Текст книги "Лёлька. Несколько глав из ненаписанной повести для детей и родителей"

Ольга Сафонова
Лёлька. Несколько глав из ненаписанной повести для детей и родителей

© Сафонова О. В.,2016

© Издательство «Прометей», 2016

От автора

Автор этой книжки по одной из своих профессий – практический психолог. И эти рассказы не выдуманы. Лёлька родилась в Москве, но в два месяца (или чуть раньше) её первый – но не последний! – раз вывезли на Урал. И все эти истории действительно с ней случались. Ну, вот, случалось с ней такое всякое-разное – весёлое и грустное, приятное и не очень… Словом, вся кое-разное. Но очень-очень важное. Для неё.

Это рассказы для детей и взрослых. Почему для детей? А просто чтобы они знали, что всякое-разное случается не только с ними, что это всякое-разное можно и нужно пережить, передумать – и жить дальше. Но уже с новым опытом. А опыт тоже бывает всяким-разным. Но, как говорят в науке, и отрицательный результат – это тоже результат. Ведь дело не в том, чтобы не совершать в жизни ошибок, а чтобы не совершать ОДНИ И ТЕ ЖЕ ошибки. А иногда можно учиться и на чужих ошибках. Да хоть бы и на Лёлькиных! На чужих даже лучше…

Но эти рассказы не только и не столько о Лёлькиных ошибках, а именно о всяком-разном, что было у неё в жизни. Просто, вот у неё было так. А у вас как – было такое? Или похожее? И как вы с этим справлялись? Вспомните! Ведь вы тоже когда-то станете взрослыми и можете забыть, как были детьми…

Поэтому эти рассказы и для взрослых. Ведь мир детей и мир взрослых – это совсем разные миры! Они могут находиться рядом, соприкасаться, совмещаться, проникать друг в друга… Но в мире детей жарче солнце, ярче краски, выше дома и деревья, а небо – ближе. Там радость – радостнее, горе – горше, а обиды – обиднее, хотя неприятности и забываются быстрее… Но то, что для взрослого – мелочь, не стоящая внимания, для ребёнка может стать тем, что наложит отпечаток на всю его жизнь, в том числе и взрослую. Мне очень бы хотелось, чтобы взрослые смотрели на всякое-разное, что происходит с их детьми, не своими нынешними взрослыми глазами, со своим взрослым опытом, а глазами ребёнка – чтобы увидеть то, что видит ребёнок, почувствовать то, что чувствует ребёнок. Как он чувствует… Чтобы понять. И помочь. И, может быть, на свете станет больше счастливых людей.

Ведь, как сказал герой фильма «Доживём до понедельника» юный поэт Гена, счастье – это когда тебя понимают.

Ольга Сафонова

Лёлька

Лёлька пришла в этот мир июньским полднем. Может быть, поэтому у неё глаза небесных цветов. Именно цветов, а не цвета: небесно-голубые, лазурно-голубые, бирюзовые – это как у папы. А как у мамы – серо-голубые и даже серо-фиолетовые, как грозовые и снеговые тучи.

Впрочем, это всё проявилось потом, а когда Лёлька родилась, она была огненно-рыжей с чёрными глазами и синими белками – во всяком случае, так утверждала Женя. Она была старше на девять с лишним лет, и на время рождения Лёльки её отправили в пионерский лагерь. А потом поставили перед фактом: «Вот, теперь у тебя есть сестричка Лёлечка!» Что при этом подумала Женя – неизвестно, но всю оставшуюся жизнь она испытывала к Лёльке противоречивые чувства… До сих пор.

С самого рождения Лёлька шла против правил. Когда её в первый раз собрались купать – в цинковой ванночке с тёплой водой плавал градусник в деревянной оправе, а сама Лёлька лежала медузкой на маминой ладони, как и положено в десятидневном возрасте, – она вдруг упёрлась нижними щупальцами (то бишь ножками!) в дно ванночки и затопала ими. По крайней мере, именно так показалось перепуганной маме, которая точно знала, что детям в таком возрасте ЭТОГО не положено. Причём, сама Лёлька явно пыталась повернуть головку и посмотреть на маму: дескать, ну как? – что было и вовсе НЕВОЗМОЖНО! Именно так и сказала старая педиатрша, когда мама, в срочном порядке отменив купание, притащила к ней Лёльку. При этом врачиха не пожелала на неё даже глянуть: этого не может быть, потому что не может быть никогда! И нечего морочить голову уважаемым людям.

Первое Лёлькино слово было не «мама», а «папа». Впрочем, в семьях военных это обычное дело – короля играет свита: вот когда папа приедет, когда папа вернётся, когда папа будет дома, а вот папа бы никогда, а папа… папа… папа… И если достаточно долго повторять: «Па-па-па-па-па-па!..» – то папа приезжает, возвращается – в колючей шинели с блестящими пуговицами, которые почему-то не отрываются, даже если их как следует тянуть и крутить, в кожаных ремнях с коричневой сумкой с красивым и непонятным названием «планшет», пахнущий машинным маслом, металлом, дымом, и вообще – папой. Мама пахла по-другому – мамой…

Бабочка

Бабочка была деревянной. Она стояла на деревянных же колёсиках, от которых отходила палка. Палку нужно было держать рукой и толкать вперёд, и тогда бабочка махала крыльями. Когда крылья распахивались, был виден узор. Это было так красиво, что просто захватывало дух. Но ещё большим чудом было то, что бабочка махала крыльями и тогда, когда катилась назад… И не улетала.

Лёльке хотелось понять, как это происходит, но сама она катать бабочку ещё не умела; собственно, ей просто давали подержаться за эту палку, а катили бабочку взрослые. А хотелось самой…

Однажды Лёлька осталась в комнате одна, в своей кроватке, отгороженная похожей на волейбольную сеткой, надетой на металлический прут, и, как всегда, занялась изучением окружающего мира. Своё тело она уже достаточно изучила, попробовав и на изгиб, и на вкус каждый палец на руках и ногах, и даже погуливала по периметру кроватки, крепко держась за ограждение. Она уже знала, что если хочешь удержать равновесие и двигаться, надо держаться за прут; зато если хвататься за сетку, то можно отлично покачаться, чудненько шлёпаясь на матрасик в финале. В общем-то, этим периметром и ограничивался её мир. Всё остальное происходило и привносилось откуда-то извне, в ЕЁ мир, который она САМА ещё не покидала. Конечно, её вынимали из кроватки – мыть, кормить, гулять – но как бы вместе с периметром. Просто вместо сетки и прутьев были руки – такие же надёжные и крепкие.

Это был её мир, она им владела, она его изучала: всё остальное было так далеко, что не имело значения и даже не было видно – стены комнаты уходили в бесконечность, а видели ли вы бесконечность? Даже если и видели – каждый день и под самым носом, то наверняка не обращали внимания, как всякий нормальный человек, занятый другими, более важными насущными делами.

Но на сей раз в её мире что-то изменилось – Лёлька почувствовала это, хотя и не могла понять, что именно. И только начав качаться на сетке, она обнаружила дыру, в которую тут же попыталась просунуться. Сетка сошла с крепления в очень удобном месте – в нижнем углу, и Лёлька просто соскользнула по металлической ножке кроватки и мягко шлёпнулась на пол.

Это был совсем другой мир: вместо светлого, высокого как небо потолка – подкроватный мрак и пружинная сетка над головой, вместо матрасика с простынкой – твёрдые коричневые доски пола, уходящего в бесконечность. Но главное – Лёлька увидела бабочку! Совсем близко – каких-нибудь полбесконечности. Но эти полбесконечности ещё надо было пройти. А ходить Лёлька ещё не умела…

И она поползла к этому чуду, к своей мечте, как измученный пустыней путник к озеру, стоящему перед его глазами, веря и не веря в его реальность. Она ползла на своих слабых ручках, которым приходилось тащить её всю, уже довольно тяжёлую; очень мешала попка, но коленки старались помочь изо всех сил, и она преодолевала себя, свою слабость, уже почти не замечая её: у неё была ЦЕЛЬ – главная цель её жизни – бабочка. Только её она видела перед собой – такую прекрасную, такую недосягаемую! И Лёлька упорно ползла к ней – через бесконечность и вечность, о существовании которой Лёлька тоже ещё не знала…

Бабочка вблизи оказалась огромной – от плеча до плеча – и ещё более прекрасной, с твёрдыми деревянными крыльями, которые Лёлька, приложив к упорству усилие, развела руками. И в этот момент колёса повернулись. Сами. Палка была на полу, крылья у Лёльки в руках, а колёса – крутились!.. Конечно, тащить за палку было легче – и намного; да и понятнее ничего не стало, но процесс был столь захватывающ, а бабочка столь прекрасна, что ради этого стоило покинуть свой привычный мир и тащиться в неизвестность через бесконечность и вечность.

Дебют

В гарнизонном клубе городка был концерт. Новогодний. На сцене, сбоку, рядом с ведущей стоял большой фанерный ящик с подарками – каждый выступавший получал ещё и приз. Это был чудесный, волшебный ящик, в котором можно было найти, наверное, любую МЕЧТУ! Во всяком случае, Лёлька уже кое-что себе присмотрела…

Если вы думаете, что у человека в полтора года не может быть МЕЧТЫ, вы глубоко заблуждаетесь! Она была, причём лежала совсем на виду – в правом углу ящика поближе к краю сцены.

Лёльку поставили на стул посередине сцены, и она стала читать стихотворение: «Очень-очень удивился маленький котёнок: «Ты откуда появился, маленький цыплёнок?..» – косясь глазом на волшебный ящик и предвкушая вожделенный миг встречи со своей МЕЧТОЙ.

Но когда Лёлька закончила своё выступление, и улыбающиеся от умиления (младше Лёльки «артистов» не было) зрители зааплодировали, ведущая, сияя от восторга – по крайней мере, ей так, наверное, казалось – протянула Лёльке… фарфорового медвежонка. Он всеми четырьмя лапами обнимал бочонок с мёдом, причём бочонок был кофейного цвета, а сам медвежонок почему-то серо-дымчато-голубого. Лёлькин мир обрушился, и под его обломками на глазах исчезала МЕЧТА. Лёлька, рыдая, тянулась к ней изо всех сил, а её уносили со сцены – всё дальше и дальше, и Лёлька понимала: это навсегда. Она больше никогда не увидит свою МЕЧТУ, не прикоснётся к ней!..

Мама, смущённо улыбаясь, что-то говорила растерянной ведущей, одновременно пытаясь удержать рвущуюся и рыдающую Лёльку… В конце концов Лёльку унесли домой, и концерт пошёл своим чередом.

Лёлька плакала всю дорогу. Её уговаривали, стыдили – но всё было бесполезно. Лёлька понимала одно: только что она навсегда лишилась самого дорогого, самого желанного, и виноват во всём этот самый серо-голубой медведь!

И когда дома, поняв тщетность уговоров, её оставили в комнате одну – но с медвежонком! – видимо, рассчитывая на то, что наедине они быстрее подружатся, Лёлька шваркнула его на кровать и… попала в железную грядушку. От медвежонка откололся кусок – левая задняя лапа и часть бочонка с надписью «Мёд». Лёлька на мгновение замолчала, а потом зарыдала ещё сильней – и вовсе не потому, что испугалась, что её накажут, а потому, что ей стало невыносимо жалко этого несчастного медвежонка, оставшегося без лапы и без мёда. Она подобрала осколки, попыталась их сложить, но они не хотели складываться и всё время распадались. И тогда, уже не плача, а только сопя от отчаяния, Лёлька закопала его в ящике с ёлочными игрушками…

…Года через два или три медвежонок был найден, склеен и, любимый и обласканный, несколько лет жил на этажерке рядом с будильником – до очередного переезда.

Булочка

Папин отпуск кончился, и вся семья опять ехала на Урал. Опять они уезжали из Москвы, и опять Москва ехала с ними: в виде нового Жениного платья, новых маминых туфель и нового папиного «тревожного» портфеля. У всех офицеров есть такие маленькие чемоданчики или портфели, в которых лежит всё самое необходимое – чтобы ничего не искать, если вдруг вызовут по тревоге, а сразу подхватить такой «тревожный» портфель или чемоданчик, всегда стоящий около входной двери… А ещё в виде дедушки-бабушкиных подарков и всяких вкусностей, которые были только в Москве. Во всяком случае, в уральском военном городке таких не было.

Ах, как они пахли – московские сдобные булочки из той самой булочной, которая была напротив их дома, на углу через дорогу, на перекрёстке двух старых московских переулков! Это был запах тогдашней Лёлькиной Москвы – запах свежей сдобы с ванилью. Вообще-то, это был запах праздника, но во дворе дедушки-бабушкиного дома – собственно, Лёлька считала его своим, потому что это был её первый адрес на земле, и она запомнила его на всю жизнь – так вот, свежим хлебом, сдобой и ванилью там пахло каждое утро. Наверное, за белой длинной стеной булочной была небольшая пекарня… Кстати, вы знаете, что около хлебозавода, где пекут настоящий ржаной хлеб, пахнет гораздо вкуснее, чем рядом с кондитерской фабрикой? Я тоже раньше не знала. Так вот, запах этой булочной стал для Лёльки запахом её московского детства. Потом, позже, к нему присоединился запах свежесрезанных и уже слегка подвядших веток канадского клёна и ещё – волнующий запах грибницы шампиньонов в палисаднике… Но это было потом.

А сейчас… Сейчас поезд уже отошёл от вокзала и набирал ход. Папа с Женей пошли умываться; сосед-офицер, возвращавшийся из московской командировки, вышел, чтобы не мешать маме переодеваться и стелить постели. То есть, в купе их ехало пятеро, а не четверо, потому что Лёльке по малолетству отдельного места не полагалось. Ну вот. Мама посадила Лёльку на одну из нижних полок и стала застилать постелями полки напротив. Из-за её спины было плохо видно, как она это делает, поэтому Лёлька очень быстро заскучала в своём углу и стала вертеть головой, пытаясь найти что-нибудь интересное.

Интересное нашлось совсем рядом – в противоположном углу той самой полки, в глубине которой сидела Лёлька. Там стоял «тревожный» портфель, от которого шёл совершенно невероятный ванильный запах. А Лёлька абсолютно точно знала, что именно в портфель положили сдобу. Слезть с полки и снова залезть на неё в другом углу было не то чтобы трудно… Скорее, невозможно. Поэтому Лёлька стала тихонько переползать поближе к портфелю. Когда до него уже можно было дотронуться рукой, Лёлька попыталась подтянуть его к себе поближе. Это удалось. Лёлька сидела рядом с портфелем и вдыхала чудный аромат ванильной сдобы. Долго это продолжаться не могло, и Лёлька наконец решилась произнести: «Ма-ам, а можно я булочку съем?» Мама, застилавшая последнюю полку, даже не обернулась: «Конечно!»

Лёлька легко справилась с замком портфеля и откинула крышку. Аромат усилился. Прямо сверху лежала булочка, завёрнутая в бумажную салфетку. Лёлька развернула салфетку, ещё раз обнюхала волшебно пахнущую булочку и вонзила в неё зубы…

Откусить она не успела. Металлически чмокнула дверь купе и… «А-ах!..» Мама обернулась. «Ах!!!» Из дверей смотрел растерянный сосед, а рядом с Лёлькой стоял раскрытый чёрный портфель. Папин – коричневый – стоял под столом…

Услышав этот двойной «ах» и увидев лицо мамы, Лёлька вдруг с ужасом поняла: только что она сделала нечто настолько ужасное и непоправимое, что ей захотелось исчезнуть. Просто не быть. Но она была… И от этого ужаса, а главное – непоправимости – Лёлька разрыдалась. Громко. Отчаянно. Такого смертельного ужаса в её жизни ещё не было…

Лёльку не ругали; взрослые быстро разрешили это маленькое недоразумение, отдали соседу другую булочку, оставив ту Лёльке в утешение; посмеялись вместе – и на следующее утро никто уже и не вспомнил об истории, случившейся накануне.

…Булочку Лёлька есть не стала. Не смогла. А когда все заснули, она ещё долго плакала в подушку – она уже умела плакать тихо, неслышно, про себя – и старалась вместе со слезами вылить весь этот кошмар прошедшего вечера… Утром она тоже уже ничего не помнила…

…Через много-много лет, когда Лёлька выросла и, получив диплом психолога, работала со своими воспоминаниями (да-да, нужно вспомнить то, что произошло когда-то, и посмотреть на это глазами себя тогдашнего и себя нынешнего. И, как правило, всё видится уже совсем по-другому, иначе, чем тогда…).

В числе других вспомнилась и эта история. И вдруг Лёлька, уже давно взрослая, поняла, почему все долгие прошедшие годы она не могла есть в поезде…

«Маргаритки»

Лёльке было уже три года, когда с ней произошло ЭТО…

В доме всегда было много книг – папины и мамины, старшей сестры Жени, и даже у Лёльки была своя библиотечка: Маяковский, Лев Толстой, Корней Чуковский, Андерсен… И ещё – кубики с рисунками и буквами, которыми она любила играть. Папа был на службе, Женя – в школе, мама – занята, и Лёлька сама умела себя развлечь. Пожалуй, книжек было даже больше, чем игрушек… А чем ещё заняться, когда, например, болеешь? Играть лёжа неудобно, а картинки в книжках рассматривать очень даже удобно! И слушать, как тебе читают всякие интересные истории…

У Лёльки уже были свои литературные предпочтения: Маяковского она любила, а Толстого – нет. Хотя, справедливости ради надо отметить, – не всего. Например, ей очень нравилась история о сообразительной галке, кидавшей камушки в воду, чтобы напиться; а вот рассказ о мальчике, спрятавшемся от грозы в шкаф, она терпеть не могла. А финальная фраза «Сиди, Саша, в шкапу, раз ты трус» вообще вызывала у неё бурный протест: слово «шкап» было «неправильным» и ужасно раздражало.

Но больше всего Лёлька любила стихи! Она легко их запоминала и с удовольствием декламировала – даже если единственным слушателем (впрочем, очень доброжелательным) была она сама. А её любимой книгой была книжка-раскладушка «Маргаритки», которая начиналось так:

 
«Вышла девочка во двор.
Ах, как много сору!
Ветер носит этот сор
От крыльца к забору…»
 

Видимо, девочке это не понравилось, потому что она решила посадить во дворе цветы – для красоты. Это увидели взрослые и стали ей помогать – в общем, получился такой спонтанный субботник по уборке и озеленению двора.

Стихотворение Лёлька, конечно, знала наизусть, но ей нравилась и сама книжка: обложка чудного голубого цвета, внизу – в белом круглом «окошечке» – девочка с косичками, в красивом платьице, с совочком в руке сажает цветы. Судя по всему, это и были те самые маргаритки, о которых говорилось в стихотворении. Трудно сказать, почему Лёлька так её любила. Может быть, ей нравилась девочка (у самой Лёльки косичек не было); может быть, само слово «маргаритки» звучало необычно и завораживающе (настоящих маргариток Лёлька никогда не видела), а возможно и потому, что эту книжку можно было не только слушать и разглядывать в ней картинки – в неё можно было играть: поставить «заборчиком», «ширмой» и даже «домиком». А ещё Лёлька играла «в чтение»: она водила пальчиком по чёрным непонятным значкам (Лёлька воспринимала их как рисунки, но помнила, что, когда взрослые читают, то смотрят именно на них, а не на картинки, которые её, естественно, в книгах интересовали гораздо больше) и «читала» вслух запомнившееся стихотворение.

Так и в этот раз она раскрыла любимую раскладушку и уверенно повела пальчиком по строчкам:

 
«Вышла девочка во двор…»
 

И вдруг внутри неё что-то произошло – непонятные чёрные значки как-то непостижимо связались со звуками её собственного голоса. Лёлька не поняла, что это было. Она начала сначала:

 
«Вышла девочка во двор.
Ах, как много сору…»
 

И опять значки и звуки стали как бы единым целым. Лёлька стала читать молча – но всё равно понимала, как будто кто-то говорил. Она осторожно закрыла книжку и тихо положила на стол. Какое-то время она сидела, прислушиваясь к себе; потом встала и подошла к этажерке. Немного подумав, она наугад вытащила какую-то книжку. Книжка была Женина – тоненькая, с коричневой обложкой; в центре – картинка: девочка в летнем платьице с короткими развевающимися волосами бежит по тропинке; под картинкой название. «Тропинка» – прочитала Лёлька. Она перевернула страницу. И опять чёрные значки «зазвучали» у неё в голове. Лёлька опять прислушалась к себе.

Ощущение было странным; оно немного пугало, и в то же время вызывало какой-то восторженный трепет – как будто Лёлька стояла на пороге неведомого, огромного, непонятного мира, и он уже манил и притягивал её – нет, уже втягивал, впитывал в себя, звал в захватывающее и долгое – на всю жизнь! – ВЕЛИКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ!..

Собственно, так оно и было – Лёлька научилась ЧИТАТЬ.

Стадион

В военном городке, где жила Лёлька, было два стадиона: «ближний» и «дальний». «Ближний» – через дорогу от жилых домов, туда разрешалось ходить играть даже в одиночку. Машины были очень редки, поэтому перейти дорогу трудности не составляло, а всё, что делалось на стадионе, было видно из окна квартиры.

Собственно говоря, «ближний» стадион был площадкой для тренировки солдат: турники разной высоты, щитовая стена с окном, бревно, лабиринт – полоса препятствий – и прочие необходимые сооружения. А ещё там была чудная трава – низкая, мягкая, курчавая. По ней приятно было ходить босиком, когда мама не видела, и даже немного поваляться – как на ковре. Правда, если мама заметила – будет сильный ай-я-яй. Мамы почему-то очень критично относятся к некоторым детским развлечениям, очень приятным и интересным. То ли они не понимают этой радости, то ли забыли, как сами были детьми, то ли наоборот – когда стали взрослыми, узнали что-то, чего дети ещё не знают…

«Дальний» стадион… О, это было нечто – во-первых, очень далёкое, а во-вторых – страшно таинственное! Туда ходить было категорически запрещено: проси не проси – всё равно не отпустят. Приказано не ходить – значит не ходить… К тому же это действительно было ОЧЕНЬ далеко: через весь городок (правда, там было всего несколько двухэтажных домов), потом по тракту, мимо клуба, и ещё дальше, дальше… А что там дальше – знали только взрослые.

Но чем больше нельзя, тем больше хочется, особенно людям трёх-шести лет, для которых даже привычный мир хранит множество тайн. И однажды эти люди решили открыть тайну «дальнего» стадиона. Лёлька была среди них – ведь ей было уже почти четыре года. Во всяком случае, больше трёх. У детей другой отсчёт времени.

– Ма-ам! Можно мы пойдём на стадион? – громко спросила Лёлька из комнаты. А потом тихонько добавила:

– На дальний…

– Можно, – ответила из кухни занятая по хозяйству мама.

…Радостная компания, ещё не обременённая школьными уроками и дисциплиной, шлёпала по пыльному тракту в предвкушении встречи с тайной. От этого предвкушения было очень весело и чуть-чуть тревожно. Каждый чувствовал себя отважным героем и всячески пытался подчеркнуть свою отвагу перед другими. Лёлька тоже смеялась и храбрилась, хотя где-то в глубине души шевелился и неприятно подёргивался какой-то мелкий, но весьма противный червячок. Лёлька старалась не обращать на него внимания – тем более, что вожделенный стадион был уже совсем рядом. Правда, пока они шли, набежали тучки, которые очень быстро превратились в тучи, затем – в тучищи и потемнели, став из белых сначала серыми, а потом фиолетовыми. И пошёл дождь – сначала мелкий, а потом всё сильнее и сильнее… Но они уже были на месте.

…Это был танкодром. И на нём шли учения. По огромному полю, поблёскивая мокрой бронёй, ездили танки. Правда, когда весёлая компания появилась в зоне видимости, всё остановилось. Танкисты повыпрыгивали из танков и затащили малышню под броню, укрыв куртками. Под танки дождь не заливал; всем было весело, танкисты смеялись, тормошили счастливых нарушителей приказа и угощали печеньем.

А дождь уже не шёл, а стоял серой, почти непрозрачной стеной. И вдруг Лёлька увидела, как из этой стены появляется МАМА… Лёльке почему-то очень захотелось забраться куда-нибудь подальше – например, под брюхо танка, а ещё лучше провалиться куда-нибудь под землю. Конечно, лучше всего было бы сейчас сидеть дома, послушной и сухой, но Лёлька сидела под танком, шёл дождь, и ничего исправить уже было нельзя. А мама шла к ним – всё ближе, ближе…

– Ну, вы уж не очень ругайте их, – попросил командир танка, под которым сидела Лёлька, когда мама собрала всех «экскурсантов», чтоб увести домой. Отважные герои уже не веселились, а только тихо-тихо смотрели на неё большими глазами…

…Мама не ругала Лёльку. Мама Лёльку выпорола. Молча. Первый и последний раз в жизни.

О судьбе остальных история умалчивает.