Текст книги "Ложь во спасение"

– Пытаюсь… пытаюсь стать блондинкой, – усмехнулась Лена.

Он сразу понял, что она имеет в виду. Так было всегда – они понимали друг друга с полуслова, и надо было быть дважды дурой, чтобы влюбиться без памяти в человека, который в принципе мог бы стать тебе настоящим хорошим другом.

– Не пытайся, все равно не получится! – он рассмеялся, откровенно и с интересом изучая ее волосы в мелких каплях дождя. – Блондинкой надо родиться, и никакая краска здесь не поможет! А вообще, знаешь, тебе идет.

– Много ты понимаешь в блондинках, – усмехнулась она, пытаясь выглядеть ироничной. Но получилось как-то жалобно и со знаком вопроса в конце: ты много понимаешь в блондинках? Или все-таки не много?

Всего лишь семь лет ей удалось прожить на свете без этой дурацкой любви.

– Много! – он хохотнул, расслышав-таки ее вопрос. – И в блондинках, и в рыжих, и в русоволосых… А так же, особенно – в брюнетках…

Он не хвастался, просто дурачился, и наверняка понятия не имел, что ей захочется от этих слов заплакать.

– Почему в брюнетках – особенно?

– Потому что… Да ладно, потом объясню! – он махнул рукой. – Ты лучше про себя расскажи! Как ты-то?

«Последние двадцать три года – без изменений. Диагноз тот же, методов лечения наука еще не придумала, разговоры о том, что время лечит – сущая чушь, а в остальном…»

– Нормально, – коротко произнесла она вслух окончание мысленной тирады.

– «Нормально!» – он передразнил ее, наморщив нос, и очень похоже копируя ее интонации. – Нет, Лисичкина, это не ответ! Мы с тобой не виделись почти три года, а теперь вот увиделись, и ты мне говоришь – «нормально»! И это все, что ты можешь сказать?

– Это далеко не все, что я могу тебе сказать, – ответила Лена и, осмелев, добавила: – Кстати, могли бы видеться чаще, чем раз почти в три года. Я тебе, между прочим, в прошлый раз свой телефон оставляла…

– Ну, не дуйся, – примирительно сказал он и снова щелкнул ее по носу. – Кажется, я его потерял.

Убить его хотелось за эти щелчки. В самом деле, пора понять, что ей уже не семь лет. Не десять, и даже не пятнадцать. Что она давно уже серьезная взрослая женщина с серьезной взрослой профессией.

– Я не дуюсь, – ответила она, отворачиваясь.

– Слушай, а что это мы с тобой, как два дурака, стоим под дождем, когда можно пойти в машину и спокойно там разговаривать? Ты не знаешь случайно?

– Мы не под дождем стоим, а под зонтом, – поправила Лена.

– Это чудовище ты называешь зонтом? – поинтересовался Женька, насмешливо глянув на купол, который за время их разговора, оказывается, успел уже вывернуться наружу двумя спицами.

– Зонт как зонт, – ответила Лена, почему-то обидевшись. Несмотря на то, что сама этот зонт жутко не любила.

– Ладно, не переживай, я тебе новый подарю! На день рождения! Хотя, нет, постой… У тебя ведь день рождения, кажется, недавно прошел…

– Потрясающая у тебя память, Шевцов. Не зря в школе учителя хвалили.

– Ох, не зря! – он, кажется, и не заметил ее язвительного тона. – Не голова – компьютер! Так мы идем в машину? Или так и будем здесь торчать под этим твоим, с позволения сказать, зонтом?

Ей совершенно не хотелось идти к нему в машину. Хотелось обидеться на него – за то, что щелкал ее по носу, что называл ее зонт чудищем, что потерял номер ее телефона и забыл, когда у нее день рождения. Обидеться и послать его подальше.

А больше всего на свете хотелось его – разлюбить.

– Пойдем! – он потянул ее за руку, и она пошла, не сопротивляясь, как послушная марионетка, которая только для того и создана, чтобы ее дергали за веревочки.

В машине было тепло и сухо. Тихонько работал приемник, настроенный на какую-то классическую радиостанцию, беззвучно бегали по лобовому стеклу дворники, а внутри, под сиденьем, был спрятан какой-то хитрый прибор, который делал это сиденье ужасно теплым.

Лена совсем не разбиралась в машинах и не знала, что это за прибор.

По-прежнему хотелось расплакаться. Особенно теперь, под музыку Вивальди, свалив всю вину на пронзительную грусть знакомой мелодии.

– Есть хочешь? – поинтересовался Женька. Не дожидаясь ее согласия, нырнул в бардачок, откуда сразу же пахнуло какой-то вкусной и очень мясной едой.

Пока он копошился в бардачке, Лена разглядывала его темную макушку с завитками почти негритянских волос, и с трудом сдерживалась, чтобы не запустить в эти волосы пальцы.

– Вот, – он наконец разогнулся и принялся шуршать, разворачивая у себя на коленях большой бумажный пакет с фирменной надписью всем известного предприятия быстрого питания. Вытащил из пакета большую круглую булку, завернутую в непромокаемую бумагу, и протянул ей:

– Фастфуд – великая вещь! И никто не докажет мне, что американцы, которые изобрели гамбургеры – тупая нация. Ешь.

Лена послушно развернула бутерброд, неожиданно ощутив внутри, кроме пылающего сердца, еще и призывно урчащий желудок.

– Купил по дороге, – сообщил Женька, уничтожая одним укусом почти половину. – Два. Как будто знал, что тебя встречу…

Он говорил с набитым ртом, и вместо «знал», у него получилось «жнал», а вместо «встречу» – вообще что-то совершенно невнятное.

– Прожуй сначала, – усмехнулась Лена.

– Правильная ты наша, – невозмутимо ответил он, продолжая жевать.

Он всегда, в любой ситуации, был невозмутимым.

А она всегда была – правильной. С самого детства.

– Ну, рассказывай же наконец! Что у тебя в жизни новенького?

– Да у меня все по-прежнему. Правда, Женька. Даже и рассказывать нечего.

– Все еще работаешь в своем дурдоме?

– Все еще работаю. В дурдоме. Только он не мой, а государственный.

– Ну, это понятно. А на личном фронте? Без перемен?

– Без перемен, – легко подтвердила Лена, вспоминая, что тогда, два года, пять месяцев и одиннадцать дней назад, он задавал ей те же самые вопросы.

– По-прежнему с этим… как его… Сашей?

– С Сашей, – кивнула Лена, слегка удивившись, что он почти без труда вспомнил имя.

– Замуж-то за него не вышла еще?

– Не вышла.

– А что так? Не зовет?

– Ну а тебе-то какая разница, зовет или не зовет? – усмехнулась она и в первый раз за время встречи посмотрела ему прямо в глаза.

Нет, не было ему никакой разницы. Можно было и не смотреть.

– Ваше дело, – охотно согласился он, доедая бутерброд. – Просто обычно люди после пяти лет близкого знакомства или женятся, или разбегаются…

– А мы вот не женимся и не разбегаемся, – отрезала Лена. Ей почему-то не нравился этот разговор. – Ты сам-то как? Не женился еще?

– Не женился. Но и не свободен уже. Почти год.

– Вот как, – сказала в ответ Лена.

И снова прозвучало жалобно, и снова возник в самом конце этот отвратительный знак вопроса, который свел на нет все ее нелепые потуги выглядеть безучастной.

– Вот так, – беззаботно подтвердил Женька, но распространяться на эту тему почему-то не стал.

«Вот так», – мысленно повторила Лена, не понимая, что ей теперь нужно делать.

Выйти из машины, громко хлопнув дверцей?

Зареветь в голос?

Рассмеяться и сказать, что он ей врет, потому что нет на свете такой женщины, такой идиотки, которая смогла бы терпеть его дурацкий характер «почти год»?

Признаться в великой любви длиною в жизнь минус ранее детство, которое, конечно же, не считается?

Вариантов было множество, но каждый последующий казался еще более нелепым, чем предыдущий.

– Отвези меня домой, – тихонько попросила она.

Кажется, он не заметил никакой связи между этой просьбой и новостью, которую только что ей сообщил.

«Ну и слава богу», – облегченно подумала Лена.

В голове продолжали стучать невидимые молоточки: вот-так, вот-так, вот-так…

А, собственно, чего она хотела? Неужели всерьез верила, что этого «вот-так» никогда не случится? Неужели надеялась, что в один прекрасный день он явится к ней прямо домой с корзиной роз, упадет на колени и скажет, что наконец понял, кто на самом деле женщина его мечты? Неужели думала, что когда-нибудь перестанет для него быть просто Ленкой Лисичкиной – бывшей одноклассницей, с которой легко и весело, которую всегда можно с удовольствием щелкнуть по носу? Ленкой Лисичкиной, с которой можно встретиться раз в три года, поговорить о глупостях, записать номер ее телефона и на следующий же день этот номер телефона потерять?

Думала. Надеялась. Верила…

Дура.

– Отвезу, – послышался рядом его голос, вернувший к действительности. – Ты торопишься?

– Тороплюсь, – соврала она.

Он поверил, конечно.

– Жаль, что торопишься. Можно было бы посидеть где-нибудь, поболтать… Хотя, вообще-то, я и сам тороплюсь…

– В другой раз, – Лена выдавила из себя улыбку. Неужели он не понимает, что этого «другого раза» может вообще не случиться? Или верит в то, что на этот раз не потеряет ее номер телефона? И если даже на самом деле не потеряет – позвонит?

В ответ он только кивнул и повернул ключ зажигания. Двигатель зашумел, и машина медленно сползла с тротуара.

Они ехали неторопливо, а потом еще долго стояли возле ее подъезда, вспоминали истории из школьной жизни, смеялись в два голоса. Напоследок он записал номер ее телефона. На этот раз – не на клочке бумаги, а в записной книжке мобильника.

– Теперь не потеряю, – улыбнулся он на прощание, наклонился и поцеловал ее в пылающую щеку. – Жаль, не удалось нормально пообщаться. Я по тебе скучал.

– На свадьбу-то пригласишь? – поинтересовалась она, отворачиваясь. Место его мимолетного, ничего не значащего поцелуя горело на щеке огнем.

– Приглашу, конечно, – обрадовался он. – Только мы пока еще не решили со свадьбой… Но как решим, я тебе непременно сообщу!

– И я тебе тоже… Сообщу, как только мы решим со свадьбой.

– Ага. Сообщи обязательно…

Она уже вышла из машины и боролась с зонтом, когда он снова ее окликнул, приоткрыв дверцу:

– Лен!

– Ну, что еще? – обернулась она.

– Ты Сашке своему привет от меня передавай! И скажи, чтоб не обижал тебя, иначе я ему морду набью! А вообще, знаешь, я в первом классе был совершенно уверен, что, когда вырасту, женюсь на тебе!

– Ага. Я помню, ты мне говорил. Куда уходит детство… Сашке про морду передам, не беспокойся. Только ты не думай, он меня не обижает.

– Ну вот и ладненько!

Захлопнулась дверца, исчезли едва различимые сквозь шум дождя звуки какой-то минорной сонаты из радиоприемника. Машина развернулась и медленно покатилась вперед по мокрому растрескавшемуся асфальту. Лена раскрыла зонт, и налетевший порыв ветра буквально через несколько секунд вывернул купол наизнанку.

* * *

По дороге Евгений заскочил в супермаркет и долго ходил между рядами, волоча за собой большую тележку на колесах, которая к концу этого путешествия оказалась переполненной.

«Кажется, ничего не забыл», – с некоторой растерянностью подумал он, оглядывая тележку.

Впрочем, самое главное присутствовало: бутылка шампанского, головка французского сыра и коробка шоколадных конфет. Все остальное было лишь будничным приложением и большой роли в этот вечер не играло. За несколько месяцев почти семейной жизни Евгений много раз пытался научиться покупать то, что нужно, и не покупать того, что не нужно. Но всегда получалось почему-то наоборот, поэтому он решил покупать теперь все подряд и в больших количествах, чтобы домработница тетя Алла на него не ворчала.

«Домоправительница», – с усмешкой поправил он себя.

Это название гораздо больше отражало сущность крепкой и кряжистой женщины с большими и сильными руками и мрачноватым взглядом. Евгений даже побаивался в глубине души этой суровой дамы слегка за пятьдесят и в ее присутствии ощущал себя первоклассником, получившим первую и самую страшную в жизни двойку. Хоть и понимал, что это ужасно глупо – испытывать робость и детский страх в присутствии домработницы, но поделать с собой ничего не мог. Янка нашла с тетей Аллой общий язык в первый же день, называла ее исключительно «тетечкой Аллочкой» и часто о чем-то доверительно шепталась с ней на кухне, а над его робостью перед «домоправительницей» лишь посмеивалась. Рассказывала, что тетя Алла – очень романтичная особа, что в жизни у нее было множество красивых мужчин и бурных романов, а одна она осталась потому, что тот единственный, которого она любила, предпочел ей другую… Евгений лишь усмехался в ответ, растерянно пожимая плечами. Представить себе тетю Аллу в роли роковой соблазнительницы, а уж тем более – в роли страдающей от неразделенной любви молодой красотки было затруднительно. Наверное, нужно было родиться на свет женщиной, чтобы разглядеть в этой фурии милый и безобидный цветок.

И надо же было такому случиться, что в агентстве им порекомендовали именно ее. Хотя были и другие кандидатуры, но Янка категорически всех отвергла. Из-за возраста, со смехом заявив, что не потерпит в доме присутствия еще одной молодой и, вполне возможно, симпатичной женщины.

Смешная она, все-таки. Всерьез думает, будто для него могут в принципе существовать какие-то молодые симпатичные женщины. Не понимает, что все они для него теперь – на одно лицо. Вообще без лица. Вообще без возраста и без фигуры…

Смешная. Хотя, если бы год назад кто-нибудь сказал, что с ним может такое случиться – он бы не поверил ни за что в жизни. Да и никто из тех, что знали Евгения достаточно близко, наверняка не поверил бы в возможность такого странного превращения. До встречи с Яной он шел по жизни легко и менял женщин, как перчатки. Теперь все изменилось: «перчатка» подошла по цвету и по размеру, так ловко и удачно села на руку, что менять ее больше уже не хотелось.

«Стареешь», – шутили приятели.

«Может быть», – отвечал он совершенно спокойно, а про себя думал: если это называется старостью, значит, старость в жизни самая замечательная пора, и ему крупно повезло, если удалось дожить до нее так быстро, оставив про запас еще как минимум половину жизни.

Хотя началось-то все с совершенно обычного знакомства в баре. Со случайного прикосновения ладоней, освещенных узким языком пламени от зажигалки. Таких знакомств за прошедшие годы у него было – десятки, а может быть, даже сотни. Каждый раз все начиналось одинаково и заканчивалось через неделю-другую. Без сожалений, без воспоминаний, без душевных травм и почти без эмоций. Казалось, что так будет всегда, и никаких особенных предчувствий он не испытывал в тот вечер, разглядев за соседним столиком субтильную коротко стриженную брюнетку, которая задумчиво вертела в руках необычного вида тонкую сигарету. Решив просто предложить прикурить, он подумал, что знает наперед весь сценарий короткометражного фильма их отношений.

Только в тот момент, когда взгляды их встретились, он понял, как сильно ошибался.

А ведь все могло бы быть по-другому. В баре в тот вечер – впрочем, как и в любой другой – полным-полно было скучающих субтильных брюнеток, и пышных блондинок, и раскрепощенных рыжеволосых стервочек, стреляющих глазками направо и налево в надежде подцепить нескучного и небедного спутника на один вечер, а там – как получится… И он вполне мог бы выбрать одну из них, пройдя мимо той, которая оказалась единственной.

Странная все-таки штука – жизнь, привычно подумал он, загружая в багажник два огромных пакета, набитых продуктами. Коробку конфет и бутылку шампанского он уложил в салоне на заднем сиденье, чтоб ничего не помялось и не разбилось, а по пути заехал еще в цветочный бутик, забрал букет, который заказал заранее еще неделю назад.

Он отдал за букет сумасшедшие, немыслимые деньги. Но денег было не жалко, потому что Яна любила цветы, и особенно – розы. Он смотрел на темно-красные, тесно прижавшиеся друг к другу бутоны, усыпанные, будто жемчужинами, прозрачными каплями влаги, и заранее уже радовался, представляя себе, как ахнет Янка, как едва не расплачется от счастья, увидев это великолепие, как станет ругать его и обзывать сумасшедшим.

Он больше всего любил ее в такие минуты – растерянную и счастливую. От растерянности ее темно-карие глаза светлели, становились влажно-золотистыми, почти рыжими. От счастья дрожали ресницы, и на бледных щеках выступал едва заметный прозрачный румянец.

Он знал заранее, что будет потом. Романтический ужин при свечах придется отложить, потому что они оба не смогут сдержаться – забудут про розы и про шампанское, забудут про все на свете и наверняка не успеют даже дойти до спальни, задохнутся от поцелуев где-то на полпути, запутаются в ненужной одежде, провалившись в оглушающую и мучительно сладкую темноту временного небытия.

А, очнувшись, будут долго смеяться, и обмениваться преувеличенно серьезными обещаниями, что больше такого безобразия не повторится. Рассуждать о том, что пора бы уже успокоиться и перестать набрасываться друг на друга, как два диких голодных зверя, посреди квартиры, в прихожей, в кухне, в кабинке лифта и еще черт знает где – знать бы заранее, в какой момент это может случиться! И снова будут целоваться, неторопливо и нежно – так, как умеют целоваться только они двое и только после любви.

Где-то там, посреди этих поцелуев, он сделает ей предложение. Сегодня, в день ее двадцатипятилетия, попросит наконец о том, чтобы она стала его женой.

Слово «жена», которое раньше, в зависимости от настроения, то пугало, то смешило его, теперь стало безумно нравиться. Теперь оно казалось уютным и ласковым. Слово «жена» очень подходило Янке, только произносить его нужно было шепотом, тихо-тихо, и непременно – уткнувшись губами в коротко стриженый ежик темных волос, в теплую, пахнущую лесными травами, макушку.

У него всегда начинала кружиться голова, стоило только представить себе этот запах.

Она согласится быть женой.

По-другому и быть не может. Она согласится и тоже полюбит слово «жена», и будет отзываться на него с ласковой улыбкой. А в остальном, конечно же, все останется по-прежнему. По утрам он будет будить ее, целуя теплую розовую щеку, приносить кофе в постель и долго смотреть, сидя в кресле напротив, как она сердито и обиженно просыпается, как проклинает неизвестного ей министра образования, который придумал, чтобы занятия в музыкальных школах начинались в восемь часов утра, как сладко зевает и хмурит смешные короткие брови. Вечером она всегда будет ждать его с работы, разогревать в микроволновке ужин, молча улыбаться, сидя напротив и наблюдая за его трапезой, лишь кивком головы отвечая на его неважные вопросы…

Вот ведь, как в жизни бывает. На самом деле, если бы год назад кто-нибудь предсказал ему такое будущее сплошь в розовых тонах, он бы поставил на кон все свои капиталы, включая недвижимость, абсолютно уверенный в том, что уж с ним-то такого никогда не случится. Все эти душещипательные картинки уютной семейной жизни казались примитивными до безобразия и никаких иных чувств, кроме тошноты, не вызывали.

Хорошо, что не пришлось ставить на кон недвижимость и капиталы. Иначе бы остался сейчас без копейки денег и без крыши над головой, это уж точно.

Он улыбался своим мыслям, неторопливо прогревая двигатель, который за время его пребывания в цветочном магазине успел остыть.

Букет в виде красного сердца с белой каймой по краям, составленный из ста одного розового бутона, с трудом удалось разместить на заднем сиденье. Этот вопиюще сентиментальный, абсолютно пошлый с точки зрения «здорового» человека букет в виде сердца был лишь приложением к подарку, который Евгений купил почти месяц назад в ювелирном магазине.

На тоненьком колечке из белого золота поблескивала мелкая россыпь драгоценных камней. Он некоторое время рассматривал кольцо, наблюдая, как преломляются, отражаясь в его поверхности, лучи тусклого вечернего света. Потом положил кольцо обратно в бархатную коробочку и спрятал в нагрудном кармане пиджака.

Коробочка, кстати, тоже была сделана в виде сердечка.

«Идиот», – подумал он, вслух рассмеявшись. И добавил, неизвестно к кому обращаясь:

– Зато – счастливый.

Машина легко тронулась с места, и через несколько минут он уже парковал ее на небольшой крытой стоянке возле подъезда, раздумывая, как бы умудриться в один прием отнести домой и цветы, и шампанское, и два огромных пакета с продуктами.

В лифте пришлось терпеть неприятное соседство.

Евгений, увлеченный процессом загрузки своих покупок в кабину, даже и не заметил, как сзади подошел и втиснулся в узкий промежуток между дверью и его спиной примерзкий старикашка, которого в подъезде все называли Слизнем. Отчасти, потому что фамилия у него была Слизнев, отчасти – из-за того, что и в самом деле был он похож на гадкого червя.

С виду Слизню было лет семьдесят, хотя на самом деле был он гораздо моложе, лет на десять или, может быть, на целых пятнадцать. Неумеренное употребление отнюдь не самых благородных спиртных напитков на протяжении всей жизни давало о себе знать – лицо у старика было одутловатым и красным, изрисованным тонкой сетью растрескавшихся капилляров. Раньше Слизень проживал и делил бутылку на двоих с сыном. С тех пор, как алкаша Генку посадили в тюрьму за изнасилование, отец стал пить и за себя и за него, и опустился на дно окончательно и бесповоротно. Хотя, поговаривали, что когда-то Слизень был профессором в университете, на кафедре славянской лингвистики, славился едва ли не на всю страну своими профессорскими работами и даже стал автором пары учебников для вузов. Впрочем, этим слухам мало кто верил.

В вечном своем твидовом пиджаке, вне зависимости от времени года, теперь бывший профессор часто валялся возле подъезда под скамейкой, иногда с разбитой головой или с большим синяком под глазом. Запои у Слизня длились по нескольку месяцев. К этим запоям, как и к ночующему под скамейкой Слизню, все привыкли и иногда по-дружески транспортировали его на девятый этаж, заботливо укладывали на коврике возле собственной двери, если не удавалось добиться от Слизня внятного ответа на вопрос, где ключи от квартиры. А если удавалось – то заносили в квартиру и укладывали на диван.

Привык к пьяному Слизню и Евгений. И не обращал на него никакого внимания до тех пор, пока не случился тот отвратительный эпизод возле лифта. Даже теперь, спустя почти полгода, он невольно сжимал кулаки, вспоминая испуганный взгляд Яны и мерзкую похоть в неожиданно трезвых глазах старика.

Было начало лета, и они только что вернулись с дачи одного из приятелей, откуда Яна привезла два ведра земли, чтобы пересадить цветы на балконе. Цветов на балконе было видимо-невидимо, она начала разводить их едва не в первый же день своего переезда к Евгению, и никогда не покупала землю в магазинах, считая, что «настоящая» лесная земля цветам будет гораздо полезнее. Как это часто случается, в багажнике, кроме двух ведер с полезной землей, оказалось еще целых три пакета с продуктами и с дачной одеждой. Евгений оставил Яну возле лифта одну всего лишь на несколько минут – ушел забрать из машины оставшиеся два пакета. Но что-то замешкался с забарахлившей сигнализацией, а когда наконец разобрался и вернулся, едва не задохнулся от ярости, увидев, что происходит.

Янка стояла, прижатая к стенке, упираясь крошечными кулачками в грудь навалившегося на нее невесть откуда взявшегося Слизня. Евгений застыл на секунду, ошарашенный, словно под гипнозом наблюдая кадры из замедленной киносъемки: крючковатые темно-коричневые пальцы, торопливо блуждающие по белоснежной, запрокинутой назад, шее, скользнувшие по бедру, по талии и снова вверх, к двум маленьким холмикам.

Пальцы были похожи на огромных уродливых тараканов. И казалось, что этих тараканов на Янке – видимо-невидимо, что она вся ими усыпана, и с каждой секундой их становится все больше и больше. Еще несколько таких секунд – и Янка совсем исчезнет…

А потом он услышал ее крик, и этот крик словно сорвал пелену, которая окутывала сознание – он бросился к Слизню, схватил его за шкирку и отшвырнул от Янки в неосвещенный угол лестничной клетки. Старик, оказавшийся на удивление легким, как пустая шкурка давно сгнившего изнутри зверька, заверещал и смачно выругался. Раздался глухой удар, последовала очередная порция грязного мата, и снова удар, и снова крик и ругань…

От ярости он почти не помнил себя и не понимал, что делает. Когда Яна наконец оттащила его от забившегося в угол истошно вопящего Слизня, он огляделся вокруг, с удивлением замечая чьи-то лица, слыша слова, но не понимая их смысла.

Взяв за руку, как маленького ребенка, она увела его домой, усадила в кресло, в два приема перетащила в квартиру оставшиеся сумки и надолго скрылась в ванной. Евгений слушал, как шумят, ударяясь о занавеску, струи воды, и все никак не мог прийти в себя от бешенства.

В ушах почему-то продолжали звучать, не смолкая, жалобные вопли Слизня:

«Она сама! Сама, говорю тебе, захотела!..»

«Убью», – тупо подумал тогда Евгений.

Янка вышла из ванной через час. Тихонько прошмыгнула мимо, заварила на кухне чай, принесла его любимую огромную чашку, уселась рядом, поджав под себя босые ноги с ярко-розовыми от горячей воды пятками, и тихо сказала:

«Ну, все. Было – и прошло. Этот гад свое получил, и давай забудем…»

«Давай забудем», – согласился Евгений, хотя понимал, что едва ли ему удастся это забыть.

И если даже когда-нибудь это случится, то случится очень нескоро, и уж точно – не в этой жизни.

Теперь он стоял сзади и хрипло дышал Евгению в спину.

За прошедшие несколько месяцев это была уже далеко не первая такая вот вынужденная встреча. И каждый раз невольно сжимались кулаки, а перед глазами начинали бегать те самые тараканы, и трудно было сдержаться, чтобы снова не накинуться на этого похотливого подонка.

Лифт полз вверх слишком медленно, поднимался на девятый этаж целую вечность. Скрипнув, открылись наконец двери, зашаркали по бетонному полу торопливые шаги. Евгений, ухватив взглядом твидовый пиджачишко, нажал на кнопку последнего, десятого этажа.

Уже разбирая на кухне пакеты с продуктами, он все еще чувствовал тупую ярость.

Так было всегда после этих встреч, и в последнее время он даже всерьез подумывал об обмене квартиры. Яна в ответ смеялась, говорила, что это ужасно глупо – переезжать из такого красивого и чистого района неизвестно куда только лишь потому, что раз в месяц, а то и реже, приходится в течение одной минуты делить кабину лифта с пьяным Слизнем.

«Хотя сегодня он, кажется, трезвый был», – подумал Евгений, вспоминая, что привычного «амбре» в кабине лифта не ощущалось. И сразу же разозлился на себя за то, что вообще думает об этой мрази.

Тем более – в такой день.

В такой день мысли должны быть чистыми и светлыми. Жаль, нельзя промыть себе мозги под краном, предварительно хорошенько намылив их шампунем. Жить стало бы намного проще, если бы люди научились промывать собственные мозги и избавляться ненужных мыслей.

Яна работала до шести и возвращалась домой обычно около семи. До ее прихода оставалось еще почти два часа, за это время нужно было успеть переделать кучу дел, чтобы сюрприз получился настоящим, без сучка и без задоринки. В гостиной уже висели шары – Евгений заказал оформление еще накануне, декораторы составляли композицию в его отсутствие, но под присмотром строгой тети Аллы, на которую, надо отдать ей должное, в этом вопросе вполне можно было положиться. Из белых, красных и синих небольших по размеру шаров была составлена подобающая случаю надпись «С днем рождения!», растянувшаяся на всю стену. Шарами был украшен проем двери и даже прихожая.

Небольшой круглый столик уже был застелен ажурной белоснежной скатертью. На нем сверкали фужеры муранского стекла и серебряные столовые приборы, начищенные до сказочного блеска, а в самом центре красовался латунный подсвечник и две тонкие белые свечи. Об этом заранее по просьбе Евгения позаботилась все та же тетя Алла, она же притащила из дома феерических размеров хрустальную вазу для цветов и даже заполнила ее водой. Все-таки приходилось признать, что в хозяйстве «домоправительница» человек незаменимый…

Когда продукты, включая сыр и шампанское, были наконец рассортированы по отделениям холодильника, а цветы уместились-таки в огромной тети Аллиной вазе, Евгений наконец немного успокоился. Заварил себе чашку чая и даже посмотрел вечерние новости по телевизору. Впрочем, лишь номинально – мысли все равно были далеко от проблем мирового масштаба. Слишком важным в его личной жизни был этот вечер, чтобы отвлекаться на разные пустяки вроде очередного заказного убийства банкира, судьбу шахматной короны или список лауреатов Нобелевской премии. Даже победа футбольной сборной в очередном матче отборочного тура не вызвала практически никаких эмоций. Он смотрел на уставшие и счастливые лица только что отыгравших важную игру футболистов, а сам думал о том, как позвонит завтра прямо с утра родителям и как бы между прочим, в ответ на привычный будничный вопрос, что новенького, ответит: «Вот, женюсь…»

Отец едва ли проявит какие-то эмоции. Хотя в глубине души, конечно же, за него порадуется. Прежде всего, потому что всегда был сторонником «правильных» отношений, и совместное житье, не подкрепленное печатью в паспорте, по-старинке считал аморальным. Да и Янка пришлась ему по душе, кажется, с первого взгляда, хотя свои эмоции он по-привычке скрывал, делая вид, что не считает нужным вступать в «родственные» отношения с девушкой, которая, может быть, окажется всего лишь очередным эпизодом в жизни его безответственного и несерьезного сына. Вот теперь, когда узнает, что Янка – совсем никакой не эпизод, наверняка будет относиться к ней с большей теплотой. По-отечески, как и положено.

Мать, конечно же, будет просто без ума от счастья. Она уже лет десять назад начала мечтать о том, как бы «пристроить» сына в надежные руки, всегда переживала по поводу неустроенности его быта, сокрушалась, что он ест всухомятку и относит стирать белье в прачечную. Первое время все сватала ему дочерей своих подруг и бывших однокурсниц. Евгений всех отвергал, придумывая нелепые причины – у одной его не устраивала длина носа, у другой – длина ног, у третьей – длина волос. Когда в жизни сына наконец появилась девушка, с которой он не расстался через неделю после знакомства, мать несказанно обрадовалась и теперь считала Янку почти что дочкой. Несмотря на то, что сумасшедшая загруженность на работе в принципе не подразумевала жизни без гамбургеров, чизбургеров, хот-догов и прочей «дряни», которая, по твердому убеждению матери, портила Евгению «и без того слабый» желудок.

В чем заключалась слабость его желудка, он так до сих пор, кстати, и не выяснил. Наверное, как раз в пристрастии к фаст-фуду и заключалась…

Время тянулось медленно, и ускорить его течение никак не получалось. Не помог телевизор, не помогла пачка глянцевых дамских журналов, которую он взял со стола и долго листал, раздражаясь от того, что в журналах этих сплошная ерунда и совсем все не по делу написано, а потом наконец понял, что журналы эти дамские, глянцевые, откуда в них может быть что-то по делу?