Текст книги "Тайна «Дамы в саду»"

Ольга Шаталова
Тайна «Дамы в саду»

Пролог

– Вы только послушайте, что здесь пишут! И про меня, и про тебя, и про всех нас! – Клод Моне гневно отбросил газету, которую только что закончил читать. Газета издала обиженный звук, ударившись о ножку столика, за которым сидел Моне и другие художники, и упала на пол. Другие посетители кафе переглянулись между собой.

– Значит, сегодня мы не пойдём на пленэр? – спросил кто-то.

– Не пойдём? En plein air[1]1
  En plein air (франц.) – пленэр, дословно «на открытом воздухе».


[Закрыть]? Из-за этого? – Клод Моне громко расхохотался.

Он смеялся долго, сотрясаясь всем телом, словно давно не слышал такой отличной шутки. Скоро и остальные художники, будущие творцы-импрессионисты и постимпрессионисты, присоединились к его смеху.

– Да им только этого и надо! Этим лицемерам-академистам и этим пройдохам-журналистам. Остановят нас, значит, и остановят тех, кто будет после. Перестать писать или того хуже – снизойти до их манеры письма значило бы поднять белый флаг и помахать у них прямо перед носом.

– И что же ты тогда предлагаешь?

– Продолжать! Писать, выставляться, открывать новые выставки. Мне бы хотелось, чтобы наш пример стал известен каждому! У нас ещё всё впереди, но ведь и не только у нас…

– Мой друг, – с особым выражением произнёс Огюст Ренуар, – извини меня, но сейчас ты напоминаешь мне бойцового петуха, затевающего драку. Разумно ли это?

– Отнюдь, mon ami[2]2
  Mon ami (франц.) – мой друг.


[Закрыть], – покачал головой Моне, – наступает тот самый момент, когда нужно довериться не разуму, а чувствам. Конечно, в чём-то ты прав… я не стану этого отрицать. Но имей в виду, что я затеваю драку со всем их курятником!

В ответ раздался хор голосов.

– Мне кажется, сейчас ты находишься под впечатлением…

– И что делать нам?

– В этом деле точно замешана женщина!

– А сейчас ты что-нибудь пишешь?

– О, эту картину вы обязательно скоро увидите, – последний вопрос не оставил Моне равнодушным. – И не только её…

Прошло более ста лет.

Это был отличный погожий день. Художники расположились так, чтобы каждому досталось место под солнцем. Вернее, удачное местоположение для написания картины. Или, как сказали бы фотографы, – удачный ракурс. Будь то целостный пейзаж или набросок для портрета. Приподнятое настроение всех собравшихся усиливала не только отличная погода, но и продуманно собранная и прихваченная с собой корзина для пикника. Здесь были закуски с ветчиной и листьями салата, аппетитные сочные фрукты и несколько бутылок вина.

Наступил полдень. Сверившись с наручными часами, художники стали собираться в обратный путь. Достаточно было простого кивка головы, чтобы поднять и решить любой вопрос, – такое сейчас между ними царило взаимопонимание и гармония. Обратный путь едва ли был длинен, и они вознамерились проделать его пешком. Идущий впереди держал во рту соломинку, а замыкавший насвистывал мотив приставучей песенки. А поскольку мелодия была действительно запоминающейся, то вскоре она заиграла на губах того, кто шёл перед ним. Итак – от человека к человеку она добралась и до самого первого из них. Первый тоже запел, да так, что это отозвалось в каждом его движении – повороте головы, новом шаге, движении рук. Такой он был человек, что ничего не умел делать наполовину – отдавался искусству целиком. В чём бы это искусство ни проявлялось. И сейчас, когда он дошёл до припева и хотел уже удачно взять особенно высокую ноту, он решительным движением распахнул вставшую на пути дверь и…

Нота прозвучала неожиданно фальшиво и испуганно замолкла, а художники столпились у открытой двери, отказываясь поверить своим глазам. Какие-то люди переставляли их вещи, трогали шкафы и тумбочки, встряхивали ковёр и переставляли предметы. Увидев художников, они заторопились к выходу. И в этот момент появился Том.

– Они забрали их! Ваши работы! Они забрали их! Они хотят сорвать наш эксперимент! Наш творческий марафон! Не дайте им уйти, а я пока сбегаю наверх – попробую наладить связь и позвонить в полицию!..

Казалось, гармония исчезла. Полностью растворилась, как только все слова были произнесены вслух. Художники хотели заполучить свои полотна обратно, но люди, казалось, их не понимали. Возможно, они говорили на другом языке? Замыкавший хотел было что-то сказать, но тут Первый заметил пропажу своих счастливых часов. Для него это стало последней каплей, завязалась драка. И, когда она закончилась, выяснилось, что Том куда-то исчез… вместе с картинами и личными вещами художников. Они же находились в лесу. Без средств связи. И без своих картин. Люди, которых они приняли невесть за кого, оказались сотрудниками компании по уборке помещений…

– А-а-а-а! Мама! – в кроватке заплакал ребёнок.

Мама подошла к кроватке и взяла на руки маленькую девочку. Мысли о приключениях художников из разных эпох, как и другие обрывки сновидений, медленно покидали её сознание. Начинался новый день.

Глава первая. Неожиданная просьба

Искусство – это самая серьёзная вещь на земле.

Художник – это самый несерьёзный человек.

(Оскар Уайльд[3]3
  Здесь и далее парадоксы Оскара Уайльда переданы в переводе Татьяны Александровны Боборыкиной.


[Закрыть])

Мне казалось, что чего-то не хватает. Статья, написанная утром, не давала покоя. Конечно, нет предела совершенству, но всё же трудно быть перфекционистом, если сидишь в декрете с маленьким ребёнком. Получилось написать, и то хорошо. Приняли статью в печать – ещё лучше. Но дело в том, что невозможно избавиться от внутреннего критика. Особенно если дело касается искусствоведения. Это мой конёк. И работа, и любимое хобби. Раньше я работала в небольшом музее, но потом вышла замуж и переехала в другой район. Там я устроилась на место музейного куратора в частной арт-галерее, выставляющей преимущественно современное искусство. Сейчас для галереи пишу вступительную статью к каталогу новой выставки, пока Маша спит свой второй сон.

Я снова перечитала последний абзац. Вступительная статья – это как визитная карточка. А какой смысл в визитке, если опустить в ней такую важную информацию, как почта или мобильный телефон?

Стараюсь подавить зевок, перечитывая всё от и до. Нет, мне не скучно, просто сегодня опять не удалось выспаться. Хотя Маша засыпает на ночь преимущественно часов в десять, мне нужно ещё какое-то время, чтобы завершить все дела. В итоге ложусь в первом часу ночи. Мысли в голове путаются, глаза слипаются.

Перечитываю третий по счету абзац. Четвёртый. Ещё надо успеть забросить в стирку одежду, в которой Маша ходила гулять.

Убираю со лба светло-русую прядь волос. Шестой. Кажется, всё хорошо. Мысль не теряется. Орфографических и грамматических ошибок вроде бы нет. Конечно, текст ещё будет проверять редактор, но для меня проверить текст – это простая вежливость и самопроверка. Я, конечно, не из тех, для кого ошибка, особенно чужая, приравнивается к смертному приговору, но иногда, листая новостную ленту, меня коробит от ошибок с «тся» и «ться» в одном словосочетании или предложении. Я могу понять, если ошибка закралась в длинном тексте или пусть даже посте, но в одном предложении? Даже не в сложносочинённом, серьёзно?

Восьмой абзац. Волосы опять лезут в глаза. У Маши волосы, как у меня, – светлые и вьющиеся. А глаза папины – серые, даже серо-голубые, в то время как у меня глаза золотисто-карие. Мне нравится, как это звучит: «золотисто-карие». Золотистые…

Кажется, за своими мыслями пропустила один абзац. Надо будет потом его перечитать. Или начать всё с самого начала? Иногда я становлюсь слишком невнимательной.

Тема, входящая в мои научные интересы, помимо современного искусства, выставляющегося в арт-галерее, – это Англия XVI–XVII веков в портретах. Занимаюсь данной тематикой уже достаточно давно. В ней можно почерпнуть довольно интересные факты. Например, изображения глаз и ушей на королевских одеждах Елизаветы I. Эта символика читается чёрным по белому: монарх видит и слышит всё. Если знаешь эту деталь, не оставишь её без внимания. Другая по-настоящему моя тема – французские импрессионисты, в особенности те, что стояли у истоков, – Клод Моне и Пьер Огюст Ренуар. Сейчас бы написать что-нибудь по этим темам, но нельзя же оставить каталог без вступительной статьи.

Слышу неприятный звук. Это вибрирует телефон в беззвучном режиме. Стараюсь выключать звук, когда Маша спит. Хотя иногда по этой причине пропускаю звонки – просто забываю снова включить звук. Но или так, или ребёнок просыпается из-за обилия навязчивых и бесполезных рекламных звонков. Это выводит меня из себя. Уж лучше выключать звук.

– Алло, Тата?

– Привет, Лера, – ответила я подруге.

– Тут такое дело…

– Что случилось? – насторожилась я.

С Лерой нужно держать ухо востро, даже по телефону. Однажды я опрометчиво согласилась присмотреть за её домашним питомцем, в то время как она уезжала по делам. К счастью, до её отъезда успело выясниться, что это не домашнее животное, а собственность закрывшегося недавно зоопарка. Лера на время его закрытия приютила дикую рысь, о чём забыла мне сообщить. Выяснив, что присматривать придётся не за комнатной собачкой или безобидной кошечкой, я пошла на попятную.

– Нас залили соседи…

– Сочувствую, это очень неприятно.

– Да, и я решила, что нам теперь нечего терять. Давно намечала ремонт, но всё переносила дату. Следующий месяц, понедельник, в новом году… ну, ты знаешь, как это бывает.

– Знаю.

– Вот я и хотела оставить на время ремонта у тебя одну вещь. Если ты не возражаешь, конечно.

– А что за вещь?

– Картину.

– Да без проблем, – обрадовалась я, до этого момента всё ожидая какого-то подвоха.

Лера действительно прекрасно рисует, а её работы часто отправляются на выставки. Конечно, ей бы не было приятно, если бы её шедевр пострадал в такой ситуации.

– Когда тебя ждать?

– А сколько сейчас времени?

– Полвторого.

– Тогда часам к двум, тебе будет удобно?

– Да, если ты придешь хотя бы до четырёх, – обозначила крайние границы я, зная, как Лера любит опаздывать. – В четыре у нас с Машей прогулка.

– Поняла. До скорой встречи.

– До встречи. Пока.

Теперь пора была заняться Машиной едой. Вернее, выбрать, что ей сегодня приготовить. Успею я за десять минут почистить овощи, сварить их с кусочком мяса, а затем измельчить в блендере? Или выбрать что-нибудь из её баночек? Я заглянула в комнату, где в своей постельке спала Маша. Она спала как ангел, на спине, раскинув по подушке золотистые кудряшки. Я присмотрелась внимательнее к этой идиллической картине. Маша пошевелила ручкой. Верный знак, что она скоро проснётся. Решено: значит, баночки.

В самый разгар обеда раздался звонок в домофон, оповещая о Лерином приходе. Признаться, за всеми делами я совсем про неё забыла. С Машей на руках я подскочила к домофону. Так и есть. Лерина физиономия была отчётливо видна на экране видеодомофона.

– Тата, открывай!

– Открыла!

Перенеся Машуню на минуточку в манеж под её недовольные «мамам», я побежала открывать. С одной стороны, хотелось поскорее продолжить операцию «Обед», а с другой – было любопытно увидеть картину, не говоря уже о самой Лере.

Через некоторое время в дверь позвонили. По времени, прошедшему между звонками в домофон и в дверь, можно было предположить, что Лера, в своём репертуаре, предпочла лестницу лифту. Даже с ношей в руках. Видимо, картина была не такая большая и можно было подняться с ней по лестнице.

– Минуточку!

– Привет, Тата!

Действительно, в руках Лера держала средних размеров картину, замотанную в плотную бумагу, не дававшую возможность рассмотреть полотно более тщательно.

Пришлось перевести внимание на Леру. На ней был длинный синий пиджак, надетый поверх её любимого платья в стиле кантри.

– Привет, Лера! Хорошо выглядишь. А не холодно ли ты оделась?

– Не твоя забота, мамочка. Ты тоже выглядишь классно. Была в парикмахерской, да?

Мне стало смешно. Последний раз я была в парикмахерской полгода назад, чтобы просто подровнять концы. Отросшие корни говорили сами за себя. Но я не видела причины не согласиться.

– Как ты угадала? Покажешь картину?

– Нужно занести её в комнату.

Из манежа раздался призывный вопль.

– Знаешь, мы сейчас обедаем. Может, составишь нам компанию? А картину можешь пока оставить вот здесь.

– Я бы рада, но мне пора бежать. Машуне привет. Распакуешь тогда картину сама, это, кстати, кажется, твоя любимая.

Вот хитрюга! Мало мне забот. Ещё её картину распаковывать. Интересно, что это за картина, раз Лера без ложной скромности говорит, что это моя любимая?

– А не хочешь чаю тогда? Или кофе?

– Ну, ладно, уговорила.

– Тогда вот тебе тапки. Руки знаешь, где помыть. А меня, как слышишь, уже ждут.

Последние слова относились к призывному Машиному рёву из манежа. Ясно, это было последнее китайское предупреждение.

Подхватив дочку на руки и поцеловав в знак извинения, я вернусь на кухню. Через некоторое время там показалась и Лера.

– Знаешь, этот дедок, конечно, совсем того, – сказала Лера, наливая в приготовленную чашку заварной чай – зелёный с жасмином.

– Какой дедок? – не поняла я, поднося ко рту Маши её любимое пюре из брокколи.

– Ну, тот, что картину мне эту отдал на хранение.

– В смысле?

Ложка с брокколи замерла у Машиного рта. Я была удивлена до глубины души. Надо же, Лера опять меня подловила! Интересно, в какую историю она попала на этот раз?

– Ну, помнишь? Художник, очень похож на стеклянного человека из «Амели», ну просто вылитый. Я о нём тебе уже рассказывала. Ты тогда ещё с арбузом бегала, – при этих словах Лера очертила в воздухе огромный круг, который должен был изображать мой живот, или арбуз, по её меткому выражению.

– А-а-а, что-то припоминаю. Но смутно.

– Так вот, – не обратив на мои слова никакого внимания, продолжила Лера, – он по каким-то делам должен был уехать.

– На сколько? – решила уточнить я на случай, если Лерин ремонт затянется.

– Да какие-то пустяки. Год или два, – ответила Лера, поправляя причёску – длинное каре с чёлкой. Когда мы виделись в прошлый раз, у неё были светлые волосы. Сейчас они тёмно-каштановые, а концы светлые. Видимо, остались от прошлого окрашивания.

– Надеюсь, твой ремонт продлится не так долго… – с намёком начала я, но Лера меня опять перебила.

– Ну, я и согласилась. Художник он хороший, правда, картину он мне так и не показал, я сама потом сунула нос. И была несколько разочарована.

– Оказался не такой хороший художник? – съязвила я.

– Да нет, просто это обычная копия. Клода Моне, кстати. А название запамятовала. Но это точно одна из твоих любимых его работ.

– А что было потом?

– А потом нас залили, ну, ты знаешь. В нашем доме живёт какой-то миллиардер, вообще чокнутый. Отдельный лифт себе выстроил, чтобы не пересекаться с соседями, видимо. А в прошлом месяце бассейн. Только что-то с бассейном пошло не так. Нас и ещё пару этажей затопило.

– Надеюсь, ты получишь какую-нибудь компенсацию.

– Да куда там… – Лера махнула рукой.

– И неправильно, нельзя, чтобы таким типам всё с рук сходило.

– Да ты бы его видела, – тяжело вздохнула Лера.

Тем временем баночка с брокколи заметно опустела. Я посадила Машу обратно в манеж, снабдив её любимыми игрушками, и принялась подбирать салфетки и прочие предметы, выброшенные за борт во время обеда.

– Ну, что, развернём картину? – через некоторое время спросила я, уже начиная разворачивать бумагу. – Да это же «Дама в саду»! Моя любимая картина!

– Вот, а я что говорила? – довольно сказала Лера, возникая рядом. – Ну, всё, теперь мне точно пора, пока, Тата! Пока, Машуня! А, подожди, хочешь искусствоведческий анекдот?

– От тебя? Даже не знаю…

– Приходит Микеланджело к папе Юлию II и такой: «Здрасьте», а тот ему: «Потолок покрасьте».

– Я слышала этот анекдот. Раз десять. От тебя.

– Ну, так смешно же!

Проводив Леру, я тщательно осмотрела работу. Качественная копия, даже очень. Я снова закрыла её бумагой, потом для сохранности нашла коробку подходящего размера, видимо, из-под большой рамки или другой картины, и положила «Даму в саду» туда. После чего я убрала коробку в тёмную комнату и стала готовиться к нашей с Машей прогулке. Годы, проведенные в музее, напоминали не забывать про режим хранения предметов художественного искусства, но, к сожалению, дома места, более подходящего для их хранения, чем кладовка, не было.

Было приятно выйти на улицу после почти целого дня, проведенного дома. Первая утренняя прогулка была прервана дождём, погуляли мы тогда всего пятнадцать минут. На вторую прогулку у меня были большие надежды.

Первые двадцать минут Маша играла в игру «сними с головы шапку, которую мама только что надела». Потом она ходила, как маленький пингвинчик, а я следила, чтобы она не упала. Затем Маша перекусила кашкой в упаковке, как для сока, и долго следила, как я пускаю для неё мыльные пузыри. И наконец Маша уснула с шапкой в руках, а я, поискав взглядом скамейку, удобно устроилась на время тайм-аута.

Пока Машуня спала, я перебирала в голове известные мне факты из биографии Клода Моне.

Итак, он родился в 1840 году в Париже. В зажиточной семье. Отец работал бакалейщиком и грезил, что сын продолжит его дело. В 1845-м семья Клода переезжает на побережье Нормандии, в город Гавр. Там и проходит детство художника. В школе Клод Моне не отличался хорошей успеваемостью. Из всех предметов он признавал только рисование. Зато с ранних лет успел прослыть хорошим карикатуристом и даже начать зарабатывать на этом себе на карманные расходы.

Податливое воображение охотно нарисовало следующую картину. Худой, словно жердь, учитель обращается к классу:

– Кто пойдет к доске? Моне. Клод!

– Простите, учитель, но его нет.

– Опять сбежал к морю?

– Он просил передать вам это, – отвечает ещё кто-то из класса со смехом.

Надев пенсне на нос, учитель вертит в руках лист, затем с гневом комкает и бросает на пол бумагу со своей карикатурой.

– А ведь правда похож, – шёпотом отмечает кто-то из класса.

Клод не любил школу, поэтому пропускал занятия. Зато благодаря своим карикатурам он вскоре стал местной знаменитостью. Отец не был в восторге от сына-художника. Как и многие отцы, он надеялся, что сын продолжит его дело. Но в семье Моне нашёлся человек, не только разделявший его страсть к живописи, но и готовый частично спонсировать его.

– А меня нарисуешь?

– Вы шутите, мадам.

– Нет, вполне серьёзно. Я – только дилетантка, поэтому знаю, как важно настоящее обучение живописи. И сколько оно стоит.

– Тётя, теперь вы точно шутите.

Благодаря тёте Клод Моне изучает живопись. Студенческие годы, затем военная служба. После всего этого Моне возвращается в Париж, чтобы стать учеником Шарля Глейра. В студии художника Ш. Глейра он знакомится со своими друзьями, будущими художниками-импрессионистами – Огюстом Ренуаром и Фредериком Базилем.

– Я же говорю, здесь мы ничему не научимся. Глейр médiocre[4]4
  médiocre (франц.) – посредственность.


[Закрыть].

– Мой дорогой Клод, я, конечно, не против того, чтобы мы незамедлительно покинули студию. Но хотелось бы знать, для чего.

– Для будущего, mon ami Огюст, для нашего будущего.

Вскоре ученики Глейра покидают студию, возглавляемые Моне. На этот момент Клод уже был знаком с Эженом Буденом и Камилем Писсарро. Летом 2018 года в Мадриде проходила выставка, посвящённая Моне и Будену. Интересно, как один черпал вдохновение в работах другого. Именно Буден вдохновил Моне выбраться из студии, чтобы рисовать на пленэре. Рисование на природе не пользовалось популярностью в то время.

– Мадемуазель, ваш портрет в зелёном украсит новую выставку.

– Месье, кажется, со мной ещё никто не пытался познакомиться таким образом.

– Это значит, мадемуазель, что вы просто ещё не встречали достойных художников.

В это самое время Клод встретил модель большинства его работ. Мы часто не можем рассмотреть её лица, лишь – впечатление от её хрупкой фигуры на фоне ярких зелёных, жёлтых, красных мазков кисти, превращающихся в солнечный пейзаж. Камилла… Биографы описывают период, когда Моне был вынужден покинуть свою беременную возлюбленную (ещё даже не жену), чтобы на время вернуться к отцу, не признававшему этот союз, как трудный период в жизни художника. Но мне больше жаль покинутую и одинокую Камиллу. Возможно, в этот момент во мне больше говорит женщина, чем специалист…

Маша пошевелилась в коляске. Я поправила сползшую ей на глаза шапочку. Сколько, интересно, она ещё проспит? И сколько времени у меня ещё есть, чтобы пофантазировать? Конечно, сцены, подсказанные фантазией, не были правдой. Но они всё же основывались на фактах, касающихся жизни Клода Моне. А чем больше фактов мы знаем, тем лучше можем представить, что было на самом деле. Это как пазл. Чем больше деталей находится на своём месте, тем более правдоподобно можно вообразить целую картинку.

Тем временем я достала телефон, чтобы посмотреть время, и, конечно, заглянула и в социальные сети. Зацепило фото из Instagram одной знакомой, вернее, даже не сама фотография, а подпись к ней. Расплывчатый, хотя и яркий природный фон, а вдалеке одинокая фигура были сопровождены текстом: «Как будто сошла с картины Ренуара». М-да. При чём здесь Ренуар? Я, конечно, зануда, но Огюст рисовал портреты, а не пейзажи. А если добавлять пафоса, то тогда уж отсылкой к Моне. Что-то Instagram меня сегодня разочаровывает…

Задумавшись, я посмотрела вниз – на свои ботинки. Ни дать ни взять – ботинки с картины Винсента Ван Гога, написанные им в Париже. Надо сфотографировать для сторис в Instagram, а рядом поместить картину и подписать: «Найдите пять отличий». Конечно, с моей обувью всё обстоит не так плохо, как с ботинками великого художника. Просто я очень активно использую эти вездеходы при прогулках с Машей в любую погоду. Кстати о погоде…

Я взглянула на небо и увидела, что там начали сгущаться тучи. Кажется, пора возвращаться домой. Повезло, что Маша всё это время спала. Я с пользой провела эти полтора часа. Сидела на свежем воздухе – это раз, восстанавливала силы – два и просто отдыхала – три.

После прогулки мы с Машей колдовали над ужином. Маша – преимущественно из манежа. Ждали с работы нашего папу. Муж ещё с порога оценил наши старания.

– Наташа, что это так вкусно пахнет?

Но ответить я не успела, так как зазвонил мой мобильный. Думая, что это насчёт статьи, я «отошла на минуточку». Но это звонили не с работы. В трубке раздался взволнованный голос Леры.

– Тата, у меня взломали квартиру. Кто-то проник, пока меня не было дома. Устроил бардак, но так ничего и не взял.

– Лера, ты уверена, что ничего не взяли? – спросила я серьёзно.

– Да, но я даже предположить не могу, что у меня им было нужно. Не взяли ничего ценного.