Текст книги "Трансатлантический @ роман, или Любовь на удалёнке"

Целую.

31 января

Мой любимый, каждую ночь мне снятся многофигурные, многофактурные сны с развивающимся сюжетом, какой я, проснувшись, забываю. Помню, один был связан с Борисом Березовским, другой – с Наташей Ивановой, которой я объясняла, что умею летать, и рассказывала, как прыгала с восьмиэтажного здания и не разбилась, а полетела и приземлилась удачно, и после этого, во сне же, старалась припомнить, действительно, был полет во сне или наяву. Целый день мозг интенсивно работает, а ночью выделывает такие фортеля. Еще я говорю по ночам длинными красивыми английскими фразами, с использованием множества слов и оборотов. Куда все девается при свете дня – Бог весть. Я могу кое-как объясниться, но поддерживать легкий (или тяжелый) американский разговор – увы.

Сегодня, проснувшись, но еще в полудреме, представила, как назову на уроке одну свою ученицу по имени: Эшли Филлмер! И вдруг выскочило не вспоминавшееся десятки лет: Бекки Тэтчер! И тотчас написалась (где?) фраза: Старушка, как оказалось, неплотно приклеила к пальцам левой руки книжку, чтобы было удобнее перелистывать ее страницы правой. Какая старушка? Какую книжку? Почему она ее приклеила?.. Весело было думать об этом, когда окончательно очнулась от сна. Но самое удивительное, что когда открыла файл с романом, который пишу, то неожиданно сама собой выскочила эта строчка про Бекки Тэтчер и старушку и встала посреди романа. Я принялась хохотать – фантастика, да и только.

Разговаривала с Маришкой по телефону, в частности, о Хакамаде. Она про то же, про что я, только еще прямее. Сказала, что ей страшно за Хакамаду, не повторила бы судьбы Старовойтовой. Ничего себе наши домашние дела, а?

Ты пишешь, что Рыбкин раздобыл кучу документов против Путина. Не догадываешься, кто ими Рыбкина снабжает? Если бы не дела вышеупомянутого Березовского, испачканного по уши, еще можно было бы как-то реагировать. А так не война, а возня за власть.

Наступил февраль, шуга, то есть метет и сыро, и под ногами образовалась мокрая каша, воображаю, как все замерзнет, и будет каток. А вчера пригревало солнце и было похоже на весну.

Мэтт повез нас смотреть фильм под названием Lost in Translation. Знаешь выражение: потеряно в переводе. Это оно и есть. Стареющий голливудский актер приезжает в Японию сняться в рекламе, живет в отеле, скучает, ничего ему непонятно, ни язык, ни нравы, и в том же отеле живет и скучает молоденькая, почти тинейджер, жена молоденького фотографа, также приехавшего на работу из Штатов. Фотограф все время занят, девочка знакомится с актером, таскает его по молодежным японским тусовкам, ему смешно, между ними завязываются какие-то отношения, но без секса. Есть постель (в которой они лежат врозь, одетые), а секса нет. И в этом – самая большая прелесть фильма. Так до конца ничего и не произойдет, он уедет, она останется, заплаканная, и, в общем, финал. Но до того все точно и тонко, просто и с очаровательным юмором, что оставляет позади, скажем, наше расхваленное Возрождение, в котором замечательно играют ребята, а фильм выморочный, и ничего в нем неясно. Здесь ясно и потрясающе чисто. Это второй фильм Софии Копполы, дочери Фрэнсиса Копполы. Она что-то получила за сценарий на только что прошедшем Golden Glob (это то что-то золотое, о чем я тебе писала). А Фрэнсис Коппола – знаменитый режиссер, хватавший меня за коленки, когда я пришла брать у него интервью в московской гостинице тыщу лет назад. Мужскую роль играет Билл Мюррей, ты его знаешь, если не по имени, то по лицу. Играет превосходно. Собственно, только лицом, но каким и как – Николсон отдыхает. Девочка по имени Скарлетт, фамилию забыла, помесь юной Анны Каменковой и юной Елены Яковлевой, некрасивая, с крупными чертами, однако все очень по правде. Когда кино кончилось, было грустно: первый признак, что задело и разворошило.

Мэтт уехал, Даша ушла на йогу, дом опустел.

Вечером по телику посмотрела кино Сельма и Луис. С Сьюзен Сарандон и второй звездой, фамилии которой не помню. Оно шло у нас в прокате и по ТВ, я видела начало, но было поздно, и я тогда бросила смотреть. Стандартная модель: двое едут в машине, отношения между ними, с окружающим миром и так далее. Фишка в том, что это две добропорядочные американские клуши, точнее, одна клуша, а другая с характером. Они оказываются в таких обстоятельствах, которые нельзя было и предположить. Едут на week-end, заезжают по дороге в какой-то местный кабачок, клуша, напившись, кокетничает с парнем, который пытается изнасиловать ее в самой грубой форме, возмущенная подруга сначала пугает его пистолетом, а потом вдруг стреляет и убивает, неожиданно для себя самой. И начинается. Множество приключений, на которые американцы горазды, с бегством от полицейских автомобилей где-то в пустынях Мексики, где бабки сражаются до последнего, а когда понимают, что выхода нет, переглядываются, обнимаются, целуются (ничего лесбийского – sic!) и летят в пропасть, после чего их машина вздымается и плывет в небе. Вся история – символ освобождения от американской скуки и американских стандартов. Забавно, но это всего лишь кино, fiction. Фильм Потеряно в переводе – большее.

Целую.

2 февраля

А во вторник в 10 часов утра, как и в предыдущие десять лет, что я приезжала сюда, завыла сирена. Через короткий интервал опять. Сигнал торнадо. По вторникам – репетиция. Нехорошо будет – если в другой день недели и в другое время. Однажды мы это пережили, к счастью, не в страшном варианте. Укрылись в basement – так называется подземный этаж. Посидели немного – и прозвучал отбой.

А еще здесь так же, как и раньше, в темное время суток гудят поезда. Но как они гудят! Словно оркестр начинает играть или, по крайней мере, настраивается. Чудный звук. Если б уже не написала про это стихи, написала бы сейчас. Вот, помню.

 
Расстроенный гудок вокзальный
приплыл по воздуху осеннему –
чудную музыку настраивал
безвестный оркестрант последнюю.
Помыкавшись сперва с бемолями,
он умолкал вдали ненадолго
и снова медленными долями
нам посылал он то, что надобно…
 

Дальше забыла.

Белки по-прежнему ходят здесь по улицам, как люди, а однажды я видела зайца, который то ли выскочил из университетских дверей, то ли собирался заскочить в них.

И по-прежнему огромное небо. Такого огромного неба на земле (не в океане) я не видала больше нигде. Когда едешь в какой-нибудь moll, где промтовары, а огромные эти магазины расположены как бы вне города, дорога слегка поднимается наверх, и перспектива открывается необыкновенная – всегда захватывает дух. На небе почти круглая луна, подморозило, и под ногой скрипит понедельничная шуга.

Ходила гулять после того, как посмотрела документальный фильм из тех, что прислала Мариша, чтобы я смогла их использовать на уроках (Даша купила видак за 50$). Три дня и никогда больше. Малый, к которому приставал лейтенант (дело было в армии), застрелил его, а заодно и второго, подвернувшегося под руку. Малого (сколько ему было, лет девятнадцать, наверное) осудили на смертную казнь. Мать обратилась к Ельцину с просьбой о помиловании. Ельцин помиловал: заменил смертную казнь на пожизненное заключение. Прошло шесть лет, как парень сидит. К нему приезжает мать. Три дня свидания автор и снимает на пленку. Парень совсем молодой, в очках, лицо хорошее, мать то и дело плачет, он гладит ее волосы, щеки, руки, еле сдерживается сам, а потом и не сдерживается. И так сорок минут. Плюс пейзажи, видимо, архангельские или другие северные, тюремные и вольные. Я не плакала, но стало так тяжко, что не передать. Умеем мы душу перепахать. Себе и другим. Вряд ли это ковыряние душевных ран я стану показывать американским студентам, изучающим российскую власть и прессу. Им и так довольно.

Гуляя, увидела (вспомнила) – помимо сараистой – вагонистую архитектуру. Все функционально и, очевидно, удобно, но красоты нет. Кстати, насчет красоты. Если от экстерьера обратиться к интерьеру, то следует описать нашу ванну. Очевидно, американцам это кажется стильным. Нечто в духе Гауди из белой пластмассы. Стоишь под душем, а из стены (тоже пластмассовой как части ванного и душевого устройства) на разных уровнях выступает что-то типа полочек, но таких текучих, округлых форм, что поставить флакон шампуня, скажем, представляется крайне проблематичным. Впрочем, флакон устанавливается и стоит, однако неуверенность сохраняется. И стены у нас в доме белые пластиковые. Если бы Даша не устроила тот уют, что устроила, местами напоминало бы клинику, может, даже психиатрическую.

Вновь возникли проблемы со sweeming pool. Из перестраховки попросила Дашу пять минут не уезжать, пока пройду через дежурных. Дежурная, радостно улыбнувшись, говорит: вас нет в компьютере, вы должны пройти в офис. Я говорю, улыбаясь в ответ: спасибо, я сейчас приглашу внучку, она поможет нам объясниться. Выхожу – Даши и след простыл. Позже спросила, через сколько минут она уехала. Через три, ответила, не моргнув глазом. Делать нечего, пошла объясняться сама. На этот раз там была старшая – хорошенькая молодая женщина, которой я сказала, что я – invited professor, что буду здесь до мая и что собираюсь раз в неделю to sweem. Все улыбаясь, как ты понимаешь. Она, тоже улыбаясь, повторила, что меня нет в компьютере, спросила мой телефон или е-мейл, по которому она, когда узнает, как быть, сообщит мне. Я сказала в ответ: напишите свой е-мейл, я свяжусь с вами завтра, поскольку у меня пока нет ни того, ни другого (телефона в офисе нет уже три недели). Она любезно предложила мне прийти завтра. Я возразила: дело в том, что моя внучка заедет за мной только через 50 минут и у меня получаются пустые 50 минут, если я не пойду to sweem. Очевидно, я нашла неотразимый аргумент: время – деньги. И она предложила to sweem сегодня, а завтра они все выяснят. Оказывается, студенты автоматически получают право пользования спортивными зданиями, библиотекой и чем-то еще (за все уплачено, а цена обучения высока), однако профессора платят сами. Что же до приглашенных профессоров – вердикт узнаем скоро.

Целую.

3 февраля

Еще о вкусе и красоте. Вчера одна студентка пришла на урок в растянутой черной трикотажной майке, к которой пришпилила большую белую шелковую розу. И ничего.

Я составила себе дивный план урока и, в общем, его выполнила. К сожалению, перевыполнила.

Вначале объявила, что придумала награду за активную работу в классе. Награда – ручка с логотипом Комсомольская правда. В некотором роде advertising (реклама), но восприняли хорошо, смеялись, а студентка Алисия Шимонек, получившая ручку номер один, даже покраснела от удовольствия. Попросила их написать, какие российские масс-медиа они знают. Только Ли, оказавшийся мальчиком, заполнил строк семь-восемь, да еще Кэвин Хокинс (тот, кто улыбался в самом начале) написал 12 штук названий по-русски – он изучает библиотечное дело, бывал в России и знает русский. Остальные вспомнили Правду или вообще ничего. Двое написали: Ольга Кучкина. Тут я особенно смеялась. Я объяснила, почему мне пришлось писать лекции (because I am not sure in my language), и приступила к первой из них: Советская печать: pro и contra. Слушали с вниманием, только один мальчик Том все время пересмеивался и переписывался с Шеннон Мак-Магон, оказавшейся девочкой, но я уже была закаленный боец и не обращала на них внимания. Когда, по окончании лекции, они задавали вопросы, девочка Шеннон спросила, подвергалась ли я лично репрессиям в советское время. Я, не совсем поняв, рассказала, как ходила к первому секретарю ЦК комсомола пробивать статью, которую главный редактор боялся публиковать, и как первый секретарь обманул, пообещав дать указание печатать, но статью так и не напечатали. Шеннон повторила вопрос в более жесткой форме. Я, уже поняв, спросила, в свою очередь: а вы хотели бы видеть меня убитой? Все рассмеялись, а я продолжила: в мои времена уже не убивали, в отличие от предыдущих, зверских, эти называли вегетарианскими, но убивают и сейчас. Сказала, что е-мейл, полученный от мужа, содержал новость о том, как одной журналистке подложили взрывчатку, ее спасла только привычка опаздывать – взрыв произошел раньше, чем она вышла на лестничную клетку. Более подробный рассказ о журналистке – Елене Трегубовой – последует позже.

Задавали вопросы о цензуре не только в журналистике, но и в литературе, в живописи, что должен был делать писатель, которому предъявлялись цензурные требования, и так далее. А Том, фамилию которого могу только написать, но пока не могу произнести (Rybarchczyk), спросил, писали ли об Америке в прежние времена и что писали. Рассказала про Александра Пумпянского, которого отозвали из США за умные (sofisticated – утонченные) репортажи. Тут я удачно и плавно перешла к заданию, которое придумала заранее. Попросила вообразить, что они советские журналисты, которых вызывает к себе главный редактор и посылает в Америку: смотри, слушай, наблюдай, думай, вернешься – напишешь статью. Это я им и предложила, дав 20 минут и напомнив, что советских журналистов не заставляли лгать, они просто должны были писать то, что могло понравиться Коммунистической партии. Еще добавила: если у кого есть чувство юмора, им можно воспользоваться, но можно писать и вполне серьезно. Первые же тексты, которые успела прочесть, были до удивления похожи на советские заметки об американском строе. А одна студентка, итальянка, написала о том, что свобода, которой американцы бахвалятся, на бытовом уровне выглядит как свобода напяливать на себя, что под руку попадется, невзирая на то, как к этому отнесутся окружающие (помнишь про красоту – про белую шелковую розу на черной растянутой майке?). У меня было ощущение, что она выражала личную досаду.

На десерт я решила показать им фильм Легко ли быть молодым? Подниекса. И хотя сильно перебирала со временем (фильм шел час 20 минут), они согласились. За это пообещала в следующий раз отпустить их пораньше. К девяти часам (занятие начинается в шесть) я измучилась сама, а они все еще глазели на экран, хотя кожей чувствовала, что и они устали. Четверо ушли минут за семь до финала. Остальные 20 досидели до конца. Вместо 8.30 или 8.50, как записано у меня (по-разному) в двух официальных бумагах, класс закончился в 9.15. Теперь, естественно, страдаю по этому поводу: могла бы не напрягать так ни их, ни себя, распределив время с большим умом. На уроке внаглую говорила и слушала сама, лишь изредка обращаясь к Дашиной помощи, и напрасно – пока еще надо быть поскромнее, да и Даше приятно, когда она больше вовлечена в процесс.

Отличие американских студентов от моих московских в ИЖЛТ в их полной независимости. Они приходят в класс, я уже там, они со мной никак не общаются, часто даже не здороваются, и так же они не общаются между собой, занимаются сами собой, и никакой связи между ними и ними и между ними и мной. В Москве она возникает тотчас. Видимо, у нас студенты более психологически зависимы от старшего – по званию, возрасту и т. д. Тем больше волнует тот момент – здесь, – когда начинается общий заинтересованный разговор, и появляется связь. Она прерывается ровно в ту минуту, как урок завершен. Но посмотрим, чем кончится. Я каждый раз либо набираю очки, либо теряю их. Проблема в том, что я не знаю этого.

Я осталась одна в Америке – Даша утром уехала в Чикаго, чтобы встретиться с подружкой. Обещала вернуться в субботу, мы с Димой Бобышевым собираемся ее встречать.

Наконец, у меня появился свой е-мейл и свой телефон в офисе. Прошла одна пятая моего срока.

На суперобложке мемуаров Михаила Германа Сложное Прошедшее (оставивших сложное впечатление) – замечательная строчка из Рильке: Кто говорит о победе? Выстоять – это все. Разумеется, о жизни вообще. Но и к моей американской эпопее можно приложить.

Целую.

5 февраля

Он

Приветик, любимая Кучуша!

Письма твои – прелесть. Студенты твои – тоже. Свободные люди в свободной стране. Странная штука – корреляция между буквой и духом Конституции и образом мысли и поступками людей. Почему-то в Америке она явно просматривается, а на Руси, хоть убей, нет. Хотя текст нашей ничем не хуже (только слишком многословный) и не менее демократичен. Дело, вероятно, в том, что наши власти на ней присягают, ею клянутся, ею потрясают, и безнаказанно и нагло нарушают, десакрализируя ее. (В Америке такое с рук не сойдет.) А у нас администрация и правительство пачками вносят, а ручные думаки с готовностью принимают законы, рикошетом ли, в лоб ли нарушающие ее. И что? А ничего!

Это уже проблема качества населения и общества. Многократно проклятое компропагандой и зюгано-прохано-глазьевско-рогозинской мутью общество «бездуховных капитализированных индивидуалистов» по всему миру миллионными толпами выходит на улицы и площади, протестуя против войны во Вьетнаме и Иране, взрывов 11 сентября и испанских электричек. А наше исконно-посконно-общинное, состоящее из пиплов, спокойненько схавало Афганистан, Чечню, подлодку, дома в Москве и Каспийске, Норд-Ост… Семеро блаженных, обидевшихся за Чехословакию, вот и вся российская общинность. С этим пиплом (в том числе, и в смысле – вместе) можно делать все что угодно. Не прогибаясь под него, не оглядываясь на его сучье-паскудную, несчастно-бабью сущность. Тем более с таким рейтингом. Все дело в том, кто и что будет делать, а не как. Можешь быть уверена, только заикнись перед выборами в парламент ВВП о том, что он ставит на СПС, тот бы набрал те же 40 % голосов. И хрен бы кто-нибудь громко пикнул против, когда бы у правых было большинство в парламенте, что бы они затем со страной не делали. Говоря о пиплах, я имею в виду и бюрократию. В положении ВВП заставить ее работать на пользу, а не во вред, не так уж и сложно. Именно по той же причине: схавают, что сверху заставят. Не враги они сами себе, это их главное качество. Вот почему я «уперся в президента». В формуле: президент – народ, главное первое. К агромаднейшему сожалению. Но что выросло, то выросло.

Об Ивановых. Первое, приятное: И-ни-рыба-ни-мясо убрали из МИДа, второе, неприятное: И-страшилка остался командовать войском, и, судя по последним заявам президента о том, что он уже присмотрел себе наследника (ни хрена себе заявленьице в демократической стране!), речь идет именно об этом трехчлене, который может появиться в премьерском кресле за год до президентских выборов 2008.

Судя по вопросам, ребятишки твои опровергают миф о тупости и ограниченности америкосов (на чем упорно настаивает Дарья). Уверен, в том есть частичка и твоих усилий.

Задачка с наградами решается просто. Награждать только лучших. Хоть два, хоть три раза, но лучших. А худшие пусть совершенствуются, если хотят получить кружку из рук cool Кучкиной.

Рад тому, что ты рада твоим магазинным приобретениям. Стало быть, еще жива!

По поводу известности и неизвестности в литературе, в творчестве вообще. Оценки на этой полянке при всей их объективной потенции, все-таки в большинстве случаев, прости за тафт, случайны и объективны. Прочти я Зорина при расстроенном желудке или в благостном состоянии, восприятие, а значит и оценки, будут разными. Опять же одному нравится поп, другому попадья, а третьему – попова дочка. Это не значит, что кто-то из них хуже другого, это значит только, что вкусы разные.

Для современного литературного рынка с его огромным предложением всегда есть место разным вкусам: от Донцовой до Зорина. Главное в такой ситуации – оказаться в нужное время на глазах нужного человека-паровоза. В совдепии мы знали итальянских писателей третьего уровня (Моравиа, Родари, Шоша), только потому что они дружили либо с переводчиками на русский, либо с КПСС. А великие итальянцы (Кальвино, Геда, Гинзбург, Моранте и др.) до последнего оставались за языковой стеной.

Поэтому, учитывая тот факт, что то, что ты делаешь – Литература, думаю, надо поступить следующим образом: Даше (именно Даше, ибо она не просто двуязычный человек, но очень творческий, а это основное в переводе) перевести несколько кусочков из твоих романов (на ее выбор, ибо она, надеюсь, лучше и изнутри знает и чувствует американский литературный запрос) и разослать по издательствам. То же самое мы сделаем и с Европой. Не может не найтись среди издателей редактора со вкусом и пониманием, что у него в руках. Если ему еще не расквасили мозги на заурядности.

К Манежу не ходил. Не хочется глубоко в себя это пускать.

Стихи очень понравились. Смею надеяться, мои оценки объективны. Хотя мужнин взгляд замылен любовью.

Привет от Риты, Лены Камбуровой, Саши Мелихова. Держись. любимая. Осталось всего-ничего.

Целую тебя и Д.

Валешка

До когда могу писать тебе по Наташиному адресу?

Любимая женушка,

выпала свободная минутка, чтобы написать тебе письмо.

Стою на ушах, так как в понедельник прямо из тайского министерства здравоохранения позвонил Коля и сказал, что только что доложил синклиту медиков и ветеринаров о нашем препарате, и они слезно попросили устроить его испытания на предмет укокошить птичий грипп. Испытания назначены на пятницу, что означает не позже 12 часов этой самой пятницы нужно доставить препарат в Бангкок. Эта честь выпала, разумеется, мне, тем более что сделать это больше некому.

В субботу возвращаюсь в Москву и уже 8-го утром улетаем с Балеховым в Стамбул на встречу с госпаханами турецких проливов и унутренних же морей.

Вот такая интенсивная жизнь приключилась. Хотя и в этом есть свои плюсы: за суматохой и занятостью мозга скучание без тебя как-то притупляется. Ибо уже наступил тот самый рубежок, когда очень хочется прийти домой и увидеть твою седую головку и чмокнуть тебя в нос и… просто рядышком посидеть.

Как ты сама? Не заузились ли твои очи от китайско-японской диеты? Следуешь ли ты моим советам относительно отношения к твоему эго во времени и пространстве? Параллельно написанию письма звоню Ж. Черныху – пока безответно. Но постараюсь достать.

Вчера серьезно попужали Лену Трегубову: прикрутили взрывчатку к двери напротив ее квартиры и рванули, когда она ответила на звонок вызванного таксиста: «сейчас спускаюсь». То есть телефон прослушивали, и от больших неприятностей ее спасла свойственная ей привычка опаздывать. Она выскочила из квартиры только после взрыва. По телеку вид у нее был довольно испуганный. Что понятно.

Вовсю разошелся Рыбкин. Откуда-то надыбал кучу компромата на Вову и гонит его в хвост и гриву с конкретными фактами и документами, открыто обзывая преступником и самым богатым олигархом.

На соплях висит единство Родины. Пока Рагозин защищал родину в Страсбурге, эта вошь Глазьев втихаря приватизировал название блока, создав свою партию. Вернувшийся Рагозин зело разгневался и пообещал стереть экс-заединщика в порошок, чем уже второй день занимается на съезде Родины.

Вот такая у нас веселенькая жизнь, моя роднулька.

На сем заканчиваю, поехал домой, надо собраться, через час меня ждет традиционный отвальный глоток коньяка. Твое здоровье, малышка!

Теперь напишу тебе только 11.02.

Целую.

Береги себя.

Любящий тебя Валешка.