Текст книги "Полдень"

– Что ж, ты даже в отпуск никогда не ездила? – не сдержавшись, поддразнил ее Макс. – Ну, неужель не интересно, как оно там, за оградой?

– Нет, почему же? В молодости пару раз выбиралась полюбопытствовать. А сейчас уже даже как-то не тянет.

В молодости! Дусе не было еще сорока.

Но она и правда казалась старушкой. Сухонькая, сгорбленная. Соломенные волосы вечно гладко зачесаны назад, из-под очков в немодной оправе светятся стальным блеском темно-серые, всепонимающие глаза.

– Что ж, ты и не влюблялась ни разу? Так всю жизнь сердце и промолчало? Погоди, у тебя ж вроде был кто-то в старших классах? Высокий такой, красивый. Помнится, я вас издалека видел вместе.

Они с Дусей лишь самым краешком совпали в школе по времени, да к тому же и учились в разных потоках.

Сам Макс только недавно стал приходить в себя после тяжелого развода. Типичный случай – сошлись еще в школе, оба пьяные от неожиданно свалившейся на их головы и, как потом выяснилось, кажущейся вседозволенности и свободы. Замутили дом, развели в нем детей. Дураки были, смеялись много. Все казалось не всерьез, все их, как маленьких, забавляло.

Потом дети выросли, их позабирали в школу. И вдруг выяснилось, что у них с женой нет ничего общего. И, похоже, никогда и не было.

Бывает. По статистике, чуть ли не с каждым третьим. И кстати, довольно типично, что после всего этого он вернулся в школу зализывать раны.

– Да что ж я, не человек, что ли? – Дуся улыбнулась, и глаза ее за стеклами очков сразу поголубели. – Была любовь, как не быть. Отличник, медалист. В баскетбол за школу играл. Все всерьез, вместе жили в семейном блоке. Собирались в университет поступать. Науку двигать, мир менять, не больше, не меньше. Когда дочка родилась, никому ее отдавать не хотели. С рук на руки друг другу передавали. Бегали на уроки по очереди. А то и с ней в кенгурушке, когда спала хорошо. Проснется, захнычет, я ей сразу сиську в рот. Почмокает, и опять заснет.

– Дуся, у тебя есть ребенок?!

– Ну да. Дочка Марта. Теперь-то она уж взрослая! А тогда, перед самым выпуском, обнаружился у меня вторичный сколиоз. И все сразу коту под хвост.

– Так поздно?! Да еще после родов?! Так же не бывает!

– Иногда, как видишь, случается. Не повезло. Вадим уехал в университет, а я осталась лечиться. Ну, собственно, и все.

– А дочка?

– Понимаешь… мы с Вадимом хотели, чтобы у нашей Марты было нормальное детство. Чтобы в нем было что-то помимо школы. Я-то ведь все равно лежала, заниматься ей не могла. Мы решили, пусть Вадим ее увезет с собой. Ей было уже пять лет, большая девица, разумная. И потом, мы ж тогда глупые совсем были. Думали, я, когда вылечусь, к ним присоединюсь. А Марта, когда придет время, поступит сюда же, в нашу школу. Наивные были, как дети!

– И?

– И ничего. Вторичный сколиоз – ну, ты ж знаешь. Минимум два года постельного режима. Потом еще год в аппарате. Потом, конечно, можно уже что хочешь, но, честно говоря, потом обычно уже ничего не хочется. Я разговаривала с психологами – это не со мной одной, это с большинством так бывает. Что-то в тебе ломается. Ничего. Курсы воспитательниц – тоже не так плохо. Других и на это уже не хватает.

– А Вадим? А Марта?

– Вадим сперва меня навещал. И девочку нашу привозил с собой. Но… ты ж понимаешь. Учеба, общественная работа, ребенок маленький. Девушки всякие вокруг – красивые все, здоровые. Я Вадима понимаю, он не железный. Женился. Защитил диссертацию. Теперь известный ученый. Я им даже отчасти горжусь.

– Слушай, как тебе удается всех так понимать? Родителей, детей, Вадима этого своего?! На твоем месте, я б его возненавидел!

– А смысл? – Дуся пожала плечами.

– А Марта? Почему она сюда не вернулась? Ну, когда ей десять лет исполнилось?

– Понимаешь, у Вадима появилась возможность устроить ее в другую школу. Элитную, при университете. Мы оба решили, что так будет лучше. Марта выросла интересным человеком. Она журналистка. Иногда она меня навещает. Хорошая девочка. Но, понимаешь, взрослая уже совсем. Для чего ей мама?

*

Зарегистрировавшись в гостинице, Максим с временного номера зашел на сайт местных общественных работ. Хм, чтоб такого выбрать, потяжелее и попротивней, где час идет за два? И чтоб не слишком рано, и не очень поздно, и от гостиницы не слишком далеко…

В конце концов, Максим выбрал мытье туалетов в торговом центре, с двенадцати до двух, когда на море идти все равно уже жарко, а бары, пабы и прочие злачные места еще закрыты. А чего нам? Мы не брезгливые. Рабочий комбинезон у него с собой. А если что, так море же в двух шагах. Из моря ты всякий раз выходишь, как заново родившийся. Оно с тебя все смывает, и в пучину уносит.

Через полчаса Максим, одетый в одни лишь умопомрачительные красные плавки, нырял с пирса под восхищенные вопли девчонок.

А чего? Знай наших! В нашей школе один из лучших в стране бассейнов. Наша школа выпустила немеряно кандидатов в мастера по плаванью и прыжкам в воду! В нашей школе каждый мальчик, и каждая девочка…

Ох, да ну ее уже на фиг, нашу школу! В отпуске он или нет?

Максим шел по набережной, и в наступающих сумерках каждый встречный огонек манил его новой возможностью зайти, и заказать, и немедленно выпить, и закусить. Услужливые мальчики и девочки тратили свои общественные часы на то, чтоб смешивать ему коктейли и добавлять в них колотый лед. И нарезать закусь, и подносить огонек к его сигарете. Прелестные девицы в бикини призывно улыбались ему с шестов.

В нашей стране все равны! Сегодня ты – завтра я. Сегодня меня – завтра тебя. Сегодня со мной – завтра с тобой. Счастье для всех, и пусть никто не уйдет обиженным!

Ох, только бы не напиться, а то ж он и к двенадцати не встанет! Не хватало только записи в личное дело, что в первый же день не вышел на общественные работы.

*

Крайняя кабинка в женском туалете между четвертым и пятым этажами была по-прежнему занята. Каждый раз, закончив отскребать от говна очередной санузел, Максим возвращался на это треклятое межэтажье, вежливо стучался, и уходил, не получая ответа.

Может, там и нет никого? Может, просто дверь заклинило?

Он припал к двери ухом, уловил частое прерывистое дыхание, и еле слышный, сдавленный всхлип.

– Что с Вами? Вам плохо? Ну, ответьте же, пожалуйста, а то я буду вынужден обратиться к секьюрити!

– Не на-адо никого зва-ать, – донесся, наконец, из кабинки плачущий голос. – Со мной все хо-ро-шо. Вы только уходите, пожалуйста!

Голос звучал настолько по-детски, что Максим не на шутку встревожился. Дети до двадцати одного не могут находиться на территории молла без сопровождения. Это аксиома.

– Выйдите, пожалуйста! – настаивал он. – Я должен убедиться, что у вас все в порядке.

– Уходите! Вам что, неясно сказали?! Вы что себе позволяете?! Вообще, что вы делаете в женском туалете?! – на сей раз в голосе прозвучало вполне взрослое отчаяние.

Максу стало стыдно.

– Девушка, – заговорил он просительно. – Поймите, я не могу уйти. Я клининг-менеджер. Сейчас по расписанию санитарный час. Вы сперва дайте мне убраться, а потом, если хотите, залезайте туда обратно, и сидите там хоть до морковкина заговенья. Точнее до следующего санитарного часа.

За дверью всхлипнули, но промолчали. Максим почувствовал, что победа уже близка.

– Девушка, – решительно сказал он. – Выходите, или я дверь вышибу!

На самом деле, это была пустая угроза. Вышибать двери при любых обстоятельствах строго-настрого воспрещалось, поскольку двери были хлипкие, полые внутри, трескались на раз, и поди ее потом, почини, эту дверь. Но девушка-то этого знать не могла!

Замок щелкнул. На пороге кабинки показалось длинноногое существо в умопомрачительном серебристо-прозрачном мини. До кучи это мини было еще и разорвано до пупа, и существо с трудом придерживало его на груди руками. Существо шмыгало носом и размазывало по щекам слезы, сопли и макияж.

Блин, без десяти два! Откуда она здесь взялась в таком виде? С ночи тут сидит, что ли?

– А когда следующий санитарный час? – уныло спросила девица вместо приветствия.

– В два ночи. А ты что, здесь жить собираешься? – участливо поинтересовался Максим, оперативно орудуя шваброй, так как время, отведенное ему на уборку, заканчивалось, и пора было сдавать инвентарь. К счастью, кабинка оказалась на удивление чистой.

– Да. Может быть. Не знаю. Я теперь совсем ничего не знаю! И вообще, куда я в таком виде пойду! – и девица безутешно разрыдалась.

Выглядела она тютелька в тютельку на свои законные двадцать один, и ни минутою старше. Максим внезапно ощутил себя в привычной роли учителя.

– Так, сказал он. – Стой тут, и никуда не уходи. Впрочем, действительно, куда ты в таком виде пойдешь? Тебя ж нравственный патруль в два счета загребет в таком прикиде. Вот что, лезь, давай, обратно в кабинку, и никому больше не открывай. Сейчас я сдам швабру и прочие причиндалы, душ приму, и вернусь сюда за тобой с нормальной одеждой. Какой хоть у тебя размер?

*

Переодевшись в майку и джинсы, она слегка успокоилась, но выглядела по-прежнему настороженно и как-то безнадежно тоскливо.

– Тебя как звать-то? – спросил Максим.

– Галадриэль, – ответила она без всякого выражения. Максим сочувственно присвистнул.

– Кто ж тебя таким имечком наградил?

– Ну, кто-кто? Родители. Главное, назвали, а сами слиняли из школы, и за столько лет ни гу-гу. А я теперь ходи, мучайся. Нашла б, поотрывала им кой-чего. Но где ж их теперь искать-то? К тому ж вряд ли они все еще вместе.

– Так ты из школьных детей? Ну, ясно, ясно, – Максим понимающе покивал.

– Ну и чего тебе ясно? Чего тебе ясно, дядя? Вот все вы такие уроды! Понаделаете детей без счету, а школа потом с ними мучайся. А они, наоборот, со школой. И так по кругу. Блин, ненавижу! – она скрипнула зубами, и лицо ее исказилось.

– Ну, тише, тише, – Максим положил было ей руку на плечо, но она шарахнулась, как от удара. – Зачем ты так уж сразу про всех-то? Ты, наверное, недавно только школу окончила?

– Этим летом. Ну и что с того?

– Да ничего. Просто ты еще не научилась разбираться в людях и в ситуациях. Наверное, и за оградой одной ни разу побывать не пришлось? Да это все придет, не волнуйся. Со временем…

– Ну, хорошо, а до этого мне что, в кабинке туалета сидеть? – задиристо перебила она его.

Максим смутился.

– Да нет, зачем же в кабинке. Ты вообще, как там оказалась? Ты ж мне и не рассказала еще ничего. Давай, давай, не стесняйся, выкладывай! Глядишь, я тебе помогу.

– Никто мне теперь не поможет! – лицо ее сморщилось, и Галадриэль горько заплакала.

Помня ее первую реакцию, Максим больше не пытался к ней прикасаться. Он просто протянул ей пачку бумажных платочков.

– Понимаешь, – сказала она сквозь слезы, – я приехала сюда только вчера. Прямо из школы, понимаешь? Прямо с самолета пошла, как положено, в отдел общественных работ. Они мне там дали список.

– Так, – Максим начал догадываться, в чем дело. – И что же ты выбрала?

– Экскорт-услуги, – Галадриэль совсем по-детски шмыгнула носом. – Мне одна тетка в очереди посоветовала. Говорит, работенка не пыльная, и к тому же час считается за два. Я не думала, что будет так мерзко. Я думала, будет прикольно. Думала, ну может же кому-нибудь просто быть одиноко. И я ведь тут тоже совсем одна. И теперь я… Я ведь там зарегистрирована на две недели. Ой, что ж со мной теперь будет, ой, Божечка мой! – голос ее опять сорвался.

Максим опять терпеливо дал ей прореветься. Что ж, она права. Взрослая уже, должна понимать. Две недели неявки на общественные работы, это вам не шуточки.

Но Господи, какой же мерзавец ей попался! Видел же, что перед ним ребенок совсем! Бывают же мрази!

– Он… что-нибудь… с тобой сделал?

Галадриэль замотала головой.

– Он не успел. Я убежала. Мы были в номерах, на верхнем этаже молла.

– Не плачь, – сказал Макс, чувствуя себя отчасти добрым волшебником – Не конец света. Сейчас мы с тобой все это разрулим. Сперва пойдем к врачу. Он даст справку, что у тебя нервный срыв, и бюллетень на два дня, и официальное освобождение от данного вида общественного труда, в виду полной твоей к нему профнепригодности. Это ж любому невооруженным глазом видно! Потом мы с тобой в первом же интернет кафе зайдем на соответствующий сайт – я тебя научу, у вас же там в школе, небось, и доступа к интернету толком не было? Да ничего, это просто. Ты там зарегистрируешься, и сама, без всяких дурацких теток, устроишься на эти две недели посудомойкой в какое-нибудь кафе. Хорошо?

Галадриэль быстро-быстро закивала, и так вцепилась ему своими накладными когтями в руку, что Макс чуть не взвыл. Она точно боялась, что он вот-вот исчезнет, растает в воздухе, и она опять останется наедине со своими проблемами.

«Г-ди, хранил бы ты, что ли, их, идиоток! – мысленно воззвал Макс. – А если бы моя Машка так?!»

Его прямо-таки замутило от одной мысли, и он даже не заметил, что впервые в жизни назвал Машку своей.

*

В огромном полутемном зале столовой они сидели вдвоем.

Детей давно уже покормили и увели спать. Учителя и обслуга в каникулы редко когда ужинали в столовой, в крайнем случае делали заказ, и ужин присылали к ним на квартиру. Старшие школьники, по возрасту уже освобожденные от ежеминутного надзора, но в силу обстоятельств не выпущенные на каникулы, ужинали, конечно, в столовой, но не по расписанию, а кто во что горазд. Повара просто не убирали после раздачи котлы, зная, что иные голодные души совершают набеги на столовую прямо посреди ночи.

Вообще, в каникулы в школе царила полная расслабуха, особенно в вечерние часы, когда немногие необходимые дела были уже переделаны.

– Ну, что, друзья встречаются вновь? – Ерофеев забрал у Ани поднос и помог поставить на стол. На подносе вперемешку громоздились яблоки, котлеты, куски хлеба, сыра, огурцы, помидоры и стояли две чашки холодного чая.

– А гречку чего не взяла? Гречка ж вроде на дне еще оставалась.

– Да ну ее! – Аня смешно сморщила нос. – Холодная, не хочу!

– А говорила – быка съешь!

– Быка – да. А холодную гречку не стану.

– Однако ты привереда!

С утра, покормив зверей в мини-зоопарке и сообща организовав им сравнительно сносное существование, они вдвоем выбрались за ограду и махнули на речку. В каникулярное время два бродящих без присмотра подростка не слишком бросались в глаза. Речка и без них кишмя-кишела детьми.

До обеда они купались, потом пошли в лес, на свое любимое место, развели костер и напекли картошки, которую Аня натаскала с кухни во время дежурств. Наевшись, растянулись на траве, незаметно задремали, и продрыхли до сумерек. Свежий воздух пьянил не хуже вина.

Проснулись оба от холода, и некоторое время сидели в обнимку, стуча зубами и греясь друг об дружку. Прикинули, не разжечь ли снова костер. Решили, что не стоит – поздно уже, к тому же темнеет, огонь могут заметить из школы.

Вернувшись обратно, каждый отправился к себе, чтобы принять душ, одеться потеплее и доразобраться с делами.

Саша Ерофеев, у которого в его хоромах под лестницей, конечно, не было санузла, мылся, как всегда, в огромной душевой при бассейне. Сейчас тут было непривычно тихо. Слышно только, как назойливо капает вода из крана в дальней кабинке. Саша попробовал было закрутить кран до упора, но чуть не сорвал резьбу. Надо будет отметить в журнале. Пусть вызовут сантехника.

Прошелся по мини-зоопарку, посмотрел, все ли у всех в порядке. Попугай Жако был какой-то грустный, не ответил на приветствие, вообще на Сашу не среагировал – застыл на ветке молчаливым изваянием, спрятав голову под крыло. Ерофеев постучал по клетке – попугай дернулся, но голову так из-под крыла и не вынул. И корм с утра нетронутый стоит.

Спустившись к себе, Саша набрал номер ветеринара, дождался автоответчика и оставил сообщение.

Наскоро сполоснувшись, Аня спустилась в медпункт и быстренько пробежалась по аптечке. Бинты есть, обезболивающих хватает. Раствор антисептика на донышке, пластырь бактерицидный на исходе. Надо завтра сходить на склад, пополнить запас. Лето же, все без конца носятся взад-вперед, падают и расшибают коленки.

Открыла реанимационную укладку, сверила по списку. Атропин, адреналин, кардиостимулятор, тубус, ларингоскоп, шприцы и иголки. Все на месте, как и следовало ожидать. Расписалась в журнале.

*

Они лежали у Ерофеева в дежурке. Им было тесно и душно – настоящих окон, ведущих наружу, на свежий воздух там не было.

– По-моему, в палатке было бы уютней, – посетовала Аня, чувствуя, что вот-вот свалится на пол. Топчан в дежурке явно не был рассчитан на двоих. – Может, лучше на пол переместимся?

– Как хочешь, – он пожал плечами.

Они встали, и расстелили на полу одеяло и спальник. На полу оказалось заметно свежее – сквозило из-под двери.

– Короче, избалованные мы какие-то, – посетовала Аня. – Вот раньше спали на полу в пещерах на шкурах. А мы кроватей напридумывали себе каких-то. Всем вместе-то, на полу, и теплей, и уютней, и в темноте не так не страшно.

– Вообще-то кровати – это чисто европейские штучки. Во многих странах до сих пор на полу на циновках спят.

– Ну и правильно делают! Знаешь, ты только не смейся, но я до смерти боюсь спать одной. Когда девчонки другие в комнате еще ладно. Но когда все разъедутся, вот как сейчас – брр! Я, знаешь ли, везде на ночь свет включаю, и в ванной, и в коридоре, и в комнате, и ночник еще над головой – и все равно уснуть иногда не могу!

– А ты приходи ко мне. Не за чем-нибудь, а так просто.

– Спасибо, приду, – Аня улыбнулась. – Не то, что б я была против чего-нибудь. Я только одного понять не могу. Зачем ты все время в презервативе, если знаешь, что я на таблетках? Без презерватива намного прикольнее.

– Могу себе представить. Но так все-таки надежней. Мало ли что. Вдруг ты таблетку забудешь принять? Или она не сработает? Тогда как?

– Ну, тогда… Тогда ничего не поделаешь. Против лома нет приема. Тогда, значит, родится и будет жить. Не мы первые, не мы крайние. Или ты за меня боишься? Не бойся, я крепкая.

– За себя боюсь. Нет уж, на фиг такие сюрпризы. Ерофеевы в неволе не размножаются. Вот выйду отсюда, заберу мать. Уедем с ней в глушь, где нас никто не сыщет. Вот там-то я и… Ань, ты как, поедешь со мной?

Она не ответила. Широко раскрытыми глазами она смотрела куда-то вдаль, куда-то сквозь стены и потолок. На поверхности глаз дрожали непролитые слезы.

Саша перевернул ее лицом к себе.

– Эй, с чего вдруг ты плакать вздумала? Ань, я что-нибудь не то сказал?

Она вытерла глаза кулаками.

– Нет, Саш, дело не в тебе. Просто… Сашка, Сашка, какой ты все-тки хороший. Меня вот с собой зовешь. Только не получится у тебя ничего!

– Почему? Можно ведь забраться глубоко в тайгу, уплыть в море на необитаемый остров, выстроить лачугу где-нибудь в скалистых горах. И жить припеваючи, ни от кого не зависеть. Огонь трением добывать, на козлов каких-нибудь горных охотится, рыбу ловить.

– Саш, ты никогда не спрашивал, почему я торчу здесь в каникулы. Тебе было не интересно?

– Интересно, конечно. Но я считал – зачем в душу лезть? Захочешь – сама расскажешь. Не захочешь – твое дело.

– Ты правильно считал, умница. Я действительно об этом говорить не люблю. Но тут, короче, Сашка, какое дело… Хорошо ты, конечно, придумал – в глушь, в горы, в леса. Вот только не поможет это. Нельзя от них убежать, пойми! Нет, то есть до поры, конечно, до времени можно. Пока молодые, пока еще дети маленькие. Ну не вышли на работу, не отметились где-то там, живете сами по себе, необходимое все сами из-под земли добываете. Черт с вами! Никто преследовать не станет. Вам от общества ничего не нужно – ну и вы ему на фиг не сдались. Но все это, Саш, пока дети ваши, ну, если они есть, конечно, до школьного возраста не доросли. А там уж – извини-подвинься. Приплывет к вам на необитаемый остров или спустится по веревке с вертолета у вашей лачуги в горах школьный инспектор – и протянет, как Румпельштильхен, свои длинные ручонки – ну-ка, ну-ка, где там ваше живое и тепленькое? Отдавайте мне то, что вам милее всего!

– Не может быть! Ань, ты преувеличиваешь!

– Ой ли? А как у вас с мамой было? Ты ж сам мне рассказывал, как мама тебя в шкафу прятала? Что сидели безвылазно в квартире, ни с кем не общались, пособие продуктовое на маму-инвалида под дверь получали, ты из этой квартиры носу ни разу за десять лет жизни не высунул, голос боялся подать, мама тебя читать-считать шепотом учила? И что же, помогло это вам?

– Ань, ну что ты сравниваешь?! Это ж был обычный муниципальный дом, соседи, полиция, кругом глаза-уши. Может, я как-то к окну неосторожно подошел, я ж пацан был, что я понимал-то.

– Ага, два раза! Десять лет не подходил, а тут вдруг подошел. И всем вдруг стало до вас дело – и врачам, и инспекторам, и детской комнате милиции.

– Ань, я по-прежнему склонен считать это случайностью.

– Ой, да считай ты что хочешь! Но только вот чтоб ты знал – меня мои родители действительно увезли. Точнее, они сами ото всех уехали. В тайгу, черти куда, где одни медведи и волки. На собственном малолитражном самолете улетели. Посадили его в одном безлюдном месте, сами пешком в другое пошли. Шли много дней, по дороге сто раз чуть концы не отдали. Шестеро их было – мои, и еще две молодые пары, все бывшие одноклассники. Снегом их раз ночью завалило, потом еда у них кончилась совсем, изголодались, пока сами добывать наблатыкались. Я эту историю наизусть знаю, часами могу про их приключенья рассказывать, да только не в том суть. Потом, если хочешь, расскажу. Там много у них прикольного было. И по дороге, и вначале, пока обжились. Кое-что я и сама уже помню.

Так вот, короче. Они вообще-то никаких детей не хотели, предохранялись всякими естественными путями. Не хотели, короче, давать обществу возможность ухватить их, если что, за яйца. Ну, те две пары убереглись, а моим, вишь, не повезло. Хотя с какой стороны смотреть. Мне в детстве всегда казалось, что остальные все им завидовали. Опять же, до поры-времени, конечно.

Я выросла на полной свободе – кого бояться в такой глуши? Звери, в отличие от людей, без причины не нападают. Все со мной нянчились, цацкались, учили меня всяким премудростям, кто во что горазд, их там пятеро из шестерых университет успели закончить, причем по разным специальностям. Так гоняли, мне теперь любой школьный предмет – пустяки.

Короче, жили мы припеваючи. Пока в один прекрасный день на поляну перед домом не выехал внедорожник со школьным инспектором. Я тогда, веришь ли, автомобиль впервые в жизни увидела.

– И что? Твоих родителей лишили родительских прав? За сокрытие тебя? Но разве есть такая статья? За уклонение от общественных работ? Но они ведь все эти годы и сами не пользовались благами общества?

– Нет, тут все сложнее. Инспектор сказала, что общество не может даже временно доверить ребенка лицам, ведущим, как она выразилась, девиантный образ жизни. Поэтому она предложила им выбор – родители, или кто-то один из них, возвращается вместе с ней, и дальше играет по общим правилам. Тогда меня можно будет отпускать к нему на каникулы. В противном случае родители меня больше не увидят.

– И что, твоя мама на это согласилась?! Не поехала с тобой?!

– Куда? Меня ж все равно от них забирали! Саш, мы с мамой тогда долго говорили. Инспектор сказала, что понимает. Не будет нас торопить. Видишь ли, мама никак не могла оставить отца. А для него возвращение было хуже смерти. Он у меня художник. Он, когда картины свои пишет, сутками от холста не отходит, поесть-попить забывает, какие уж там общественные работы! А без мамы он бы не выжил, это даже я в свои десять лет понимала.

– А ты?

– А что я? Ради нескольких недель раз в полгода? Нет, я маму не осуждаю. Тем более, когда такая любовь…

– Да какая любовь?!

– Настоящая, Саш, без балды. Как в сказках, ни словом сказать, ни пером описать. От которой человек сам себя забывает.

– Нет, Ань, не понимаю. А дети? Детей же своих человек тоже любит. И дети его любят. По-твоему, это ничего не значит?

– Значит, конечно! Только вот, Саш… Ну, я не знаю, как тебе объяснить! Сама внутри себя понимаю, а объяснить не могу. Сложно это на пальцах объяснять. Особенно, если человек сам такого не переживал и не видел.

– Да нет, отчего ж. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Совсем не обязательно переживать самому. Есть же книжки и фильмы. Только… все равно, я не понимаю!

*

Река на закате была прекрасна. Янтарный песок, темные островки камышей, рыжая половинка апельсина, тонущая в воде.

От реки тянуло сыростью и холодом, но в запале они этого не замечали. Они сбежали, сбежали, сбежали! Им в очередной раз удалось обдурить систему!

Правда, вначале все чуть было не сорвалось. Знакомая дыра в заборе оказалась заделана. Но Сережкины ножницы сделали волшебное клик-клик-клик, и вот, они все на воле!

Жаль, что Аня не смогла с ними. У нее сегодня дежурство по кухне.

Они смеялись, размахивали руками. Скакали по песку, то прямо, то вбок. Радовались первому погожему дню после двух недель проливных дождей. Галдели, перебивая друг друга:

– А Машка ему такая: « Максим Игоревич, я вас не понимаю. Вы не могли бы объяснить поконкретней?»

– Он, бедняга, аж задохнулся!

– А покраснел-то как, покраснел! Мне прям его жалко стало!

– Машк, он к тебе явно не ровно дышит!

– Вот еще, жалеть, их?! Не фиг пургу на уроке гнать! У тебя практикум по соц. общению? Вот ты насчет общения и втирай. А уж что нам там после школы делать, мы и без тебя как-нибудь сами сообразим.

– Действительно! Чего б вдруг кто-то из наших девок пошел в проститутки?! Это может, в других школах такие дуры имеются.

– Нет, ну он-то, тако-ой! Ой, я больше не могу… – складываясь от хохота пополам.

– Да ну вас! Меня сейчас со смеху вырвет.

– Удивила! Тебя и так постоянно рвет.

– Прекратите, а то я сейчас со смеху сдохну!

– А че, давай. Место подходящее. Уложим тебя в ладью, украсим цветами… где, кстати, наша лодка?

*

Они плыли долго-долго. Солнечную дорожку сменила на воде лунная. Капли с весел падали расплавленным серебром.

– Вот здесь мы в прошлый раз приставали. Видишь, на кусте обрывок бечевки?

– А не дальше? Почем ты знаешь, что это наша бечевка? Через полгода-то?

– А чья еще она может быть? Кто, кроме нас, здесь бывает?

– А это еще что за фигня? Откуда они взялись? Раньше не было.

Действительно, из-за холмов, упираясь в небо, торчали, покачиваясь, две гибкие антенны. Похожие на усики гигантского муравья, они точно принюхивались к небу вокруг. На кончиках усов мерцали две маленькие звездочки, почти теряясь на фоне прочих, настоящих, звезд.

– Ох, не нравятся мне они!

– Кому ж такое понравится? Пейзаж весь портят.

– Что-то мне стремно. Нас оттуда не засекут?

– Да ладно, не бери в голову! Кому мы на фиг сдались? Они вообще в другую сторону повернуты!

– Кто их знает… Может их так запрограммировали, чтобы во все стороны сразу.

– Народ, хватит болтать! Всю рыбу распугаете!

*

Они наловили мелкой рыбешки, забросали ее в котелок и залили речной водой. Из приправ у них была только соль, рыбу они, конечно, не чистили – что там чистить-то. Гадость получилась изрядная. Впрочем, бульон они выпили до дна – куда ж деваться, другого-то ничего нет.

Лерку сразу вывернуло наизнанку.

Никто этому не удивился. Ее рвало постоянно – утром, днем, вечером, на уроках. Она уже в два раза похудела, на зависть Златке, которую, наоборот, к четвертому месяцу разнесло, как бочку. Златка и раньше не была худышкой, но сейчас сделалась что-то особенное. Она, правда, похвалялась, что сразу после родов все сбросит. Есть, мол, у нее на примете чудо-диета. За один день десять кил. Но Лерке как-то не верилось в подобные чудеса.

Машка хоть и смеялась вместе со всеми, но внутри себя, конечно, переживала. А вдруг они догадались, что Макс не случайно вызвал именно ее!

Сработало, сработало колдовство!

«Ребята, вы уже взрослые, и разговаривать с вами можно по-взрослому. Хочу поделиться с вами историей, случившейся с вашей почти ровесницей. Чтобы вы поняли, к чему может привести элементарное незнание реалий. Вот ты, например, Маша, представь себе…»

Да с чего б ей вдруг фигню всякую представлять? Что он с ними, как с малолетками?

И Машка опять передернула плечами.

Но как он на нее смотрел! И покраснел ведь, действительно! И весь урок еще потом при одном взгляде на нее запинался!

Машкина душа сладко пела при одном лишь воспоминании.

А так ему и надо!

*

Они расположились у костра – не слишком близко, чтобы не сгореть, не слишком далеко, чтобы не замерзнуть. Из ниоткуда возникло пиво, для конспирации налитое в бутылки из-под лимонада. Сергей расчехлил гитару. Завел вполголоса, перебирая струны:

«Там свет в окне.

Там свет в окне.

Он светит нам,

Тебе и мне.»

– Тимохин, что ли?

– Он. Группа «Осенние птицы» Там у него еще хорошая есть, да вы ее знаете, наверно: «А мы улетаем, а мы улетаем, как осень придет, собираемся в стаи. Вы спросите нас, мы в ответ улыбнемся: «Что будет нас ждать здесь, когда мы вернемся?»…

– «А мы и не знаем, откуда мы знаем?! Мы этих путей себе не выбираем!» – подхватили хором со всех сторон. Даже Лерка пела, как ее не мутило.

Один Саша Ерофеев не пел. Он раскопал себе ямку с глиной, и слепил из глины маленького слона. Отдал его Маше, и теперь машинально разминал в руках новый ком.

– Да у тебя талант! Как живой, так глазами и смотрит!

– Зато я петь совсем не умею. Медведь на ухо наступил, – ком в руках Ерофеева приобретал постепенно форму медведя.

– Слушай, как ты это делаешь?

– А я знаю? Само собой происходит. А начну задумываться, пытаться отследить процесс – сразу перестает.

– С ума сойти! Ты как сороконожка, у которой спросили, как она ходит. Хотя, наверное, ты прав. Иногда, наверно, лучше не думать. Просто идти себе вперед, куда глаза глядят, куда ноги несут…

– Куда душа просит, – негромко договорил Ерофеев.

– Мы разве не душой думаем? – слегка усомнилась Машка.

Но Ерофеев покачал головой:

– Душой мы чувствуем. А думаем мы мозгом. Ну, у кого есть, конечно.

– А у кого его слишком много?

– Тады ой! – на морде медведя расплылась клыкастая ухмылка.

Машка озадачилась: не слишком ли много у нее в голове мозгов? Навскидку получалось, что многовато. Поскольку в основном она в жизни совершает какие-то вполне разумные действия: учится, умывается, чистит зубы, в общественные часы выдает книжки в библиотеке. Но иногда, похоже, душе удается взять верх, и тогда Машка умудряется учудить такое!

Вот и сегодня. Весь день она тревожно прислушивалась к себе. Начиная с урока Макса, и потом, когда они сбегали из школы, плыли сюда, разжигали костер, пели песню. Особенно когда пели песню. Все время в Машке что-то бурлило и клокотало, поднимаясь все выше, выше, грозя выплеснутся наружу. Теперь оно, похоже, почти что дошло до горла. Секунда, другая, и…