Текст книги "Бутырка"

«Получена установка – положенцем в Бутырке грузин не будет»

13.11.08

К нам в камеру с проверкой зашел начальник Федеральной службы исполнения наказаний генерал Калинин. Посмотрев на меня, задал один вопрос: «Такой приличный человек, а в тюрьме. Что Вы здесь делаете?». Я ответил, что и сам не знаю.

18.11.08

Сегодня на «сборке», то есть небольшой камере (они есть в разных частях тюрьмы), где собирают арестантов из разных камер после суда, встреч с адвокатами, свиданий и т. д. для того, чтобы развести вместе по своим камерам, встретил парня по имени В. Он сидит в Бутырке на так называемом «воровском продоле» (коридоре). Это наиболее изолированная часть тюрьмы, которая не имеет с другими корпусами «дорог», то есть системы межкамерной связи, состоящей из привязанных между камерами веревок. («Дорога» используется в основном для того, чтобы подельники, сидящие в одной тюрьме, могли списаться друг с другом; и для управления тюрьмой со стороны воров, положенцев и смотрящих, так как все прогоны, курсовые и обращения от них доводятся до арестантов по «дороге»; и для передачи по «дороге» разных насущных вещей – сигареты, чай, кипятильники и т. д.).

Открыть дверь в этот коридор имеет право офицер не ниже дежурного помощника начальника следственного изолятора (или ДПНСИ). Содержат здесь в основном воров, наиболее «идейных» уголовников, которые не хотят соблюдать правила поведения в тюрьме, установленные администрацией, а стремятся жить, как им кажется, по воровским понятиям. А еще там содержат просто людей, в том числе бизнесменов, которых нужно максимально отрезать от внешнего мира и создать невыносимые бытовые условия. Здесь самые маленькие в тюрьме камеры и нет даже теоретической возможности подключить горячую воду.

В. – бизнесмен, сидел в нормальной камере. У него была масса вопросов к администрации тюрьмы, которые он никак не мог решить (ему слишком долго несли газеты, порой 3 недели, на прогулку водили на 30 мин вместо положенного часа и т. д.). Он стал писать жалобы, и в результате угодил на «воровской». Я интересуюсь у него, что интересного происходит на «воровском», на что он отвечает мне, что вскоре должна быть массовая акция – голодовка. Но он ее не поддержит потому, что все это «блатное движение» крайне смешно. Я спрашиваю – почему.

Оказывается, что во время предыдущей голодовки в тюрьму приезжали представители надзорного органа – прокуратуры. Их повели по камерам, которые расположены на «воровском». У прокуроров был одни вопрос: почему голодаете? У «блатных» был, как правило, один ответ: «Смотрящий сказал, вопросы к нему». А то, что здесь не соблюдаются очень многие требования закона об условиях содержания под стражей и просто гигиенические нормы – об этом они в массе своей не говорили. В. задается вопросом – ну и зачем поддерживать такие бессмысленные массовые акции, направленные скорее на приобретение дополнительного авторитета у «блатных авторитетов», чем на решение реальных вопросов?

В этой связи надо отметить, что за «блатное движение» в тюрьме в отсутствие вора отвечает положенец, назначенный вором. Или смотрящий, выбранный братвой. Это только на первый взгляд независимая, то есть параллельная форма власти в тюрьме. На самом же деле, по крайней мере, в Бутырке, «блатное движение» находится под полным контролем администрации и служит инструментом управления массами уголовников. Любопытны два факта: недели за три до сегодняшнего разговора с В. в Бутырку приезжала некая Еврокомиссия, группа проверяющих из Евросоюза. За несколько дней до их приезда положенец централа пустил курсовую, что такая-то комиссия приезжает и принято решение ей ни на что не жаловаться. А кто ослушается, тот будет наказан за это по всей строгости.

Второй эпизод – разговор, свидетелем которого я стал несколько дней тому назад. Разговор состоялся между представителем администрации и арестантом. Арестант интересовался у представителя администрации, когда же, наконец, поднимут с «воровского продола» только что назначенного положенца Бадри в общую камеру, чтобы он мог нормально управлять блатной массой, так как делать это, находясь на «воровском», невозможно. Представитель администрации был неумолим: «Получена установка – положенцем в Бутырке грузин не будет». Это должен быть русский человек. Арестант просил, чтобы начальник тюрьмы принял Бадри и поговорил с ним, так как он разумный человек и все-таки назначен ворами. Ничего, говорил представитель администрации, назначат другого. Нам, к примеру, подходит Ш.

Все так и получилось. Во избежание внутреннего конфликта Бадри был переведен в изолятор «Матросская тишина», а тот же вор, который назначал Бадри, новым положенцем назначил именно г-на Ш., о котором я раннее слышал от представителя администрации.

Через полтора года следствие определилось, в чем меня обвинить

27.11.08

Сегодня ко мне приезжали следователи, чтобы предъявить мне обвинение. Это, конечно, цирк! Следствие по делу началось в июле 2007 года. Наконец к 10 ноября 2008 года следствие определилось, в чем точно меня обвинить. При этом следствие очень сильно рассчитывало, что я дам признательные показания при предъявлении мне обвинения. Как я понимаю, основных способов убеждения меня было два.

Первый, официальный, исходил напрямую от следователя. Она даже приходила ко мне в СИЗО в середине октября – без адвокатов, только в присутствии майора (сейчас уже подполковника). На мое предложение – позвонить адвокатам по телефону, так как они только что были у меня и ушли, следователь ответила, что разговор короткий и не стоит. Мне стало любопытно, что следствие придумало на этот раз – и я согласился ее послушать. Следователь заявила, что я могу выйти под подписку о невыезде, если в РФ приедет и даст показания С.К., мой предполагаемый подельник. На этом месте у меня возник огромный вопрос в адекватности следователя. Во-первых, как я, лишенный средств связи (по крайней мере, по мнению следствия), смог бы связаться с С.К., оставаясь в тюрьме? Следователь предложила доверить этот разговор кому-либо из адвокатов. Тоже спорный момент. Кто бы стал доверять словам чужого человека, тем более в вопросах личной безопасности? Сам я навряд ли бы стал, да и любой на его месте. Во-вторых, каковы были для С.К. гарантии безопасности, под которыми я понимаю его свободу? Следователь отметила, что его гарантии – это ее слово офицера. Учитывая, что ее слова становились все менее адекватными, я счел это предложение издевкой.

Как следователь считает возможной гарантию, полученную из уст третьего человека, при том, что человек (то есть я), на кого ссылается посредник (он же адвокат), мило сидит себе в тюрьме?

Я отметил, что если следователь действительно хочет узнать истину, то лучшей гарантией свободы для С.К. и адекватности его реакции на мои слова будет моя свобода в любой форме – подписка о невыезде или иное. Следователь ожидала такой реакции, истина ей была, на мой взгляд, не интересна. Я только не понял, зачем она приходила. Она считала, что может вот так вот развести? Возможный смысл ее визита я уловил в последнем вопросе – «Как Вам Ваши условия содержания?» Я ответил, что очень плохие. Я попросил у нее помощи в возможном улучшении условий содержания и получил стандартный ответ – это не в наших силах. Мы из разных ведомств.

Как ни печально, одна из адвокатских команд, меня защищавших, работала, как оказалось, совместно с заказчиком. Они говорили мне: как только следствие будет закончено и Вам предъявят обвинения, есть шанс, очень большой шанс, что Вас выпустят под подписку, так как повлиять на свидетелей и помешать завершению следствия Вы не сможете. Я думаю, что это чистой воды разговоры в пользу бедных, скорее направленные на то, чтобы ускорить сроки следствия за счет спешки с окончательным предъявлением обвинения. Эта версия удобна адвокатам, чтобы гнать дело в суд, а не бороться за каждую запятую на стадии следствия путем подачи жалоб, ходатайств и иных действий, которые бы реально свидетельствовали о работе адвокатов. А брать на себя функции Кашпировского – вот будет так – не их (адвокатов) работа.

Второй способ убеждения был неофициальный. Как я уже рассказывал, началось это еще в конце августа – это шантаж и угроза. То, что я переехал в новую камеру (тогда еще к Алексею), избавило меня от недружественного общения со стороны представителей администрации тюрьмы. Но это вовсе не означало конца усилий оперов из МВД по моему прессингу. Через несколько дней после моего переезда меня вызвал человек, которому я был обязан переводом в новую камеру и определенной защитой. «Послушай, – сказал он, – твой опер из МВД не унимается. Я буду тебя защищать, мне не нужны неприятности в тюрьме. Но имей в виду: они просят, чтобы мы тебя прессанули. В разговорах с ними говори, что у тебя все плохо, и проси о помощи. Твою камеру курирую я, не беспокойся – все будет ОК. Но меня по выходным не бывает, если будут ЧП – пускай твой сокамерник найдет способ поставить меня в курс».

Я спросил, зачем играть, просить о помощи. Мне ответили – чтобы у оперов было убеждение, что идет работа в нужном русле. Так как какие у них связи на более высоком уровне и не захотят ли они перекинуть тебя на другой централ, мы не знаем.

Мой новый знакомый глядел как в воду – по поводу выходных и ЧП. Через некоторое время, в выходные, меня попытались перекинуть в камеру к представителям горских народов, которые стали проявлять излишнюю осведомленность в моем деле. Но к счастью, это было воскресенье, а в понедельник меня перевели обратно. Впоследствии меня несколько раз выводили из камеры и закрывали одного на «сборке» часа на 3–4. Мой новый знакомый сказал мне, что таким образом он скрывал меня от эмвэдэшних оперов, когда получал информацию, что они хотят приехать пообщаться. В общем, меня никто не трогал, но вокруг была разведена бурная деятельность.

После встречи с госпожой следователем я рассказал моему новому знакомому наш разговор с ней – в части ее возможной помощи в улучшении моих условий. Его очень удивил ее ответ, что они ничего не могут. Он задал риторический вопрос: «Зачем же они тогда приезжают и просят об обратном – сделать условия невыносимыми?».

Так вот, когда после всех этих действий, 11 ноября 2008 года, ко мне приходила помощник следователя, бабуля, прикомандированная из-под Нижнего Новгорода, и предъявила мне обвинение по статье 159 части 4, она очень рассчитывала от меня получить показания (признательные). Когда же я, сославшись на статью 51 Конституции РФ, дающую право не свидетельствовать против родственников и себя, заявил, что показания буду давать только в суде – это явилось неожиданностью для следствия. И следствие поступило импульсивно, как бы говоря – не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. За две недели был найден новый состав преступления, ст. 174 через 30-ю, попытка легализации. И вот сегодня мне было предъявлено обвинение уже в новой редакции. Предъявлял его майор, который уже не ждал никаких показаний.

Удивляет одно – «оперативность» и «качественность» следственной бригады, которая за полтора года нашла в моих действиях состав преступления по одной статье УК, но двух недель хватило, чтобы найти еще одну статью. Я думаю, что если бы следствие не было ограничено временем (сроки уже поджимали), мне могли бы предъявить еще пару статей УК.

Спасибо коррупции: сокамернику удалось вставить стекла на зиму

01.12.08

Зима началась с того, что нашу камеру раскидали. Дэна перевели в общую камеру, а Макса перевели на Малый Спец, где до этого сидел я. Нам дали возможность помочь Максу перенести вещи и посмотреть, в каких условиях он будет жить. Камера оказалась ужасной. Она была похожа на камеру, в которую меня поместили в начале моего пребывания здесь, только она была еще меньше. Здесь не делался ремонт вот уже лет 20 (очень давно), и здесь не было оконных рам!!! Одни решетки. Это зимой-то.

08.12.08

Максу удалось поставить окна в своей камере – не прошло и недели. Конечно, путем коррумпирования людей, отвечающих за это. (Что было бы в тюрьме без коррупции? Не знаю – плохо было бы очень). Все это время Макс жил в камере в верхней одежде, в том числе и спал. Одновременно с ним в камеру перекинули парня из соседней с нами камеры. Незадолго до перекидки я видел, как этого парня уводил для разговора сотрудник оперчасти. Я предупредил Макса об этом. В результате уже на следующий день Макс остался в камере один, технично избавившись от стукача.

Дело было так. Утром он стал расспрашивать нового сокамерника о том, откуда он и т. д. Между прочего, Макс спросил его, знает ли тот, что в тюрьме, особенно сокамерникам, нельзя врать – и что за это бывает. Сокамерник ответил утвердительно. Тогда Макс спросил, общался ли его сокамерник перед перекидкой в эту камеру с сотрудниками оперчасти, а если общался, то, какое задание от них получил. Сокамерник уверенно ответил, что не общался. Тогда Макс назвал ему имя оперативника, с которым общался его сокамерник, и время (за несколько часов до перекидки). Сокамерник Макса испугался и стал «ломиться» из камеры, то есть стучать в дверь («тормоза») и требовать перевести его из этой камеры. Дальнейшее пребывание сокамерника Макса в нашей тюрьме будет не столь комфортным, как раньше. Он стал «ломовым». Это считается очень плохо. Ты должен всегда находить контакт со своими сокамерниками. «Сломившись» один раз, ты попадаешь в любой другой камере на самое плохое место и делаешь самую черную работу. Здесь считается, что раз человек «сломился», значит, он не может устанавливать нормальный контакт в коллективе. Раз не может установить контакт, значит, у него есть где-то проблема – либо он стукач, либо просто неадекватный человек. Никто не будет разбираться в нюансах. Один раз сломался – и к тебе приклеивается ярлык, «ломовой». Поэтому, если нормальный человек попадает в ненормальные условия (как Макс или я несколькими месяцами раннее), то единственный способ улучшить свое положение – добиться официального перевода из камеры в камеру, что решает руководство тюрьмы.

Причина ухудшения условий – месть коллег арестованного милиционера

09.12.08

Сегодня получили маляву от Макса. Стали проясняться причины его резкого перевода. Официально ему вменили в вину «поддержку блатного движения» в тюрьме. В нашей камере находился общак. Но мы знали, что все так называемые «блатные» охотно идут на контакт с администрацией и их «движение» по этому поводу не трогают. Ведь тот же общак нужен, прежде всего, тем, кто уезжает на этап, но не имеет возможности получить передачу от родственников или близких. Или, наоборот, для тех, кто только заехал, но абсолютно гол. В общем, основная функция общака – социальная, то есть поддержка малоимущих.

Причина была в чем-то другом, общак – это предлог. Максу стало известно, что за несколько дней до его перекидки сотрудники СК ГП РФ арестовали по заявлению Макса действующего сотрудника правоохранительных органов, занимавшегося вымогательством у Макса денег. Видимо, основная причина перекидки – это месть коллег арестованного сотрудника.

Макс также отписал, что в соседнюю с ним камеру на Малый Спец заехал мой бывший сокамерник Алексей, но ситуация у него намного хуже. В четырехместной камере их пять человек, двое из которых больны СПИДом. Спят по очереди.

Причина очень проста. Алексей, договариваясь об условиях своего содержания здесь, сделал ставку на нормальные договоренности с сотрудниками Федеральной службы исполнения наказаний по г. Москве, без учета мнения и интересов местных руководителей. В результате, когда ему светил реальный шанс уехать в карцер за найденный у него при обыске мобильный телефон (третий за месяц), он попытался не договориться с местной администрацией, а прогнуть их через руководство. При этом допустил ошибку. Он обвинил представителей местной администрации в вымогательстве у него денег (на мой взгляд, вещи спорной). Он обвинил во всем второго человека в тюрьме, зам. начальника тюрьмы по оперативной работе. В результате он получил в его лице серьезного врага. Мне сложно это как-то комментировать.

Итог для Алексея плачевен: в карцер он не попал, а поехал на Малый Спец и был вычеркнут из списка арестантов, которых выводят в храм.

Нас не нагонят

20.12.08

На протяжении последних дней я знакомился с материалами уголовного дела, возбужденного против меня. Следствие не успевало уложиться в сроки и очень сильно подгоняло как меня, так и адвокатов. В частности, нижегородская бабушка, прикомандированный следователь, перешла к прямым угрозам в адрес моего адвоката. В день, когда мой адвокат должна была приехать ко мне для закрытия дела, у нее был судебный процесс. Выйдя из суда и включив телефон, она обнаружила больше 15 звонков бабушки-следователя. А когда они созвонились, то следователь напрямую заявила о возможности уголовного преследования моего адвоката – в случае, если она не представит справок, что была занята.

Естественно, никто не стал мне изменять меру пресечения. Как говорит в таких случаях мой друг Макс, «нас не нагонят» (нагнать – то есть отпустить на местном жаргоне).

В тюрьме не чувствуется дыхания кризиса, но видна вся фальшь чиновников

25.12.08

Макс после приема у начальника тюрьмы (хозяина по местному наречию) переехал обратно на Большой Спец, в соседнюю камеру! Его опала практически закончилась. К сожалению, нам не дали объединиться, но мы можем общаться посредством «дороги». К большому сожалению, у Алексея дела не сдвинулись с мертвой точки. Ему удалось, договорившись с сантехником, изобразить в камере потоп. Вечером вода заполнила весь пол камеры по щиколотку. Они всю ночь провели в воде. Утром на проверке Алексей попросил перевести его в другую камеру, так как эта залита водой. Ему предложили взять в руки тряпки и вычерпать всю воду. При этом добавили: по твоему, мол, поводу есть специальные указания; даже если у тебя в камере будет пожар, то ты вытрешь стены от копоти и все равно будешь оставаться в этой камере.

Это живая иллюстрация того, что какие бы высокие связи ни были у арестанта, а с местными начальниками не надо конфликтовать. Они всегда смогут обосновать, почему делают то и то, всегда смогут спрятать тебя на сборку или в другую камеру перед любой проверкой. В конце концов, просто закроют в прогулочном дворике, пока проверяющие не уедут.

Провожу все свободное время за чтением газет и книг. Вообще, я обратил внимание, что пресса здесь воспринимается совсем иначе, чем на воле. Наличие на воле интернета не так сужает информационное поле. Здесь же есть только TV, по которому вот уже который месяц крутят «кризисанет». В этом смысле газеты – это глоток свежего воздуха. Газеты заставляют шестеренки в голове крутиться быстрее. Читаются они здесь тоже совсем по-другому. В первую очередь внимание обращается на аналитические статьи, мнения экспертов, макроэкономические показатели, лишь потом – на текущие события. Текущие события интересны постольку-поскольку, так как мы все равно здесь. Гораздо интереснее получить возможность самостоятельно проанализировать ситуацию, спрогнозировать события. Времени здесь предостаточно.

Газеты здесь получают далеко не многие, их передают из камеры в камеру – как, наверное, в свое время самиздатовские издания. Газеты читают и пытаются осмысливать происходящие вокруг события не только арестованные по экономическим статьям, но и разбойники (ст. 162), воры (158) и другие. Я приведу полностью, с сохранением особенностей орфографии, маляву, полученную по «дороге» от одного разбойника-рецидивиста. «Александр, надеюсь ты в добром здравии и хорошем расположении духа. Всем, кто близок по духу, слова добрые в сердца от души. Братуха, у меня есть к тебе просьба в том плане, быть может у тебя есть возможность и ты имеешь в наличии какую-нибудь прессу, имея ввиду газеты, журналы или, быть может, кроссворды. Общения как такового не хватает, чувствую, что мозг атрофируется. Память становится плохая. Без информации мозг перестал уже нормально работать. Будь проклят кто век от века тюрьмою хочет исправить человека. Братуха, башню уже начинает подрывать, тут еще в Библии Книгу проповедника Екклесияста прочитал. Короче мозги скоро вскипят. Как не хочется стать дибилом, это и грузит. Ну да ладненько, дай Бог, чтобы и тебе тоже здоровым остаться и чем быстрее мы будем на воле, тем лучше».

А вот выдержки из сообщения (малявы), которую я получил от одного человека после прочтения посланных мною газет. «Прочитал первое честное мнение о нашем ТВ, в котором отмечалось, как все СМИ не заметили бунтов в Приморском крае и кризиса. Может быть, наконец, скоро девиз «Да здравствует Путин!» сменится на «Ребята, давайте работать» (Хотя многие сочтут это призывом работать в ФСБ). Кризис в кошельках, кризис в умах, что четко видно на примере Бутырки. Не только у униженных и оскорбленных зеков проблемы – болезнь стукачества (особенно в известных нам камерах), но и в головах людей, присматривающих за нашей сохранностью, дай Бог им здоровья».

Надо отметить, что все, кто читает в тюрьме прессу, настроены крайне оппозиционно к действующей власти. Здесь не чувствуется дыхание кризиса, но видна невооруженным глазом вся фальшь чиновников, которые убеждают, что все под контролем. От этого становится как-то жутко, неужели все настолько плохо!