. Мне детства хватило. К пятнадцати годам я похожа на не пойми кого! – с негодованием ответила я и вскочила с места. – Я, пожалуй, пойду!

– Куда на ночь глядя-то? – возразила старушка. – С утра и начнешь свои поиски. Мать еще накопила тебе небольшую сумму, – добавила она многозначительно и достала из шкафа потрепанный конверт.

Я осторожно взяла его из морщинистых ее рук и снова присела на стул.

– Откуда деньги? – я непонимающе уставилась на бабку Глорию. – С чего она могла накопить, ей зарплату платили помоями со стола…

– Не знаю, – развела руками старушка. – Ложись спать, устала я уже порядком от твоей болтовни, – добавила она и кивнула на пол, где у печки в беспорядке валялась пара драных шубеек. Потом старушка погасила лучину и, протяжно кряхтя, улеглась на топчан за печкой. Я легла на пол и закуталась в тряпки, в доме было прохладно, видимо, печка топилась плохо. Я закрыла глаза и попыталась представить своего отца, но на ум шел только образ покойного отчима.

– Интересно, как сильно я похожа на него? Как он меня примет? А если не поверит и выгонит? А может он живет еще хуже, чем я? – эти вопросы мучили меня полночи.

Наконец, сон взял свое, я засунула под тряпки письмо и конверт с деньгами и, наконец, уснула.

Спала я очень плохо, как только забрезжил рассвет, я была уже на ногах. Поблагодарив бабку Глорию за приют, я отправилась на поиски своего настоящего отца.