Текст книги "Почему рассердилась кикимора?"

Ольга Колпакова
Почему рассердилась кикимора?

© О. В. Колпакова, текст, 2016

© М. Филиппова, иллюстрации, 2016

© Генри Пушель, издание, 2016

* * *

Вступление

Взрослые очень отличаются от детей. Они, например, никак не могут понять, что в комнате совершенно не обязательно делать уборку. Тратить столько времени на стирание пыли и перекладывание вещей с места на место! Разве в этом смысл жизни? Кому мешают носки на подоконнике? Лежат себе, на солнышке греются, никого не трогают. А пыль под кроватью – так её даже не видно! И потом, взрослые почему-то уверены, что в доме нельзя свистеть и кричать, забираться с ногами на стол и спать в ботинках. Откуда только они понабрались этих глупостей? И неужели дети, став взрослыми, начнут думать так же? Что, мол, самое главное – «построить дом, посадить дерево и вырастить сына», а не в том, чтобы лежать на берегу моря с планшетником.

Примерно так ныли мои дети в дни генеральных уборок. Однако чистую квартиру любили все, и первые полдня старались возвращать вещи на свои места. Так продолжалось до нынешней весны. А потом началось странное.

Сначала затрещали и поползли вниз обои. Вернувшись с работы, мы с мужем старательно подклеивали их, сваливая на усадку дома и наши кривые руки. Но на следующий день обои сползали ещё ниже. Стала биться посуда, падая со стола по одной, только ей известной причине. Отваливались ручки у дверей. Заклинивало замки. Потёк унитаз. Падали с полок книги. Я пыталась восстановить порядок. Муж старался ничего не замечать. Тихон и Младшая сидели на диване, прижимая к груди самое ценное: Тихон – альбом, Младшая – флейту. Тётушка, примчавшись по первому зову, вооружилась фотоаппаратом и бесстрастно фиксировала поэтапное разрушение нашей квартиры.

Затем тётушка привела священника. Силы святой воды хватило на сутки. Следом явилась дама с рамочкой и, покрутившись по квартире, показала, как переставить мебель. Перетащили, обломив у дивана ножку. Не помогло. Ребята из «Аномалии», посмотрев тётушкины снимки, обрадовались, заставили квартиру приборами, а заодно посмеялись над нашей фамилией. Федорины – это действительно смешно. Увы, бесстрастная техника не могла обнаружить источник наших бед и предсказать, где в следующий раз «рванёт». Дорогие приборы стали ломаться, и наблюдение пришлось свернуть.

– Домовому не угодили? – выдвинула новую версию тётушка.

В чём я не сомневалась, так это в том, что домового в нашей квартире не было и быть не могло. Какой в квартире домовой: мы под полом никого не хоронили – двенадцатый этаж! И печки с голбцом у нас нет, и колдунов в роду не водилось. Перелопатив кучу сайтов, я отмела не только варианты про домового, но также версии об инопланетянах, тестирующих психические возможности людей; наводящих порчу соседях; сложной геомагнитной зоне; влиянии метро, проходящего под и высоковольтной линии, проходящей над нами; гибели в этом месте прежних хозяев.

Мы, конечно, поддерживали друг друга и к явлениям, день за днём разрушавшим наше жильё, старались относиться с юмором, но, что говорить, всё это раздражало.

Муж, работающий в основном дома, начинал потихоньку мрачнеть: трудно сосредоточиться над программой, когда грязный носок, незадолго до этого закрытый в стиральной машине, летит в монитор, а манная крупа сама рассыпается по клавиатуре.

Маячил ужас обмена.

Решив разогнать тоску, я отправилась посидеть в кафе со старой приятельницей – доктором.

– Понаблюдай за детьми, – неожиданно предложила она. – В мозгу у растущего организма такие перемены происходят… может, освобождаются какие-то психические энергии, которые надо поймать и направить в нужное русло.

Она забрала Тихона с Младшей, сделала им энцефалограмму и томографию, сводила на анализ крови, но отклонений не обнаружила.

Ухватившись за докторскую мысль, тётушка принялась копать в этом направлении. Оказалось, не зря: неприятности начинались, когда дети находились дома или где-то поблизости – и не спали. Никакие разговоры по душам не помогли выявить связь между детьми и странным поведением вещей: напрасно пробовали они мысленно приказать книгам падать, а тарелкам летать – не сработало.

Тётушка побывала в нескольких этнографических музеях, неделю просидела в библиотеке, а в конце мая велела собираться в дорогу. Дети обрадовались, тем более тётушка загадочно объявила, что это не увеселительная прогулка, а путешествие к истокам. С тётушкой интересно было ехать куда угодно – хоть к истокам, хоть по грибы: она у нас ходячая энциклопедия.

– Цель экспедиции? – допытывалась Младшая, обшаривая квартиру в поисках спальников (они оказались внутри пианино, на котором уже пару месяцев никто не играл – было не до музыки). Палатку она так и не нашла.

– Попробуем разобраться, что за существо такое – дом, – ответила тётушка, набивая мешок тряпочками, соломинами, шерстью, разноцветными нитками. – Может, поймём, почему вещи взбунтовались.

Так в начале июня мы двинулись в сторону дома, у которого покойный мой дед посадил яблоню. Было это в год моего рождения. Деда нет, и меня там давным-давно нет, нет и яблони между банькой и колодцем. А дом, построенный его руками, – стоит. Путь неблизкий – пара тысяч километров.

Уложив вещи, присели на дорожку. Старый этот обычай мы всегда соблюдаем перед дальней дорогой: сосредоточился, подумал, не забыл ли чего, – для этого и нужна после суеты сборов минута тишины. Тётушка объясняет иначе:

– За порогом чужой мир, злыдни стоят, скопились. Донеслись до них слухи, что отправляетесь в путь-дорогу, покидаете своё защищённое пространство. Стоят злыдни, руки потирают. А мы их обманем. Сядем, сделаем вид, что никуда не собираемся. Они и уйдут искать себе другую жертву.

По профессии тётушка – руководитель народного хора. По призванию… реконструктор, что ли. Реконструирует народные праздники и обычаи. Она наш главный источник по истории всего.

– Теперь надо мысленно попросить домового, чтобы не обижался, остался за квартирой присмотреть. – Тётушка встаёт и крестится.

Мы подходим к двери. Напоследок в коридоре обрывается полка с обувью.

– Надеюсь, это последняя строка нашего «Федорина горя», – вздыхаю я.

Глава 1. Прабабушка наших квартир

Охотники за йети говорят, что даже у этого полуфантастического существа есть хижина. Но она больше похожа на берлогу, чем на дом. Может, поэтому до сих пор никто и не смог обнаружить снежного человека – он ближе к природе, чем к людям. А вот если бы у него был настоящий дом…

Сделанный руками человека, дом отделил людей от космоса, от природы и в то же время сам стал частью Вселенной, но частью упорядоченной, не враждебной.

Названия строений для жилья весьма многочисленны. Но все они в итоге означают одно и то же. Хата – это землянка (слово пришло из сарматских и скифских языков, где «кат» означало «копать»). Но хата выбралась из земли, и так стали называть избу в южных губерниях.

Хижина пришла из древнегерманских языков («хус» – «дом»). На Руси хижиной, хизой называли ветхую, плохую избу. Непрочную постройку называли также лачугой (от тюркского «олачуга»).

Хоромы, хоромина, храмина и храм – общеславянские слова. «Хоро́м» – крыша, дом, защита. Хоромами называли большой дом с несколькими комнатами или дом с хозяйственными пристройками, где всё под одной крышей. А если дом маленький – хороминка. Торжественным «храм» называют дом для богослужений.

Терем – всё то же «жилище» (только греческого происхождения). Теремом в России называли верхний этаж в доме или дом на высоком подклете. В хоромах мог быть терем.

Палаты – здание каменное, дворец. Дворец от слова «двор», которое, в свою очередь, родня слову «вор», что значит… «ворота» или «дверь».

А вот дом… Этим словом славяне с древнейших времен называли постройки. Но какие? Иногда я считаю этимологический словарь самой бесполезной книгой на свете: кроме того, что дом связан со словом «строение», он ничего не желает мне объяснять! Приходится скрести по сусекам. Оказалось, домом, домовиной в некоторых областях России называли место для потусторонней жизни, т. е. могилу, гроб. «В Воронежской губернии, – пишет Александр Афанасьев, – простолюдины не говорят: иду домой, а говорят: иду ко двору; «идти домой», по их мнению, равносильно выражению «идти в могилу»[1]1
  А. Н. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. Огонь // Славянская мифология. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2008. С. 515.


[Закрыть]. Что ж, всё сходится: «хоромы» и «хоронить» тоже родня. Дом – место для жизни – это и место для смерти. Последнее значение совершенно исчезло из нашего языка, видимо, вместе с традицией строить дома на том же месте, где захоронены предки, или хоронить предков под крыльцом дома, в котором они жили. Домом стали называть постройки в городе или избу со всеми пристроями.

Дом – строение[2]2
  Дом – общеславянское слово индоевропейского характера. В некоторых языках «дом» означает также и семью.


[Закрыть]. Но вот поставили в нём тёплую печку-истопку – и появилась истьба, или изба. Скажем: русская изба – и возникает образ деревянного, крепкого и тёплого, дома. Пожалуй, каждый живущий в России представляет, что такое русская изба. У кого-то бабушки и дедушки живут в деревне, кто-то и сам деревенский. Один видел избы из вагона поезда, другой – в этнографическом музее. И наконец, на сотнях известных полотен запечатлена русская изба. А кому не довелось побывать в крестьянском доме, узнаёт о его устройстве из сказок, колыбельных и потешек. На курьих ножках – не дворец, не хижина, не коттедж, а только изба. «В лесочке, лесочке избушка на кочке. Блинами покрыта, оладьями подбита». Или: «Изба пирогом подпёрта, блином покрыта». Это я своим детям пела. Почему пирогами, блинами и оладьями – тоже ещё надо разобраться. Пока же главное, что ни про какую дачу так не споют – только про избушку.

Тётушка старательно вспоминает народные присказки и песенки, где упоминается изба:

 
– Ножки, ножки,
Куда вы бежите?
– В лесок по мошок,
Избушку мшить,
Чтоб не холодно жить
 

– так приговаривают, когда ребёнок учится ходить.

 
Бай-бай! Бай-бай!
Сон идёт по очепу,
А Дрёма по лучкам,
По самым краешкам
 

– это байка, колыбельная.

Сон и Дрёму ещё можно представить, а как выглядит сказочный очеп? Но слово услышали и запомнили – может, даже и своим внукам споём.

Многие вещи современной квартиры ведут свою историю из деревенского дома. Да и современный горожанин тоже. Многоэтажный дом появился в городе не так давно – ещё каких-нибудь сто лет назад наши самые крупные мегаполисы были застроены такими же, как в деревне, домами.

Поэтому к истокам – это в деревню и никуда больше.

Мы выезжаем на трассу. Ещё какое-то время небоскрёбы глядят на нас зеркальными окнами, потом их сменяют коттеджи из красного кирпича, и только затем – настоящие крестьянские дома.

Тётушка обращает наше внимание на то, что у крестьянских домов разный характер. Одни смотрят насупившись, другие с достоинством, третьи красуются-улыбаются. Но нет среди них таких, которые бы кричали: мой хозяин самый богатый, я лучше всех! У крестьянского дома не просто характер, у него есть ещё и достоинство. Изба не позволит себе ни единой безделицы – каждая мелочь в ней имеет глубокую традицию, помнит, зачем она: ничего для бахвальства, для «просто так». Любая деталь тут имеет смысл не только как строительный элемент, но и как часть Вселенной. Зная это, с грустью начинаешь смотреть на «вселенные», наскоро сложенные из красного кирпича, – такие они убогие, несмотря на размеры, наличие башенок и статуи львов у крыльца. Да и многоэтажка напоминает скорее не Вселенную, а камеру хранения на вокзале.

– Если бы наш прапра… мам, кого ты там самого древнего из наших предков знаешь? – спрашивает Младшая. За свою школьную жизнь она уже дважды писала сочинение на тему «Моя семья», но имена предков так и не запомнила. Да и я, начав заниматься родословной, не смогла заглянуть дальше пятого колена.

– Анисий. Это он в конце XIX века, году примерно в 1895-м, запряг волов в большую телегу и – цоб-цобе – двинулся из-под Киева на Алтай. Без всяких реформ, сам по себе.

– Зачем уехал? Так бы мы сейчас в Киеве жили, – вздохнула Младшая, забыв, что хотела сказать.

Тихон молча ведёт машину. А я думаю про прапрадеда. Это как же трудно было жить, что продали, а то и оставили родне свои дома, сложили на повозки вещи и отправились в дорогу, в волшебную страну Сибирь, где вволю и земли, и леса. Из монастыря забрал Анисим свою слепую сестру. Звали её Просвирья, но никто не знает, настоящее это имя или прозвище – за то, что пекла просвирки для церкви. Просвирья взяла с собой сундук. А в нём двадцать икон – всё её богатство.

– Наверное, они и здесь проезжали, – глядя в окно, сказала Младшая.

Может, и проезжали. Три года до места добирались. С началом весны трогались, а как заморозки ударят, останавливались в какой-нибудь деревне, нанимались на зиму в работники. Волы не подкованы, по скользкой дороге не пойдут.

– Да ты что, Прасковья, сказать-то хотела? – вспоминает тётушка.

Младшая едва заметно морщится: она не любит своё имя. Может, зря я такой обет давала, прося у Бога девочку: дать дочери имя двоюродной прапрабабки. Икона, к которой я обращалась, – последняя сохранившаяся в семье из привезённых бабушкой Просвирьей. Ну, Просвирьей-то и у меня язык не повернулся дочку назвать. Имя Прасковья на детской площадке никто выговорить не мог. Тогда примчалась на помощь тётушка, рассказала, что святая Параскева Пятница в древности звалась Макошью и в садике младшая может представляться Машей. Но год рождения Прасковьи оказался урожайным на Маш, и девочка испугалась, что будет путать себя с пятью другими Машами. Я, огорчившись, что дочь не хочет быть Параскевой, звала её просто Младшей, сокращая иногда до Млады. Но мысленно всегда называла настоящим, полным именем.

– Я просто подумала, что если бы дед Анисим попал в нашу современную квартиру, то сильно бы удивился. Если ты, мама, до сих пор не умеешь с телефона эсэмэски отправлять, то он бы точно обалдел: столько техники в доме!

– Ой, а ты бы в его избе не растерялась? – хмыкнула тётушка.

Да уж, попав в прошлые времена, мы бы тоже растерялись от обилия правил: не на ту лавку сел – жди неприятности, а то и смерти; не в ту сторону головой лёг – болезнь навалится. Горшок из печи вынуть, не расплескав, – умение нужно; печь растопить – сноровка. Пропасть между дедами и внуками за последние сто лет выросла. И вроде времени-то всего один век, а пропасть – как между цивилизациями.

Тихон сбросил скорость, мы выехали на мостик через Пышму.

– А знаете, – начинает тётушка, – в русской избе тоже был самый настоящий мост – так назывался пол в сенях. Мостом называли сени, или настил, помост, который отделял переднюю избу от задней. Передняя изба (жилая) – та часть, в которой стоит печь. Задняя (холодная, летняя) – комната, которая не отапливалась. Мост находился не на земле (иначе какой же это мост?), под ним ещё оставалось место для животных. В северной части России дома строили на подклетях (в них жили домашние животные), так что строения получались двухэтажными.

В Ярославской и Костромской губерниях мостом называли скамью для вёдер с водой, которая располагалась в сенях, у входа в избу.

 
Вышла кисонька на мост,
Четыре лапы, пятый хвост…
 

Думаете, кошка пошла прогуляться через речку? Как бы не так. Этому зверьку, заменившему ужа[3]3
  Ещё в XIV веке кошка на Руси была очень дорогим животным (стоила она столько же, сколько вол). И от мышей избы и сараи защищали… ужи. Они не только охотились на мышей, но и отпугивали грызунов одним своим запахом.


[Закрыть], самое место дома на мосту.

Мы, честно сказать, ничего не думали. Пока тётушка рассказывает, лучше слушать, ведь за каждым поворотом её рассказа может ждать сюрприз.

– Так вот, – продолжала она, – этот мост – очень необычное в доме место. На мосту, в сенях, у дверей, помещали небольшой образок, иконку. «Есть ли у тебя на мостах на калиновых Спас, Богородица?» – этот вопрос на современный русский язык можно перевести так: «Крещёный ли ты?»

Дочка, причитая по только что умершей матери, приглашает на мост ранее умершего отца:

 
…Выходи, родимый батюшко,
На мосты да на калиновы,
Ты стречай да дорогу гостью,
Свет родиму матушку![4]4
  Причитания Северного края, собранные Е. В. Барсовым. М., 1872. Ч. 1. С. 77.


[Закрыть]
 

По этому мосту можно перейти из одного мира в другой. Это портал! Калинов мост.

– Калинов мост – я в сказке читала, – кивает Младшая. – Только не поняла, почему он калинов. Из калины, что ли, сделан?

– Не из калины, он калёный – горячий, нагретый. Все слова исказились, потому и закрылась для нас мудрость предков, – вздыхает тётушка.

Это её любимая тема. Её за это из школы уволили. Ну что за учитель русского языка, который разрешает писать ученикам коровай, потому что произошло это слово от «корова», а вовсе не от какого-то «карава». Когда же восьмиклассники стали проводить практикум по средневековой литературе, составляя заговоры-обереги от злых педагогов и родителей, директор попросил написать заявление.

– Нет чтобы православие изучать, – бормотал он, заполняя личное дело. – Нам скоро педагог по истории религии потребуется, а они заговоры! Чертовщину в школе развели!

– Неуважение к истории предков – пощёчина не мне, а вашим собственным дедам, – сказала тётушка и, хлопнув дверью, вышла.

Глава 2. Направление – юго-восток

Самые древние деревянные избы археологи обнаружили на территории России в Новгороде, Ладоге, Пскове, Торопце. Конечно, нет среди них постройки от фундамента до крыши – дерево не может сохраняться так долго. Срок службы деревянного дома – лет сто-двести, потом дерево начинает гнить. Но основания домов, остатки печей, полов, столбов, венцов, рухнувшие на землю верхние части жилищ помогли узнать, какой была изба тысячу лет назад. Учёные считают, что бревенчатые избы строили на севере России четыре тысячи лет назад – в II тысячелетии до нашей эры.

Впрочем, стоило нам свернуть с трассы в сторону деревни Раскатыши, как у нас появился шанс увидеть русскую избу такой, какой она была когда-то.

Пока Тихон ходил на колонку за водой, мы разминались недалеко от машины, припаркованной у здания бывшего сельсовета, который дачники разобрали практически до фундамента. Здесь заканчивалась насыпная дорога, а то можно было бы съехать вниз, к реке – деревня стояла на высоком её берегу; за рекой – скалы и лес.

Спустя некоторое время мимо нас, неся чью-то канистру, прошёл Тихон. За ним поднималась в горку старушка. Мы поздоровались и двинулись следом.

– Нету воды на горе, – объяснила старушка. – Ношу от бывшего клуба. Его тоже уже разобрали.

Дом её стоял выше всех – с лавочки открывался неописуемой красоты вид. Но стоило перевести взгляд на избы, как возникало совсем другое чувство. Деревня умирала. Огороды зарастали бурьяном, по дорогам не бегали даже собаки. С этого года детей в школу возить перестали – значит, и последние семьи с детьми уедут.

– Вот, – говорила старушка, – дети зовут к себе, а я всё не еду, хотя девяносто пять уже… И помирать пора, а не помирается. А дому-то сколько лет, и не вспомнишь.

А с другой стороны – оживает деревня. Покупают дачники-горожане старые дома, принимаются их украшать. Сайдингом обобьют, чтобы не торчали чёрные брёвна, черепицу пластиковую уложат, печку вытащат – вместо неё камин. Словно глаза безумного слепого смотрят на речку пластиковые окна – окна без креста. Несколько лет пройдёт – и начнёт под пластмассой гнить дерево, поползёт по стенам плесень. Протечёт черепица при хорошем дожде, полетит при хорошем ветре, а приехавшие в такой дом зимой не протопят его камином. Вроде и оживает деревня, но точно зомби – оживает без души.

– В нём я и родилась. – Старушка садится на лавочку у чёрной стены, сама во всём тёмном. – Как дом-то бросить? Жалко.

Один из признаков древности постройки – сторона, с которой расположены двери. У наших предков двери смотрели на юго-восток – «на солнце», «на лето», ведь в самых древних избах-полуземлянках не было окон, комната освещалась только через открытые двери. Южная, солнечная сторона – это свет, тепло, добро, а значит, и счастье. Не только дверь, но и появившиеся позже окна должны были смотреть на солнце.

Северная и западная («полночная») стороны – это, наоборот, холод, тьма, смерть, ночь, несчастье. В некоторых регионах России для строительства дома даже не использовали срубленное дерево, если оно упало верхушкой «на полночь», а уж жить в доме, повёрнутом в сторону «ночи», – обречь себя на несчастья. Хотя кое-что могло перевесить солнечную ориентацию: направление изменяли, ставя дом выходом на водоём или дорогу. Тут уже смотрели, как удобнее, что важнее.

Пока Тихон второй раз ходил на колонку, мы беседовали с хозяйкой. Дом её не меньше ста пятидесяти лет крыльцом стоял к востоку, окнами – к дороге и реке. Дорога в своих поворотах повторяла изгибы реки.

В древних деревнях не было улиц. Потому что главным было не ровненько выстроить избы относительно друг друга, а выбрать для дома правильное место. Не свойственно природе строиться по линейке. У животных гнёзда и норы – там, где безопаснее, где другим мешать не будет. Если бы позволили строительные материалы (как у некоторых африканских племён или у народов Крайнего Севера), то и дома мы строили бы без углов, словно гнёзда и берлоги. Интересно, что люди даже ходить под прямым углом не любят: проложат нам асфальтированные дорожки, а мы всё равно срезаем углы по газону.

Тщательно, не торопясь, выбирали место для дома. Никому не пришло бы в голову возводить жилище на бывшем кладбище или там, где нашли кости. Не ставили дом и на перекрёстке дорог или там, где была прежде баня или случался пожар от молнии. На месте, где поранился ножом, топором, косой, где опрокинулась телега или стоял дом, в котором люди болели или пострадали от наводнения, тоже не строились. Такие места считались несчастливыми. А теперь мы даже не всегда и знаем, что было когда-то на месте нашего дома.

– Из реки раньше воду носили. Молодые были – любая гора, что кочка. Первый-то муж с собой хотел увезти. На море жил. В Балаклаве. Дали ему комнату в доме, где гестапо было. А я не могу там жить: слышу, как солдатики наши кричат. Он решил, я с ума сошла. Едь, говорит, обратно в свою деревню. Ну я и вернулась к родителям-то.

Хорошо нам сиделось на высоком берегу, на лавочке у старого дома. Ветерок сдувал комаров.

– Стадо раньше большое было, – вспоминала хозяйка. – А сейчас десять голов на всю деревню. Я уже не держу – не вижу ничего. Слышу хорошо, а вижу сильно плохо. Зорька моя – вот ведь упрямая была – сама место выбирала, где доиться. И хоть ты её тут режь – не сдвинется.

Видно было, что старушка и сейчас скучает по своей Зорьке.

– Раньше корова помогала место для дома выбирать, – говорит тётушка. – Где ляжет, там и стройся. Главное, чтобы рога у неё были. Рога – лучший оберег и символ плодородия. Поэтому у замужних женщин на Руси были кики – шапки с рогами, какие и викингам не снились. Когда девушка готовилась к свадьбе, то в своих песнях (причетах) жаловалась на кику, боялась её:

 
…Больно страшно показалося,
Ужасно да приглянулося:
На мосту-то на калиновом
Сидит старая кика шитая…
 

– Опять калинов мост! – заметила Младшая.

– Ага, теперь через него невеста должна была перейти, уйти в другой дом, в другой мир (поэтому и говорят: «выходить замуж») – из дома отчего, из девушек в дом жениха, в жёны. Всё в её жизни менялось, она всё равно что умирала. Надев кику, женщина должна была распрощаться с беззаботной молодостью – потому и печалилась. Но став матерью, женщина кикой гордилась. Кику надевали после рождения ребёнка. С появлением каждого следующего малыша рога становились длиннее на пять сантиметров.

– У мамы была кика, – кивает хозяйка. – Но она её не носила. В ней в церковь не пускали. Батюшка кричит: как чёрт рогатый вырядилась!

– Да им везде черти мерещатся, – вздыхает тётушка. – А это не чёрт. Это почитание земли, плодородия. Про священных коров, быков и сейчас во многих культурах помнят. Переделали корову в чёрта – наверное, для того, чтобы человека не к земле тянуло, а к небу.

– Рогатые не летают, – щурясь на солнышко, говорит Младшая.

– Летают, – подумав, отвечает тётушка. – Например, богиня Олениха с рогами – солнечными лучами.

Меня конфронтация тётушки с официальной церковью волновала мало. Мне вообще непонятно это противопоставление веры предков и христианства. Ведь дерево без сердцевины рухнет. Сердцевина, древесина – это духовный опыт всей истории народа. Как годовые кольца: одно сменяет другое. А то, что в данный момент времени наверху, – это кора. Кора – шкура дерева, она прекрасно приспособлена к внешнему миру. Религия, которую на данном этапе выбирает для себя народ, – кора.

За что же новая вера так невзлюбила рога, почему они так пугали священников? Всё же должно, должно быть физическое объяснение рогам на женских шапках! Может быть, острые концы предметов способствуют стеканию электрических зарядов? Известно же такое явление, как огни святого Эльма, когда на верхушках мачт, башен и других острых предметов перед грозой или в метель возникает свечение. Возможно, и в костюме женщины рога исполняли роль «громоотвода». В древности рога висели над каждой дверью, защищая дом от нечистой силы (или, напротив, выводили наружу всё плохое, что накопилось в доме?). У других народов рога, кинжалы и прочие острые предметы считались генераторами «плохой» энергии, их не принято было держать в доме. В советское же время, когда официально можно было верить только в объективную реальность, сделанные из дерева рожки считались модным украшением интерьера.

«Одобрение» рогатыми животными – один из множества способов отыскать правильное место для постройки. Хорошо было строиться и на обжитом, проверенном месте, где уже долго и счастливо жили другие люди. Сухо, светло и тепло – такой участок нужен был для постройки добротного дома.

Конечно, на одну корову будущий домовладелец не рассчитывал. Существовало множество гаданий, помогающих человеку понять, не ошибся ли он с выбором. Если под оставленной в середине будущего дома сковородой за ночь появлялась роса – это хорошо. Если рассыпанное по углам зерно или оставленную в центре воду с хлебом до утра никто не тронул – замечательно. В Белоруссии хозяин перед началом строительства ходил на четыре поля, брал четыре камня, нёс их в шапке на выбранное место и выкладывал по углам будущего дома. Становился в середине четырёхугольника, клал на землю шапку и просил предков-дедов подсказать, правильно ли он решил здесь строиться. Если три дня камни оставались на месте, считалось, что выбор верный. А то ещё подбрасывали испечённый пряник: упадёт плоской стороной вниз – можно строиться. Каких только не было проверок: с горшком, с шерстью, с мелом, с мясом, но гадал всегда мужчина, обычно хозяин, – женщинам такое дело не доверяли. Трудно объяснить истоки этих действий – проще объявить мракобесием. Хотя, пожалуй, какую бы физику мы сюда ни привязали, в основе будет желание получить подсказку из мира предков. А кто не надеется, что они помогают нам и после смерти?..

Мы давно уже распрощались с деревней на крутом берегу и катили дальше, на юго-восток. Следующая остановка должна быть в Ишиме.

– Ну вот, предположим, – рассуждала я вслух, – нашли мы правильное место. Дальше, наверное, надо дождаться правильного времени?

Тётушка кивнула:

– Говорят же: «Без Троицы[5]5
  Троица – один из главных христианских праздников, отмечается на пятидесятый день после Пасхи. Служба в этот день необычайно торжественна и красива. Цвет облачения священников – зелёный, символ обновляющей силы Святого духа. Пол в храмах устлан травой, иконы украшены берёзовыми ветками.


[Закрыть] дом не строится» – период строительства должен был захватить Зелёные святки. Зелёные святки – праздник весенний, и дом должен был прорасти, как трава, распуститься, как листья на деревьях. Сверялись и с луной: на убывающей новых дел не затевали, стройку начинали после новолуния.

– Надо попробовать, – встрепенулась Младшая, – посадить два одинаковых семечка: одно на убывающей луне, другое – после новолуния, и посмотреть, какое лучше расти будет.

Подростком в полнолуние Тихон начинал говорить во сне. А просыпался – и опять молчок. Потом разговоры прекратились. Подруга-доктор, взвалив на себя организацию обследования, пыталась приободрить: мутизм, но редкий случай, руки опускать не надо.

Мы и не опускали. Мы ими начали говорить и петь. Тонкие пальцы Тихона летали как птицы. Он начал рисовать.

«Мутизм» звучало как «мутант». Мутант – изменённый, не такой, как родители. Это было совершенно справедливо. И совершенно непонятно. Какой был смысл ребёнку рождаться в семье, где он не нужен?

«Крест мой, крест! Иоанн Златоуст, спустись с небес, разомкни уста рабу Божьему Тихону. Как ты благославно говорил, разговаривал, так бы и раб Божий Тихон тоже говорил, меня, свою матушку, речью удивил…» – то ли древняя молитва, то ли современный заговор не работали, как и комплекс выписанных врачами препаратов. Может, потому, что хоть и матушка просила, да не та?..

– В какой день недели начинать строительство, зависело от небесных покровителей – ведь у каждого дня он свой, – тётушка продолжала выкладывать всё, что знала о древних обычаях наших предков. – Удачных дней было два – вторник и четверг, когда за землёй присматривали Ярило или Велес с Перуном. Эти боги благоприятствовали удаче, богатству, новому делу. С приходом христианства «счастливые» дни остались, только выбор их стали связывать с именами христианских святых.

Помимо места и времени важен был материал. Избы на Руси строились из дерева. Даже там, где было мало лесов и достаточно камня, дома всё равно были в основном деревянными. И не так давно на смену живому дереву пришли бетон, кирпич и другие материалы. Вроде бы, по всем стандартам, они не должны наносить вред здоровью человека. Как бы не так! При строительстве современной квартиры смешивают столько разных материалов, что в результате мы вдыхаем около ста летучих химических веществ. Не все они безопасны. Поэтому в первую очередь от этого, а не от грязного городского воздуха страдает здоровье жителя современного мегаполиса. Крысы, поселённые в железобетоне, в третьем поколении теряют способность к размножению… – Можно этим… дозиметром померять, – предложила Младшая. – Есть вред или нет. А в древности-то таких инструментов не было, как узнаешь: вдруг дерево радиацией заражено.

– Существовали другие способы выбрать правильное дерево. Не рубили «особенные» деревья – необычные с виду, одиноко стоящие, растущие на опасных местах. Не рубили те, что человек вырастил сам, на своей усадьбе. Не брали старые деревья – им нужно было дать умереть своей смертью. Но и молодняк тоже не трогали.

Я читала, что на Урале лес за последние двести пятьдесят лет трижды сводили чуть не под корень. Не для изб – для заводов, для угля он нужен был. Но то, что хорошего леса не найти, жаловались уже почти сто лет назад. В хранящейся у нас дома старой брошюрке «Крестьянин плотник-строитель»[6]6
  А. А. Жирнов. Крестьянин плотник-строитель. М. – Л.: Государственное издательство, 1927. С. 7.


[Закрыть] автор сетует: «Дерево раньше как в 80 лет в стройку не шло. Зато и стояло оно в стройке без изъяну лет 200-300. А вот теперь идёт в стройку дерево едва-едва 40 лет. И потому-то и ждать от такого дерева долгой службы нечего. Происходит это от того, что леса выводятся; спелого, старого лесу всё меньше и меньше делается».