Текст книги "Лошадь масти Изабель. Рассказы о животных"

Лошадь масти Изабель

Моему крёстному отцу Борису Ивановичу Артёменко

Умерла бабушка, и мама привезла с дачи её портрет. Бабушке было лет двадцать, когда влюблённый в неё художник написал его. Юная Ариадна стояла в лёгком розовом платьице и соломенной шляпке, положив руку на шею лошади необыкновенной масти. Я всегда считала, что художник просто выдумал этот цвет – нежно кремовый. Казалось, лучи утреннего солнца слегка позолотили тонконогую лошадку.

Картину отдали в реставрацию, и я забыла о ней. Но однажды услышала, как мама с кем-то разговаривает в своей спальне. В приоткрытую дверь было видно, что она сидит на постели и смотрит на стену. Я постучала, мама кивнула, что можно зайти. На стене висел бабушкин портрет, очень посвежевший после реставрации, и в новой раме.

– Стёрли с него вековую пыль. – Улыбнулась мама. – Твоя бабушка не расставалась с ним никогда. Даже в поездки брала с собой. Вот попросила у неё прощения, что сменила раму и отреставрировала.

– Она так любила эту картину?

– Это была память об её любимой Изабелле.

– Так звали лошадь?

– Да. Она появилась у нас на даче случайно. Мой дед привёз её из конезавода жеребёнком. Там её чуть было не пустили под нож. Отбраковали за слабые ноги. Дед выкупил Изабеллу и заплатил за то, чтобы пожила при матери хотя бы до трёх месяцев. А потом иногда возил в гости. Говорил – чтобы Берта, мать Белки, не беспокоилась, где дитя. Он подарил кобылку маме, и та выходила её. Когда родилась я, мы с Изабеллой росли вместе. Я звала её Белка, дед – Белла, мама – Изька. Она отзывалась на все три имени. Умница наша.

Её однажды украли, в ночном. Престранная была история.

– Она нашлась?

– Да, спустя полтора года. Еле вернули. Ведь она была без клейма, пожалели, не стали ставить. Да и понадеялись, что масть редкая, узнаем если что.

– Почему редкая?

– Ты разве не видишь, какая она?

– Я думала белая, а на картине краска потемнела…

– Нет, она такая и была. Её назвали Изабелла, именно за масть.

– Последние ночки догуливаешь, Белла, скоро уже заморозки, да и трава пожухнет. – Дед похлопал Белку по крупу и отпустил.

Белка отошла недалеко, и всё время поглядывала на нас. А мы развели костерок, вскипятили воду в старом дедовом котелке и заварили листьев смородины. Аромат пошёл сказочный. А уж когда стали пить этот чудный чаёк вприкуску с карамельками, лично на меня снизошло блаженство.

Дед раскладывал нехитрое угощенье, припасённое бабушкой: буханку ржаного хлеба, сало, несколько огурцов да зелёный лук, когда пришли соседи – дядя Степан с внуком Сенькой. Их гнедой Ромка ещё издали заржал, почуяв Белку. Ромка вообще-то был не Ромка, а Рамсес. Его тоже выкупили на конезаводе, когда перестал призы брать на скачках. Как говорил дед – дыхалка подвела. И теперь два пенсионера-коневода пасли своих лошадок – отводили душу разговорами в ночном.

– Ты, Степан, молодец! – Всегда говорил дед. – У них он план, всегда план. А Ромка конь хороший, шагом и до Ростова дойдёт. Не давай Сеньке его гонять, и лет пяток ещё протянет.

Дядя Степан хмыкал в усы, осушал стопарик самогонки, припрятанной дедом от бабушки, вскрякивал, передёргивал плечами и, понюхав горбушку хлеба, ответствовал:

– Что пяток, Ромка и десяток проживёт, при таком-то уходе.

Мы с Сенькой всегда быстро засыпали под дедовы неторопливые разговоры. И не слышали, как нас уносили в шалаш, завернув в тулупы.

Будил всех на рассвете Черкаш, отпущенный бабушкой с цепи. Он садился возле нас и тихонько поскуливал, пока не просыпался дед и, поднимаясь, обзывал его шельмой. Рядом с Черкашем всегда стояла Белка и заглядывала в шалаш.

В то утро, Черкаш разлаялся на всю округу. Дед подскочил, как ужаленный и, ударившись головой о крепкие ветки шалаша, выругался.

– Да что ж ты брешешь в такую рань!

Он на четвереньках выбрался наружу и вдруг заголосил:

– Стёпа, Михалыч, вылазь скорей! Твоего Ромку кто-то к раките привязал и морду, морду мешком запутал. Как задохнётся! А где ж наша-то? Степан, наша-то, Изабелла пропала!

Я впервые услышала, чтобы дед назвал Белку полным именем. И выглянула посмотреть, что же случилось. Белки и правда, не видно. Черкаш прыгал вокруг деда и лаял не переставая. Возле Ромки уже суетился Степан Михалыч, развязывая мешок.

– Вот нехристи, они чего-то ему подсыпали, и он спит, как убитый. Даром не завалился! Иваныч, а Белла, Белла то где? – причитал Сёмкин дед. А мы с Сёмкой спросонья ничего не понимали.

Вечером дед вернулся из района. Он сидел на табуретке возле двери, в пиджаке с орденами и папиной летней шляпе, почему-то с кнутом в руке, и молчал. Бабушка стояла над ним и тоже молчала.

– Вот, Егоровна, Рамсеса на телеге домой доставили. К обеду очухался. Ветеринар с конезавода укол ему поставил. Сказал, на воздух надо. Они опять в ночное пойдут. А мы не пойдём. – Дед опустил голову и заплакал.

– Да, говори толком, Макар Иваныч! Что в милиции сказали?

– Ездили на место. Следов нет. Одна улика – мешок Рамсесов. В нём порошок какой-то нашли. Говорят, в цирке энтак тигров всяких усыпляют, если что сделать… – И дед заревел уже в голос. – Я думал на Беллу цыгане позарились. Сперва в табор смотался. С вожаком битый час балякали. Богом клянётся – не брали. Знаю я, говорит, твою буланую, ноги слабые – не продашь.

– И что ж делать-то?

– А что делать – ждать. Капитан сказал, разошлёт ориентировку. – Дед уткнулся в бабушкин передник и ещё долго всхлипывал, причитая:

– Вот изверги, увели…

Скучнейшая зима в городе наконец-то закончилась. Я дождаться не могла, когда снова окажусь у бабушки с дедушкой. И почему-то была уверена, что стоит мне приехать, Белка сразу найдётся. Но лето пролетело, а Белки всё не было. Дед стал очень тихим. Он по привычке ходил со Степаном Михайловичем в ночное. Нас с Сёмкой не брали. А бабушка говорила:

– Не просись! Пусть наплачется вволю со Степаном то.

Мама приехала за мной в конце августа. Среди её вещей был необычный свёрток. Как завёрнутая в газету небольшая доска для пельменей.

– Вот мам, привезла отцу. Может легче ему станет.

– Зачем ты, Ариаднушка! Он же у Володи в кабинете…

– Я ему репродукцию Саврасовских «Грачей» купила – повисит пока.

Бабушка взяла мамин с Белкой потрет, и повесила в комнате, возле иконы.

– Пуще бы не загрустил!

Но дед даже обрадовался.

– Я хотел специально, к вам в Ростов ехать, на неё полюбоваться, а ты доня, сама догадалась привезти. Но я верну. Как Белла найдётся, сразу верну! Зачем картина, когда сама кобылка дома будет.

Мама и бабушка только покачали головами.

На зимние каникулы, мама повела меня на цирковое представление. В этот раз не было одной большой труппы. Выступали разные шапито со своими лучшими номерами, пригревшиеся на зиму в нашем цирке. Весёлые клоуны и медведь, игравший на гармошке, воздушные гимнасты и факир в большом красном тюрбане. Всё, как всегда. Но вот на арене – лошади. Я насчитала восемь гнедых и четыре рыже-чалых жеребца. Артисты – мастера джигитовки, выделывали такие кульбиты, что и не снились воздушным гимнастам. Я смотрела на это действо, открыв рот. Номер окончен. Лошади строятся и делают поклон. И вдруг, на арену выехала девушка в длинном блестящем платье, на светлой лошади. Заиграли вальс и лошадь начала танцевать. Жеребцы разделились на пары и, построившись по кругу, тоже закружились в вальсе.

– Господи, это же наша Изька! – Мама схватила меня за руку и куда-то потащила.

В кабинете директора цирка было сильно накурено. Мама строго что-то ему говорила, а он тоже строго ей отвечал. Потом приехали два милиционера, и мы пошли за кулисы.

Представление давно закончилось, и в полутёмном проходе я угадывала то сложенный реквизит, то клетки с мелкими животными. На конюшне было тихо. Конюхи, молча, ухаживали за лошадьми, а те хрумтели овсом и сеном.

– Вот, это Миронов, главный в шапито «Садко». Это они привезли джигитов!

Высокий худой человек наливал воду в поилку гнедого. Он посмотрел на нас исподлобья, его кепка была надета козырьком назад.

– Чего изволите, товарищ директор, на ночь глядя?

– Да вот опять к вашему «Садко» претензии. Женщина опознала в буланой свою лошадь. То у вас пудель ворованный, то вот буланка…

– Нет, нет и нет! С буланой всё по честному! Мы её на конезаводе в Отрадном купили, через агента. Все документы в порядке.

– В Отрадном? – переспросила мама.

– Да. Мы такую масть лет пять искали. Ножки слабоваты, но смышлёная оказалась, танцует просто загляденье!

– Где она? – Почти выкрикнула я.

– Вон, в пятом стойле. Маша сама её кормит и чистит. Она… – Но я уже бежала в указанном направлении и, оттолкнув девушку в синем комбинезоне, повисла на шее у Белки.

– Белочка, маленькая моя, ты нашлась… – Всхлипывала я, в знакомую гриву.

Когда подбежала мама, Белка негромко заржала и уткнулась мордой в мамины руки.

Белка вернулась домой только через месяц. Пока разбирались с милицией и документами, шапито «Садко» поехал дальше. Белка осталась в ростовском цирке на постой. Приехал дед и самолично за ней ухаживал. Ночевал там же, домой прибегал, только если мама его подменяла.

– Тоже мне, имя придумали – Буля. Какая она Буля, она Изабелла. Разве не видно! – Дед ворчал, а Белка по старой привычке обнюхивала его карманы – где её любимая горбушка?

Когда Изабелла, накрытая красивой попоной – подарок наездницы Маши – вышла из фургона, сбежалось всё село.

– И, правда, Белла! – Это Степан Михайлович, растолкал народ и обнял лошадь. – То-то Ромка обрадуется! Ему без тебя в ночном скучновастенько было.

– Погоди, Михалыч, обниматься. Проводи-ка нас… – Дед заговорщицки ему подмигнул, потянув Белку в конюшню.

– Когда Белка умерла, пережив и деда и бабушку, мы похоронили её у Свечного кургана. Недалеко от погоста, где лежал её любимый хозяин. Он просил, чтоб рядом с ним похоронили, да власти не разрешили. Мама до последнего ходила к ней на могилу.

– Но почему Изабелла, что это значит?

– Эх ты! Забыла? – Мама легонько дёрнула меня за косу. – Я же тебе рассказывала, что эта редкая масть, что была у Белки, называется Изабелла.

– Но почему Изабелла?

Мама вздохнула, встала и вышла из спальни.

– Иди сюда, девичья память! – Крикнула она из кабинета. – Вот нашла.

Я взяла книжку и прочитала: «Интересный факт об одной из масти лошади: Королева Изабелла, которая правила Испанией в 1491 году, сказала, что не будет снимать свою одежду до тех пор, пока испанские войска не завоюют Гренаду.

Завоевание продолжалось более двух месяцев, и за это время, одежда королевы была изрядно потрепана и стала грязно белой с черными пятнами, которая напоминает сегодняшнюю буланую масть, и именно от Изабеллы пошло название новой масти лошади, так как буланая переводится как Изабель».

Сэр Персиваль

Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки.

У моих знакомых в Москве, жил вполне респектабельный красавец королевский дог, полтора метра ростом. И каждый новый год писал на ёлку. Ну, хоть убей. А представь лужицу. Додумались, купить искусственную. В восьмидесятые это была редкость – два метра, от настоящей не отличить. Сэр Персиваль тоже не отличил – пометил как живую. Причём делал это тайно, ночью, когда все спали. Потом в новогодние дни, путь ему в комнату с ёлкой заказали. Спал под дверью! А в первый раз, наткнувшись на закрытую дверь, взвыл замогильным голосом.

Персик прожил долгую счастливую жизнь, был до педантичности воспитан. Ему шили одежду на заказ, чтобы не пачкаться на улице. Голос подавал только по команде. А зачем? Если в квартиру входили незнакомцы, ему достаточно было просто встать. И такая простонародная слабость – метить новогоднюю ёлку. Видимо деревья, в его представлении, для того и существуют, чтобы их вовремя пометить. А дома они или где НЕВАЖНО.

Про любимого соседа

Он живёт в квартире напротив. Ему год и восемь месяцев. У нас с ним любовь. Когда его принесли, он старательно облизал мне лицо, и с тех пор мы лучшие друзья на свете. Его зовут Дик, и только он искренне радуется при нашей встрече, и не скрывает своих эмоций. Даже мой собственный дедушка Рыч, уже весьма сдержан, встречая меня на пороге. Потому что я начинаю ругаться, когда входя в квартиру, спотыкаюсь об Рычины раскопки – несчастный коврик, сложенный в пять раз и разбросанную обувь. Рыч, зевает мне в лицо, и уходит в комнату.

А Дик, это моя щенячья душа, не смотря на свой внушительный размер и громогласность, – он кавказец полукровка. С Диком всегда очень весело. Даже если он, как сегодня, гуляет на улице, а я наблюдаю за ним из окна. Хозяйка сидит в беседке, а Дикуля, на длинном поводке, накручивает круги, сканируя территорию. Он считает своим долгом облаивать всех собак, которые проходят мимо. Сегодня я хохотала в голос, когда Дик очень строго рявкнул, на вышедшего из-за угла молодого лопоухого боксёра. Тот, видимо от неожиданности, тут же уселся в сугроб и обкакался. Я слышала, как хозяин боксёра сказал: «Спасибо, Дик. Он водил меня целый час, но так нигде и не присел».

Страшная история

Как-то раз я разговаривала с подругой по телефону о том, о сём. Она рассказывала, что ей приснился кошмарный сон про кладбище, могилы и покойников. Мы как раз обсуждали к чему бы это, как вдруг, у меня из соседней комнаты, где был выключен свет, раздался жуткий, практически замогильный вой. Подружка испугалась:

– Почему у тебя так собака завыла?

Я пошла, посмотреть, мне и самой стало не по себе.

Наш пёс живёт у нас много лет и чётко знает свои права и обязанности. Одним из его «прав» является право на огрызок яблока. Моя дочь, сидя за компьютером, ела яблоко. Потом выключила компьютер, и ушла, оставив огрызок на столе. Товарищ собака ждал, молча, насколько хватило сил. Потом взвыл не своим голосом от обиды и несправедливости. Яблоко съедено, огрызок лежит на столе, бедный пёс ждёт свою долю, а никто и не почесался, эту долю ему отдать. Поневоле взвоешь от такого безобразия.

Питы смешные собаки

Автобус остановился на светофоре после него сразу остановка. На остановке растёт старый тополь. И весь автобус дружно ахает. На тополе в трёх метрах от земли бьётся в конвульсиях красавец палевый питбуль.

– Что за изверг собаку повесил, да ещё прям на остановке, – причитает бабуля на переднем сиденье.

Загорелся зелёный, автобус медленно подъезжает к остановке. «Повешенная» собака мёртвой хваткой вцепилась в толстенный сук, видимо пытается его оторвать. Внизу стоит хозяйка, и жалобно «скулит»:

– Бася, хватит, пошли уже. Видишь не отрывается! – Но Бася занята и издаёт в ответ непонятные звуки. – Увымарывуамурмау.

Проезжаю на автобусе мимо площадки для выгула собак. Три одинаковых питбуля вцепились с разных концов в одну дубину, и каждый тянет на себя. Поляну в снегу вытоптали ровным кругом. Пожилые хозяйки спокойно беседуют рядом.

И тут голос водителя по трансляции:

– А это идея! Надо своих приучить. Пусть на даче во дворе снег вытаптывают.

Эстетическое воспитание

Мой первый учительский опыт пришёл неожиданно. Пришлось заменить заболевшую преподавательницу эстетики профтехучилища, где я работала воспитателем в общежитии.

Я пришла за час до начала занятий. Зубрила материал, как никогда не зубрила перед самыми ответственными экзаменами. Меня колотило от волнения. Одно дело – работать с учащимися по месту их жительства, а другое читать лекции.

Когда пришли девочки, я немного успокоилась. Группа оказалась мне не знакома, и было легче «состроить» из себя училку.

Опрос прошёл на удивление спокойно. Все, кого я вызывала, были готовы и довольно внятно отвечали.

И вот наступает самый ответственный момент. Я записываю на доске новую тему «Эстетические нормы в межличностных отношениях». Подражая своей преподавательнице эстетики, стараюсь, вести урок в форме диалога с учащимися, вспоминаю про ассоциативный ряд и прочие заморочки обучения.

Чувствую себя не просто важной персоной, а «гуру» местного масштаба.

Я долго готовилась, чтобы произнести эту фразу. И вот, подглядывая в тетрадку, говорю: «Чувство эмпатии – эмоциональное «чувствование» другого, соизмерение своего поведения в соответствии с состоянием другого человека. На основе способности к эмпатии развивается толерантность как терпимость к инакомыслию, вероисповеданию и соответствующему в связи с этим проявлению…», – я не договорила, потому что девочки засмеялись в голос.

Села, лихорадочно соображая, что не так. Когда в классе стало тихо, я осторожно продолжила: «Секрет красоты – это секрет жизни. Разгадать его – значит понять истоки человеческого бытия…» – девочки снова смеются, но я не останавливаюсь. И вот когда я дошла до заключительной фразы: «Привычки и нормы поведения индивидов, объединяющихся в определенные социальные общности, обязательно дополняются этническими, национальными, социально-групповыми и расовыми особенностями…», поднимаю глаза и вижу, что все девочки смотрят в окно. Поворачиваюсь, а там живая сценка «иллюстрирующая» мою лекцию.

На ветках тополя стоящего под окном класса, две сороки с одной стороны, и здоровенная ворона, с другой, тянут каждый на себя большую оранжевую резиновую клизму. Видимо, она им очень необходима в их птичьем хозяйстве, и никто не желает уступать. Разорвав клизму поровну, птички спокойно разлетаются.

Урок окончен.

Маленький но важный

Любить – живых учила красногрудка.

Вся серая была она в раю.

Сидела на утесе, на краю.

А мир кругом был смех, и всклик, и шутка.

И думала крылатая малютка:

«О чем они? О чем и я пою?

Любить не нужно все. А лишь мою».

И в этот миг у ней зарделась грудка.

И птичка полетела по кустам.

Тогда впервые заалели розы,

Гвоздики, маки, целый алый храм.

И кровь любовью брызнула к сердцам.

И молния, узор небесной грезы,

Велела быть грозе и лить дождям.

Константин Бальмонт «Рождение любви»

На утренней прогулке с Рычем, проходим мимо разросшихся кустов акации. Там живёт семейство красногрудок. В первые тёплые дни, мы видели, как парочка птичек малюток, таскала травинки и сучки, на постройку гнезда, и совсем не обращала на нас внимание. Наступил июль. Жара не спадала и ночью. Очень не хотелось выходить на улицу, даже рано утром, в эту липкую духоту. Но делать нечего, собаке нужно наружу. И я в полусонном состоянии бреду с псом по привычному маршруту. Вдруг слышу, что кто-то щебечет из кустов. Да так сердито, словно мы вторглись на чужую территорию. Красавчик самец уселся на ветке и, полыхая своей оранжевой манишкой, ругает нас на все лады.

Остановились полюбоваться птахой. Я, конечно, не удержалась, заговорила, как могла ласково: «Что ты ругаешься, дорогой, мы же просто идём мимо». Сначала красногрудка и не заметил, что мы остановились. В запале щебета он высоко поднял голову. Но, услышав мой голос, встрепенулся, замолчал, увидел, что мы стоим и смотрим на него, сорвался и улетел в глубь кустов, сбивая крыльями листики акации. А через мгновенье ещё громче сердито заверещал. Мы ушли, и долго слышали вслед сердитое щебетание.

На следующий день с псом гуляла дочка и, вернувшись, рассказала, что красногрудка из акации, снова «обругал» их с Рычем, на том же самом месте. Мы, посмеявшись, решили, что видимо в кустах гнездо, самочка с птенцами, а храбрый папаша, распугивает грозным щебетанием непрошенных гостей.

Если иду домой с работы, то прохожу по другой дорожке, немного в стороне от кустов акации. Я еле шла под палящими лучами солнца, и мечтала поскорее оказаться дома в душе. Вдруг прямо перед моим носом что-то промелькнуло. Посмотрела вслед пролетевшему предмету и… Ты мой дорогой! Это знакомый красногрудка, пролетев немного вперёд и устроившись на тополе, снова начал меня ругать.

– Ну, маленький, я даже близко к твоему кусту не подходила! – А птах не унимался и сердился ещё пуще.

– Тогда давай знакомится. У меня зимой на кормушке все птички с именами. Будешь моим Мусиком? – Красногрудка ответил грозным щебетом.

– Тогда Пупусиком? – Снова грозный щебет, переходящий в клёкот.

– Ладно, если ты такой важный и грозный, будешь Сигезмундом!

Услышав это вычурное имя, птица замолкла, остановив на мне внимательный взгляд чёрных глазок бусинок. И взмахнув крылышками, улетела в свои кусты.

Снова посмеялись с дочкой, она сказала – наверное, полетел жене рассказывать, что он теперь Сигезмунд.

Каждое утро, подходя к акации, я слышу знакомый голосок. Это Сигезмунд на своём посту, ещё издали предупреждает нас, что он нас видит, и если что…

Мы бежим мимо кустов, и я кричу заботливому отцу:

– Привет, Сигезмунд! Ты такой страшный и свирепый! Мы испугались и убежали!

Сигезмунд замолкает, выслушать, что я скажу. А потом опять ругает нас, во всю силу своего «страшного» голоса.