Текст книги "Окно возможностей для вашего ребенка. О правильных играх, гаджетах, возрастных кризисах и счастливом детстве"

Декомпенсация

Есть такая картина Веласкеса – «Портрет инфанты Маргариты в белом платье». На картине – странное большеголовое существо женского пола, но возраста неопределенного. Если взрослая женщина, то почему такие пропорции тела? Если ребенок, почему во взрослой неудобной одежде и почему такое взрослое выражение лица?

На картине ребенок, девочка, инфанта. Вот только в Средние века ее детскость никого не волновала. Ребенок – маленькая копия взрослого. Никаких особых отличий от взрослого у него нет, ну разве что знаний и опыта поменьше. Поэтому одежда – взрослая, занятия – взрослые. Знаете, иногда кажется, что мы от Средних веков не так уж далеко ушли.

Нет, различия между взрослым и ребенком нам объяснять вроде как не нужно. Ребенок – бегает, играет, шумит. Одежда ему, конечно же, нужна удобная для движения. Еда особая. Игрушки. Но вот различий между школьником, например, и дошкольником, между дошколенком и двухлетним малышом, между трехлетним и годовалым мы, кажется, не видим. И то – ребенок, и то – ребенок. Тогда как полгода и пять лет – разница. Не большая. Огромная. Разный рост и вес, разные пропорции тела, разный обмен веществ, разное восприятие мира, разные способы получения информации, разная ведущая деятельность… Нет, я ни разу не демонизирую. Я просто утверждаю со всей уверенностью, что ребенок, получивший планшет как основную деятельность в полгода, и ребенок, приобщившийся к удивительному цифровому миру в пять лет, вырастут разными детьми. Первый – с большой вероятностью станет ребенком с нетипичным развитием.

Это дети нового цифрового мира – возгласим мы с придыханием. У них совершенно другое мышление! Они по-другому видят мир! Знаете, совершенно не спорю. Другие. Вот только о детях этого нового мира пока книги по психологии не написаны. Программы их обучения не разработаны, а почему-то все поклонники нового детства хотят своих индиго отдать потом в школу обычную, поближе к дому. А там все по старинке, даже слишком, и рассчитано на способы восприятия более чем традиционные. Диссертации не защищены. Как новых детей обучать – никто вам не расскажет, нет таких специалистов. Хотя, впрочем, есть. Дефектологи. Ведь большинство клинических случаев нового цифрового детства вполне укладывается в картину отклоняющегося развития. Особого детства.

«Да надоели вы со своими гаджетами! Прямо в мультиках все зло мира! Да мой ребенок только через мультики и видео вообще и учится!» Сразу хочется спросить: а по-другому вообще пробовали? Не день, не два, хоть месяц продержаться. И посмотреть на изменения. Нет, не могут. В квартире плазма на полстены – важная часть жизни. Фон жизни. Звуковой и визуальный. Ну как еще этот день сурка с младенцем пережить, в самом деле? Себе сериал, ему мультики. Только руки свои нашел ребенок – в них вложен планшет.

Когда я раз за разом осуждающе фыркаю в адрес этого нового цифрового развития, я ощущаю себя кликушей и мракобесом. Ну в самом деле, только ленивый не пофыркал, и вы туда же, а еще серьезный специалист. Этой книгой я как серьезный специалист и выступлю. И от кликушества и фырканья, которое действительно никому не интересно и никого не убеждает, перейду к аргументам. Совсем скоро. А пока всего лишь предложу подумать – почему упомянутый в предыдущей главе специалист под названием нейропсихолог именно ерундой занимается, за которую ваши родители, бабушки ваших детей, ломаного гроша не дали бы? Зачем ползает? Прыгает? Мяч кидает? В песке с ребенком копошится? На качелях качает? В куклы играет? Затем, что это – компенсация. Точнее, в руках специалиста – уже коррекция. Постановка отклонившегося развития на нормальные рельсы. Компенсация была бы, если бы как-нибудь само. Во дворе. Как в восьмидесятые.

«Ну вы скажете! Как будто мы с ребенком не гуляем!» Гуляете, конечно. Лет до трех на коляске с пятиточечными ремнями, как бы чего не вышло. Потом за ручку по парку лет до восьми, одному ребенку сейчас гулять опасно. В день часа два гуляем, да. «Сверстники? Да как-то нет их в нашем дворе…» А теперь еще раз читаем предыдущую поэму про развитого без специальных занятий Петю. Вообще неважно, рожден ли он путем кесарева сечения либо естественным образом и сосал ли он бутылку или материнскую грудь. Все вредности раннего возраста были скомпенсированы. Вот так просто. Двором. Целыми. Днями. Двором – и сложнейшими для современных детей подвижными играми и играми с правилами. Сколько таких знает ваш ребенок? Прятки? Стоп-земля? А сколько знаете вы? Лично я навскидку особо не утруждаясь, пару десятков назову. Если подумаю – еще десяток выжму. А нейропсихолог штук пятьдесят знает. И будет ими вашего ребенка компенсировать. Корригировать.

Что такое сам этот термин – компенсация? В медицинском смысле – уравновешивание, выравнивание наступивших в организме патологических расстройств. Ребенок родился и в процессе родов травмировался. И эта травма либо выровнялась, либо нет. Так вот, обычные дворовые игры на свежем воздухе прекрасно выравнивали. Качественно, эффективно. Сейчас этот механизм сломан, компенсации не происходит, нарастает декомпенсация.

Что же такое декомпенсация? Нарушение нормального функционирования организма, наступающее вследствие исчерпания возможностей приспособительных механизмов к патологическим изменениям. Патологические изменения есть – а возможностей для их компенсации нет. Гиподинамия и дефицит общения, характерные для большинства современных детей, эти приспособительные механизмы уничтожают в буквальном смысле на корню.

Поколение современных детей – декомпенсировано. Всё, целиком. За редчайшим исключением. Последствия декомпенсации у всех разные, не всегда катастрофические. Кто-то всего лишь в строчку во втором классе попасть не может. Ну а кто-то…

Депривация. Пластиковый плен и сенсорное голодание

Хорошо, эти наши декомпенсированные дети – все же как проявляются их проблемы? И вот эта статистика выше – она про аутизм? Но он же врожденный, при чем тут декомпенсация? Вы предлагаете исцелять аутизм дворовыми играми?

Вернемся к главе про детдомовских детей и Джона. Все подряд дети в детских домах – не аутисты, но имеют аутичную картину поведения. Такую же картину продемонстрируют и описанные в педагогической литературе дети-маугли – дети, выращенные в изоляции от других людей. Похожие реакции могут проявлять тяжелобольные соматически дети, видящие вокруг себя в основном больничные стены. Мимикрируют под аутистов и дети нового цифрового мира. Все это – маски. Не истинный аутизм. Впрочем, не очень-то и маски, скорее, пластические операции. Личность меняется, и не всегда обратимо. Но при этом такие состояния – не истинный врожденный аутизм, который, без сомнения, есть и который, разумеется, не от телевизора развивается. Почему же именно в аутизм скатываются? Почему не во что-то еще?

Знаете, если меня спросить, я бы все эти состояния, как истинные, так и нет, не аутизмом бы называла, а чем-нибудь вроде недифференцированной задержки развития. В самом деле: приводят ребенка, например, пяти лет. Какие жалобы? Не говорит, не понимает, под колеса машины уверенно шагает, в окно седьмого этажа уверенно стремится, играет кастрюлей с крышкой, у других детей игрушки отнимает… Кого мне описали сейчас? А нормального ребенка. Возрастом этак год. Максимум полтора. Почему это состояние мы называем аутизмом, мне лично понятно не очень. Задержка развития.

Аутизм – вещь достаточно конкретная, корень ее понимания лежит в самом названии. Autos (лат.) – уход в себя. Человек в себе, человек вне мира. А ведь чаще всего дети с отставанием в развитии вполне себе в этом мире бывают. Вот только на уровне, возрасту не соответствующем. У аутизма есть четко прописанные диагностические критерии, составляющие так называемую диаду – две большие группы симптомов. Первая – нарушение социального взаимодействия, вторая – странные интересы и поведение. Пятилетний ребенок признает только маму и с удовольствием весь день собирает и разбирает пирамидку – странно? Для пятилетнего – безусловно. А для годовалого? А для него – нормально. Кто этот ребенок не по возрасту, а по сути? Пятилетка или годовалый? Если годовалый, весь, целиком – почему мы называем это аутизмом? Задержка развития.

Я не хочу сейчас вдаваться в юридические тонкости, но ключ к пониманию, почему в аутизм, как в печку, кидают все случаи нарушений в развитии вообще, лежит, скорее, в этой плоскости, чем в какой-либо другой. Аутизм, во всяком случае в России, более удобен, чем какая-нибудь олигофрения – приговор, который не подлежит снятию. И инвалидность положена, но в то же время и надежды на цензовое образование остаются. А маленьких попробуй разбери, аутизм или маска, подаренная депривацией. Или маска чего-то более серьезного. Лет с пяти уже понятней становится. Ранее – ну пусть аутизм. Назвать как-то надо. Подрастет – может, удастся снять маску вместе с диагнозом. А может, и нет.

Что такое декомпенсация, мы поняли. А что еще за новое слово прозвучало – депривация?

Слово это происходит от латинского deprivatio – «потеря, лишение». Лишить можно разного – эмоционального отклика от матери, например. Именно от такого вида депривации страдают дети в детских домах, но эту тему мы уже затронули. В данной главе нас будет больше интересовать депривация другая – сенсорная. То есть недополучение информации различными органами чувств. Но как у эмоциональной, так и у сенсорной депривации последствия одни – нарушение высших психических функций, отставание в развитии.

Эксперименты, связанные с сенсорной депривацией, проводились и проводятся как на животных, так и на людях. Сравнивали контрольные группы животных – одна выращивалась в богатой стимулами среде, другая – в ограниченном пространстве. Животные из первой группы демонстрировали лучшую приспособляемость, более быструю адаптацию, решали гораздо более сложные задачи эксперимента. Проводились и анатомические исследования, которые выявили, что кора головного мозга у животных, находившихся в сенсорно богатой среде, была толще, кровоснабжалась лучше. Короче, животные из первой группы были умнее. Из второй же мало того, что затруднялись в прохождении любого лабиринта, так еще на досуге лапы до голой кожи обсасывали и от любого изменения шарахались. Чем не аутичная симптоматика?

Некоторые эксперименты на людях подсказала сама жизнь. Полярники на арктических станциях, живущие месяцами в полной тишине либо однообразном шуме вьюги, часто страдают от тревоги, переходящей в депрессию. Распространенность психических заболеваний на Крайнем Севере, в условиях полярной ночи, на 40 % выше, чем в средней полосе. В космонавты и подводники не зря берут самых психически устойчивых – сенсорная депривация такого уровня вполне способна привести к катастрофическим для организма последствиям.

Специальные эксперименты на людях по резкому обеднению сенсорной среды приводили к похожим результатам – уже через несколько часов испытуемым не удавалось ни на чем сосредоточиться, мысли буквально рвались в голове, развивалась повышенная раздражительность или, наоборот, подавленность. Даже после окончания эксперимента в течение суток нарушения внимания и мышления у человека сохранялись. Если эксперимент продолжался – возникали галлюцинации, апатия, обездвиженность.

Вывод из этих экспериментов, как жизненных, так и специально организованных, очевиден. Любое живое существо, человек в том числе, базово нуждается в насыщенной сенсорными стимулами среде. Он должен видеть, слышать, обонять, осязать, двигаться, сохранять равновесие, чувствовать вкус.

Ну и в чем проблема? Мы детям глаза не завязываем и уши не затыкаем, разнообразно кормим, ходить и бегать не запрещаем. Почему у них депривация-то?

Потому что ребенку нужно больше, чем нам. Потому что его головной мозг, в отличие от нашего, только формируется, и формируется он путем установления связей между разными его отделами. Увидел – услышал – добежал – достал – ощутил – облизал… Как огонечек на бикфордовом шнуре, пошел из отдела в отдел сигнал – от зрительного в слуховой, из слухового в тактильный… Мы это яблоко тысячный раз в жизни видим, лиши нас яблок на годы – помнить будем. И цвет, и запах, и вкус, и круглую тяжесть в руках. Наш мозг от этого воспоминания не вырастет, но и не усохнет. У ребенка же, ограниченного в познании мира через анализаторы, целостный образ этого самого яблока не сформируется, связи прервутся, мозг недополучит энергии.

Да кто ж их яблок лишает?

Лишаете, лишаете. И не только яблок. От страха, что подавится, ушибется, заразится. Не надо всякую грязь лизать, на тебе стерильную пластиковую игрушку! И еще одну стерильную. И еще пластиковую. Ну, пара резиновых для разнообразия. Растет в чистоте и безопасности. В стерильном гладком пластиковом мире. До чего ручка ни дотянется – на ощупь все одно. На вкус одно. Кстати, о вкусе. То, чем кормят, – на вкус одинаково тоже. И по консистенции. Пюрешка за пюрешкой… Одет всегда адекватно температуре помещения – ни тепло, ни холодно. Никак. Ниже пояса тоже с ощущениями не очень – всегда тепло и влажно. Иногда немного неприятно. Но все сла-а-абенько так. Комфортно все. Уютно. Прямо как в утробе матери. И психическое развитие остается примерно там же.

Манеж. Ходунки. Коляска. На улице сплошные окурки, дома сплошные розетки, сиди! Держи планшет. Вау, наконец пошла сенсорная стимуляция, да еще какая! Зрительный анализатор перестимулирован. Больше, еще, еще. Неподвижную картинку я уже не вижу, пустое место. Текст – тем более. Только движение, только яркие цвета, тогда, так и быть, взглядом скользну. Остальные анализаторы глубоко подавлены – не двигаюсь, речь не воспринимаю, предметами не манипулирую, равновесие не держу, падаю и углы сшибаю. Не говорю, разумеется. Чтобы говорить, надо как минимум входящий речевой поток уметь воспринимать и соображать, что сам в ответ сделать должен, а оно не соображается. Не зная, что делать с телом вообще, уж тем более не разберусь с языком и губами отдельно. На языке дефектологическом такое состояние вполне себе имеет название, даже два – диспраксия и дисгнозия. Не воспринимаю адекватно окружающий мир и из-за этого не в состоянии сам адекватно выстроить схему взаимодействия с ним. Это – аутичная симптоматика. Маска. Последствия депривации.

Опять вы нагнетаете! Как будто он сутками с планшетом сидит! Ну не сутками, а часами часто – сидит. Особенно когда мама замечает, что ребеночек-то отстает. Не реагирует на звук ее голоса. Игрушками не интересуется. В двигательном развитии отстает. Зато как резво сам ролики переключает! И даже, кажется, повторяет цвета и буквы называет! Синий… А… Вот так развиваются дети нового цифрового мира! А игрушки ваши – устарели. Нарастает депривация… Усугубляется симптоматика…

А когда уберете планшет – вновь ребенка встречает пластиковый безопасный комфорт. Скучный, как арктический белый плен, и надоевший до мурашек. А-а-а-а, мама, планшет! Там весело!

Попробуйте вместо планшета выпустить на пол, откройте все шкафы и ящики. Не затыкайте рот соской. Дайте в руки банан. Подавится? Так он и в три подавится, причем с большей вероятностью, чем сейчас. На улице – на траву, пусть ползет. И перестаньте уже бояться микробов, есть вещи пострашнее. Маска сенсорной депривации достаточно кошмарна, поверьте. Уже не ползает, а ходит – пусть идет. Пусть упадет, в конце концов. Ему пока невысоко, и черепушка мягкая. Все продумано природой, не волнуйтесь. Коврики бросьте на керамогранит, на углы заглушки поставьте. И все. И отпустите. Познавать, что в мире есть не только пластик, но и дерево, металл, ткань, вода, горячее и ледяное. Что во рту бывает твердо, жидко, густо, горько, сладко и кисло. Что ниже пояса периодически что-то вытекает и сначала становится мокро и тепло, потом – мокро и холодно. А если еще что-то вываливается, то совсем ой. Грязно и это… невкусно очень. Я пробовал. Больше никогда. А если мама все вышеперечисленное еще и оречевила – связала ощущение с объектом и звучащим словом…

Нашему малышу год. И никакую маску он и не пытался примерять. Вон сколько всего знает! Ходит, почти не падает. Все кастрюли крышками по размеру умеет закрывать. К плите горячей не приближается. Незнакомое с ходу в рот не тянет. Еду жует. Сам ложкой ест. Никаких масок.

Часть 2. Школа воспитателя

Окно возможностей

Стоп, стоп, стоп! Нормально вы так – пусть ушибется, пусть подавится! Пусть лучше сейчас, чем в три года подавится… Простите, мы не цыгане – этих отмыть или новых нарожать! У меня запасные дети не предусмотрены, вот этот есть, один. Маленький, хрупкий! В три года уже не страшно и падать, и давиться, но не сейчас же!

Маленький, да. А вот хрупкий ли?

Про сензитивные периоды сейчас, пожалуй, знают все в той или иной форме. После трех уже поздно. Детский мозг пластичен. Иностранный язык лучше изучать в среде носителей с двух лет. А освоить родной надо до пяти, потом может и не заговорить. И так далее… Сензитивным называют период наивысших возможностей для развития какой-либо функции. Само детство – один большой сензитивный период для развития вообще всего. Действительно мгновенно, если подойти с взрослыми мерками, ребенок из лежачего состояния переходит в прямоходячее, с нуля за пару лет – к свободному речевому общению на одном или нескольких языках, если среда предполагает несколько. От облизывания предметов – к осознанным действиям с ними, а потом и оперированию абстракциями… Взрослый так быстро не может.

Я люблю сравнивать сензитивный период с окошком для развития функции. Пока открыто – функция, как воздух в помещение, проникает в ребенка и заполняет его целиком, быстро, качественно. Но вот закрылось окно. В нем есть щели, и воздух проникает тоже. И тоже заполняет. Медленнее, с затруднениями. Так же и функция. Овладеть можно. Учим же мы иностранные языки и в тридцать, и в сорок лет. Но так, чтобы за два года с нуля к свободному носительству, – это вряд ли. Даже в среде.

Вернемся на минутку к началу нашей книги и мифам вокруг развития ребенка. Да заговорит, все же говорят! Так вот, действительно, до пяти лет – критический период. Если не заговорил до пяти – окошко все. Закрывается. Закончен сензитивный период. Нет, не приговор эта страшная цифра «пять». Нет окна – будем систему вентиляции строить, чтобы воздух все же проходил активнее. Ребенок после пяти лет заговорить может. Чего он точно не может – сделать это САМ. Без занятий со специалистом по альтернативным воздуховодам, долгих и кропотливых, многолетних. Логопеды и дефектологи это умеют, и вы не ждите после пяти, когда же сам. Окно открывается только один раз.

Что-то вы куда-то не в ту степь… Мы же вроде сейчас об опасностях для жизни ребенка говорили? О возможности подавиться и сотрясение мозга заработать. Нам до речи как до луны еще, давайте с депривацией разбираться. Что, без ушибов и удушений никак?!

Простите, сейчас все будет. Сам термин «сензитивный период» ввел в обиход отец-основатель отечественной психологии Лев Семенович Выготский, выделив некоторое количество этих самых периодов. Другие исследователи, в том числе и известная всем Мария Монтессори, расширяли, дополняли и конкретизировали его классификацию. Выготский обрисовал свою классификацию сензитивных периодов широкими мазками, выделив, например, такие функции, как речь и социализация. Монтессори покопалась в дошкольном детстве поскрупулезнее, обозначив, например, как функции любовь к порядку и взаимодействие с мелкими предметами. Помнится, когда в первый раз читала про сензитивный период для любви к порядку, посмеялась, вспомнив своих детей малышами. В два года – не дай бог маме надеть тапки папы! Это здесь не стояло! Убери! Положи! Дай помыть посуду! А теперь пол! Надо же, какая у меня пунктуальная воспитанная дочь! – раздувалась я от гордости со старшей (видели бы вы ее комнату сейчас). Хе, сензитивный период – понимающе кивала с младшим, уже не ожидая, что он таким педантом будет всегда. Не претендуя на звание новой Монтессори, расскажу вам о сензитивных периодах для тех функций, которые мы затронули в предыдущей главе.

Вообще сензитивный период для практически любой функции выделить можно, и сигнал, что он наступил, вам даст сам ребенок. У моего сына в его восемь лет, например, как по нотам наступил второй период усвоения иностранных языков. Не проходит и часа без вопроса «А как это по-английски?». Смотрит мультики с субтитрами и каждый день прибавляет в понимании новые пару десятков слов. Сакраментальный вопрос четырехлетки «А почему?», от которого его мама быстро начинает лезть на стену, – сигнал о развитии логического мышления, готовности получить максимально целостное представление о мире, усовершенствовать речь. Сигнал, что ребенок готов научиться жевать и не давиться, – вовсе не появление первых зубов, а невероятный интерес полугодовалого малыша к вашей пище. И зубы тут вообще ни при чем. Во-первых, они передние, особо не пожуешь. Во-вторых, у кого-то они и в три месяца прорезаются, а у кого-то лишь в одиннадцать. Первому жевать будет рано, второму – поздно. Да-да, поздно. Мы обычно все в блендер или протираем и лишь ближе к году осмеливаемся дать первые кусочки – а это поздно. Сензитивный период для обучения жеванию – от шести до одиннадцати месяцев. В год уже можно отдельную тарелку, ложку и котлету выдать, навык в норме освоен.

Так и вижу, как мама какого-нибудь двухлетки, который ест, только если кормить с ложки, да и то под мультики, ошарашенно перелистывает страницы. В год? Сам? Котлету? Ну просто поверьте матери четверых детей. Лично наблюдала. Четыре раза. Впечатляющее зрелище, согласна. Для современного детства не очень типичное, но возможное и нормальное. Для этого всего лишь надо организовать прикорм не с учетом бизнес-интересов производителей детского питания, а с учетом детской физиологии.

Как именно? А так, как лет триста назад детей в какой-нибудь деревне кормили. Там блендера не было, и сок зимой выжать было не из чего, разве что из квашеной капусты. Пока ребенок интерес к еде взрослых не проявлял, его и не кормили ею. Сосал себе грудь да рожок. Наблюдал внимательно, как мать еду в рот несет. Пробовал тянуться ручками. Оп! Получилось! Ручки дрожат от нетерпения – несу в рот, как мама! Ой… Не донес…

Если вы просто станете брать ребенка на колени всякий раз, когда едите сами, и не станете в своей тарелке заливать горсть чеснока стаканом кетчупа (всю остальную нормальную здоровую еду ребенку можно) – все пойдет само, так, как надо в соответствии с сензитивным периодом.

А как же постепенность введения прикорма? А она и так произойдет. Если вы под ребенка подстраиваться не будете, а в обычном темпе начнете употреблять свой обед. В полгода хорошо, если один из пяти кусочков, которые малыш подцепил, до рта доставлен окажется. И тогда сразу глаза от изумления по пять рублей и рот как у вороны из басни – хлоп обратно в тарелку все нажитое непосильным трудом. Сензитивный период. Малыш активно учится, он готов к обучению именно этому навыку. Не боясь, не расстраиваясь, упорно и настойчиво. Но учится. И научится не сразу. И его физиология, возможность переварить новый продукт пойдет в унисон с психомоторным развитием – возможностью этот самый продукт в ЖКТ доставить. И именно этот путь – правильный.

В полгода пол чайной ложки. В восемь месяцев – три столовых. В десять – полтарелки. В год – на-ка тебе, дорогой, свою порцию. И ложку мою не отнимай, вот твоя. Садись на стул рядом. Все само. Сензитивный период – когда само. Не когда вы методичку открыли – пора обучать! Витя, это ложка. Ложка, это Витя. Челюсть вверх, вниз, в стороны – это называется жевать. Так тоже можно. Еще один вентиляционный канал прокладываем, когда окно уже закрыто. Героически и в поте лица. А Витя орет, убегает, давится, тошнит и плачет – ему страшно, непривычно и неинтересно. Наверное, что-то таким образом воспитывается у всех участников процесса. Умение преодолевать трудности, например. Собственноручно созданные, ну да это детали. Лично я женщина слабая и склонная к гедонизму, а трудности мне жизнь и так подкидывает в количестве, чтобы еще дополнительно не изобретать. Я лучше сензитивным периодом воспользуюсь, просто комнату через окно проветрю.