Текст книги "Вдребезги"

– Точно, – кивнула София и, не удержавшись, добавила: – Можно погонять как следует.

У губ Алины залегла вертикальная морщинка.

– Ты бы все-таки поосторожнее с этими своими развлечениями.

– Вот еще! Тормоза придумали трусы, – хохотнула София.

Алина изящно качнула головой и с укоризной отозвалась:

– Ты вся в отца.

– Это верно, – усмехнулась София и добавила: – Вот и на заводах моих так говорят. Пари держу, я их всех крепко разочаровала. Наверняка думали – вот встанет баба у руля, будем вертеть ею в два счета. А не вышло.

– Я и до сих пор не представляю, как ты руководишь этими гигантами, – поморщилась Алина.

– И не представляй, – весело отозвалась София. – Это не женский бизнес, моя дорогая.

Подошел официант, и Алина, обернувшись к нему, стала уточнять, какой из приведенных в меню десертов является самым низкокалорийным. София же расслаб-ленно откинулась на спинку стула и задумалась о том, как проведет сегодняшний вечер после того, как распрощается с мачехой. Можно было погулять по вечернему Стамбулу, этому удивительному, ни на какой другой не похожему городу. Можно было наведаться в какой-нибудь клуб или прокатиться на теплоходе по Босфору… А впрочем, кого она обманывает? У нее ведь аж ладони горят и в груди щемит от предвкушения. В душе она сразу решила, чем займется нынешним вечером, как только сошла с трапа самолета и ступила на турецкую землю. Он, должно быть, соскучился по ней, застоялся в гараже, как норовистый конь в стойле… И вечером их ждет сумасшедшая пьянящая гонка…

Погрузившись в свои мысли, она не сразу услышала, что Алина обращается к ней. И, поймав на себе ее выжидающий взгляд, переспросила:

– Что?

– Я говорю, что недавно обедала с доктором Карлом Густавсоном, – повторила Алина. Официант, получивший от нее заказ, уже спешил в сторону кухни, торопясь обслужить важную клиентку. – Он был проездом в Стамбуле. Спрашивал о тебе.

– Доктор Карл, доктор Карл… – пощелкала пальцами в воздухе София. – Кто это?

– Ну как же? Старый друг твоего покойного отца, психиатр, – пояснила Алина. – Он несколько раз останавливался у нас на вилле в Сен-Тропе. Помнишь, мы еще все подшучивали над этой его привычкой в любую погоду выходить к обеду при полном параде – в пиджаке и галстуке.

– Ах да, тот немец, – сообразила София.

Ей действительно вспомнился высокий сухощавый мужчина в светлом пиджаке и безукоризненно отглаженной рубашке, имеющий обыкновение цепко всматриваться в окружающих, с которым дружил покойный отец, и временами задавать странные вопросы. Где они с ним могли познакомиться, она, правда, понятия не имела. С другой стороны, отец при жизни интересы имел самые разнообразные, и круг общения его потому отличался широтой и разнородностью. Туда вполне мог затесаться и иностранное светило психиатрии.

– Мне всегда казалось, что у него какие-то безумные глаза, – добавила она. – Как будто с дьявольщинкой. Хотя, может, это профдеформация, переобщался с психами бедняга профессор. – Алина в ответ на шутку рассмеялась – словно зазвенел в просторном зале ресторана серебряный колокольчик. – Так и о чем он спрашивал? Что ему от меня надо?

– Да ничего, – пожала плечами Алина. – Просто интересовался, как у тебя дела. Не бросила ли ты свои экстремальные увлечения.

– Не дождетесь, – широко улыбнулась София.

В это время официант принес им чай и заказанные Алиной десерты, и разговор на время прервался.

* * *

Когда наконец все запланированные на день дела были окончены, с завода доложились, какие меры приняты для сокращения сроков задержки, Алина, изящно качнув платиновой головкой на прощание, отбыла домой, а над Стамбулом сгустились отливающие багрянцем сумерки, София приступила к осуществлению плана, который, как осознала в ресторане, тайно лелеяла в душе с самого утра. Для начала она наведалась в свою городскую квартиру в районе Нишанташи, где не бывала уже несколько месяцев, с последнего своего приезда в этот город. Но задерживаться надолго в ней не стала. Лишь быстро приняла душ, переоделась и спустилась вниз, на подземную парковку. Туда, где поджидал ее тот самый верный стальной «конь», о котором она столько времени вспоминала.

Разумеется, при ее финансовых возможностях ничего не стоило завести себе по мотоциклу в каждом городе, где ей доводилось жить подолгу, а в местах, куда ее случайно заносила судьба, брать механического жеребца напрокат. Собственно, именно так дела и обстояли. Но София, считавшая себя натурой холодной, выдержанной и не склонной к сантиментам, не могла не признать, что некоторым особям из своего мотопарка она отдает особое предпочтение. А стамбульский Harley Davidson Street, без сомнения, был ее любимцем. Легкий, стремительный, ничуть не похожий на мощный тяжелый агрегат, на котором два года назад насмерть разбился ее отец.

София иногда задумывалась над сработавшей в этом случае странной иронией судьбы. Отец, заработавшей состояние в девяностые, вкусивший все прелести эпохи первоначального накопления капитала, не раз и не два сталкивавшийся на своем пути с бандитами самых разных мастей – и не всегда без последствий, погиб в итоге не в кровавой разборке и не от пули нанятого конкурентами киллера, а залихватски влетел на бешеной скорости в столб на шестьдесят седьмом году жизни.

Высоченный, подтянутый загорелый мужик с могучими плечами и серебристым ежиком жестких волос на голове, он даже за шестьдесят не производил впечатления человека в солидном возрасте. До последних дней оставался таким же безбашенным, как в молодости, – и в работе, и в развлечениях. Как будто бы жизнь без риска, жизнь, не подстегиваемая ежедневно опасными решениями, острыми ощущениями и возможностью в очередной раз показать кукиш старухе с клюкой, казалась ему слишком пресной и блеклой. Софии не раз доводилось лететь рядом с ним на лыжах по почти отвесно крутому заснеженному склону, прыгать в воду с головокружительной высоты, нестись вперед сквозь бешеный рев моторов, жмурясь от бьющего в лицо ветра. И всякий раз в такие моменты, если удавалось встретиться взглядом с отцом, она видела в его глазах не только сумасшедший азарт и наслаждение опасностью. Она видела в них настоящее беспримесное счастье. И, несмотря на то что отец – абсолютно здоровый человек, годы над которым, казалось, были не властны, – мог совершенно точно прожить еще лет двадцать пять, а то и тридцать, София в какой-то мере даже завидовала ему. Уйти вот так – на пике жизни, отдаваясь любимому развлечению, чувствуя себя сильным, свободным, молодым и счастливым, – да что может быть лучше? Неужели же тихое угасание в пропахшей лекарствами белой палате?

Размышляя так, София прошагала по пустынной подземной парковке до нужного места и, чувствуя, как губы сами собой растягиваются в улыбку, осторожно, словно гладя строптивого жеребца, провела ладонью по гладкому боку мотоцикла. Вот он, ее любимец. Заждался… Ее и саму все сильнее охватывало нетерпение, словно не она только этим утром гнала по московскому проспекту, оседлав почти такой же мощный агрегат. Словно от последней мотоциклетной гонки ее отделяли месяцы и месяцы…

София надела на голову шлем, лихо вскочила на мотоцикл, завела мотор, напряженно прислушиваясь к тому, как гудит стальное сердце «Харлея». Она не хуже любого механика из сервиса умела по звуку определять, все ли в порядке с машиной. Но сейчас все было хорошо. Несмотря на долгий простой, мотор мотоцикла работал ровно, без сбоев, и София, поглубже вдохнув, чтобы унять волнами поднимавшийся в груди восторг, погнала байк к выезду с парковки.

Проводить уличные гонки в черте Стамбула не решился бы ни один самый отмороженный экстремал. Весь город просматривался многочисленными камерами, и полиция прибыла бы на место подобного вопиющего нарушения правопорядка мгновенно. Именно поэтому мотоциклетный заезд проходил далеко за городом, в семидесяти километрах от выезда из Стамбула. На дороге, ведущей от европейской части города в сторону Болгарии, к Текирдагу.

К тому моменту, как София добралась до места, там уже собралась порядочная толпа. В свете фонарей на обочинах поблескивали металлическими корпусами мотоциклы разных моделей. Их гордые обладатели – или просто посвященный народ, явившийся поглазеть на развлечение, – стояли группками, обсуждали что-то, перекрикивались, пересмеивались. Команда активистов, занимавшаяся организацией заездов, возилась с техникой, расчерчивала баллончиками отведенный под гонки участок дороги, носилась со списками участников, разбивая их на подгруппы соревнующихся, прикрывала специальными накладками номерные знаки мотоциклов – на случай если полиция все же разнюхает о происходящем и захочет призвать нарушителей спокойствия к порядку.

Оценив обстановку, София соскочила с мотоцикла и подошла к собравшимся. Многие тут были ей знакомы – по предыдущим заездам, по былым экстремальным развлечениям. Вон ту девицу в серебристых обтягивающих брюках она точно знала. Как и парня в обхватывающей голову ярко-красной бандане. Софию тоже узнавали, почтительно здоровались, кто-то вполголоса представлял ее новичкам, перечисляя все ее запомнившиеся народу достижения. София не стала надолго останавливаться и тратить время на светские беседы. По-быстрому выяснив, сколько планируется заездов и остались ли еще свободные места, она договорилась об участии, отошла в сторону и закурила, приготовившись смотреть первый заезд.

Из раскрытых дверей припаркованной у обочины машины грохотала музыка. Люди в толпе – те, что не собирались участвовать в гонках, а пришли поглазеть, – шумно переговаривались, хлебали пиво из жестяных банок. Затем музыка резко стихла, по бокам дороги ударили вверх белые искрящиеся фонтаны шутих, и дюжий байкер, упакованный в черную кожу, объявил старт первого заезда. Десять мотоциклов тут же выстроились в ровную линию, мелькнули в воздухе сигнальные флажки, взревели моторы, и первая десятка, грохоча и отфыркиваясь, понеслась к финишу.

К тому моменту, как очередь дошла до пятого заезда, в котором София собиралась принять участие, атмосфера на дороге накалилась до предела. Толпа визжала и улюлюкала, золотистые, брызжущие в разные стороны фонтаны бушевали все сильнее, затмевая высыпавшие в высоком небе звезды. Запах машинного масла и разгоряченных гонкой тел заглушил ароматы моря, сосен и пряных азиатских трав. И София жадно вдыхала его полной грудью, во все глаза смотрела на разворачивающееся перед ней действо, с нетерпением ожидая своей очереди. Это был ее мир, ее жизнь, ее стихия. Азарт, скорость, опасность, кипящий в крови адреналин. Ничто больше не дарило ей такого острого наслаждения.

И вот наконец объявили пятый заезд, и София подвела мотоцикл к стартовой линии. Эта гонка отличалась от других тем, что здесь на участниках не было мотоциклетной амуниции. И София, и другие байкеры восседали на своих стальных скакунах в обычных джинсах и куртках, нацепив для защиты лишь наколенники и налокотники. София наклонилась ближе к рулю, крепче вцепилась в него, чувствуя, как напрягаются, наливаются силой плечи и руки, как все тело превращается в звенящую струну. Ведущий дал отмашку, она ударила по газам и рванула вперед. Из-под колес вылетел сноп оранжевых искр, в лицо ударил ветер. София лихо обошла на старте девицу в серебристых брюках, затем чуть замешкалась, и тут же впереди мелькнула красная бандана – чертов придурок, как там бишь его звали, воспользовался случаем и вырвался вперед. Но София не собиралась с этим мириться. Сильнее втопив педаль газа, она понеслась к финишу, обогнула теснившего ее бородача в надвинутой на лоб кепке, выиграла еще несколько секунд. Красная бандана мелькала впереди, дразнила, словно плещущий в воздухе плащ матадора.

За спиной заскрежетало, что-то тяжело грохнуло. Раздались испуганные выкрики. Должно быть, кто-то не справился с управлением, улетел в кювет. Но Софию это не волновало. Она не стала сбавлять скорость и оборачиваться, все так же летела, всем весом повиснув на руле. Красный клочок ткани был все ближе, вот она уже поравнялась с ним и принялась обходить справа. Мотоциклист, заметив ее, подался ближе, попытался подрезать, столкнуть ее с дороги. И София, выждав секунду, когда он подберется почти вплотную, ловко вздернула «Харлей» на дыбы. Парень в бандане, очевидно, собиравшийся «боднуть» ее, от неожиданности потерял равновесие и завалился на бок. София же обошла его, рванула дальше и, уже ничего не видя и не слыша вокруг себя, пересекла финишную прямую.

Мир, погасший на секунду, взорвался криками, восторженными воплями, рукоплесканиями. К ней спешили со всех сторон, поздравляли, гомонили, вопили кричалки в честь победительницы заезда. Ночной ветерок холодил влажный лоб. София утерлась рукавом, чувствуя, как разливается по телу приятная истома. Спрыгнула с мотоцикла, широко улыбнулась, рассеянно отвечая на поздравления.

Организатор заезда вытащил ее на освещенную площадку, задвинул в подпитывавшийся от генератора микрофон речь и торжественно вручил приз – крошечную серебряную модель Harley Davidson образца 1948 года. София поблагодарила, продемонстрировала подарок всем интересующимся и направилась к своему мотоциклу.

Вечер официально можно было признать удавшимся. Теперь, после такой встряски, неплохо было бы выпить.

2

Мобильник верещал над ухом все громче, и Беркант в конце концов вынырнул из смутно-тягостного сна, с трудом оторвал от подушки гудевшую голову и дотянулся до трубки. Подробности сна он не запомнил, осталось только мерзкое ощущение засыпающего его песка – горячего, тяжелого, давящего на грудь, забивающего рот и ноздри. Он, кажется, пытался выбраться, отчаянно барахтался в засасывающем его все глубже обжигающем месиве, сбивал в кровь ладони. И краем меркнущего сознания слышал чей-то смех – неприятный, раскатистый, безумный смех.

Первые несколько секунд после пробуждения Беркант глупо моргал на льющийся в окно солнечный свет, потом заозирался по сторонам, с облегчением убедился, что лежит на широкой кровати в собственной просторной белой спальне, и прохладный ветер, пробирающийся в распахнутую балконную дверь, парусом надувает белую занавеску, и только потом, слегка успокоившись, ответил на звонок:

– Алло!

Получилось все равно как-то хрипло и сдавленно, будто бы он все еще не до конца выбрался из той, ночной, реальности. На дисплей телефона Беркант взглянуть не успел, и потому, подумав вдруг, что могут звонить с киностудии и что там его сип вряд ли будет воспринят «на ура», быстро решил, что в случае чего скажется простуженным. Однако из трубки раздался голос матери.

– Мне не привезли картину, – трагически заявила она, не утруждая себя приветствием.

– Что? – переспросил Беркант, попытавшись сесть в постели.

Попытка успехом не увенчалась, в висках тут же взорвалась боль, и он, едва успев подавить стон, снова рухнул на подушки.

Мать тяжко вздохнула, очевидно, крайне расстроенная его непонятливостью. И Беркант в который раз пожалел, что мамуле никогда не приходило в голову заняться актерской карьерой. Роли королевы в изгнании удавались бы ей бесподобно.

– Я купила картину, позавчера, на благотворительном аукционе, – наконец с достоинством пояснила мать.

– Боже, мамочка, ну куда тебе еще одна картина? – взвыл Беркант. – Тебе их уже и вешать некуда.

– Ты прав, дом у меня весьма скромный для матери такого успешного актера, – со значением заметила мать, а затем, выдержав драматическую паузу, добавила: – Картину должны были доставить вчера вечером. Но ее до сих пор нет.

– А ты не пробовала позвонить организаторам? Выяснить, кто за это отвечает? – осторожно поинтересовался Беркант, заранее зная ответ.

Мать поначалу окатила его таким ледяным молчанием, что, честное слово, у него мурашки по коже побежали. А затем отчеканила:

– Нет! – умудрившись вложить в одно короткое слово всю бездну негодования от предположения, что она, при живом-то сыне, должна заниматься решением таких проблем сама.

Беркант прямо-таки увидел, как сейчас взлетели ее филигранно подрисованные брови и скорбно поджались губы. Больше матери уже можно было ничего не говорить. Одного тягостного вздоха и снова повисшего вслед за ним молчания было довольно, чтобы он тут же привычно ощутил вгрызающееся куда-то в солнечное сплетение чувство вины. Расстроил мамочку, недостаточно оперативно пришел на помощь, дал ей на мгновение ощутить себя одинокой и никому не нужной. Черт возьми!

Сдавленно рыкнув, Беркант сдался:

– Хорошо, мама. Продиктуй мне название аукциона, я погуглю их контакты и все узнаю.

– Было бы прекрасно, если бы ты лично проконтролировал их и сам привез мне картину, – добавила мать, сообщив ему нужную информацию.

– Ладно, – безропотно согласился Беркант. – Я сделаю. Только не волнуйся, мам.

Затем он дал наконец отбой, отложил мобильник обратно на тумбочку и попытался снова заползти с головой в подушки.

Рядом под одеялом что-то заворочалось, и сонный женский голос произнес:

– Который час?

Беркант, уже начавший проваливаться обратно в блаженное забытье, вздрогнул, снова открыл глаза и ошалело уставился на обнаружившуюся у него в постели соседку. Та сидела в подушках, приглаживала встрепанные рыжеватые волосы и улыбалась, глядя на него выжидательно. Беркант прикинул про себя вероятные объяснения появления у него в постели утренней гостьи. По всему выходило, что вряд ли девушка могла пробраться к нему через балкон или выскочить прямиком из его недавнего кошмара. Вероятнее всего, он все же притащил ее сюда сам, ночью.

Беркант попробовал вспомнить, где был вчера вечером, надеясь, что это сможет как-нибудь объяснить, откуда взялась девица. Дать хотя бы наводку. Кажется, была какая-то вечеринка. Много вина, гашиша… Слишком громкая музыка… Потом кто-то заявил, что нужно срочно ехать в клуб «Slope», потому что там именно сегодня вечером… А что? Что там такое уникальное происходило? Выступал, что ли, кто-то?

Все эти разрозненные воспоминания нисколько не проливали света на ситуацию. Рыжая меж тем продолжала лыбиться и строить Берканту глазки. Снова нырнув в смутные яркие всполохи вчерашней ночи, он наконец вспомнил девичий голос, с придыханием восклицающий:

– Ты же Беркант Брегович? Я твоя огромная поклонница. Все фильмы с тобой видела. Скажи, пожалуйста, а как ты считаешь, Хазал и Вурал из «Черного алмаза» потом будут вместе?

Ага, вот оно что. Фанатка. Так понятнее. Ситуация немного прояснилась, и Беркант почувствовал, как на него накатило облегчение. С фанаткой можно было не церемониться. Хуже было бы, если б незнакомка оказалась какой-нибудь актрисой, певичкой или сотрудницей кинокомпании. С этими потом еще, не дай бог, пересечешься на съемочной площадке, начнутся влажные взгляды, томные вздохи… На черта ему такое счастье!

– Так сколько времени? – переспросила рыжая и игриво склонила голову к плечу, видимо, считая, что выглядит совершенно очаровательно.

– Самое время отправляться домой, – отрезал Беркант и принялся выбираться из кровати.

Сколько раз он давал зарок выставлять этих дур сразу после секса, не позволять оставаться до утра. И опять та же история. Нужно уже, в конце концов, татуировку себе на руке сделать – с напоминанием.

– Домой? – ахнула девушка. – А… А завтрак? А…

– За углом продают буреки, – неопределенно махнул рукой в сторону балконной двери Беркант.

– Но как же… Ты… Ты вчера такое мне говорил, я думала…

– Подумай еще раз, – отрезал он и, обернув вокруг бедер простыню, направился в сторону ванной.

Мельком увидел в отражении висевшего на стене зеркала, что рыжая заморгала и, кажется, собралась заплакать. Да чтоб тебя!

Женских слез и причитаний Беркант не любил. Главным образом потому, что они действовали на нервы – пробуждали в душе какое-то неприятное скребущее сочувствие. А то и раскаяние. В общем, значительно все усложняли. Ему же просто нужно было избавиться от вчерашней случайной подруги. Желательно побыстрее и без лишних драм.

– Могу вызвать тебе такси, – добавил он, не оборачиваясь, но надеясь, что, получив такой бонус, девица раздумает плакать и соберется быстрее.

Та плакать действительно раздумала, но вместо этого внезапно разъярилась.

– В задницу себе засунь свое такси! – выкрикнула она, выскочила из постели и принялась поспешно собирать с пола и натягивать на себя разбросанные вчера, вероятно, в припадке страсти вещи.

Беркант задержался в дверях ванной комнаты и, привалившись плечом к дверному косяку, наблюдал, как рыжая, облачившись наконец в свои разноцветные тряпки, подхватила с тумбочки сумку и прошагала к выходу. Уже у двери она обернулась и ледяным тоном отчеканила:

– Правильно все про тебя пишут. Ты подонок!

– К сожалению, фанаток такие статьи почему-то не расхолаживают, – хохотнул в ответ Беркант.

Настроение у него заметно улучшилось. Рыжая перестала хлюпать носом и давить на жалость, то есть делать то, чего он не переносил, а стала злиться и поносить его – это был уже куда более приятный и даже развлекающий сценарий. А когда за ней захлопнулась дверь, день и вовсе показался не таким уж отвратительным.

Беркант принял душ, выпил кофе, проглотил обезболивающее – все это позволило привести в относительный порядок еще недавно нещадно гудевшую голову. Беркант, запахнувшись в халат, постоял несколько минут под висевшим на стене огромным фотографическим портретом, изображавшим его самого в лучшие годы. Сколько ему там было? Двадцать четыре? Двадцать пять? Точно он уже не помнил, но увеличенный до размеров картины черно-белый снимок точно отображал его совершенное в то время, исполненное редкой природной красоты лицо. Резкие скулы, четко очерченные, взлетающие к вискам брови, тронутые неведомой печалью прозрачные глаза, нервно стиснутые под острым подбородком руки… Теперь он не любил эту фотографию – слишком силен был контраст между тем нездешним созданием, что смотрело с нее, и этим вполне земным тридцатипятилетним не чуждым жизненных излишеств мужиком, которого каждое утро видел в зеркале. Давно нужно было ее снять, но все руки не доходили.

В мыслях относительно прояснилось, всплыло даже смутное воспоминание о том, что сегодня в полдень у него было какое-то дело. Поразмыслив немного, почесав в затылке и, наконец, перелистав ежедневник, Беркант выяснил, что у него была назначена встреча в офисе кинокомпании «Синс продакшн».

В этом месяце он должен был начать сниматься в историческом проекте, но в последний момент все развалилось. Продюсеры, отсмотрев пробы, в конце концов пришли к выводу, что на двадцатипятилетнего сына султанши он, Беркант, не тянет. Якобы, несмотря на тонкие черты лица и природную красоту, его возраст уже слишком заметен, не маскируется гримом. Беркант про себя решил, что бездарные члены киногруппы просто не смогли на пробах правильно выставить свет и снять его с нужного ракурса, и зол был как черт. И тут ему вдруг позвонили с приглашением сыграть в очередном сериале про семейные разборки, где для него заготовлена была привычная роль отщепенца, изгоя семьи, обаятельного, ранимого, но дерзкого и неуступчивого неврастеника. Тупое, навязшее в зубах «мыло»… Фильм этот еще на стадии подготовки обрел в киношных кругах славу «несчастливой картины». Продюсер сериала – Озервли Хусейн – уже как-то работал с Беркантом, там у них вышло недопонимание, и Бреговича он откровенно невзлюбил. Потому и не позвал изначально в очередной свой шедевр, взял на роль обаятельного невротика молодого актера, смазливого, как картинка, и по юности еще очень покладистого. Да вот поди ж ты, какая незадача вышла – с горем пополам отсняли пять съемочных дней, и тут выяснилось, что мальчишка не справляется. Ну недостаточно, оказывается, для съемок, пусть даже в «мыле», всего лишь хорошенькой физиономии. Тут, конечно, продюсер переступил через себя и бросился в ножки Берканту – спаси, помоги, никто, кроме тебя, не вытянет эту роль. Понял, значит, что Брегович – пускай и славящийся вздорным характером, и порядком растерявший былую красоту, все же лучше на все согласной очаровательной пустышки. Спохватился, ага.

Пять лет назад Беркант, конечно, отказался бы. Еще и помучил бы продюсера, помурыжил, заставляя обивать пороги, а потом жестко послал. Но теперь… Долги по кредитам росли как на дрожжах, работы не было… А эта семейная тягомотина – все же дело, деньги, в конце концов, обожание таких вот восторженных идиоток вроде его ночной гостьи. В общем, съездить на встречу стоило. А вот торопиться и являться на киностудию ровно к назначенному времени не было никакой необходимости. Пускай понервничают, подергаются. Тем больше будут ценить его согласие. Им и без того сильно повезет, если актер такого масштаба, как он, согласится сняться в их банальной семейной саге. Так что пусть не расслабляются. Заодно, не выказав лишней заинтересованности, можно будет выторговать себе особо выгодные условия.

* * *

Собираясь на встречу с представителями «Синc продакшн», Беркант оделся с этакой стильной небрежностью и взбил перед зеркалом волосы, стараясь уложить их в подобие творческого беспорядка. Глупо, конечно. Стараться ради какой-то второсортной мыльной оперы. Да они по гроб жизни должны быть благодарны за то, что он в принципе согласился с ними разговаривать. И все же, все же…

Глядя в окно проползавшего по запруженным стамбульским улицам такси, Беркант все больше мрачнел. Не так, не так представлял он в юности себя в тридцать пять. Не таким грезилось ему будущее. Свою первую роль он сыграл в четырнадцать – мамочка узнала где-то о проходящих кинопробах и едва не за шкирку притащила его на съемочную площадку. Сам он ни о какой киношной карьере не мечтал, но перечить мамуле, вбившей себе что-то в голову, было чревато. Впрочем, пробоваться на роль младшего брата главного героя, мальчика, страдающего расстройством аутичного спектра, оказалось на удивление забавно. Беркант вспомнил соседского мальчишку – тоже какого-то странного, не от мира сего, вечно подвергавшегося насмешкам других детей – и попросту скопировал его повадки перед камерой. И внезапно выстрелило! Он сам не понял, как это сделал, но на глазах смотревших на него людей были слезы, настоящие слезы! В итоге Беркант получил роль, а мамочка – возможность мелькать на обложках журналов в обнимку с гениальным сыночком и давать интервью о том, как ей удалось вырастить талантливейшего ребенка турецкого кинематографа.

Сниматься Берканту понравилось. Первое время, правда, он совершенно не умел управлять открывшимся у него даром, действовал чисто интуитивно, много еще не понимал. Но продюсеры, завороженные данной ему природой поразительной внешней красотой и талантом, все равно приглашали его. Позже он, конечно, пошел учиться, окончил «Мармара Синан Юниверсити», разобрался… Педагоги, рвавшиеся с ним работать, ставить отрывки, молодые режиссеры, бившиеся за право заполучить его в свой артхаусный шедевр, прочили ему великое будущее, называли новым Малькольмом Макдауэллом… В какой момент все пошло не так? Когда в его жизни расцвел буйным цветом турецкий сериальный ситком-кинематгораф? И кто в этом виноват? Саадет, вечно промывавшая ему мозги на тему творческой свободы и того, как это недостойно для гения – прогибаться под требования ремесленников от искусства? Или мамочка, жаждавшая все больше и больше ярких афиш, шумихи в прессе и тратившая деньги с размахом, требовавшим самых крупных гонораров? Или озверевшие поклонницы, бившиеся в экстазе от вида его идеально красивой рожи? Или проклятые киношные бонзы, которым он чем-то там не угодил? Почему он, находящийся в самом расцвете лет, на пике творческой активности, не катит сейчас по Стамбулу в собственном «Порше Кайен»? А задыхается в пробке в этом проклятом желтом такси с неработающим кондиционером по пути на встречу с бездарными сериальными поденщиками?

Потому что деньги нужны, угрюмо ответил самому себе Беркант. Потому что долги по кредитам сами себя не выплатят. Потому что мамочка купила очередной шедевр очередного гениального начинающего художника. Потому что дилеру, поставляющему ему гашиш, уже два месяца не плачено, и он начал как-то нервничать по этому поводу. Потому что нельзя, чтобы имя его мелькало в прессе только в связи с новым загулом или очередными нелепыми судебными разборками со сто восемнадцатой любовницей. Этак он скоро перестанет быть интересен, его забудут, а напомнить о себе, за волосы вытащить из пропасти безвестности будет очень сложно. Проще не давать себе в нее упасть – притом любой ценой.

Такси наконец добралось до центра города, въехало в район Левент и подкатило к белому зданию постройки XIX века, где располагался офис «Синс продакшн». Беркант вышел из машины, поправил ремень на брюках и уверенной походкой, стараясь ничем не выдать, что голова все еще похмельно кружится и гудит, направился к дверям, у которых дежурил охранник в форме.

* * *

Проблем с контрактом не возникло. Ну, почти. Пришлось немного поторговаться, выбивая себе персональный трейлер и гримера. «Синс продакшн» не хотел брать на себя дополнительные расходы, но Беркант отчетливо дал им понять, что, если они желают, чтобы профессионал его уровня пришел к ним в проект и спас его от полного провала, придется раскошелиться.

– Мне нужно настраиваться на роль, – твердил он, свысока поглядывая на представителей кинокомпании. – Нужно место, чтобы я мог сосредоточиться, посидеть в тишине. Я не могу работать в сутолоке, когда все кругом постоянно говорят, дергают и отвлекают.

– Хорошо, мы выделим вам персональный трейлер, – наконец согласился продюсер.

– Отлично! – кивнул Беркант. – И я очень прошу, чтобы без стука ко мне не входили.

Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из руководителей проекта застал его с косяком между дублями. Нет уж, он хочет иметь возможность спокойно пропустить стакан вискаря или сделать пару тяг гашиша, не прячась, как школьник. И имеет на это полное право.

– И еще, – добавил Беркант, подумав. – Вы видели в моем контракте особый пункт? Мои партнеры должны приходить на площадку с выученным текстом. Иначе я работать не могу, они будут меня сбивать.

Беркант отлично представлял себе, кого понабрали в группу эти сериальщики. Наверняка там в полном объеме представлены инстаграмные дивы, медийные рожи и прочие не имеющие никакого отношения к важнейшему из искусств личности, задача которых привлечь к проекту внимание своих поклонников. Ну так и пусть скажут спасибо, что их вообще допустили до съемок, и постараются не мешать работать настоящим актерам.

В конце концов представители «Синc продакшн» согласились на его условия, и бумаги он все-таки подписал. Деньги действительно были нужны очень и очень. А роль виделась Берканту довольно интересной. И несложной – неврастеников и психопатов он за свою творческую жизнь переиграл сотни. Съемки должны были стартовать через несколько дней, и Беркант, обязавшись быть на студии в нужное время, отбыл из «Синс продакшн» решать проблемы с материнской картиной.