Текст книги "Триумфатор"

Глава 3
Детство не бывает счастливым

«Мне кажется, для юноши не позорно развратничать, пьянствовать, выламывать двери и охотиться на людей».

Теренций. «Братья»

Через пару недель они двинулись в путь. Горные кланы пришли все. Авл внимательно следил за этим. Подражая знаменам Вечного Города, каждый из них нес свой «аквил» – палку с надетой на него головой родового животного-предка: люди-медведи, люди-волки, люди-орлы, даже люди-козлы… А что? Горные козы лихо скачут и больно бодают врагов. Почему нет? Похоже, племена вытряхнули из дырявого мешка всех, кто еще мог носить оружие.

Мало было только воронов. Сразу видно – хитрецы. Прислали горсточку, а остальные остались дома в надежде ударить по долине, когда войска уйдут на север. Авл знал, что между кланами дружбы нет. Договорился с камнеедами разорить гнездо воронов. Вырезали всех. Включая тех, кто пришел на общий сбор. Проконсул не хотел пускать в дело легионеров – незачем солдатам участвовать в карательных акциях. Это портит войска, приучает к грабежу и поджогам. Не надо.

– Мужчин убить, женщин можете взять с собой. Дети в дороге – обуза Решайте сами.

Ох, как Мартелл не любил отдавать такие приказания. Это значило, что и детей туда же… Тех, кто не разбежался и не спрятался. Все равно ребятишки умрут от голода или будут съедены дикими зверями. Сердце проконсула всегда ныло, но если бы он не умел отгораживаться от чужой боли, наверное, не выжил бы и не стал тем, кем стал.

Самое странное, что поначалу у Авла так не получалось. Даже когда был центурионом, еще не очень получалось. А потом привык, что ли. Когда на него в одной гирканской деревне напали вот такие бесенята, чумазые и голодные – ночью, на спящего, – и чуть не выгрызли кадык, в прямом смысле, оружия-то у них не было! – только после этого Мартелл перестал их жалеть. Правда, он перед этим оприходовал их мать – ну, дело прошлое. Уже префектом легко отдавал такие приказы. Легатом – тем более.

Сейчас Авл благодарил богов за то, что те разрешили ему перестать чувствовать хоть что-то. Нет, веселье оставалось. Радости не было. Случалась досада от провалов. Настоящей боли – уже никогда. Удовольствие – да, получал. А вот счастье… Все покрывалось усталостью и раздражением, как толстым одеялом.

С тоской он вспоминал свои жгучие чувства в детстве. Разбил колено, слезы на глазах – все по-настоящему. Мать утешает, целует в ушибленное место, трет теплыми руками. Туда бы, обратно! Мир был цветным, а теперь точно присыпан пеплом.

Когда это случилось? Не то чтобы Мартелл хотел отказаться от сегодняшнего бесчувствия. Нет, только благодаря умению контролировать себя, он и поднялся. Но все же, когда?

Когда сторонники Марсия убили семью? Так было больно, еле ходил. Думал, умрет, если не отомстит. Грезил, как сам впишет имена обидчиков в проскрипционный список. Кстати, сейчас, все они мертвы. Карабкаясь наверх, надо уметь расчищать площадку…

Или раньше? Чувства отказали раньше? Мать отдала сыну самую дорогую вещь в доме – их семейного лара, древнего предка, хранителя фамилии. Удлиненная фигурка воина в шлеме с пернатым гребнем и в юбке ниже колен. Зеленая медь. Такие делали еще во времена царей Тарквинума. Какое странное тело – тонкое, словно из проволоки – ни мышц, ни коленей, ни локтей. Руки и ноги могли бы гнуться в любом месте. Что-то змеиное. И глаза вычеканены большими, каплевидными – не человеческими.

Это существо – у Авла язык бы не повернулся назвать лара человеком – как уверяла мать, слышит все, что при нем говорится, но помогает не всем, а только тем, кто его впустит. Что значит – впустит? И когда он сам впустил?

То, что впустил, сомнений не было. В противном случае, не мучился бы сейчас. В любом месте, где бы ни оказывался, боги лесов, рек, камней, земли разговаривали с ним. Не то, чтобы он слышал голоса – а именно ощущал их. Они взывали к чему-то внутри него самого, и оно отвечало им. Не он лично, Авл Мартелл, а глубоко засевшее и сплетенное с его душой зло.

Оно поселилось там и пустило корни в сердце, крепко свило их и перепеленало душу. Без него Марцедон Секутор не был бы собой. Не смог бы отдавать подобные, жестокие, приказы. Да, ладно: не смог бы взять ни одну пленницу против ее воли, не стал бы обманывать и изворачиваться в Сенате.

Словно к лару потянулось и прилепилось все темное, что было в нем самом – то, за что его опасались и не трогали до поры, до времени враги. Но – в этом Авл был готов поклясться – не то, за что ценили и любили те, кто остался верен, или нищие поклонники Невидимого Бога из катакомб, или та полоумная тетка, которая бежала по улице с криком: «Не бросай нас!» Нет, не за это.

Однако и без злобы как быть? Размякнешь, превратишься в попираемый чужими сандалиями кусок глины – любой лепи, что хочешь, а лучше топчи! Но только теперь Авл задавался вопросом: а не был ли он тем самым куском глины, когда попал в мягкие пальцы лара? Услышал шепот его речей? Почувствовал, как хорошо прятаться за спиной у большого и страшного, если этот большой и страшный на твоей стороне?

Стоп. Вот тут главное. Именно тогда он впервые впустил в себя лара. И было это задолго до трибунства, до центурии, до простого легионерства, до общей палатки с товарищами. Когда-то давным-давно, в детстве. Но Авл не помнил точно. Нарочно запретил себе вспоминать. Поставил заграждение, запруду от чувств и памяти. Сам лар был, а миг его прихода – нет.

Вот он маленький играет с медной фигуркой на волчьей шкуре у очага. Вот вбегает мать с перепуганным лицом. Подхватывает его на руки, он сжимает пальцы и уносит с собой игрушку-лара – у того давно выпало копье и теперь надо вечно втыкать ему в кулак вязальную спицу. Спица со звоном падает на мозаичный пол.

Мать бежит по улице, мимо множества любопытных раззявившихся людей. Он знает, что к бабушке и дедушке – они спрячут. Город со стороны Авентина горит.

Когда это случилось? Ведь Марсий пришел, когда Авлу уже минуло 15-ть. При Соле, при другом диктаторе, чьи войска заняли Вечный Город раньше?

Чего боится мать? Грабежей, убийства. Кто бы ни вошел в столицу – крови, огня и трупов на улице не миновать.

Маленький Авл кричит, схватив маму за шею. Ох, как страшно, даже теперь, пожилому, седому – до дрожи, до обмоченных ног. Да, кажется, тогда он описался маме на тунику, а она даже не заметила.

Вот за поворотом откроется городская вилла бабушки и дедушки. Еще, еще немного, они будут спасены. О боги, стены уже пылают! Минуту мать стоит в оторопи, а потом прячет сына в нише соседнего здания, просит сидеть тихо, а сама, превозмогая ужас, идет в дом бабушки – вдруг родные еще живы? Вдруг можно помочь?

Всепоглощающий ужас, который ребенок испытал тогда, ни с чем нельзя сравнить. Он плакал, кричал, звал взрослых, но не отваживался вылезти. Вцепился зубами себе в палец и терпел. А мимо бежали люди, неведомо куда, и каждый мог обидеть, хотя сам содрогался от страха. Возможно, не обидели только потому, что не видели, ослепленные собственным горем.

Вот тогда-то к плачущему перепуганному ребенку и пришел лар. Перетек из игрушки в его пальцы, в руку, в грудь. Начал успокаивать, заставил смотреть на происходящее своими каплевидными змеиными глазами – спокойнее и любопытнее, как бы со стороны, не соучаствуя. Горит? Красивые огоньки. Как смешно бегут люди! Не степенно, как обычно ходят, а полуголые, с криками, с непокрытыми головами и развевающимися космами. Забавно! А как потешно они падают от ударов камней в спины, или от стрел. «Смотри, смотри, деточка, вот этот кувырнулся. Не плачь, мы и сами можем такое сделать. Вот подрастешь, будешь врываться в чужие дома – будешь-будешь, не бойся, ты только меня слушай, и будешь. Всегда сильным, всегда правым. Ты только слушай меня».

В тот миг лар – почему-то в голову пришли греческое слово «даймон» – угнездился внутри перепуганного полуторагодовалого ребенка, который только и умел, что звать: «Мама, мама, ну куда же ты ушла?» От страха душа открылась. Распахнутые глазенки сглотнули реальность, и все – враг был внутри, да так крепко обвил детскую душу, что не разделить. Дальнейший характер уже строился сверху, на этом фундаменте. Без своего лара Авл был бы ничем.

⁂

Ребята привели ему бабу. Из пленных, из ворон. Специально выбрали самую сочную, красивую и статную – младшую по возрасту жену вождя. Дочери страшные, камнееды давно разобрали их по рукам. Эту отбили легионеры – нельзя же без трофея для командующего. Спасибо им.

Только вот, что делать с ней, Авл не знал. Вернее знал, но с некоторых пор больше теоретически. Ну, не влекло его больше! Огонь ушел, плоть дрыхнет, не шелохнется.

А баба хороша. Даже на теоретический взгляд. Вождь, чья голова сейчас на одном из кольев, окружающих лагерь, знал толк – старый сатир! Две дыньки спереди, тыква сзади. Волосы, хоть и грязные, но густые. Черты лица не столь грубы, как у остальных, впрочем вульгарны, как у человека, чье назначение – рожать до изнеможения, ни разу в жизни не увидев букв, и не особенно уверенного во всем, что зуб неймет.

– Вымойте ее, – обратился Авл к собственным рабам. – В смысле, не голову, а ноги. Пусть ждет.

Ждет чего? Когда он соизволит. Да не нужна она ему вовсе. Так бы отдал. Нельзя. Надо посетить, хотя бы из вежливости. А то пойдут толки. Болтливые бабы из ее же вороньей стаи, с которыми она невесть как снесется, разболтают по всему лагерю, что проконсул ее не взял. Не стал, значит, не может? Решат не в его пользу, а солдаты не должны сомневаться в своем командующем. Тем более теперь, когда он ведет их неизвестно куда. А так – раз любой легионер способен, значит, любой в праве задирать перед ним нос, чувствовать себя лучше, мужественнее.

А потому Авл выслал рабов, предварительно наевшись кальмаров и закусив их пучком сельдерея – мощные афродизиаки, не раз опробовано. И обрел боевую форму, хоть и не возжелал женщину. Не ко времени.

Суетно, немножко грязно – слюняво, он бы сказал. Путаные волосы. Обрывки фраз на чужом языке. «Да, не вертись ты!» Нет, продолжения не надо. Свободна.

Женщина слегка опешила. Ей не заламывали руки, даже не особенно принуждали. Кажется, немного быстро. Но и так сойдет.

– Можешь идти, куда хочешь. – Он говорил на ее наречии внятно, хоть и чуть мягко, как все жители Вечного Города. Она попыталась прорычать что-то в ответ. Но Авл откинул полог палатки и показал в предутренний туман: – Вон, вон.

Нет, здесь остаться нельзя. Будет он еще делить свой шатер с дикарями!

– Можешь пристроиться к кухне, тебя не тронут.

Только когда ее удалось выпроводить, Мартелл вспомнил, что не спросил у дикарки имени. Незачем. Да и есть ли у нее кличка?

⁂

Едва развиднелось небо, легионы выступили из лагеря. Каждый солдат тащил по два кола от стены. Еще неизвестно, где и при каких обстоятельствах придется заночевать. Впереди ехали легаты. За каждой когортой катились повозки с поклажей. Казалось, даже мулы ступают в ногу.

Перевалив горы, войска спустились в долины на другой стороне хребта. Здесь жили федераты – союзные галлоты, пообещавшие прикрывать республику с севера. Они давно распахивали землю, поклонялись тем же богам, что и в Вечном Городе, прилепив к ним своих родных духов лесов и зверей. Их аккуратные круглые домики под красными черепичными крышами ничем особенно не отличались от ферм в Лациуме, разве чуть помельче и победнее.

Племена федератов, словно через сито, просачивались за стены, оседали тут и охраняли внутренние земли от своих еще более диких сородичей, мечтавших то ли ограбить, то ли самим поселиться здесь. Пока шли по Причесанной Галлоте – или, как ее еще дразнили, Галлоте в Штанах – под ноги войскам еще стелились дороги. Правда, насыпные, на высоту человеческого роста, без сточных канав для дождевой воды и даже кое-где без каменного покрытия. Проконсул же говорит: все тут победнее. Зато с высоты хорошо видны зеленые поля, засеянные ячменем. А за ними – широкое, уходящее к горизонту разнотравье. В Лациуме ухоженные земли тянулись, сколько хватало глаза, кое-где прорезанные оливковыми рощами. Здесь же – пара клинышков овса, пшеницы или бобов, а дальше бесконечные невозделанные залежи никому пока не отданной земли.

На сердце становилось почти грустно: ни одного акведука, вода только из колодцев. Ни одного трактира или постоялого двора – варвары не знают толка в гостиницах: как это жить с кем-то чужим стена о стену? Хотите отдыхать – разбейте стан, таковы здесь нравы.

Авл не возражал: принимай мир таким, какой есть.

Наконец, дорога уперлась в Лимес – непроходимую стену в два человеческих роста, образованную подрубленными деревьями, сквозь которые прорастали кусты и трава. Она создавала препятствие, отделявшее Галлоту в Штанах от Косматой Галлоты, где шумели широколиственные леса, из глубины которых за стену прорывались немирные племена.

Эту преграду Авл строил сам. Слишком настойчивы были попытки галлотов-неудачников, которых прямо-таки разбирала зависть к более цивилизованным собратьям-федератам. Кое-где проконсул насыпал валы, кое-где воткнул форты, прорыл рвы, утыкал их дно заостренными кольями. Все, чтобы варвары не хлынули волной на лучшие земли.

Чем ближе его легионы подходили к стене, тем больше им попадалось гонцов-легионеров, скакавших в соседние опорные пункты с сообщениями. Мартелл велел остановить одного. Тот приблизился к проконсулу едва ли не со священным трепетом – такое впечатление производило одно его имя – и сразу передал кожаный футляр со свитком. Вроде и не обязан. Вроде и не ему письмо, а люди привыкли: раз он спрашивает, значит, надо. Начальник над начальниками. Легат всех легатов.

Авл похвалил себя: хорошее дело – репутация. Но сейчас его интересовали новости. Один, другой гонец – все об одном и том же: галлоты шевелятся, подтягиваются к Лимесу, жгут костры по ту сторону стены, уже никого не смущаясь. Первый же гонец, передавая письмо и, быстро глянув на растянувшуюся колонну войск, спросил:

– Вы к нам на помощь?

Спросил, хоть и не имел на это права.

Авл сделал вид, что не расслышал. Игнорировать неудобные вопросы – первое, чему учишься во власти. У него другие приказы. Он должен миновать Косматую Галлоту и углубиться в Болотные Земли. Но как же ее миновать, если она ополчилась? На Лимесе заваривается каша, а пара легионов растянуты, как кишка. Единственный крупный военный контингент поблизости – его пять легионов. Хорош бы он был, если бы, повинуясь приказу Сената, ехал один, вернее с горсткой сопровождающих! Мартелл уже и не помнил, когда оставался в полном одиночестве. Вокруг проконсула вечная толкотня. Люди. Всем что-то надо. От него. Никогда не он сам.

Единственый способ уединиться в таких обстоятельствах – уходить в себя. И плотно закрывать дверь. А то ворвутся.

Но теперь у него пять легионов и горные кланы. Как раз то, что требуется на Лимесе. Марцедон Секутор всегда умел оказываться в нужном месте в нужное время, причем тяжеловооруженным. За что и ценили.

Послушайся он Сената, и сейчас эти люди оказались бы беззащитны. Поэтому проконсул ответил гонцу коротким кивком: «Да, сынок. Задержимся. Поможем».

Пока его легионы еще находились по ту сторону хребта, к командующему постоянно приходили приказы из столицы. Вот с такими же гонцами. Нет, не с такими. Эти – потертые и чумазые. Те – мальчики из хороших семей, служившие близ Вечного Города. Новенькая форма, хрустящие ремни, нагрудники без царапинки. Они давно знали о его позоре и готовились смотреть на Секутора свысока, с жалостью и презрением. А смотрели с удивлением. Не могли скрыть шока, когда понимали, что он взял да и развернул легионы. Просто потому, что солдаты сами захотели: вот такая дисциплина в республике! А в Сенате думали, что им достаточно распорядиться, и их будут слушаться. С какой стати?

Эти мальчики, скрипя неношеной легонькой амуницией, протягивали Мартеллу свиток за свитком, где от него требовалось одно и то же. Сдать команду и следовать к новому месту службы.

Он и следует. А сдавать команду просто некому – прежние легаты ускакали и боятся показываться ему на глаза, нового командующего Сенат не присылает. Хотел бы Секутор посмотреть, кто отважится принять такой приказ и приедет к нему!

Пусть приедет.

Никто не ехал. А значит, проконсул ведет себя правильно, и Сенат смирится. Там же куры. Поквохчут первые пару дней, потом увлекутся другой новостью и станут перекидывать ее друг другу, как тряпичный мяч. Если бы люди знали, как мало ими занимаются те, кому вроде бы положено…

Слава богам, за хребет их руки уже не дотягивались. Или, уйдя с земель Лациума, как можно дальше от Вечного Города, проконсул перестал беспокоить Сенат? Он же говорит: куры.

Уже у самого Лимеса командующий приказал ставить огромный лагерь и потребовал к себе преторов[15]15
  претор – командующий, начальник воинского контингента, расквартированного в определенной местности.


[Закрыть] ближайшего форта и участка стены. Распорядился уверенно – так, чтобы ни у кого даже не возникло мысли ослушаться. Но те настолько были напуганы, настолько рады прибытию нечаянного подкрепления, что прибежали по первому свистку.

– Проклятые дикари! Отроились! Пару лет такого не было, – твердили они. – Хотят идти на приступ Лимеса. Говорят, что вся земля отсюда до гор раньше принадлежала им. Нас тут не было. Теперь хотят ее вернуть, потому что от Вечного Города одни беды.

Авл хмыкнул. Правду говорят. Хотя признавать себя злодеями – ниже нашего достоинства.

– Есть возможность заставить их дать нам общее сражение? Не разбежаться в разные стороны и не заставить нас вылавливать их по лесам?

⁂

Будете смеяться, но девку из ворон звали Карра. Она как-то не уползла на кухню, а вернулась обратно, зацепившись за край его шатра. Оказалось, что знает пару фраз по-лацийски, где-то нахваталась галлотских слов – полезна.

Теперь каждую ночь приходила к нему, распуская по лагерю слухи о неутомимости и изобретательности проконсула. Он не гнал. Впрочем, и не поощрял. Ей надо, пусть сама старается над почти бездыханным героем. Для него жаркие деньки миновали. Будет лежать, ничего не делать и наблюдать из-под полуопущенных век, как она выеживается. Другого слова не подберешь. Но он свое отработал еще центурионом, потом трибуном, ну легатом еще подрыгивался, хотя уже капризничал, требовал шустрых. Чтобы все сами.

Карра могла, и высекала огонь из кресала, и прыгала верхом, и предлагала разное. Молодец. Хвалю за смекалку.

После того, как преторы со стены удалились, а его новые легаты потолкли воду в ступе, так ничего дельного не предложив, и тоже покинули командующего, дикарка выползла из-за своего полога и сообщила ему на ломаном лацийском:

– Моя слышать, что говорить. Моя знать, как надо. – Потом перешла на свой диалект и уже дельно изложила план. У галлотов есть в лесу идол бога зверей Цернунн, все племена его очень почитают, получают предсказания. Если похитить идола, то племена дадут общее сражение, чтобы его отбить.

Светлая мысль. Проконсул бы даже похвалил девку, если бы не захотел сразу залить ей в уши воск, чтобы не подслушивала. В собственном шатре – шпион! Плохо дело.

И тут выяснилось, что Карра вовсе не из Ворон. Она родилась в клане Близнецов Медведя, которого по понятным причинам не было среди горных варваров, шедших в Болотные Земли – Вороны их вырезали. А женщин взяли себе. Поэтому, когда люди Мартелла, в свою очередь, вырезали Воронов, Карра ликовала. А проконсул, благословивший такую расправу, стал для нее героем. Темная ж баба, что взять?

Выходило, что ее имя никак не связано с воронами. Но Авл оставил за собой право дразниться. Уж очень смешно получалось. Жаль только, Карра шуток не понимала и всегда, даже прыгая на нем, оставалась неподдельно серьезной, точно священнодействовала.

– Литены – лучшие следопыты. К тому же живут в предгорьях, лес для них родной, – обронила она.

Добывать идол Цернунна послали именно литенов. Пусть покажут, на что способны.

Дикари показали.

⁂

Не подвели. Очень уж хотели выделиться перед ним из толпы сородичей. Ушли в направлении ближайшего леса, блуждали там неделю, их уже похоронили – ну, поймали галлоты смельчаков – и стали готовить ардуэнов. Вождь камнеедов два раза приходил к палатке проконсула: мол, возьмите моих людей.

Как вдруг первая партия объявилась. Утром у ворот лагеря заиграли рожки стражи, своих литены вызвали птичьими трелями. Оказалось, разведчики тащили идола, а тот возьми и окажись каменным – просто плоский монолит, весь испещренный надписями и сверху накрытый оленьим черепом с ветвистыми рогами. Ну, череп они сняли и несли отдельно, а с каменным блоком попотели.

Авл уже не стал спрашивать, как добрались, как сняли охрану? Много ли галлотов положили? Чтобы выковырять из земли вековечный валун, нужна недюжинная сила, нужны кураж, желание прославиться. А еще пуще – нужен покой: вдруг кто-то помешает. Значит, и без вопросов ясно: убили всех, кто встретился. Очистили лес и окрестности от дозорных, охраны и самих жрецов.

Проконсула беспокоил только один вопрос: как отряд дикарей на обратном пути миновал стену самого Лимеса? Почему не протрубили перед воротами: разведчики возвращаются?

Далеко идти. До ворот – это ж еще путь с камнем. Решили напрямик, втащили валун на вал, а с другой стороны тот сам покатился вниз. Вот какие они молодцы! Ждут похвалы.

А дозорные?

Какие дозорные?

Те, что должны ходить по гребню стены.

Ах, эти…

Больше всего Авл боялся, что они их убили. За такое полагалась смерть, а литены ждали награды. Слава богам! Дозорных они просто связали – свои все-таки. Проконсул вздохнул: ну, молодцы! Теперь молодцы. На лице старшего в отряде следопытов – имя ему Остановившийся Дождь – было написано: «Что ж мы, без понятия?» Хороший парень. Хвалю. Выделяю.

Командующий ушел вглубь палатки, за матерчатую стену, открыл свой личный сундучок с деньгами и отсыпал каждому по 10 сестерциев серебра. А Дождю – 12-ть, потому что понимал: лидера нужно поощрять, к тому же будет у него среди литенов свой человек, которого всегда можно противопоставить их вождю.

Теперь сам камень. Мартелл было хотел, чтобы его бросили перед шатром командующего на площадке. Но трибуны посчитали это дурным знаком, к тому же соседство идола с аквилами было оскорбительно для знамен легионов.

Поэтому валуну, как живому существу, отвели особую палатку, куда его втащили, а тот просто промял под собой землю и ну в нее врастать, словно веки вечные здесь лежал. На лицах легионеров застыло выражение брезгливости: дурная и темная находка, лучше бы ее здесь не было. Пришлось ставить совместный караул из солдат и варваров-горцев, те сами темны и дики, давно привыкли.

Череп с рогами все-таки внесли в его шатер и бросили у входа – обезглавленное чудовище у ног проконсула – красивый символ. Правда, легаты шарахались от рогов, ну да невелик испуг!

Странно только, что Карра, ворча, убралась спать на кухню – заявила, что боится оставаться на ночь под одним кровом с древним богом, который явно разгневан.

Боится? Под его-то защитой? Так низко проконсул себя не ценил. Трястись от детских страшных сказок, бабьих россказней? Ну, дух, ну леса, ну с рогами! Не его ли, Авла, меч должен быть единственным законом под этим пологом?

⁂

Очень рассердившись, проконсул заснул один, хотя и одиночество отрадно – никто от него ничего не хочет.

Холод, внезапно охвативший среди ночи, показался каким-то не в меру зимним. Словно среди отрадной весенней темноты вдруг ударили заморозки. Или сырая прель леса своей погребной затхлой стылостью повеяла на походное ложе Мартелла. Он заворочался и попытался плотнее закутаться в одеяло. Последнее оказалось на месте – не упало, не сбилось в ногах. Но холод не отступал.

Вместе с ним пришел прямо-таки парализующий страх – без причины, лишенный источника, необъяснимый, он точно поднимался из глубины собственной души и находил подкрепление вовне – холод был и изнутри, и снаружи. Должно быть, так чувствуют себя мертвецы. Если мертвецы вообще хоть что-то чувствуют. Они остыли сами, но вокруг них – и снизу, и сверху – сырая земля.

Вот каким – набитым землей – ощутил себя Авл. Словно все его кости сгнили, а сверху остался только траченный гнилью мешок человеческой кожи, в который попали падаль и разложившаяся трава. Еще проконсул запомнил запах прелых листьев – сырого ковра, расстеленного в лесу. Именно этот запах заставил его повернуть голову в ту сторону, откуда тот шел наиболее явственно.

И вот там, на фоне стены шатра, светлой от одного из горевших на улице костров, проконсул увидел тень. Громадную, раза в полтора выше, чем обычный человек. Сначала он не понял, что с тенью не так. У нее были и руки, и ноги, и торс. Но не было головы. То есть совсем – на месте плеч торчал бугорок шеи, но ни черепа, ни чего-то похожего на кочан.

Тень точно что-то искала, шарила по земле руками. Склонялась, шла, как будто ее тянуло прямо к палатке командующего. Наконец, скользнула внутрь и распрямилась на пороге. Если бы у тени была голова, то она уперлась бы в поперечную балку, так высок был гость. Казалось, именно в матерчатой прихожей тень нашла что-то важное. Точно наткнулась на ощупь. Торжествующий вздох, который она издала, поколебал и палатку, и воздух вокруг нее и, казалось, весь лагерь.

А потом тень взгромоздила на свои широченные покатые плечи череп с рогами, валявшийся у проконсула возле входа и попираемый ногами без всякого почтения. Днем он вовсе не казался страшным. Желтые, отполированные временем костяшки. Но ночью, в сполохах костра за тканой стеной, на плечах у чудовища, он обрел жизнь – противоестественное, но реальное существование. Сросся с темной громадой. Теперь проконсул знал, что за гость пожаловал к нему.

Гость? Тот вел себя, как хозяин. Не прятался. Не крался. Напротив, надвигался на лежащего без движения Авла. Тот не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Не мог даже вздохнуть.

Ужас первой ночи на марше повторился. Грудь сжало тисками, как будто на проконсула был надет тяжелый панцирь и невероятно жал. Чужой, узкий. Дышать нельзя. Змеи-волосы горгоны оплетают ребра, сдавливают их, проскальзывают внутрь, до самого сердца.

Тем временем тень Цернунна надвинулась на Мартелла и наклонилась над изголовьем. Запах прели стал совсем невыносим, смешавшись со сладковатым ароматом гниения плоти и тяжелой звериной вонью, которая стоит в спертом воздухе на нижних этажах цирка, где держат хищников, прежде чем выпустить их на арену. И в таких местах он тоже бывал.

Плох консул, который не спускался на самое дно – в трактиры, портовые публичные дома, казармы, не бывал на собраниях катамитов, не оставался на пирах до оргий и не щекотал горло павлиньим пером, чтобы, очистив желудок, снова набить его подгнившей рыбой из Сидона. Плох, плох, очень плох… Но не хуже, чем теперь. Даже языком не в силах ворочать. Точно разбил удар.

Еще секунда, и тень сожрет его. Авл почувствовал, что всем своим большим грузным телом впечатался в походное ложе, ощущая, как прогибаются под ним широкие ремни. Если бы они только могли прогнуться до пола!

Захотелось стать маленьким-маленьким, сжаться в комочек. Мартелл вновь почувствовал себя ребенком. Что-то в нем самом отвечало Цернунну, тьма притягивала тьму. В этот миг он точно знал, что поселившийся в нем когда-то мрак – вовсе не защита от мрака внешнего. Они тянутся друг к другу, хотят соединиться, а для этого рвут его на части, просто выворачивают наизнанку, так что грудная клетка вот-вот разойдется и выпустит то, что спрятано в ней, глубоко-глубоко.

Бог лесов и зверей наклонил над проконсулом свою уродливую голову, смрадное дыхание обдало лицо Авла. Его белые волосы взмокли и налипли на лоб.

Как вдруг страшный гость отшатнулся от него, точно Цернунна кто-то окликнул, позвал издалека. Запретил приближаться к Авлу, проглотить его. С крайней неохотой тварь подчинилась. Ее словно держали на поводке и тянули от кровати проконсула. Это делал кто-то, кого тварь ненавидела, но боялась.

Мартелл понимал, что не сам напугал Ценонна – не он был причиной ухода. Тень шатнулась назад, слилась с уличной темнотой и исчезла. Но та тьма, что засела внутри него самого, еще долго не могла успокоиться: все рвалась вслед ушедшему чудовищу, все хотела его нагнать и припасть к нему. Точно и домашний лар, и божество дикарей, и еще многие-многие маски были одним и тем же существом, порванным на кусочки мрака и разбросанным по полям и весям. Каждому человеку, городу, племени, роду… Всем – обрывок непроглядной, густой грязи. Вымазывая ею себя изнутри, люди от патриция до пастуха в горах становились равны во зле, в глазах темного хозяина, как его ни назови.