Электронная библиотека » Ольга Карпович » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 18 августа 2017, 14:12


Автор книги: Ольга Карпович


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Он наступал на побледневшую девушку, стиснув кулаки, тяжело дыша. И Валя вдруг отступила, осела на камень у дороги, одной рукой прикрыла лицо, другую опустила в журчавший рядом арык, шевелила пальцами в прозрачной воде. Иван Павлович смотрел на ее поникшую рыжую голову, на опущенные плечи и чувствовал, как ярость отступает, испаряется под лучами жаркого среднеазиатского солнца, а на смену ей приходит жалость и стыд. Прицепился же к девчонке, старый дурак, наорал, напугал. Ведь хотел же все мирным путем уладить. Нет, права Таня, нет в нем всей этой хреновой дипломатии ни на грош. Ну и разбиралась бы сама, раз такая умная…

Валя меж тем покачала головой и сказала едва слышно:

– Не могу я больше… Не могу бояться! Устала! Целых три года шарахаюсь от всех как прокаженная. Да за что мне это, что я такого сделала? Я же не виновата ни в чем. – В голосе ее, напряженном, сдавленном, задрожали слезы, и Иван Павлович совсем потерялся, суровый безжалостный мужик, прошедший фронт, повидавший многое, единственное, чего он не мог выносить – это детского и женского плача. – За что меня отовсюду гонят? – продолжала Валя, словно и не с ним разговаривая, как будто про себя недоумевая. – Я же ничего особенного не хочу… Просто жить, работать, любить… как все…

Она, всхлипнув, закрыла лицо ладонями. Иван Павлович, покряхтев, неловко опустился рядом, на пыльный камень, похлопал ее по спине:

– Ну что ты, что ты, дочка. Будет тебе! Прости ты меня, дурака, ради бога…

Но Валя, не отрывая руки от лица, отпрянула, отчаянно затрясла головой:

– Не извиняйтесь, не жалейте меня! Вы не поняли, я не могу больше бояться. И не хочу! Делайте со мной что хотите, мне плевать! Все равно у меня жизни нет, так чего мне страшиться? Ну, давайте, доносите на меня в НКВД, обвиняйте в чем хотите. Может, мне и легче будет, если меня арестуют, по крайней мере, самое страшное уже случится. А Сережу я не оставлю. Я люблю его, понимаете вы это? Люблю! Может быть, в первый раз за всю жизнь вот так, по-настоящему. А может, если завтра за мной придут, и в последний. И я не сдамся, хоть режьте!

Она вскинула голову, сжала кулаки, посмотрела на него упрямыми заплаканными синими глазами, и Сафронов понял, что переломить эту с виду хрупкую и беспомощную девушку ему не удастся, что она решилась и будет отстаивать свое до последнего. Все-таки, как командир, он неплохо разбирался в людях.

– Любишь, значит? – тупо переспросил он. – Да что ты понимаешь-то в любви, пигалица? Когда любишь, то своих до последней капли крови защищаешь, стеной за них стоишь, чтобы враг к ним не подобрался. Лучше сам погибнешь, но не допустишь, чтобы с их головы хоть волос упал. А ты что делаешь? Сама погибаешь и мальчишку желторотого с собой утащить хочешь? Разве это любовь? Ты подумай головой-то своей, на что ты его обрекаешь. Он ведь жизни не знает, его мамка до сих пор чуть не с ложечки кормит. Мечтает, самолеты рисует… Я ничего не скажу, Серега у меня хороший парень, честный, порядочный. Он, если уж до того дойдет, всюду с тобой пойдет, и под суд, и на каторгу. Но ты-то, ты-то сама разве такой судьбы ему желаешь, а?

И Валя, словно вмиг утратив всю свою решимость, потерянно опустила глаза, дернула плечами. Брови ее, широкие, отливающие медью, сошлись на переносице, яркие губы страдальчески искривились. И Сафронов понял, что ему удалось-таки достучаться до нее, что он интуитивно нанес верный удар. Что она не станет сознательно губить мальчика, ломать ему жизнь, карьеру, будущее. Лучше отступится, погибнет сама, но его за собой не поволочет.

– Нет, не такой… – дрожащим голосом выговорила она. – Я хочу… я правда очень хочу, чтобы он был счастлив.

Ну слава тебе господи, спас мальчишку! Но облегчения почему-то не наступало, смотреть на эту, безопасную теперь, бледную, погасшую девушку было тяжело. Будто собственными руками сделал что-то подлое, жестокое, бессмысленное, обидел ребенка, погубил птенца…

– Валюша, – он тронул ее за плечо, – я сочувствую тебе, очень сочувствую, можешь поверить. Но Сережка… Он же с детства мечтал об авиации, сколько он этих самолетов смастерил – не сосчитать. Если ему придется отказаться от своей мечты, он же потом никогда тебе этого не простит. Слова поперек не скажет, а внутри не простит. И ты сама это будешь чувствовать. Прогони ты его от себя, ради бога. А уж я тебя отблагодарю! Если я чем могу тебе помочь, ты только скажи! Если вдруг кто обидит или…

Девушка дернулась, сбросила его руку, вскочила на ноги:

– Не трогайте меня! – прохрипела она, как раненый, озлобленный, потерявший способность соображать от боли зверь. – Не смейте, слышите? Я сделаю то, что вы хотите! Вы обо мне больше не услышите. Только не смейте ко мне прикасаться!

Тяжело дыша, она затравленно обернулась по сторонам и вдруг бросилась бежать, очертя голову, не разбирая дороги, мимо однообразных каменных домиков, сквозь разросшиеся деревья, прочь из поселка. Сафронов, прищурившись, видел, как белый халат мелькает вдалеке, там, где тянулось до горизонта зеленое хлопковое поле. «Ну и хрен с ней!» – сплюнул он. Он занятой человек, командир, такая ответственность, есть у него еще время со всякими малолетками разбираться. Обещала отстать от пацана – и ладно, пусть себе живет как знает.

Он тяжело поднялся и пошел обратно, к машине. Рявкнул на развалившегося в кустах и мирно храпевшего Абдуллаева, залез в кабину и всю дорогу дымил смявшейся в кармане папиросой, хмурился и сплевывал за окно.

* * *

Сережа быстро шел по ухабистой поселковой дороге, окидывал цепким взглядом попадавшиеся на пути дома, старался заглянуть за заборы, выискивая тот дом, где Валя снимала угол. Он не видел ее уже три дня, позавчера она не пришла в обычное время в сарай за полем. Просто не пришла, никак не предупредив. Он было решил, что в больнице что-то случилось, смены передвинули, и она не успела ему сказать. Но когда Валя не пришла и сегодня, Сережа забеспокоился. Что с ней? Может, заболела? Лежит одна, без помощи?

Дома мать паковала ему чемодан. Сколько он ни пытался докричаться до нее, что никуда не намерен завтра ехать, она, не слушая, продолжала наглаживать рубашки и аккуратно укладывать брюки. В конце концов он плюнул – пускай трудится, если ей охота, все равно он с места не сдвинется без Вали. Только бы найти ее, выяснить, что случилось.

В больницу соваться он не решился. Мало ли что подумают другие сестры? Стащил из буфета коробку конфет и отправился в поселок, будто бы это мать попросила передать гостинец медсестре, которая его выходила. Босоногий вихрастый мальчишка указал ему дорогу, и вскоре, перемахнув через забор, Сережа уже стоял перед низким кособоким домишкой. Откуда-то из-за кустов в ноги кинулась с лаем косматая грязно-белая собачонка. Он попытался шугануть ее, та же лишь еще громче залилась лаем. На шум из окна выглянула скрюченная, чернявая старушонка, сердито забормотала что-то, скрылась в доме, а затем во двор вышла Валя.

Она, казалось, только что проснулась – застиранный ситцевый халатик с прорехой на плече застегнут криво, огненные волосы она на ходу заплетала в косу. Сережа впервые увидел ее такой, сонной, теплой, и у него перехватило дыхание. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что разросшиеся у забора кусты скрывают их от посторонних глаз, он протянул к ней руки, но Валя нахмурилась, отстранилась.

– Что случилось? – обиженно спросил он. – Я тебя чем-то обидел?

– Нет, Сережа, – покачала она головой. – Просто я решила… Ну, в общем, давай все закончим.

Его словно оглушило, будто грохнуло что-то над головой. Он даже невольно поднял глаза – не приближается ли гроза, но небо над головой было синим, радостным, бездонным. Как будто насмехалось над ним, отрицая только что свершившуюся беду.

– Как так – закончим? – не поверил он. – Почему? Что я такого сделал?

– Ты ничего не сделал, Сережа. Ты просто… опоздал родиться, понимаешь? Тебе семнадцать, тебе еще в самолетики свои играть и играть. А мне двадцать три. Мне о семье пора думать, о детях. Мы разные люди, вот и все.

– Но ты же… ты же сама говорила… – Слова путались и теснились в голове, сердце выпрыгивало и билось в горле. – Ты же хотела, хотела со мной уехать!

– Ну… передумала, – пожала плечами Валя. – С женщинами такое бывает. Ты еще узнаешь потом.

Он вглядывался в ее такое родное, любимое лицо и не узнавал. Откуда вдруг появилась эта складка, кажется, навечно залегшая между бровями, почему ее глаза, честные, открытые, как будто прячутся от него? Что происходит, в конце концов?

– Валя, но почему?.. – голос прервался. Он испугался, что сейчас расплачется, как мальчишка, кашлянул, машинально сжал ладонью горло, проглотил тугой комок. – Да к черту возраст, к черту все самолеты на свете. Я работать пойду, я буду заботиться о тебе! Хочешь ребенка – да пожалуйста, хоть завтра. Я же сильный, я смогу вас прокормить!

Он подступал к ней, но Валя отпихивала его руки, трясла головой, бормотала:

– Нет, нет, Сережа, нет. Уходи, пожалуйста! А лучше уезжай учиться. У тебя когда поезд, завтра? Вот и прекрасно, поезжай!

– Да что с тобой? – выкрикнул он наконец.

– Тише! Не ори! – воровато оглянулась на окна Валя.

– У тебя там есть кто-то? – сообразил он. – Кто он? Кто? Отвечай!

Он решительно направился к дому, Валя пыталась остановить его, вцепилась в локоть, всем телом повисла на руке. Он, отталкивая ее, ринулся к крыльцу. Дощатая дверь распахнулась, и из дома вышел, позевывая и потирая свешивающийся над форменными суконными штанами волосатый живот, капитан Шевчук.

– Что за шум, а драки нет? – лениво спросил он. – А, это ты, сын полка? Тебе чего?

– Это, Коля, Сережа мне конфеты принес, мать передала, – залепетала вдруг Валя, выхватив из его скрюченных пальцев глянцевую коробку. – За уколы отблагодарить. А я брать не хочу.

– А че так? – повел мохнатыми усами Шевчук. – Бери, не ломайся, раз дают. Мы-то с тобой небось не миллионеры, от халявных харчей отказываться. Давай сюда свои сласти, Сергуня, да батьку не забудь поблагодарить. Ну бывай, я пойду придавлю еще, чей-то разморило.

Он снова зевнул, потянулся, выставив на обозрение клочки свалявшейся темной шерсти под мышками, и вернулся в дом.

Сережа, побелевший от отвращения, дрожащий, обернулся к Вале:

– Так ты с ним? С этим… боровом? Так же, как со мной?

Валя стояла, опустив голову, не в силах поднять на него глаза, лишь молча развела руками. Голова закружилась, кровь ударила по глазам. Врала, все время врала… Играла с ним, как с щенком, а сама и не собиралась никуда с ним ехать, только и думала, как бы выгоднее продать свою молодость и красоту. Конечно, Шевчук-то мужик домовитый, зажиточный, посолидней муж получится, чем вчерашний школьник. Но неужели же… Неужели и он вот так же целовал ее, прикасался к ее коже, груди, телу? Господи, какая мерзость!

Сережа понял, что не сможет больше этого вынести, убьет ее, уничтожит, сотрет с лица земли, только бы не видеть больше никогда эту склоненную, увенчанную огненной короной голову, эти губы, которые целовали его, шептали такое, что дышать становилось больно, а оказалось, так беззастенчиво, омерзительно лгали.

– Тварь! – заорал он. – Сволочь! Дрянь последняя! Я ненавижу тебя! Я убью тебя, сука!

Он схватил ее за плечи, рванул, словно издалека слыша треск рвущейся, расходящейся под пальцами старой выношенной ткани. Голова ее качнулась, в глазах, синих, измученных, больных, закружилось летнее небо. Рыча что-то невнятное, нечленораздельное, почти давясь исступленным рыданием, он ударил ее по лицу, по губам. Валя вскрикнула, собачонка снова залилась лаем. Что-то хлопнуло за спиной, и какая-то сила подняла его за шкирку, легко, как щенка, оторвала от земли. Он ничего не видел, все двоилось перед глазами, плыло красным маревом.

– Ты что сказал, сопляк? – гаркнул над ухом бас Шевчука. – А ну пошел отсюда.

Он отволок его к забору, распахнул калитку и пинком армейского сапога выбросил на улицу. Сережа отлетел в сторону, ткнулся лицом в старую, еще с весны не просохшую протухшую лужу. Дворовые собаки заливались, как бешеные, отовсюду из-за заборов торчали любопытные головы. Он медленно поднялся на ноги, утирая текущую по лицу грязь. Шевчук, красный, сердитый, закрывал калитку. Он успел еще на миг рассмотреть Валю – разорванный сарафан, голое золотистое плечо, рассыпавшиеся волосы, кровавый потек у запекшихся губ, и глаза – чужие, усталые, погасшие. А потом калитка захлопнулась.

Через сутки, трясясь в новеньком купейном вагоне, вдыхая незнакомый железнодорожный запах – карбида, металлической пыли, паровозной гари, он прятал лицо в подушку, не желая никого видеть, слышать, знать. Мечтая попросту исчезнуть из этого отвратительного, лживого, продажного, жестокого мира. Боль, раздиравшая его нутро, казалось, не кончится никогда, сожрет его живьем. Изредка он засыпал, но и это не приносило облегчения, потому что во сне приходила Валя.

– Ты не болен, мальчик? – спросила его заботливая пожилая попутчица.

Он помотал головой, не оборачиваясь.

– Да оставьте вы его, тут же первая трагическая любовь, сразу видно, – хохотнул остряк с газетой «Советский спорт».

– Эх, счастливый, – отозвался кто-то. – Молодость, молодость…

Ему казалось, что эти люди издеваются, смеются над его горем, ничего не понимают. Если бы кто-то из них сказал, что уже через две недели после окончания вступительных экзаменов он, счастливый студент первого курса летного училища, будет залихватски глушить вместе с новыми друзьями дешевый портвейн, а все старое, прежняя жизнь, пыльный гарнизон, школа, Валя будут казаться ему давно забытым сном, он бы ни за что не поверил.

* * *

– Значит, вы узнали правду только через много лет? – спросила сиделка.

– Да, – кивнул он, – мне уж было под тридцать. Родители тогда переехали к нам, в Москву. Отца так и не перевели поближе, несмотря на надежды матери, и они смогли перебраться к нам, только когда отец ушел в отставку. Был какой-то праздник, день рождения Шуры, что ли… Ох, мы и дали жару с ним в тот раз, оба вспыльчивые, горячие. Разорались страшно: «Кто тебя просил лезть в мою жизнь, полковник хренов?» – «Да если б не я, из тебя бы ничего в жизни не вышло, пустое место!» Жена с кухни прибежала, мать на всякий случай столовые ножи попрятала, – он усмехнулся. – Только тогда я понял, наконец, почему она так со мной поступила… Понял, что она не врала, что, должно быть, и правда любила меня, раз решила отступиться, чтобы не ломать мне жизнь…

– И что же вы сделали? – поинтересовалась Валя.

– Ничего, – пожал плечами он. – А что я мог сделать?

– Ну, например, попробовать ее найти…

– Да что вы, столько лет ведь прошло, – махнул рукой он. – У меня уже была жена, дети, у нее, наверное, тоже… Да и зачем?

– Ну хотя бы для того, чтобы раз и навсегда поставить точку в этой истории, – предположила Валя. – Раз уж она столько лет не дает вам покоя. Не знаю, можно же как-то послать запрос по месту жительства… Просто из интереса хотя бы…

– Черт его знает… – смешался он. – Может быть, мне не хотелось ничего о ней знать… все-таки она очень жестоко со мной обошлась… Ведь не маленькая, должна была понимать, что насильно причинить добро нельзя. Могла же сказать все как есть…

– Тогда бы вы ни за что не уехали, – возразила Валя. – Вас следовало ударить как можно больнее, чтобы заставить отступиться.

– Это в вас женская солидарность говорит, – улыбнулся он. – А может, мне страшно было… Представляете, через столько лет встретиться, можно сказать, со своей юностью. Не всякая психика выдержит…

– А мне кажется, мучиться неизвестностью тяжелее, – упрямо стояла на своем Валя. – Впрочем, сейчас, наверное, уже и в самом деле поздно… Прошлое не вернешь, не переиграешь.

Валя поднялась на ноги, отошла к плите и начала разогревать обед – грохнула о плиту чугунная сковородка, зашипело масло.

– Валя! – позвал он. – Мы с вами как-то ударились в воспоминания и отвлеклись от главного… Вы упрекнули меня в том, что я обращаюсь не к вам, а к той, давно забытой женщине. Это не так… Мне нужны именно вы, я так сроднился с вами за эти месяцы. И мне… мне бы невыносимо было вас потерять.

Чудовищно раздражало, что он не видит выражения ее лица. Какие эмоции вызывают в ней его слова? Может быть, досаду, нетерпение – ишь, привязался надоедливый калечный старик? Или… Черт, хоть бы на секунду взглянуть в ее глаза…

– Я никуда не собираюсь уходить, – сдержанно отозвалась она. – Тем более мне заплачено до девятнадцатого мая…

– Валя, я же не об этом, вы понимаете! – настаивал он. – Может быть, вам неприятно, все-таки я человек больной, искалеченный. Я даже не представляю, как сейчас выглядит мое лицо, может быть, оно безобразно, отталкивающе… Тогда вы просто скажите, и я никогда больше вас не побеспокою…

Она помолчала несколько мгновений. Слышно было только, как тоненько стучит чайная ложка о фарфор чашки.

– Сергей Иванович, вы очень мне… симпатичны… – с трудом выговорила наконец она. – И я… это неэтично, непрофессионально, я не должна так говорить… Но я и в самом деле отношусь к вам не совсем так, как следует относиться к обычному пациенту…

Он шагнул к ней, схватил за руку, хотел сказать что-то, но она прервала его:

– Я прошу вас, давайте не будем ни о чем говорить сейчас. Вы еще не совсем здоровы, от шока не отошли, сами признаетесь, что запутались… Вы ведь меня совсем не знаете, возможно, просто привыкли за эти недели, что я все время рядом. Давайте не будем спешить и не станем ни о чем загадывать наперед, время покажет.

– Хорошо, – покорно отступил он. – Хорошо… Но я не изменю своего мнения, вот увидите. И мне… мне кажется, что я знаю вас. Знаю давно!

– Давайте-ка лучше обедать, – примирительно сказала она. – Мясо сегодня удалось на славу!

Он втянул носом воздух, вдыхая пряный, густой запах тушеной баранины.

– М-м-м, пахнет вкусно! А что это за специи вы такие добавили? Что-то мне напоминает их аромат…

– Это зира, – отозвалась она. – Здесь, в Москве, ее редко используют. А я привыкла, когда жила в Средней Азии.

Он вздрогнул, повернулся на звук ее голоса. Перед глазами все так же мертво качалась темнота. Наваждение какое-то! Все совпадает, все! Средняя Азия, погибший на войне старший брат, репрессированный отец… И волосы у нее такие же пышные и вьющиеся, и фигурка миниатюрная и хрупкая, еще и медсестра! Разве такое бывает случайно? Неужели это она, та девушка, в которую он был так мучительно, так неловко и отчаянно влюблен когда-то? Но почему она все отрицает? Издевается? Или боится встречи с прошлым? Если бы только он мог видеть, если бы мог видеть! Он бы узнал ее, даже такую, постаревшую, прожившую долгую жизнь без него. Непременно узнал бы!

– Ну что же вы? – окликнула его Валя. – Давайте к столу! Все остывает.

И он, растерянный, смятенный, опустился на табуретку и, нашарив на столе вилку, принялся без аппетита жевать пряное, остро пахнущее специями мясо.

* * *

– Ну что, бать, собрался? – Гришин голос раздавался от входной двери. Сергей Иванович подошел к дверному проему, напряг глаза. Показалось, будто бы смог различить рядом с дверью смутный силуэт, какое-то последовательное движение. Что это он делает? Причесывается у зеркала? Боже мой, неужели вижу?

– Да, Валентина Николаевна помогла мне упаковать вещи для больницы, вот там, на тумбочке сумка, – ответил он.

– Ага, хорошо, сейчас спущу ее вниз, в машину, и поедем, – отозвался Гриша. – Кстати, все хотел спросить, чего там Шура так разорялась насчет твоей сиделки? Ты жениться, что ли, задумал на старости лет? – он хохотнул.

– Не твое дело! – резко бросил Сергей Иванович.

– Да ладно, ладно, мне-то что, – миролюбиво протянул Гриша. – Я же непрактичный разгильдяй, так, кажется, вы с мамой всегда считали? Это Шура у нас практичная и предусмотрительная. Вот и беспокоится, что драгоценные квадратные метры каким-нибудь чужим внукам достанутся.

– А вы с Шурой уже наследство подсчитываете? Не рано ли? – съязвил он. – Я на тот свет пока не собираюсь.

– Конечно, – обиделся Гриша. – Мы ведь именно для того тебя и выхаживали, чтоб к наследству поскорее подобраться. Ты б думал, что говоришь, пап.

– Ну ладно, – скупо бросил он, – не злись. Я вам с сестрой благодарен. Такой уж у меня характер въедливый.

– Да знаем мы все про твой характер, – усмехнулся Гриша. – Ну, а куда денешься-то? Родителей не выбирают, – он засмеялся и подхватил с тумбочки сумку. – Ладно, папец, я сейчас вещи спущу и за тобой поднимусь. Обувайся пока.

Входная дверь за ним захлопнулась. Сергей Иванович, двигаясь на свет, прошел в кухню. Окно здесь было распахнуто настежь, со двора слышались радостные весенние звуки – гомонили дети, тихо звеня, проехал чей-то велосипед, хлопали на свежем майском ветру форточки. Пахло теплом, нагретым солнцем асфальтом, зеленью. Мерно ударяясь в стекло, жужжала муха, тоже совсем по-весеннему.

Сафронов остановился в дверях кухни, изо всех сил всматриваясь, вглядываясь в чуть посветлевшее пространство. Различил какое-то движение у окна, сильнее напряг глаза и, казалось, рассмотрел, увидел движущуюся в луче света хрупкую, миниатюрную женщину с небрежно заколотой копной ярких янтарно-рыжих волос.

– Валя, вы здесь? – позвал он.

– Да, чашку вам забыла положить, вот, заворачиваю, – отозвалось видение.

Он не мог различить ее лица, но уверен был, ни секунды больше не сомневался, что перед ним – именно она, та самая смертельно напуганная, из последних сил сохраняющая задор и удаль девчонка. Дыхание перехватило, сердце пропустило удар и ухнуло куда-то вниз. Он судорожно уцепился за дверной косяк.

– Нервничаете? – обернулась к нему она.

Он помолчал, машинально гладя пальцами неровно положенную краску на двери. Валя подошла, встала рядом, он ощущал идущее от нее тепло, знакомый, бередящий душу запах духов. Казалось, смутно видел даже огненное марево ее волос.

– Да как вам сказать, – протянул он. – Боязно, конечно, что скажет врач… Но одно дело, когда остается шанс, а другое – когда знаешь, что это навсегда…

– Я уверена, что все будет хорошо, – тепло сказала она. – Вы ведь в последнее время уже различали свет и темноту, это благоприятный признак. Вот увидите, доктор даже удивится, насколько положительная динамика…

Он поймал ее руку, сжал с силой. Маленькие прохладные пальцы затрепетали в его ладони.

– Это все только благодаря вам… – с трудом выговорил он. – Без вас я бы… Подумать только, через несколько дней я, может быть, вас увижу…

– Да, – отозвалась она. – Обязательно увидите… Интересно, узнаете ли вы меня?..

– Ну вот вы и проговорились, – с каким-то яростным азартом взорвался он. – Узнаю ли? Как же я могу вас узнать, если никогда не видел?

– Я имела в виду, по голосу, – пролепетала она. – Я неточно выразилась, хотела сказать, совпадет ли мой реальный облик с тем, какой вы меня представляете…

– Ну хватит! Довольно! – резко оборвал он ее, стиснув руку выше локтя. – Довольно вы со мной играли в эти игры. Теперь кончено! Я вас узнал! Вы – Валя! Та самая Валя!

– Нет-нет, вы ошиблись, – пыталась высвободиться она. – Ну сами подумайте, как такое возможно? Да хоть факты сопоставьте. Моя фамилия Снегирева, а ее – Морозова…

– Откуда вы знаете? Я вам об этом не говорил! – тут же взвился он.

– Говорили, говорили в один из первых дней. Вы просто забыли…

– И вашей фамилии я не знаю, – не слушал он. – Сказать можно все что угодно, я же паспорт посмотреть не могу. А может, вы в браке сменили фамилию…

– Я не меняла, – растерянно возражала она.

– А то, что ваш отец сидел в лагере как враг народа? А погибший на войне брат? Это что же, все совпадения? – не унимался он.

– Это история нашей страны, таких семей тысячи, – оправдывалась она.

– Валя, – он сильнее сжал ее плечи, жадно вдохнул запах пышных волос, коснувшихся его лица. – Ну за что ты со мной так? Почему не хочешь признаться? Ведь я узнал тебя, я абсолютно уверен. Неужели ты до сих пор не простила мне того, что я не догадался, так просто отступился, поверил? Но ведь мне было семнадцать, что я тогда понимал…

Он даже не пытался разобраться в себе, понять, отчего так важно вдруг стало добиться от нее признания. Как будто все былое – семейная жизнь, рождение детей, карьерные успехи – отодвинулось в далекое прошлое, а именно эта давняя история, которую он раньше не вспоминал годами, вышла на первый план. И вся его дальнейшая жизнь, счастье или несчастье, зависело лишь от того, удастся ли ему вернуть ту, яркую, смешливую, напуганную, добрую и щедрую женщину. Все его желания, все силы души были направлены лишь на это – поймать ее на слове, убедить, что отпираться бесполезно, он узнал ее, уговорить вновь ему поверить. Он словно пытался рассчитаться сам с собой за тот далекий солнечный день, когда предпочел довериться собственным глазам, а не сердцу.

– Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, вам нельзя волноваться, – повторяла Валя, быстро, легко гладя его по волосам, по забинтованному лицу. Он, задыхаясь, искал обожженными губами ее губы, не видя, тыкался в волосы, лоб.

* * *

В коридоре хлопнула на сквозняке дверь, Гришины шаги загрохотали по паркету.

– Ну что, карета подана, – громогласно возвестил сын из прихожей. – Поехали, батя!

– Вам пора, – шепнула Валя.

Он перевел дыхание, разжал руки, и она выскользнула, быстрая, маленькая, так ничего и не сказав, не открывшись ему. Неужели же она думает, будто он не узнал ее тело. Пускай через столько лет, через целую жизнь. Ничего, он вылечится, обязательно вылечится. Усилием воли заставит глаза снова открыться, увидеть свет. Хотя бы для того, чтобы уличить ее, заставить сознаться. Скоро. Уже скоро!

– Батя, ну ты где там? – нетерпеливо позвал Гриша.

Он отвернулся и, не прощаясь с Валей, пошел по коридору на звук голоса.

Первое, что Сафронов увидел, был самолет. Серебристо-белый изящный корпус плавно и беззвучно скользил по синему простору, вспарывая носом облака. Несколько минут он напряженно следил глазами за остроносой белой птицей и лишь затем выговорил:

– Самолет…

– Что? Что, папа? – тут же забеспокоился над ухом Шурин голос.

И тут же перспектива сместилась, лайнер сделался маленьким, едва различимым, а бескрайнее небо оказалось втиснуто в прямоугольную раму окна. Он с трудом повернул голову (тело после наркоза слушалось неохотно) и увидел, немного нечетко, но вполне определенно, Шурино круглое лицо, покрасневшие от бессонной ночи, запавшие серые глаза, небрежно сколотые на затылке светло-русые волосы. Левый глаз видел совсем плохо, сквозь мутное марево. Зато правый различал окружающее почти отчетливо.

– Папа, ты видишь меня? Ответь! – напряженно вглядывалась она в его лицо.

Он прищурился и произнес:

– Ты еще поправилась, что ли?

– Тьфу, ты просто неисправим, – охнула она и заплакала.

* * *

Это было ни с чем не сравнимое счастье – открывать мир заново. После операции окружающие предметы с каждым днем становились все четче. Доктора предупредили его, что о стопроцентном возвращении зрения не может быть и речи. Конечно, он так и останется инвалидом, но инвалидом вполне самостоятельным, не нуждающимся в поводыре. Он подолгу вглядывался в лица детей, часами простаивал у окна, удивляясь – и как это раньше не замечал, насколько удивительно, своеобразно, неповторимо все вокруг. Вот мальчишки во дворе, напротив больницы, гоняют мяч. Красно-синий резиновый шар взлетает в небо и на один краткий, неразличимый миг зависает в пространстве. Вот медленно ползет по улице поливальная машина, оставляя за собой темные влажные полосы на разогретом асфальте. Молодая худенькая медсестра бежит через больничный двор, и ее белый халат пузырится и надувается на ветру. Удивительное счастье. Будто бы судьба, неведомо за какие заслуги, подарила ему второе рождение, возможность начать жизнь заново. И в этой эйфории казалось совсем неважным, что он больше никогда не будет летать. Какое это, в самом деле, имело значение по сравнению с вернувшимся к нему чудом зрения.

В его палате лежали еще трое больных, так или иначе имевших отношение к аэрофлотовскому ведомству: один пенсионер, тоже бывший летчик, целыми днями разгадывавший кроссворды; Михалыч, бортмеханик, так и норовил протащить в палату чекушку и осушить ее незаметно для врачей; стюард Леня каждую минуту бегал на первый этаж звонить из автомата молодой жене, свадьбу с которой сыграл только в прошлом месяце. Сергей Иванович не сдружился с соседями: ему не хотелось слишком уж приживаться в больнице. Все мысли были только о том, как он выберется наконец на свободу и снова пройдет по Москве, вдохнет ее густой, разный, всегда чуть-чуть вокзальный запах, полюбуется на отблески солнца на кремлевских куполах, посмотрит, как плывут по Москве-реке отяжелевшие от воды хлопья тополиного пуха, зайдет в кафе на улице Горького. Он никогда и подумать бы не мог, что все эти простые, ничем не примечательные действия будут вызывать у него такой восторг и ожидание.

Вечером четвертого дня его пребывания в больнице, когда летнее солнце уже спешило спрятаться за крыши соседнего микрорайона, а небо окрасилось розовым, в палату заглянула нянька.

– Опять к вам, Сергей Иваныч, посетители. Прямо не знаю, что и делать, ходят к вам и ходят, тоже мне, гостиницу нашли. А часы посещений, между прочим, уже закончились.

Он ждал этих слов, ждал их несколько дней, с тех пор как сняли бинты, как глаза вновь смогли различать окружающий мир. Гриша предупредил, что сиделка хотела зайти навестить его, что-то пошленько пошутил про особенности больничных свиданий. С того самого дня он не переставал ожидать прихода Вали, пытался представить себе ее лицо. Какая она теперь – должно быть, волосы с проседью, морщины у глаз… Только все это для него не помеха, он все равно узнает ее, как бы ни изменили ее годы.

Нянька нагло выжидательно посмотрела на него, и Сафронов, наученный Шурой, молча сунул ей шоколадку, за обертку которой спрятана была рублевая купюра.

– Чайку попейте за мое здоровье, – недовольно буркнул он.

Ему претило это мелкое взяточничество, хотелось вызвать главврача и закатить скандал, но дочь очень уж просила постараться улаживать конфликты мирным путем. Да и ввязываться в свары сейчас, когда нервы, казалось, гудели от напряженного ожидания, было совсем не с руки. Нянька, воровато оглянувшись, опустила шоколад в карман халата, поворчала еще немного и, наконец, скрылась в коридоре, пообещав проводить посетительницу в палату. Он стоял у окна, глядя, как все ярче разгорается над шумным, вечно спешащим городом закат. Пенсионер за спиной спросил:

– Стихотворение Лермонтова. Шесть букв, первая «К».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации