Текст книги "Темная история"

Мое сладкое, вожделенное одиночество.

Роде заканчивает свой рассказ; все расходятся, оставляя меня с городом наедине, и я окунаюсь в ночной Берлин, как в давно желанное море.

Что такое одиночество?…

Есть варианты.

Тогда, когда некуда возвращаться… и никто не ждет. Физическое одиночество. Вроде бы невыносимо – но на самом деле поправимо, надо лишь обрасти компанией. Обычно от такого одиночества хочется выть волком первые две недели в незнакомом месте. Потом как-то само собой получается, что уже есть к кому пойти.

Еще вариант: когда есть к кому пойти и всегда есть люди, которые будут тебе рады… но тебе хорошо дома, наедине с собой и книгой. Полезное такое одиночество. Да и не одиночество вовсе, а «режим покоя», когда ты знаешь, что стоит потянуться – и жизнь обрушится на тебя сияющей лавиной… но ты пока не хочешь. Мир. Покой.

Есть одиночество, описываемое детским нытьем: «никто меня не любит». Бывает. Вопрос в том, что ты подразумеваешь под любовью.

А еще есть особый вид одиночества – для избранных.

Мое подсознание услужливо подсовывает образ – на заднем фоне истошный вопль Шао-Кана: «You are chosen – to fight in Mortal Kombat!»[13]13
  Вы были избраны, чтобы участвовать в Смертельной Битве! (англ.)


[Закрыть]… тьфу… да я не о том.

Есть такое одиночество, когда идешь по освещенному оранжевыми фонарями ночному городу под проливным дождем, а в ушах играет музыка с твоего телефона, и ты улыбаешься непонятно чему, невольно шагая в такт песне, а окружающие косятся на тебя с суеверным ужасом, не понимая, откуда такое счастье в такую погоду.

Я гуляю одна по ночному Берлину – и сегодня пьяна от всего: от вновь начавшегося к вечеру дождя, волшебных фонарей, отсутствия людей на улице, слов совсем чужой песни в ушах и от того, что теоретически я могу гулять хоть до утра… никто не хватится, никто не будет ждать навязчиво и раздраженно.

Фил, как тебе такое одиночество?

Мысленное обращение к отсутствующему – погрязшему в неведомых делах – Филиппу заставляет меня улыбнуться. Мы знакомы лишь пару дней, но я уже не могу себе представить, что когда-то его не было в моей жизни.

Он не из тех, кто может нарушить мое одиночество, мое ночное счастье; в конце концов, это я вторглась в его жизнь… Он – исключение, и от этого опасен.

Но что такое жизнь, как не принятый вызов?…

Осталось два дня конференции. Два дня свободы, два дня прогулок с Филиппом и кофе по утрам, два дня немецкого языка вокруг и абсолютно чужого мне менталитета.

Ложусь. Чернильной темнотой вливается в окно ночь, черный зеленоглазый зверь. Дождь и ветер, ветер и дождь. Беззвездное небо, обложенное плотной пеленой туч.

Наверное, сейчас хорошо у Берлинского собора. Дождь стучит по брусчатой мостовой, и в лужах воды отражается зеленая громада купола…

По этим камням еще вчера в такой же дождь шли мы – мокрые, с запутанными ветром волосами, но с улыбкой; и в глазах наших отражались звезды, которых не было на небе.

Кажется… мне придется признать правду хотя бы перед собой.

Кажется, в каком-то смысле я все-таки шагнула вниз с того моста.

Аркан IV – Император

 
Raised by wolves
Stronger than fear
If I open my eyes
You disappear
 

U2, Raised by wolves[14]14
Я был воспитан волкамиЭто сильнее страхаЕсли я открою глазаТы исчезнешь (англ.)

[Закрыть]

Он проснулся от скрежета тормозов за окном – и сразу включился в реальность, мгновенно сообразив, что звук издала просто какая-то не слишком исправная машина. Не мотоцикл.

Нет, не мотоцикл.

Господи, неужели когда-нибудь я смогу реагировать на этот звук спокойно?…

Филипп потянулся, чувствуя, как растягиваются уставшие за ночь от бездействия мышцы, и позабытый было недавний порез тут же напомнил о себе уколом боли. Он перевернулся на бок, бросив косой взгляд на темные шторы, за которыми крылось распахнутое на ночь окно. В комнате было холодно, но МакГрегор, как настоящий шотландец, предпочитал прохладу духоте.

Он всегда чувствовал время, и сейчас внутренние циркадные ритмы утверждали, что за окном уже утро – пусть осеннее и темное. Филипп провел рукой по тумбочке, практически сразу нащупав телефон, и засветил экран, проверяя накопившиеся за время его сна сообщения. Вайлахер и Ферле значились в непринятых вызовах; Вальтер, старый друг, на попечение которого была оставлена Мара, оставил лишь краткое «перезвони, как сможешь». Филипп, слегка нахмурившись, набрал его номер, но услышал в ответ лишь долгие гудки.

Ну да, глупо было бы надеяться, что Вальтер вдруг стал ранней пташкой.

Перезванивать Ферле и Вайлахеру не было никакого желания, гораздо проще было дойти до выставочного комплекса и спросить у обоих вживую, какого дьявола им приспичило звонить ночью.

Бросив телефон на кровать, Филипп занялся необходимой и привычной утренней рутиной. Комплекс упражнений, душ, план на день. Он не сделал себе скидки на недавнюю рану, с мрачным упорством заставив себя не обращать внимания на боль. Порез был неглубоким, но им все равно следовало заняться, пусть и немного позже.

Физическая активность никогда не мешала думать, и к концу серии упражнений МакГрегор уже мысленно наметил основные приоритеты дня.

Он знал, что упорно избегает одного навязчивого, но опасного вопроса и злился на себя за то, что не может принять решения.

Покосившись на руку, Филипп увидел, что рана вновь начала кровоточить, но не испытал ничего, кроме досады.

Так мне и надо – за неосторожность. За то, что не успел. В следующий раз буду лучше.

Он не стал стирать кровь; осторожно стянул через голову майку, стараясь не запачкать ее – и все равно запятнав алым. Негромко выругавшись, МакГрегор избавился от прочей одежды и рывком распахнул дверь душа.

Вода поначалу была ледяной, но Филипп привык испытывать пределы – как окружающих, так и свои собственные – и заставил себя не обращать внимания на холод.

Человек способен на все, нужно лишь задать правильный вектор.

Он прибавил температуру лишь тогда, когда ощущения притупились, сменившись практически равнодушием, и тело с благодарностью отозвалось на поблажку, отпуская напряжение из мышц.

Горячая вода расслабляла – и именно поэтому Филипп не стал задерживаться в душе. Он никогда не видел смысла в том, чтобы лишний раз потакать себе; всегда был ориентирован на цель – порой в ущерб процессу, пусть отец и не раз сочувственно качал головой, с досадой проходясь по этой его черте.

«Ты слишком строг к себе, мальчик мой. Поверь, мир не рухнет, если ты будешь хоть немножко себя жалеть».

Филипп знал, откуда растут корни этой особенности, но ничего не мог поделать со своим прошлым. Приютское детство, холодное и жестокое; чудо в виде протянутой руки Бруно Хорста – и вечная, на всю жизнь затянувшаяся попытка доказать, что он лучше всех, что он достоин этого чуда, что его есть за что любить.

И откровенная жалость во взгляде приемного отца, который, кажется, обладал этой редкой чертой – умением любить просто так, ни за что, без доказательств и причин.

Бруно обожал приемного сына, и, казалось, не было ничего в целом свете, что могло бы поколебать его привязанность… но Филипп все равно брал вершину за вершиной, чтобы показать отцу, что тот не совершил ошибки.

Школа с отличием, технический университет, армейский контракт, должность специалиста по баллистике в Комиссии, назначение главой лондонского филиала… блестящая карьера Филиппа была подчинена одной-единственной цели, а за холодным фасадом скрывалось умение сводить свой мир в четкий, сияющий фокус, ставить свои страсти на службу себе.

МакГрегор обладал критичным, холодным умом; он умел видеть недостатки – но в свои тридцать с лишним лет еще не обладал мудростью, достаточной, чтобы научиться их прощать. Единственным в целом свете человеком, которому он был готов простить все, был Бруно Хорст, но слепая привязанность Филиппа не распространялась ни на его образ жизни, ни на организацию, которую возглавлял его приемный отец.

И он был органически неспособен полюбить, закрыв глаза на недостатки человека. Личная жизнь МакГрегора насчитывала всего три имени, и более-менее серьезными были лишь последние отношения – но и они продлились совсем недолго, не выдержав его холодной отстраненности и открытого нежелания впускать кого-то в свою жизнь, раскрывать свои секреты.

За непроницаемыми шторами обнаружился робкий проблеск света; последние дни октября решили побаловать теплом, и низкая облачность медленно рассеивалась, сменяясь безоблачным высоким небом.

МакГрегор достал аптечку и наконец-то занялся раной – лишь в конце, уже закончив неловкую перевязку, вспомнив, что в прошлый раз занимался подобным не самостоятельно. Поток рассеянных мыслей совершил обманный круг и вновь привел Филиппа к проблеме, к которой он все никак не решался подступиться.

Габриэль.

МакГрегор с тяжелым вздохом бросил полотенце на разобранную кровать и сдернул со стула рубашку. Одеваясь, он размышлял о грядущем дне, и думы были далеки от приятных.

Шел третий день конференции, день, который должен был стать последним. Завтра, в канун Хэллоуина, Вайлахер всерьез грозился устроить бал, объединив участников оружейной конференции с прочими посетителями выставочного комплекса, но Филипп, совершенно равнодушный к социальным мероприятиям, не мог всерьез проникнуться настроением праздника.

Завтра ему предстояло расстаться с Габриэль.

Он попросил, потребовал у нее три дня – и эти три дня были на исходе, а опасность, угрожающая ей, так и не проявилась. Если, конечно, не считать этой опасностью само его присутствие в жизни Габриэль Стерре. Пожалуй, если посмотреть объективно, единственной угрозой ее жизни были ситуации, в которые она попадала вместе с ним.

Филипп покосился на свое отражение в зеркале и мрачно показал ему кулак.

Подсознание было безжалостным. Драка в пабе, нападение у фонтана Нептуна, упущенный им четвертый бандит и сирены полиции вдалеке… а что, если ей вообще суждено умереть – именно из-за него?

МакГрегора невольно передернуло. Он с досадой выругался и довершил процесс одевания, натянув любимые затертые джинсы.

Ты отличный спутник для дамы в беде, парень. Проблема в кубе.

Вынести приговор себе оказалось легче, чем думать о том, что будет дальше. Одно Филипп знал точно: он не желал отпускать от себя эту взбалмошную, смелую девчонку.

Почему? Потому что все же хотел понять смысл своего видения?

Да, без сомнения, это было важно.

Но существовало и еще кое-что, помимо этого…

Она вторглась в мою жизнь, как ночной тать. Она заставляет меня смеяться.

Он выдохнул сквозь зубы и с размаху опустился на кровать, запустив пальцы в волосы. Перед глазами возник ее образ, смеющиеся глаза на отмеченном царапинами лице; уверенный, смелый взгляд человека, который способен на сильные поступки, человека с большим сердцем и душой, способной на страдания.

Человека, способного с легкостью наделать ошибок, которые скажутся на других.

Что чувствовал тот человек, чье кольцо она выбросила с моста в ту, первую ночь?… Невесть почему, Филипп принял его сторону в до конца не проясненном конфликте, и под его пристальным рентгеновским взглядом образ Габриэль приобрел новые, жестокие черты.

Она не производила впечатления человека, способного долго терпеть. В ней не было страха, в этих карих глазах не было выражения загнанной жертвы – и Филипп с легкостью мог представить, как она сама уходит в ночь, в одночасье решив, что жизнь нужно менять. Уходит, тут же забыв оставшихся позади людей, не думая о том, каково им.

Он наконец понял, в чем было главное отличие между ними: в ней не было смирения перед судьбой; не было этой нотки самопожертвования, способной привести человека к религии. Не было способности пожертвовать собой ради другого человека.

Наверное, такой была и его настоящая мать… женщина, которая даже не пыталась скрыть свою неверность и за это поплатилась всем, включая собственную жизнь. Во всяком случае, так ему сказали, потому что Филипп не помнил ничего о своей настоящей семье. Впрочем, сказанного было достаточно, чтобы раз и навсегда определиться со своим отношением к изменам.

Католики не одобряли разводов, и МакГрегор всегда знал, что даст слово лишь единожды, один раз и навсегда; брак был серьезным делом, в нем не было места импульсивным поступкам и глупой надежде, что все как-нибудь обернется хорошо…

У Филиппа не было жалости к ней. Он верил в искупление, в то, что за совершенные ошибки нужно платить.

…И все же, несмотря на его пристрастную, жестокую оценку, презрение так и не приходило. Вынося ей суровый приговор, он по-прежнему желал, чтобы Габриэль оставалась рядом, удивляла его своими поступками, поражала своими реакциями на мир, вызывала улыбку своей искренней, неподдельной любовью к жизни.

Казалось, она ничего не делает наполовину, отдается всему полностью, без остатка, и МакГрегор впервые задумался, каково было бы встретить ее раньше.

До видения в огне.

В нем ожило давно забытое чувство безысходности, и Филипп поймал себя на том, что ему хочется перекреститься. Эта девушка, эта женщина, встреченная ночью на мосту, она была похожа на злого духа, вставшего на его пути; он знал, что Габриэль не принесет ему радости, наоборот – принесет беду. Как дух полудня, нечисть, являющаяся при свете; полуденная мара.

Miserere, Domine…

Он вновь потянулся к телефону, повторил вызов; но Вальтер по-прежнему молчал. Что ж, день лишь набирал силы, и Филиппу еще только предстояло встретиться с его испытаниями.

Настроение, с каждой минутой наступающего дня достигающее новых глубин, окончательно рухнуло в Марианскую впадину, стоило Филиппу наконец-то добраться до выставочного центра и увидеться с Вайлахером.

В пустом, залитом светом конференц-зале не было Даниэля Ферле, но МакГрегор быстро понял, что это и к лучшему: в своем текущем состоянии он вполне бы мог существенно подпортить красивое лицо бельгийского вертопраха.

– Я же говорил! – взорвался Филипп, с силой впечатав ладони в тянущийся вокруг кафедры полукруглый стол. Удо Вайлахер, сидящий за столом в совершенно расслабленной позе, тяжело вздохнул и качнул лысоватой головой. – Говорил ему, что им нужна нормальная охрана!

– Филипп, успокойся. – Вайлахер жестом примирения вскинул вверх обе ладони и просительно взглянул на старого знакомого. – Даниэль нанял охранную компанию вдобавок к их собственным силам безопасности – во всяком случае, он так говорит, – так что никто не может сказать, что они безответственно подошли к обеспечению сохранности складов. Или ты злишься не поэтому?

Филипп изо всех сил постарался взять себя в руки и не зарычать; он прекрасно понимал, на что намекает Удо. Его бывший профессор отлично знал историю МакГрегора и понимал, что в данной ситуации его лояльность, мягко говоря, могла представляться двойственной.

– Ты уверен, что это были они? – Филипп постарался, чтобы его голос прозвучал ровно, без нотки рвущейся наружу бешеной злости.

– Почитай сам. – Вайлахер потянулся вперед и подтолкнул в сторону МакГрегора плашет, на ярком экране которого была открыта сводка сегодняшних новостей.

Филипп опустил глаза, быстро пробегая по диагонали строчки бельгийского новостного портала; французский не был его любимым языком, но при этом все делопроизводство в Комиссии велось именно на нем, и МакГрегор понимал достаточно, чтобы уловить смысл.

«…Между тем, как отмечают бельгийские СМИ, в ежегодном докладе об оружейном экспорте, составляемом правительством бельгийской Валлонии, не фигурирует информация о каких-либо крупных партиях оружия, предназначенных на экспорт и сосредоточенных на складах компании.

В самом концерне FF Flemalle также утверждают, что не понесли никаких существенных потерь, кроме не попавшей на рынок новой разработки компании.

В этой связи пресса не исключает, что ограниченная экспериментальная серия пистолетов бельгийского производства могла попасть на склады в связи с затянувшейся проверкой Комиссии по вооружению, не лицензировавшей партию в количестве около 400 единиц. Предполагается, что партия оружия могла оказаться в руках торговцев оружием, напрямую связанных с европейским подразделением байкерской группировки…»

– Та самая партия?… – Филипп вскинул глаза на Вайлахера; на его окаменевшем лице отчаянно билась жилка у виска. FF– Аржентé, то самое, проклятое, не прошедшее его внутренний тест оружие.

Ферле, брюссельский склад, байкеры.

Таких совпадений попросту не бывало.

– Та самая, образцы которой ты тестировал на станции, – осторожно согласился Удо, кося выцветшим до блеклой голубизны глазом в сторону друга. – Мне нужно что-то знать про их характеристики – или это случайность?

Филипп разжал кулаки, аккуратно положив перед собой на стол ладони; опустился на стул напротив Вайлахера.

– Мне было не к чему придраться, – со вздохом признал он, вновь вспоминая тот самый неудавшийся тест. Почему Ферле направил свой прототип на исследование именно ему? И зачем просил о расширенном тесте, тесте, включающем скорость и убойную силу?

Филипп вновь вспомнил болезненное ощущение неправильности, возникшее, когда он взял в руки «серебро» Флемаля; было сложно объяснить свою реакцию так, чтобы ее понял Удо, живущий в мире цифр и статистики. Что-то было не так с внутренней геометрией – возможно, даже не самого пистолета, а его патронов… но и сам пистолет хотелось разобрать по винтикам, чтобы понять, что именно вызывает такое отторжение.

– Но? – эхом отозвался Вайлахер.

– Но в нем что-то было не так. А теперь вся партия пропала, и я не могу провести сравнительный тест различных образцов. – Он не стал подробно обрисовывать последствия; Удо и так в красках представлял весь тот веер неприятностей, что готов был развернуться перед ними. Полицейское расследование, запрос показателей, лист тестирования – лист, в котором Филипп чуть слишком завысил порог сомнения, оставляя себе шанс провести повторные исследования.

Забрал ли Ферле прототип?…

Если да, то не осталось ни единого образца, а его недруг упомянул, что прекратил разработки…

Итак, что же именно попало в руки похитителям?

И еще важнее – кто именно ограбил склады Флемаля? Дурное предчувствие, возникшее после многозначительных намеков Вайлахера, никак не желало рассеиваться, пусть в тексте статьи и не было указано конкретных имен и названий.

Неужели отец мог допустить, чтобы его свора провернула такое?…

Нет. Не верю.

– Увидимся вечером. Посмотрим, что скажет Ферле. – Филипп отрывисто попрощался и развернулся, чтобы выйти прочь. Последний день конференции был испорчен напрочь, и даже мысль, что ему предстоят несколько часов в компании Габриэль, уже не могла вызывать улыбки на сумрачном лице МакГрегора.

– Посмотрим, что принесет вечер, – согласился Удо, со вздохом откидываясь на стул. – И, Филипп. Не обвиняй Даниэля раньше времени, он сделал все верно.

– Хотелось бы верить – Филипп не удержался от парфянской стрелы напоследок, прекрасно зная, что профессор расценит это замечание как лишнее подтверждение его необъективности.

Всепонимающий взгляд Вайлахера сверлил МакГрегору спину на пути к двери.

* * *

Сегодня МакГрегор был не в духе, и Габриэль нетерпеливо ждала перерыва, чтобы выпытать причину, по которой от него так ощутимо веяло холодом. Она скрашивала ожидание быстрыми и незаметными набросками в тетради, которую принесла с собой, чтобы записывать любопытные факты, но сегодня оружейной индустрии не повезло: Габриэль делила внимание между докладчиками и мрачным Филиппом, и последний, без сомнения, одерживал победу в этом необъявленном состязании.

На белом листе возникал карандашный набросок, на котором легко можно было узнать знакомые серые глаза, но Габриэль прятала рисунок от Филиппа, нарочно отсев от него подальше. Признаваться во внезапно накрывшем безумии было слишком стыдно, а толком вывести из своей системы лишние эмоции никак не выходило, потому что их причина сидела через стул от нее и откровенно невидящим взглядом взирала на кафедру.

Габриэль всерьез сомневалась, что МакГрегор слышал хоть слово докладчика.

Что случилось?…

Спустя два часа Филипп неожиданно встал и заявил, что сегодня больше ничего интересного не будет. Он устал, не хочет больше слушать всякую ересь, и не желает ли дама прогуляться по Берлину?

Дама прогуляться желала.

Спустя десять минут неспешной прогулки они оказались у бокового входа в парк. Высокие клены и дубы тихо роняли золотые листья в наполненном осенней грустью воздухе; у самой земли, под слегка влажными стволами деревьев, стелился туман. Филипп толкнул ладонью тяжелую створку ворот, но девушка заходить не стала: напротив, прислонилась спиной к железной решетке. Октябрь был уже на исходе, и вместе с ним заканчивался и праздник длиной в месяц, знаменитый немецкий Октоберфест – но этот вход в парк был далеко от шума разгульного фестиваля; здесь царила тишина, почти нереальная в своем безмолвном спокойствии.

– Что случилось? – Габриэль с сомнением взглянула под ноги, словно опасалась провалиться между стыками брусчатки несуществующим каблуком. Последовавшее в ответ молчание было настороженным и довольно холодным, но она не сдалась: – Я же вижу, что-то не так. Не хочешь излить душу? Раз уж сегодня – последний день.

Наступившее молчание было полным скрытого смысла, но ни один из них не решился продолжить разговор в опасном направлении. Где-то за спиной раздался шум транспорта, рев моторов, быстро заглохший и рассеявшийся в воздухе, но Габриэль не обернулась. Ей хватило смелости начать, но остальное зависело уже от него.

– Если честно, не очень. – Улыбка Филиппа была кривой и невеселой. Его пальцы сжали решетку с такой силой, что их костяшки побелели.

Габриэль подняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо, но натолкнулась на некое подобие ледяной стены. Серые глаза, обычно теплые и внимательные, сейчас были настороженными, холодными. Она не отвела взгляда.

Как и некоторым другим знакомым ей людям, Филиппу была присуща странная двойственность. Иногда он казался мальчишкой, драчливым – и случайно, ненамеренно жестоким, как бывает жестока лишь молодость; юным Аресом, едва ступившим на поле битвы. Чаще – взрослым мужчиной; скрытным, отстраненным, с холодными серыми глазами Афины, разумной войны.

Мальчишка был ей ближе: он умел улыбаться, и в его взгляде плясали теплые золотые искры, способные отогреть замерзшую птицу. Мужчина… он мог посмотреть так, словно видит ее насквозь, безжалостно разбирая душу на составляющие в поисках грехов и проступков.

– Филипп… – Она хотела отыскать слова, способные пробить внезапно возникшую стену отчуждения, но вместо этого ощутила, что начинает злиться.

– Черт… – Филипп оттолкнулся от решетки, и Габриэль запоздало поняла, что он смотрел не на нее, а куда-то ей за спину. – Это по мою душу. Извини, я сейчас.

Облегчение, накатившее от того, что этот холодный взгляд был обращен не к ней, было сродни приливной волне. Габриэль обернулась, чтобы посмотреть, кого он там увидел, – и тут же пожалела, что пост полиции находится с другой стороны парка.

…Есть существенная разница между трактирной дракой с пьяными дураками, ночной попыткой ограбления – и стычкой среди бела дня с разнузданной компанией байкеров. В последнем случае намного меньше шансов выйти из заварушки целым и невредимым; Габриэль достаточно жила в Берлине, чтобы точно знать, чем кончаются подобные разборки, и начала лихорадочно просчитывать, сколько времени ей понадобиться, чтобы вызвать стражей порядка и хоть как-то воспрепятствовать кровавому мордобою.

Филиппа, судя по всему, подобные мысли не волновали. Он прошел пару метров и остановился, засунув руки в карманы кожаной куртки и всем своим видом выражая ледяную ярость.

Байкеры, коих насчитывалось восемь человек, посовещались между собой и отрядили навстречу МакГрегору троих. Первый, темноволосый парень, был примерно ровесником Филипа и мог бы выглядеть лет на двадцать пять, если бы удосужился сбрить с лица излишнюю растительность. Девушка рядом была, вероятно, на пару лет моложе, но образ жизни уже сказался на ее внешности: светлые волосы неопрятными лохмами падали на бледную кожу, а чудовищный макияж больше подходил для ночного клуба, а не прогулки в осеннем парке. Третьим был высокий и жилистый парень, державшийся чуть позади остальных; его длинные соломенные волосы были забраны в небрежный хвост внизу шеи.

Вытертые джинсы всех троих могли принадлежать кому угодно, но крылатая эмблема на кожаных куртках парней опознавалась с лету. «Цвета» самого известного из байкерских клубов знали, наверное, все. Габриэль, во всяком случае, знала.

Парень с хвостом заговорил первым, с самого начала взяв на удивление мирный тон:

– Волчонок, до тебя не дозвониться, – и, указав заросшим щетиной подбородком на Габриэль, с ноткой любопытства добавил: – Отдыхаешь?

Волчонок?…

Они знали МакГрегора… в сознании Габриэль всплыла совсем недавно услышанная фраза. Как там сказала Лиза?… «Я видела его в плохой компании»? Нет, как-то не так, иначе – но смысл не менялся.

И как же ты связан с Hell’s Angels, с Ангелами Ада, мой демон с лондонского моста?…

Филипп не прореагировал никак; Габриэль почти физически ощущала исходящие от него флюиды бешенства, но внешне он сохранял каменное спокойствие.

– Какого черта вам нужно?

Парень с хвостом неопределенно хмыкнул; он собрался было ответить, но девушка оказалась быстрее:

– Ты не ответил на его вопрос. – У нее оказался низкий чувственный голос с характерной хрипотцой. Блондинка откинула волосы с лица и широко улыбнулась МакГрегору, исподтишка бросив оценивающий взгляд на его спутницу. Габриэль посмотрела в ответ с вызовом, и девица фыркнула.

– Миранда, – холодно бросил Филипп, не удостоив ее взглядом, – не лезь в разговор.

Чудесно, он даже знает их по именам.

У Габриэль появилось предчувствие, что ей предстоит услышать интересную историю. Если, конечно, эта встреча закончится бескровно и Филипп все-таки снизойдет до того, чтобы полностью ответить хоть на один прямо заданный вопрос.

– Ты знаешь, что моя сестра кормит твоего зверя? – Миранда причмокнула губами в насмешливой пародии на поцелуй. – Сабрина. Помнишь ее, Волчонок?

Она тоже называла его Wolfswelpe, Волчонок, как будто это было привычным и уже давно бывшим в употреблении именем. Странно, но кличка ему подходила; идеально накладывалась на его способность в любой момент превратить улыбку в оскал.

Вместо ответа Филипп развернулся к молчаливому темноволосому парню.

– Франк, какого черта? Это должен был делать Вальтер!

Габриэль помнила то первое утро в доме Филиппа, утро с видением, помнила и парня, настолько сжившегося со своим мотоциклом, что слезть с транспорта ради разговора было выше его сил; и теперь она наконец-то прикрепила к лицу имя. Итак, Вальтер, обладатель ключа от лондонского дома, лучший друг, которому можно было доверить Мару на время отлучки. Один из Ангелов.

– Ему позавчера располосовали руку по самый локоть, и Сабрина вызвалась заменить его, – неохотно отозвался Франк, бросив неодобрительный взгляд на свою подругу.

– Так это ты новая подружка Волчонка? – с непередаваемыми интонациями протянула Миранда. Она подошла ближе, нарочито качнув бедрами, и провела ладонью по щеке Габриэль.

Внешне лицо Филиппа не изменилось, но по какому-то неуловимому сдвигу в его взгляде Габриэль поняла, что сейчас он попросту ударит вконец обнаглевшую девицу.

Она двинулась, одновременно скользнув в сторону и выбросив вперед руку. Блондинка взвизгнула и отскочила прочь с нецензурным воплем.

– Стерва! – Она продолжала сыпать ругательствами, держа растопыренную ладонь у своего носа. Пальцы уже окрасились алым.

– Сама напросилась, – пожала плечами Габриэль, незаметно потирая сжатую в кулак правую руку. Костяшки ощутимо саднили, под макияжем и бледной кожей противницы оказались крепкие кости. – Нечего было меня трогать.

Парень с хвостом захохотал и мотнул головой, небрежно перехватив за талию девчонку, рванувшуюся было отомстить:

– Да стой ты, дура, ты же сама полезла!..

– Курт, пусти! Да я ее!.. – Миранда еще раз рванулась и на время утихла, кося недобрым взглядом на Габриэль и приложив к разбитому носу край задранной футболки.

– Нечего было тащить с собой эту ненормальную. – Филипп посмотрел на Франка зверем, и молодой байкер стыдливо потупился в ответ. Повернув голову, МакГрегор бросил мимолетный взгляд на свою драчливую спутницу. Габриэль слегка виновато пожала плечами.

Раздраженно шикнув на девчонку, Курт сделал еще одну попытку объясниться:

– Вальтер звонил тебе, чтобы предупредить. У нас опять разборки с Десперадос, на ребят вчера напали…

– Я вне вашего конфликта, он это знает, – зло откликнулся Филипп. – Я не хочу знать ничего, что касается вас.

– О нет, ты вернулся – а значит, участвуешь. – На мгновение в глазах темноволосого Франка мелькнул злорадный огонек, тут же, впрочем, сменившийся обеспокоенностью. Курт вытянул руку, передавая Миранду Франку, и парень приобнял ее за плечи, покосившись на Филиппа так, словно извинялся за поведение буйной подруги. – Во всяком случае, они так думают. Я слышал, что на тебя напали. Ты знаешь, что это было не случайно? Они тебя ждали. И она – твое слабое место, – Франк кивнул в сторону Габриэль.

– Это мое дело. – Его ярость вновь была холодной, и следующий вопрос, уже адресованный Курту, прозвучал неприкрытой угрозой: – Это ваша работа? В Брюсселе?

– Ты о чем вообще? – Парень с хвостом смотрел непонимающе, – и его недоумение, судя по всему, было искренним. Лицо Филиппа, каменное и холодное, слегка смягчилось, и он соизволил пояснить:

– Кто-то ограбил склад «Флемаля». Судя по тому, что мне довелось прочитать в новостях, грабители были небритыми, в кожанках и на байках. Звенит звоночек?…

Изменения на лице Курта были карикатурно выразительными: его озадаченность за какое-то мгновение сменилась неприкрытым гневом.

– Рехнулся?! – с искренним возмущением вздернулся байкер, отбросив с плеча светлый хвост. – Да нам Хорст бы ноги повырвал! Придумал тоже… да как у тебя язык вообще повернулся! Мы что тебе, наркоманы поехавшие?!

– Я рад, – буркнул Филипп, и Габриэль наметанным глазом отметила, как его отпустило напряжение; расслабились задеревеневшие плечи, он еле слышно выдохнул, позволив безболезненно раскрутиться спирали сдерживаемого с утра гнева.

Она не знала, что произошло в Брюсселе, но подозревала, что эти неведомые новости и были причиной утренней мрачности Филиппа.

– Хотя идея хороша, нам бы не помешал оружейный склад, – пробормотал себе под нос Франк, но тут же стушевался под взглядом МакГрегора. Миранда, на время притихшая и наконец-то остановившая кровотечение, не стала терпеть то, что ее приятель так явно поддавался в споре Филиппу.

– Отпусти! – взвизгнула девица, стряхивая с себя руки Франка, и тот еле успел ее перехватить. Светлые волосы окончательно растрепались, зацепившись за замок его куртки, и пару мгновений парочка боролась с заевшей молнией, изрядно повеселив молчащую Габриэль.