Текст книги "Преобразователь"

Маша поставила передо мной кофе, покрытый плотной коркой заваривающейся гущи, и положила новую пачку «Парламента».

– Я подумала, что у тебя непременно закончатся сигареты. У всех мужчин не вовремя кончаются сигареты. Хотя мне всегда казалось, что такой, как ты, не должен курить. Но ты куришь, и мне нравится смотреть на тебя.

– И много было мужчин?

– Каких?

– Ты сказала: «У ВСЕХ мужчин кончаются сигареты».

– У которых кончались – много. А так – нет.

Она приблизилась ко мне, и перед моими глазами очутилась тонкая полоска ее обнаженной кожи, там где майка не доходила до ремня джинсов. Невольно я попытался уловить ее запах и втянул в себя воздух. Она едва коснулась моих волос и тут же убрала руку. Я чувствовал, что она напряжена до предела, и это возбуждало меня.

– Я пойду в душ первая. Я быстренько. А ты пока допивай кофе. Она проскользнула мимо меня из кухни, а я немного ошарашено посмотрел ей вслед. Романтика в духе японского минимализма.

Когда я вышел из душа, прикрыв срамоту полотенцем, Маша уже сидела в халате на узенькой тахте. Я видел, что она смущена, но и мне, признаться, было не легче. Отчего-то я чувствовал себя студентом, который в первый раз решил заняться сексом с малознакомой однокурсницей.

Я осторожно присел рядом, обнял ее за плечи и прижал к себе. Халат был очень тоненький, из дешевой подделки под шелк, и мне захотелось подарить ей самый дорогой и роскошный, только бы она улыбалась. Сквозь ткань я ощущал тепло ее тела, и она доверчиво прижалась щекой к моей руке и быстро поцеловала ее.

– Сережа…

– Да?

– Обещай мне, что мы останемся людьми.

– В каком смысле?

– Что мы не превратимся ни до, ни во время, ни после.

– В кого? В медведя? ⁶ Ну, за «после» я не ручаюсь, «после» – понятие математически бесконечное. Но сейчас я точно не собираюсь превращаться.

Бог знает, что на уме у этих девушек, но отчего бы не сделать ей приятное?

– Тем более если ты про маньяков, то я, в натуре, не маньяк.

Она хихикнула и снова поцеловала меня в руку, а я в ответ чмокнул ее в макушку. Мы сидели обнявшись и я, слушая ее дыхание, думал, что мне давно не было так легко. Моя рука сама собой медленно и нежно поползла к ее груди, слишком великоватой, на мой недавний вкус, и, когда рука моя доползла, я осознал, что всегда ошибался. Я потянулся к ее губам и очень медленно опрокинул ее на подушки.

– Знаешь, Сережа, а ведь ты мой первый…

Ну, почему, скажите, все самое неожиданное женщины сообщают в постели, да еще когда ты и так не в себе из-за многогранности процесса?

Я на секунду замер, а потом зажал ей рот своими губами и лег на нее…

Она вскочила и смущенно оглянулась в поисках одежды. Увидела свой халатик и потянулась, чтобы достать его. И тогда я увидел, как по внутренней стороне ее бедра бежит очень тоненькая струйка алой крови. И я почувствовал, что ей очень больно. Перехватив мой взгляд, она покраснела и, быстро запахнувшись, убежала в ванную. Я оглядел простыню и увидел расплывшееся розоватое пятно. Я откинулся на подушки и уставился в распахнутое окно, сквозь которое в комнату летел тополиный пух и слабо доносился рев машин.

Но уже через несколько мгновений я вскочил и, накинув на себя простыню, дабы пощадить ее стыдливость, как придурок поволокся к ней в ванную. Я немедленно хотел ее, хотел, чтобы удостовериться, чтобы закрепить, чтобы еще раз почувствовать…

Когда я вошел, она стояла в ванной и вытиралась, накинув на плечи полотенце.

– Тебе нельзя…

Но я не дал ей договорить. Я зажал ей рот поцелуем, поднял ее на руки и снова запихнул в душ, судорожно отыскивая вентиль с горячей водой. Если бы я был у себя дома… Сначала на голову нам обрушился поток ледяной воды, потом кипятка. Она спрятала лицо у меня на груди и, повизгивая, как щенок, смеялась. Наконец нужная температура была поймана и я, выдавив на ладонь гель для душа, велел ей сесть на край ванны. Она снова покраснела, чем довела меня до экстаза, и тут… Тут меня снова накрыло.

Я рухнул на четвереньки прямо в ванной, и с меня градом покатился ледяной пот. Страшная судорога скрутила мышцы, и от ужаса, что Маша станет свидетелем моего приступа, мне стало совсем фигово.

– Уйди, – простонал я. – Уйди, пожалуйста.

– Я знаю, Сереженька, не бойся, – прошептала она в ответ. – Ты не волнуйся, я тебе помогу. Ты просто забыл, что нам нельзя так много воды. Начинается отторжение. Я и сама…

– Нам? – превозмогая адскую боль, я попытался хоть что-то понять. – Какое отторжение, что сама… – последние слова затопила тягучая слюна, хлынувшая у меня изо рта…

– Ты не разговаривай, а то язык прикусишь. У тебя давно этого не было? Я помогу тебе… Сереженька, я люблю тебя, я всегда знала, что встречу тебя. Видишь, мы с тобой смогли как люди, а теперь уже ничего не важно. Значит, мы любим друг друга… Последние слова ее потонули в кошмарной спирали боли, стянувшей мое тело. Мне казалось, что кости мои протыкают мышцы и вылезают наружу, а какая-то страшная центростремительная сила стягивает мои внутренности в один ком, лишает меня мозга, света, души…

Когда я очнулся, то чуть не заорал от ужаса. Может быть, даже и заорал, потому что я ничего не видел и не понимал. Все было другое. Серое, громкое и враждебное. Маша была рядом: я чувствовал это, но не видел ее.

– Маша, – позвал я, но вместо слов из моего горла вырвался… звук.

Тут я разглядел рядом с собой какую-то огромную тварь и потерял сознание.

Я очнулся все в той же ванной. Моя голова покоилась на заботливо подложенном полотенце, а сам я был укрыт пледом. Болело все тело, во рту пересохло и явственно ощущался вкус крови. Судя по всему, я здорово прикусил себе губу и пару раз обо что-то приложился головой. По крайней мере, она болела и перед глазами все плыло.

Я попытался встать, но мышцы подвели меня и я с грохотом повалился обратно, при этом стукнувшись копчиком о дно ванной. Видимо, выругался я достаточно громко, потому что через пару секунд вбежала Маша.

– …Мужчины почти ничем не отличаются от людей, только волосы на теле почти не растут, а у женщин они растут еще меньше, – Маша рассказывала, пристально разглядывая раковину. – И на голове, и… там, – Маша покраснела. – Мог и сам заметить. Поэтому у меня такие жидкие, прямо-таки крысиные волосики, – она провела по своей голове и улыбнулась. – Тебе что, об этом родители не рассказывали?

Хм, родители… Мама? Мама, как выясняется, мне вообще ничего не рассказывала. Но шок был слишком силен.

К концу нашего второго и моего четвертого дня кончилась еда, и нужно было идти в магазин. Мы снова торчали на кухне, и Маша, стоя на табуретке, пыталась найти на верхней полке кухонного шкафчика кофе или сахар.

– Может, завалялось что-нибудь, – оптимистично предположила она и полезла наверх греметь жестяными банками прошлого века с надписью «Riga». В одной из банок нашлась горсть фасоли, а в другой – остатки риса.

– Ума не приложу, кто и когда это ел? – искренне удивилась она. – Должно быть, бабушка. Да и бабушка не ела… Если только…

– Маш, у меня денег нет, – сказал я разбитным тенорком усталого альфонса.

– А почему? У нас деньги всегда есть. Куда они делись? – искренне удивилась Маша.

– Меня разорили и выкинули на улицу.

– Так не бывает, – сказала Маша, заглядывая в очередную банку. – Люди так не делают. Ведь семья этого не позволит.

– Маш, если я тут сижу, значит, бывает.

– То есть если бы у тебя были деньги, ты бы тут не сидел? – Маша обернулась ко мне, готовая быстро и продуктивно обидеться.

– Нет. Я хочу сказать, что у меня действительно нет денег, потому что меня подставили.

– А куда смотрит семья? – Маша возмущенно лязгнула жестянкой, и вдруг прижала крышку ко рту. – Ой, тебя что, выгнали из семьи? – Она изменилась в лице. – Сережа, тебя выгнали из семьи?

– Маша, ты хоть фамилию мою знаешь?

– Нет, а…

– Зовут меня Сергей Георгиевич, а фамилия моя Чернов. Я бывший Председатель совета директоров нефтегазового концерна «Нефть».

– Так ты что, – под запретом?.. – Маша дико посмотрела на меня и схватилась свободной рукой за горло.

– Наверное, да, – знать бы еще что это такое. – А что?

– Значит, я попала, – Маша машинально слезла со стула, прижимая к груди банку, и подошла ко мне.

– Сергей Чернов, значит. Значит, это именно тебя я ждала всю жизнь, – из ее застывших глаз выкатилась одинокая слеза.

– Бред какой-то. Кого ты ждала?! – я встал и пошел к дверям. Внезапная волна раздражения подступила к моему горлу.

– Сережа, не вздумай выходить! Это для тебя смертельно… – закричала Маша, но я уже закрыл за собой дверь. Хотелось есть и спать. Не хотелось ничего знать ни о странных приступах, ни о загадочных рукописях, ни о запретах. Хотелось рационально думать, тщательно пережевывать пищу и методично сношаться с выдержанными женщинами. Хотелось денег. Хотелось в машину. Хотелось домой. Я уже почти ненавидел Машу за то, что только пять минут назад почти любил ее.

– Сережа! Пожалуйста, я прошу тебя… – Маша, перегнувшись через перила, кричала мне вслед, но я не собирался откликаться.

В конце концов, стать созерцателем собственной жизни – значит уберечь себя от страданий. Но, только страдая, мы живем. Не значит ли это, что, избегая страданий, мы перестаем жить?

Я осознал, что спускаюсь пешком, только через пару лестничных пролетов. Сквозь пыльные, давно не мытые стекла яростно пыталось пробиться солнце. Рубашка на спине моментально взмокла, и я впервые задумался о том, а куда, собственно, я иду? Назад к Анне? К бомжам на скамейку? Извиняться к Маше?

Я толкнул тяжелую дверь парадной и вышел на залитый солнцем московский дворик. В лицо мне пыхнуло жаром, яростной вонью раскаленных выхлопных газов и разогретыми щами из открытого окошка на первом этаже. Нащупав в кармане несколько бумажных купюр – сдачи от Машиного мороженого, я двинулся в сторону метро.

Глава 5
Кловин. Встреча

Да будет нижеследующее правдивое повествование в назидание не только пишущему историю со слов того, кто услышал ее от очевидцев и сохранил в памяти свидетельства, но и остальным потомкам Адама и Евы, дабы помнили о том, какую великую милость – свободу – они получили в дар от Создателя и как неразумно ею воспользовались.

…Женщина стояла под крепостной стеной и глотала пыль, летящую из-под колес и копыт.

Свалявшиеся волосы, черные круги под глазами, замазанные румянами щеки и подведенные кармином губы. Неподалеку визгливо смеялись и переругивались проститутки, такие же как и она, выползшие к закрытию городских ворот. Женщина шарила глазами по лицам наемников, сопровождавших до города обоз и прямо у ворот получивших плату, пытаясь угадать более щедрого. Может быть, ей повезет и она заработает пару монет на ужин и гостиницу. Ей многого не надо: угол потемнее и возможность побыть одной в этот дерьмовом Бремене, провонявшем мочой и навозом. Раньше она не замечала, что люди и их жилища могут так вонять, но знания, как известно, приходят с опытом…

Один из мужчин осадил лошадь прямо перед ее носом. Лошадь всхрапнула, женщина легко отпрыгнула в сторону, чтобы не оказаться под копытами. Мужчина крикнул что-то, но из-за скрипа телег, воплей торговок и рева загоняемого на ночь с пастбищ скота слов было не разобрать. Женщина, решив, что ее догадка верна, взяла лошадь под уздцы и повела ее в сторону трактира, но мужчина, дернув поводья, развернул лошадь налево, в боковую улочку, такую тесную, что даже пресловутое страсбургское копье, которым меряют проходы, неминуемо застряло бы среди почерневших от грязи и грибка бревенчатых стен. Вскоре они оказались в заваленном мусором тупике, прозывавшемся среди наблюдательных горожан Скверной дырой. Здесь воняло прокисшими кожами и тухлятиной, поскольку Дыра соседствовала с цеховой улочкой кожевников, о чем и оповещала жестяная размалеванная вывеска в форме коровьей шкуры. Гнилые кожи, сваленные в кучу прямо у черного входа одного из домов, нещадно смердели, из негодных ящиков вываливались останки рваной упряжи, тряпье и прочая гадость. Каменная мостовая по щиколотку утопала в помоях, потоками хлещущих поверх деревянных мостков, переброшенных между постройками. Мужчина, откинув серый плащ, подбитый волчьим мехом, спрыгнул с лошади, но, покачнувшись, прислонился к стене. Несколько секунд стоял, собираясь с силами, а потом жестом показал спутнице на дверь, призывая ее на помощь. Лошадь, состроив флегматичную морду, осталась на улице, мотая поводьями, ведь раззява-хозяин даже не удосужился привязать ее. Неужели он надеется найти ее на том же месте?

В вольном городе Бремене за воровство били плетьми, ставили на лоб клеймо и высаживали в колодках на площади на всеобщее обозрение. В Бремене воровали мало, и только наемники-ландскнехты, которые тут же пропивали краденое в местных кабаках. На рынках, конечно, промышляли бродяги, но местный судья славился своей жестокостью, а посему бродяги уходили в другие города, рассказывая друг другу утешительные байки про торговый город Гамбург или хлебный город Ганновер.

Так что, может быть, голодная лошадь и дождется своего хозяина, если не убредет куда‑нибудь в поисках воды и овса.

Спустившись по каменным ступенькам, мужчина, тяжело опираясь на плечо своей спутницы, попал в огромное полуподвальное помещение с земляным полом, в глубине которого в сложенном из камней очаге пылал огонь. Обычно в зажиточных домах здесь хранили сундуки с товаром, размещали счетные конторы да мастерские. Но в этом доме все было не так. Пройдя несколько шагов, незнакомец едва не упал на высокое, прозванное в народе епископским, кресло, стоявшее рядом с огнем, и случайная помощница отстегнула ему от пояса короткий меч, а затем налила вина из бутыли, стоящей на столе. Исподтишка женщина рассматривала того, с кем ей придется делить постель: римский нос, тонкие лживые губы, властный подбородок человека, привыкшего потакать всем своим прихотям. Он перехватил ее взгляд и, отпивая из кружки, впервые с тех пор, как едва не сшиб ее, открыл рот:

– Твои сородичи здорово потрепали меня на этот раз, Кловин.

Женщина пошатнулась. Произнесенное имя означало для нее только одно: весьма скорую смерть. Или то, что во все времена было хуже смерти: мучительные пытки во имя знания – той индульгенции, которую каждый безумец, жаждущий власти, выписывает самому себе не хуже папы римского.

– Крысиный Двор застрял в Кельне, Кловин. Мужчина повторил ее имя угрожающим тоном главы Святого трибунала, поднаторевшего в делах скорбных где-нибудь между Толедо и Саламанкой.

Женщина с усилием сглотнула слюну, на худой шее ее, торчавшей из выреза засаленной нижней рубахи, проступила голубая нитка вены.

– Я думаю, ты уже обо всем догадалась, – мужчина, тяжело повернувшись в кресле, вытащил из-под кожаного нагрудника завернутый в кусок сукна длинный предмет и положил его на стол. – Ты знаешь, что это такое?

Женщина судорожно кивнула и прижала сцепленные руки к груди.

– Хочешь взглянуть поближе?

Она замотала головой и попятилась.

– Давай, не трусь. Я не знаю, какие сказки тебе рассказывали, но сама по себе она не опасна. Посмотри, посмотри, дурочка.

Просьба в его устах звучала как приказ. Не имея сил отказаться и возможности убежать, женщина, преодолевая страх, протянула руку, но, едва дотронувшись до свертка, тут же отдернула ее.

Мужчина рассмеялся.

Женщина выпрямила спину и посмотрела насмешнику в глаза. Лицо ее на мгновение преобразилось, и сквозь маску существа, измученного голодом, усталостью и вечным страхом, проступили совсем иные черты. Усмешка тронула обветренные губы, она протянула руку, взяла сверток и отбросила сукно. В длинных немытых пальцах с обломанными ногтями оказалась серебряная дудка. Женщина оглядела ее, кинула на мужчину взгляд, полный презрения и, поднеся инструмент к губам, дунула в него.

Дудка издала мерзкий свист. Женщина вздрогнула, но усилием воли удержалась и не отшвырнула инструмент. Ее пальцы наперекор инстинкту намертво вцепились в металл.

Мужчина не сводил с нее удивленного взгляда.

– Ну что, ты доволен? – женщина царственным жестом положила инструмент на стол, наступив дырявым башмаком на красное сукно.

– Да. Теперь я точно знаю, что не спутал тебя с другой подобной тебе тварью. Только у видящей достало бы смелости сделать это, и только у дочери короля может быть такой взгляд. Я поймал тебя, Кловин, и ты принесешь мне удачу.

– Никогда и никому я не приносила удачи, дудочник. А твоей Гильдии – тем более.

– Меня зовут Рэндальф, мастер Гильдии Крысоловов из Кельна, и ты достойна знать имя охотника, поймавшего тебя.

– А меня, как ты догадался, зовут принцесса Кловин, старшая дочь Короля из Кельна.

– Теперь, когда мы, хоть это и противно этикету, представились друг другу, позвольте пригласить ваше высочество отужинать со мной.

Кловин кивнула и, пройдя к другому концу стола, села на такой же стул с высокой спинкой, увенчанный вырезанной из дуба рукой, сжимающей в кулаке нечто схожее с гусиным яйцом.

Охотник взял со стола бронзовый колокольчик и позвонил, вызывая прислугу.

Через несколько минут в двери боком протиснулась толстая краснолицая баба в чепце, похожем на крылья ветряной мельницы, и тяжело плюхнула на стол огромное блюдо с бараньими ногами, приправленными шафраном, да кабаньим мясом с изюмом и сливами. Дудочник кивнул ей, и она разлила по оловянным кубкам подогретое вино с пряностями, по вкусу больше напоминающее микстуру, чем перебродивший виноградный сок.

Повинуясь жесту хозяина, баба недовольно шмыгнула носом в сторону отвратительного платья гостьи и удалилась, фырканьем выражая презрение.

Мужчина орудовал столовым ножом, как клинком, ловко отрезая куски для себя и своей пленницы и щедро макая их в перцовую подливку.

Тарелки они просто швыряли друг другу через весь стол, так как от прислуги мастер отказался, а достоинство пленницы не позволяло ей встать.

Глядя в глаза охотнику, женщина, не морщась, поглощала пряное мясо с такой скоростью, словно во рту у нее был двойной ряд зубов. Только покрасневший кончик ее орлиного носа выдавал, что блюдо слишком щедро приправлено заморскими специями. Иногда она помогала себе руками, отчего мужчине мерещились острые когти на ее пальцах. Она ловко отрывала ими мясо от костей там, где не могла вырвать его зубами. С ее кривящегося рта не сходила усмешка. С той же усмешкой она опрокинула в себя кубок с имбирно-гвоздичной настойкой, которую прозывали кипрским вином. Ее высокие скулы зарумянились, а в чуть раскосых черных глазах заплясали красные огоньки – то ли огонь искрился в них, то ли они светились своим собственным звериным светом.

Мастер с тайным удивлением смотрел, как она ест: много подобных тварей он переловил, еще больше – просто убил, но никогда не видел ни одну из них в Доме Крысоловов так близко. Тем более не видел, как они едят.

– В Гильдии ходят слухи, что тебе подобные не выносят вина, потому что оно преобразуется в Кровь Господню, и боятся запаха перца, потому что он сжигает внутренности.

– Возможно, так оно и есть, – сипло сказала женщина, отшвыривая обглоданную до блеска берцовую кость барашка. Кости поменьше она просто съедала. – Но я слишком долго живу среди подобных тебе, – на этих словах она сделала ударение, – и не могла не подцепить ваши дурные привычки.

– Что ты сделаешь, чтобы я сохранил тебе жизнь? – мужчина невольно подался вперед – больше, чем следовало бы при подобных обстоятельствах.

– Да все что угодно! Убью, солгу, пересплю с тобой, и, что важнее для тебя, по любви! – женщина, закинув голову, расхохоталась. Ее рыжие дурно расчесанные волосы рассыпались по худым плечам. Но удушливый кашель вдруг сотряс ее тело, и она так резко наклонилась вперед, борясь с ним, что с размаху треснулась лбом о дубовую столешницу. – По крайней мере, – выплюнула она слова вместе с сиплым дыханием, – это даст тебе шанс стать магистром и занять наконец уже два года пустующее место. А то вы, по слухам, перегрызлись за него, как бродячие псы за объедки.

От удара на ее лбу вздулся рубец.

– Если, конечно, у тебя все получится, – и она снова захохотала, давясь и хрипя. На губах ее выступила кровь, и она утерла ее подолом платья. – Если не получится, просто убью тебя. Твоя смерть значит не меньше.

Мужчина тяжело поднялся с кресла и, приблизившись, подал ей кувшин с водой.

– Ты уверена, что сможешь?

– Что смогу? – в глазах женщины горели красные точки. – Пить или спать с людьми? К слову сказать, я могу нести в себе черную смерть.

– Нет. От чумы вы дохнете за сутки: вдвое быстрее нас.

Мужчина и сам не был уверен в том, что говорил. Перед глазами его мелькнули окровавленные мордочки разлагающихся тварей.

– Черная смерть слишком простой выход для меня. Я же говорю: я невезучая. Женщина постепенно приходила в себя. Кашель ее стих, дыхание стало более ровным, как будто кто-то заткнул дыру в дырявом кузнечном меху.

– Знаешь, о чем я думаю сейчас?

– Как удрать?

– Я вспоминаю все с того самого дня, когда сбежала из ямы Гильдии. О, Бьянка тогда постаралась, чтобы я сгинула у вас навсегда. Да, в отличие от нее я видящая, но разве за это у нас убивают? Толку от этого никакого, но я помню лицо сестры в тот момент, когда она узнала, что я вижу. Какая черная зависть исказила ее мордашку, с какой злобой она схватилась за кошель с монетами, словно в нем заключалась ее последняя надежда… – женщина отпила из кубка и вытерла рот рукой.

Мужчина стоял рядом с женщиной и молчал. Потом взял ее за руку и повел в спальню.