Текст книги "Опыты на себе"

Опыты и эксперименты

Вот настоящий В. Ерофеев сетовал еще в конце 60-х в своей бессмертной поэме, что де нынешняя молодежь совсем не хочет ставить опыты на себе, ну, типа того, проснусь после такого количества и качества или не проснусь, не дерзает, одним словом.

Да это, собственно, несмотря на сногсшибательное обаяние автора, – ни что иное, как вечное представление о пресловутом «нынешнем» поколении на наш слегка новый старый взгляд. На самом деле все ставят опыты на себе, вернее, все мы – подопытные. Однако лишь единицы пытаются обернуть дело так, будто они сами расписывают эксперимент, будто бы свою собственную проверяют гипотезу, идею, будто на свой вопрос пытаются получить ответ. Эти единицы являются в полном смысле слова естествоиспытателями. В отличие от ученых, которые всю жизнь списывают друг у друга, компилируют, хитрят и изворачиваются как могут, попав волею судьбы в сферу преднамеренного и планового однобокого изучения законов бытия. Но и ученых-то подлинных за всю историю науки – единицы. И это, безусловно, лишь те, кто, так или иначе, ставил опыты на себе. Ну, выпил, например, культуру холерного вибриона и запил соляной кислотой. И доказал. И даже жив остался – ибо прав был онтологически!

А люди в целом так падки на всякую остренькую лжеинформацию… Это ведь только кажется им, а скорее даже, это симулируют они сплошь и рядом, что им, видите ли, нужно все знать, владеть ситуацией. Чтобы, дескать, разобраться, а в чем там разбираться? Все это типичные жалкие отговорки тех, кто увяз, погряз, не в силах соскочить. Разобраться… Знаем, знаем. Колоться, чтобы разобраться, в чем кайф кайфа, достичь зловонного уровня правящих бал, чтобы узнать, каким образом нами управляют. Все эти исследования – лишь сопутствующие товары порока. И больше ничего. Любое разоблачение на самом деле – та же реклама, пропаганда и проч. И каждый охвачен этим злом в меру своей испорченности. Вот я, например, не пью, не курю, не ширяюсь и т.д. Но кроме множества других грехов я, как на рельсах, физически неспособна соскочить со своего слабо порочного, но порочно слабого пути. И я туда же. Я буду убежденно доказывать кому-нибудь, кто подвернется и не увернется, что сказать «загаженный» вместо «засранный» – пошло и неточно. И вообще, сквернословие, общепринятое сквернословие отражает нашу нынешнюю жизнь, эпоху, цивилизацию. Только язык и живет при любых обстоятельствах. Именно поэтому материться, так сказать, разрешается – по техническим причинам. Будто когда-то отчаяние и остервенение не пронизывали бытие и не служили отражением основополагающей нестерпимости жизни.

В том-то и дело, что внутри каждого порока имеется мощнейшая опорная структура, придающая ему устойчивость и включающая не только «низость» во всех смыслах центра тяжести, но и обширную службу пиара, хитрейшие, как у вируса какого-нибудь, механизмы внедрения и т.д. и т.п.

Все это не новость. Совсем. Но вот этот способ, который каждый сам выбирает для себя, это оправдание обязательное своего участия, участия как элемента чуть ли не образования… Такая это, иногда покажется, – гадость, слабость, низость. Нет никакой действительной нужды ковыряться в помойке. Это порок. Нет и бедности такой, чтобы единственным выходом было копаться в блевотине. Согласие на участие во зле жизни – личный вклад в это зло, не более, но и не менее. Есть один несомненный и достойный способ борьбы – неучастие. Но неучастие – осознанное или инстинктивное? Априорное или достигнутое на основании опыта? Если исходить из того, что «раскаявшийся грешник дороже праведника», то получается, что на основании опыта – все же будет поувесистей. А тогда вновь хитровато торжествует опытное хозяйство, расползшееся по всей земле, выработавшее у своих адептов толерантность к ладану, более того, – сами знаете…

И все же, кто из нас действительно не уважает в большей степени тех, кто прошел огонь, воду и медные трубы, нежели всей подлинной жизни по существу избежавших. Да и кто может поручиться, что эти, последние, все равно не побывали в укромном кабинете и не были склонены к сотрудничеству, пусть даже и фактически не состоявшемуся, не являются злостными онанистами, ну и так далее. Остаются только святые, отшельники, ибо даже юродивые могут оказаться осведомителями – запросто, хоть эта идея и отдает сюжетом советской комедии.

Опыты, опыты… В голодные и свободные начальные 90-ые годы нашей славной истории мне пришлось, хватаясь за любой шанс заработать на жизнь, поучаствовать даже в составлении базы данных по боевым отравляющим веществам на французском языке, которого я практически совсем не знала, а компьютер только видела на чужих столах. Кстати, справилась весьма успешно и в срок. Но речь не об этом отнюдь. Интернета никакого у нас на работе еще не было, пришлось ехать в какой-то международный центр, где переквалифицировавшиеся вовремя дяденьки за очень умеренную плату скачивали всю имеющуюся в мировом сундуке информацию по интересующему вопросу. Первый раз они записали мне на пару дискет сведения об иприте на английском, естественно, языке, из имеющихся уже баз данных и пообещали, что только читать это мне придется месяца два. Плохо знали матерей-одиночек-энтузиасток. Я читала, переводила, вникала, осваивала, – все одновременно. И вдруг мне попалась довольно-таки современная статья, в одном из самых престижных научных журналов мира, посвященная, казалось бы, всего-навсего, метаболизму иприта в организме. Ну, там, для непосвященных, нечто о том, как быстро и на какие штуки он распадается, как долго циркулирует в крови в неизменном виде, да как быстро, с мочой, калом или выдыхаемыми парами и в каких ипостасях выводится из отравленного организма.

Так вот, опыты эти проводились в 90-е годы 20-го века на терминальных раковых больных, которым жить осталось по представлениям врачей приблизительно часа 72, по-простому – за три дня до предполагаемой смерти. Иприт им вводили внутривенно.

Я уж не говорю, что никакой научной ценности такие опыты не имеют, ибо в такой ситуации ни одна система организма, в том числе выделительная, не работает нормально и никаких, следовательно, сведений, годных для выводов об отравлении относительно здорового персонажа, типа солдата, не несут.

Я, признаюсь, была потрясена фактом проведения такого рода исследований и спокойной публикации полученных результатов. Изучали не больного, пусть даже и безнадежного, а иприт.

В чем же суть прогресса? Вероятно, ответив на этот вопрос, можно снять все или почти все остальные. Легче, конечно, по-пробовать перечислить, что в человеке и в человеческой жизни остается неизменным, неизбывным, неизбежным и т.п. Выражаясь только что вышедшим из моды языком – двойные стандарты. Мы и они. Они – материал для нашего, я уж не говорю даже, благоденствия, – Познания. Но ведь это всегда маячило и проглядывало сквозь любое, хоть даже совсем мелкое бытовое наблюдение. Всегда пугал и останавливал мысль вопрос – неужели одни являются наглядным пособием, а другие учатся уму-разуму? Сам себя зачисляет человек в ту или иную группу или зачислен волею судьбы? Детские вопросы, следовательно, и ответа ждать – инфантилизм.

О свободе

* * *

Я не стану, конечно, даже упоминать, например, радиостанцию «Свобода». Это было бы невыносимо – любое суждение. Мне как жителю своей микроэпохи о свободе больше всего говорит слух о том, как «наши» схватили Свóбоду и держат его в своих застенках. Т.е., буквально – некий инцидент, частный случай, да еще обязательно – с неправильным ударением. В моей юности одна моя сослуживица говорила, что дабы стать настоящим специалистом-профессионалом в своем деле, необходимо какой-нибудь ключевой термин произносить с неправильным ударением.

Серьезные же философские ритуальные танцы вокруг понятия свободы всегда изумляли безнадежным, как море, объемом и таким же бесконечным прибоем равномерных доводов благоразумия, когда одни слова объясняются другими, ничуть не более очевидными. Вообще же, мудрость (философия все-таки!), если она есть, – либо мгновенна, либо бесконечна и тогда абсолютно незаметна. Но долдонить, как метро копать, о свободе, – тут поневоле тик наживешь.

* * *

Пилот Дэниэл Лиф объясняя от имени некой комиссии, как так получилось, что натовцы шарахнули по колонне с албанскими беженцами из Косова, сказал: «Мы несовершенны, но мы и не стремимся к совершенству, мы – говорит – только стремимся сделать все необходимое и попытаться избежать нежелательного». Сначала я подумала – пилот, а какой умный. А потом сразу подумала – а почему нельзя жить в соответствии с этими же принципами, но не бросаться бомбами? Откуда так точно известно, что это и есть «необходимое»? Почему нельзя стараться, не пользуясь смертоносным оружием? Что это? Затмение? Не понятно. Ясно только, что очень полезно после первой мысли думать вторую. (Цивилизация такая, все одноразовое – мысли, шприцы, пеленки… И права человека, видимо, надо защищать у первого попавшегося, а то что при этом страдают права следующего и то, что, восстанавливая одно право, лишают всех остальных, – не помещается в одноразовом сознании).

А за несколько дней до этого натовский генерал говорил так: «Он сбросил эти бомбы, как это должен был сделать пилот свободной демократической страны». Я не поверила своим ушам, но потом по другим каналам это повторили еще несколько раз. Может, переводчик плохой?

А тут слышу как-то, счастливчик Газманов поет: «Россияне, россияне, пусть Свобода воссияет, заставляя в унисон стучать сердца!!!». Какой же такой свободы мы так алкали долгие годы – той, которая разрешает самим вершить Божий Суд и пулять бомбами куда необходимо, или той, которая заставляет, да еще и в унисон?

А в метро я видела надпись от руки поверх какой-то рекламы: «НАТО! Хуйните по Ростокино-Лада». Наш народ как всегда на высоте – и по глубине понимания происходящего и по краткости изложения. О, брат краткости! О вечно живой! Что будет с твоими носителями?

* * *

Чего только мы ни произносим в начале жизни, в любом начале. Все правильно говорим, но в каком-то необязательном наклонении, как бы ощущая и в одном лишь легкомыслии воплощая – свободу выбора. Выбираем-то мы несвободно, конечно, а бесшабашность этакую ощущаем, вертя молодой шеей, тряся кудрявой головой. И только эта бесшабашность свидетельствует о предполагаемой свободе. Мол, знаем все, что и как будет, но это еще – как пойдет, мы-то еще вот они, как еще этой неумолимости зададим, если – неизвестно что. Вот именно, не на наши волевые деяния в этой все же как бы неопределенности будущего, а на какой-то дурацкий колпак Неизвестно Чего – расчет. Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что, – вот что нам нравится и даже как-то интеллектуально льстит с самого детства. Да и тем, что сказками так умело пользуются именно в детстве, в начале жизни, – очень много сказано. Там смерть – на каждом шагу, но чаще всего обратимая, живая и мертвая вода, волшебное слово и проч. Волшебность жизни, фантастичность, – это все атрибуты начала. По мере продвижения отцветают райские сады, выпадают павлиньи перья, наступает поздняя безлистная осень трезвости. Все больше места занимает пустота, уставленная ловушками, которые не грозят в будущем, а защелкнулись в прошлом. Возникает наконец свобода от задачи – новая простота, не та, с которой сказочно разрешались в воображении все проблемы, а та, которая обнажает их суть. Вот это и есть та простота, что хуже воровства. Но лучше лжи.

* * *

Когда мы успели так самозабвенно пристраститься к мирной жизни? Ведь история – это в сущности история войн. Битва при… Надо только помнить, в каком году и кто победил. Короче, играть в войнушку, ходить в заскорузлых портках, быть хемингуево немногословным, верить в концепцию миротворческой операции, предотвращать гуманитарную катастрофу бомбами, – это даже не кайф (хотя кайф – необходимый элемент жизни как способа существования тел), – это существенная часть человеческой функции. Другое дело, что при этом говорят. Те, кто это делает, и те, кто протестует. Единственно, что можно считать абсолютно доказанным с помощью коллективного опыта человечества – это полное отсутствие прогресса в области человеческой сущности. Просматривается биология, зоогеография… Видны истинные побудительные силы, все видно, есть средства для научного анализа, есть мозги для осмысления, но нет другого человека, чтобы жить иначе. Все несогласные – просто шлаки исторического процесса. А активные участники – действующие лица. Это как в лекарстве – действующее начало и наполнитель. Мы чувствуем, думаем, говорим, но мы – наполнитель исторического процесса. Только если вылезти из кожи вон и создать предмет искусства, например, – только тогда можно приблизиться по значению к тем, кто играет в войнушку, кто тупо, несовершенно, безмозгло, но – действует: поднимает в воздух машину, нажимает на спуск и т.д. и т.п. Таков, видимо, инстинкт – не важно как, но надо оставить след, чтобы войти в историю. Очень явно создать или очень явно разрушить. Короче, – наворотить. Все это было ясно умам так давно. Возьмите Герострата…

Права человека от Мороза Ивановича

Меня всегда мучило своей загадочностью это понятие – права человека. Когда мы только об этом услыхали, это было не более, чем новости из космоса, что, мол, где-то там на неопасном расстоянии пролетает комета «Декларация Прав Человека». А потом уже прошел халтурно-фантастический слух про Нашего в этой связи. И появилась в сознании картина, вернее, картинка происходящего (а ведь, если честно, это очень смешная и замечательная сфера нашего сознания – зрительные образы, порождаемые в нашем вечно детском мозгу неясными слухами, да и любого сорта информацией; так вот, где-то в верхнем левом углу нашего географического представления о мире, нашего полушария – в Хельсинки то бишь – полушарит-полуподписывает эту самую Декларацию-Конвенцию наш неандерталец, причем эта декларация постлана на огромную парадную лестницу, ведущую в Царство Свободы, как ковровая дорожка. А Наш – у подножья и на коленях – просит, чтобы разрешили не объявлять народу, что он подписал).

Ну, что у них там царит декларация – это вполне естественно, билль о том о сем, Биг Бен, статуя Свободы, Декларация Прав Человека, Мартин Лютер Кинг… Нормально. Но нам не только не признались тогда в подписании (чего стараться ради жалкой кучки диссидентов, а остальные все равно не поймут, о чем речь), нам до сих пор никак не понять, что это за такие-сякие права откуда-то взялись у человека. Так прямо, чуть что, спокойно теперь направо и налево говорят «права человека», «права человека» – обыденно так говорят, как будто это что-то вроде водительских прав. Ну, типа, раз ты человек – вот тебе права человека.

А откуда взялись у человека права? Кто их сформулировал и от чьего имени? Уссурийский тигр от имени тамбовского волка, что ли? Непонятно.

Мы воспитаны на сказочке «МОРОЗКО». Все знают, можно не пересказывать. Он там нашей-то героине уж совсем все придатки застудил и все спрашивает, старый садист, – Тепло ли тебе, девица? – а она, наша-то, естественно отвечает, – тепло-тепло, батюшка!!! И таким образом приходит напрямик к светлому будущему. Ну там, всяческие блага и подарки – это, понятно всем, сказочка, но суть-то, суть ее поведения – это как бы Идеал. А за права человека борется мачехина дочка, натурально вопит, вопиет, качает права, говорит в глаза всю правду – мол, застудил, проклятый маразматик, прáва мол не имеешь и т.д. И что же? Сами знаете. Она не только, пока боролась, превратилась в «косточки», но она лишена начисто даже специфического обаяния отрицательных сказочных героев, как Баба-Яга или Змей-Горыныч. То есть, что я хочу сказать, – глубоко не наша эта идея – права человека, как глубоко не наша – мачехина дочка. И нынешние правозащитники, право, очень смахивают на мачехину дочку, главное, они совершенно очевидно чувствуют необаятельность своего поведения, своей стези, и именно поэтому они такие некрасивые, так плохо говорят, короче, – сами свои косточки везут, не верят, что их могут полюбить, а это, как известно, – основа полного провала, как бы непопулярность у «Самой Природы».

Ход мыслей

Поняла, нет, не поняла, почувствовала, почему люди кончают собой. Может быть, их в мгновение ока, остро, в полный рост посещает ощущение своего неизбывного, неотвратимого послушания. Всему, всему, всякому, кто скажет что-то твердо. Полнейшая подвластность влиянию. Любому. Будь ты хоть семи пядей во лбу. Комическая и жуткая история тому пример – как диссидент-отсидент-правозащитник Сергей Ковалев проиграл кучу денег наперсточникам. Он, слава богу, закаленный персонаж, не стал стреляться из-за этого. Но сам факт того, как запросто и мгновенно меняется наше хваленое сознание, – потрясает. Как в детском калейдоскопе, раз, щелчок – и узор нашего мира поменялся в корне.

Никаких преград. Одно внутреннее беспокойство, такое, каким мы пренебрегаем на каждом шагу, перед любым практически поступком. И можно оказаться в любой ситуации, если только вы зачем-то, хотя бы даже по ошибке, понадобились на минутку Внешним Силам. Идея сохранения себя и есть идея Бога – по необходимости. Не до метафизики тут, лишь бы не пойти в подворотню с первым встречным делать то, что он скажет. Вот, для чего практически необходимо считать себя уже призванным, уже мобилизованным силами Высшими. Высшие – защита от Внешних, единственная опора личности.

Упустив себя, попустив себе перестать ощущать присут-ствие Высшей Силы, перестав ощущать ее реальность, вы оказываетесь между устрашающим злом и вакуумом.

Личность – это Бог, помещенный в утлые пределы человеческого существа. Бог в темнице. Но Бог остается Богом. А в темнице делается возможным разглядеть кое-что, мрак переходит в полумрак, а то и более того. Одним словом, дышите глубже.

Ау!

Я знаю, как надо жить. Надо жить так, чтобы, стукнувшись нечаянно вдруг в быту головой о дверцу шкафа или еще обо что-то такое же обычное, – не орать отчаянно матом, не топать ногами в бессильном гневе, чтобы не обнаруживать самому из-за мелочи, как все неблагополучно и непрочно. Хотя нет, – неблагополучно, но чересчур даже прочно. Потому что никакой силы отчаяние не позволит тут же, так же вдруг – взять и умереть. Но если вы уже живете так, – что же делать. Только не в том смысле, что, мол, ничего не поделаешь, надо жить. Смешно верить своему как бы нравственному чутью, что надо жить дальше. Это нам-то верить, с нашими-то зловещими и бессмысленными механизмами привыкания, когда многим кажется, что невозможно не смотреть добросовестно и бесконечно Санта-Барбару, хотя не все доживут до ее конца, – как уж таким наркоманам постоянства и нескончаемости обойтись без жизни. Пристрастились, не мыслим себе жизни без жизни. А между тем и она надоела и разочаровывает не меньше Санта-Барбары, и все смены ракурсов и все богатство ситуаций так же смешны и убоги, как и там. И фарс, как вечерний мрак, подкрадывается из всех углов.

Вот как, например, было в Белграде. Слава Богу, людей на какое-то время освободили от естественного хода событий, от ответственности за собственную жизнь и собственную халтуру. Их бомбят извне. Казалось бы, адекватная реакция – забраться куда-нибудь поглубже, в подвал. Так кажется от недопонимания специфики нового времени. Адекватной реакцией оказались концерты и ликования на площадях под бомбами, наклеивание себе на грудь знака мишени, то есть – провокация, вызов, шантаж. Шантаж в ответ на шантаж. Основа человеческих отношений вообще. Вылезла основа, как пружина из матраса. Мир снова одряхлел. Подлежит ли ремонту испорченная жизнь? Или ремонтировать будут другие поколения жизнь тоже уже других, других, других? Никогда ответ не приходит вовремя. Только с опозданием. Этот пошлый эксцентриситет и позволяет симулировать поступательное движение.

Надо жить в горах, изолированно, медленно, трудно, ветрено, дождливо, надо очень рано вставать, не выспавшись, а потом досыпать урывками где-нибудь на лугу, и ценить, ценить, ценить все – утро, сырость, сухость, туман, солнечное тепло, укрытие от ветра и свежее дуновение, голод и каждый глоток, все обстоятельства своего жизненного пути и его, наконец, – конец.

Но где тогда поместить рояль, тома гениальных исследований жизни и не менее гениальных ее имитаций. Куда деть потребность видеть дымок и ощущать гарь городской окраины, когда по серой каменистости и запаху детских сказок можно догадаться, что топят углем. Ведь все это – стихи. И наконец, стихи – ведь и про ветер в поле пишется не от ветра в поле, а с похмелюги и в угаре безобразного городского несчастья. То есть, продуктивностью бреда жизни, видимо, все же следует поступиться, если цель – жизнь, а не смерть.

Но вот когда вас начали бомбить извне, это – ура! Обязанность жить поставлена под вопрос, и, оказывается, никто особо и не хотел. Все только ждали, чтобы им разрешили не очень-то жить. «Свобода, бля, свобода, бля, свобода…». Свобода – это только свобода от жизни.

Между прочим, вполне реально докатиться до того, что и пейзаж покажется фарсом. Ах, ах, ах! Фу-ты, ну-ты – море, фу-ты, ну-ты – закат и т.д.

Выдергивается тоненькая жилка – и все теряет смысл. Вольтер в свое время допер, сколь важна и нужна эта «жилка», и сказанул. Многие другие тоже. Но теперь характер момента все же все больше смахивает на осознанный крах Царства Божьего. Дождались, похоже, какой-то формальности типа смерти матери Терезы, не Бога же бояться, и стало уже совсем не стыдно.

Даже то, что нет Бродского в живых, мешает нам понять, узнать, как следует понимать очередной поворот, может быть все-таки, сюжета… Обострение сюжета в конце очередного тысячелетия? И каждый раз оно кажется настоящей агонией. Логика Бытия вышла из-под контроля гения нравственного чутья. И перестала быть логичной в отсутствие соответствующего ума. Ум, ау! И горы, в которых следует долго и правильно жить, отвечают – ау, ау, ау.