Текст книги "Уж замуж невтерпеж"

Деля стройным телом преградила всем путь к мертвому директору.

– Всем оставаться на местах! – скомандовала она, и толпа послушно застыла в коридоре.

Шагом смены караула Аделина Аркадьевна промаршировала к столу и исчезла под ним.

– Кто вам сказал, что он убит? – холодно поинтересовалась она, вынырнув рядом с директорскими ногами и строго глядя на меня поверх очков.

– Никто. Я сама увидела.

– У вас больное воображение. – Откуда-то с пола она подняла пустую бутылку ликера «Бэйлис» и поставила ее у компьютера.

Вот уж не думала, что от дамского напитка можно трупом свалиться под стол. Послышались то ли облегченные, то ли разочарованные вздохи, народ стал разбредаться по рабочим местам. Никто не сделал попытку разбудить директора и усадить его в кресло.

– Пойдем отсюда, – сказала Деля. – Через час он будет в норме.

– А... как же... Его нужно посадить в кресло.

– Зачем? – удивилась Деля. – Придет клиент, а директор ни бе ни ме. А так – просто никого нет.

Она запинала директорские ноги поглубже под стол, чтобы их не было видно. В ее действиях был такой автоматизм, что я поняла – она этим частенько занимается.

– А он это... точно живой?

Деля посмотрела на меня укоризненно:

– Ты если что увидишь в следующий раз необычное, не визжи, а позови меня. Я в соседней комнате сижу.

Значит, это еще не все, что я могу увидеть?

– Хорошо, – кивнула я.

И зачем я так много и долго училась? Моя подруга Нэлька, с трудом закончившая десятилетку, после школы подалась в риэлтеры. Теперь у нее свой бизнес, две квартиры в центре, серебристый Мерседес и недвижимость в Праге. Или в Испании, я никак не могу запомнить.

– Хорошо, – повторила я как можно вежливее.

– А как вас зовут?

– Лора.

– Лора, в ваши обязанности также входит уход за растениями. Пальмочки нужно поливать и обязательно протирать листья влажной тряпочкой. Да, и еще кормить рыбок. Пойдемте, я покажу вам, где корм.

Она подвела меня к громадному аквариуму, открыла черную тумбу под ним, и показала на какие-то пакетики.

– И, пожалуйста, прежде чем орать, позовите тихонечко меня. Тихонечко. И мы решим, что с этим делать.

– С чем?

Она уставилась меня поверх красивой, дорогой оправы.

– Что – с чем?

– С чем мы с вами будем что-то делать?

– Это уж вам виднее. Мойте пальмы, Лора, мойте. И не шумите так больше. А то у нас будут проблемы с арендой. Турагентство давно хочет занять этот этаж.

Я поплелась за тряпкой и ведром. Я полила жирные, наглые, холеные пальмы, но мне показалось, что я это сделала зря: их кто-то полил до меня. Притащив стремянку, я залезла на нее, чтобы дотянуться до разлапистых листьев, но они оказались идеально чистыми. Я все равно стала тереть их тряпкой – пусть получают уход на тысячу долларов. Я помыла три пальмы и приступила к четвертой, когда дверь напротив открылась и из-за нее высунулась голова Андрона. Он подул на свой блондированный чубчик и сосредоточил взгляд на обстановке. Он увидел пальму, стремянку, меня.

– Вы?

– Мы?

– Зачем вы моете пальму?

– Деля велела. Аделина Аркадьевна.

– Вам?

– Нам.

– Странно. Пальму моет Ирина. Зачем ее мыть второй раз?

– Кажется, все, что я делаю, все второй раз.

– А что вы еще делаете? – уставился он на меня.

– Я пылесосю. Пылесошу.

– Ты?! Только не говори «мы».

– Да. Но все ругаются, наверное, потому, что пылесосит еще и Ирина.

Он часто заморгал, стараясь протрезветь.

– Вы модель, Лора. Модель, а не уборщица. Идите к девочкам, в 202-ю, учите сценарий. Скоро новогодние праздники, у нас много заказов. Не надо мыть пальму! Ее моет Ирина.

Я спрыгнула со стремянки и догадалась, зачем им требовалась от меня эффектная внешность.

– А рыбки? – на всякий случай уточнила я.

– Рыбки, пальмы, пылесос, кофе и сигнализация – этим ведает Ирина. Я убил на вас все утро, а вы схватились за тряпку. Вы странная, Лора!

– Деля сказала...

– И Деля странная. Все странные. А еще говорят, что я много пью.

Он тяжело вздохнул и исчез за дверью.

Из огромного аквариума на меня таращились пучеглазые рыбы. Они были не против того, чтобы я покормила их во второй раз, но я не стала этого делать. Модель так модель. Я пошла искать 202-ю.

Еще не привыкнув, что я не уборщица, в 202-й я первым делом уставилась на пол. Ковролин и здесь был чистый.

– Привет, – сказала брюнетка, сидевшая у большого зеркала.

Комната походила на гримерную, в которую зачем-то напихали компьютеры.

– Привет, – равнодушно сказала блондинка, стоявшая с какой-то папкой у окна. – У нас уже пылесосили.

– Я модель.

Они скептически осмотрели меня с ног до головы. Я спрятала руки за спиной и шагнула за стул, чтобы мои стоптанные сапоги не очень бросались в глаза. В блондинке я признала девицу, которая визжала со мной в унисон, поверив, что шеф убит.

– Странно, ты была с пылесосом, – сказала она.

– Репетиция, – буркнула я. – Клиент заказал клип о чудесах бытовой техники. Я модель. А рыбки, пальмы, пылесос, кофе и сигнализация – этим ведает Ирина.

Они уставились на меня как рыбы из аквариума, которым не дали вторую порцию корма.

– Лора, – представилась я, вспомнив, что с девочками велено знакомиться.

– Жанна, – протянула блондинка. Она была замедленная и неестественно красивая, как резиновая кукла, которую старательно надули в нужных местах.

– Сорокина, – сказала брюнетка, поморщив безупречно правильный нос.

«Вот и мой трудовой коллектив!» – грустно подумала я.

Коллектив больше не захотел со мной общаться. Девицы уткнулись в какие-то бумаги и забубнили под нос.

– Я конфетка Белоснежка, – бормотала Жанна. – Вкусная и сладкая, белошоколадная. У меня внутри орешка, съешь меня и будет... будешь... непонятно написано. Какой кретин это писал и почему не распечатал? Я конфетка Белоснежка...

Я по-прежнему пряталась за стулом, коллеги про меня забыли. Сорокина бормотала свой текст:

– Заяц прыгает по сцене и поет: « Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец, я сладкий на все сто. О, о, о.» Черт, я не хочу прыгать, я не могу петь, не умею!

Представить длинную, тонкую как указка Сорокину прыгающим и поющим зайцем было трудно. Мне стало смешно.

– Я конфетка Белоснежка, у меня внутри орешка. Ха! У меня внутри орешка? – Жанне тоже не нравилась роль.

– Заяц подводит итоги конкурса на лучшее название новых конфет фабрики «Кондитер». Приз – огромная коробка с продукцией фабрики. Заяц опять поет: «Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец...» Тьфу! Не буду, не хочу! Я не умею, блин, петь! – почти заплакала Сорокина.

– Я умею! – я вышла из-за стула и вытащила руки из-за спины. Плевать, что стоптаны сапоги, зато я пою и танцую, а Сорокина не умеет.

Сорокина вытаращила на меня хорошо нарисованные глаза. Уж она-то постаралась в первый рабочий день выглядеть эффектно. Блестящие черные волосы забраны в хвост, макияж – часа на два работы, из одежды что-то маленькое, лоскуточками, как у островитянки, а главное – абсолютно новые сапоги на километровой шпильке. Такую Деля не заставила бы мыть пальмы, а сразу направила бы в 202ю.

– Я правда умею, смотри!

Я запрыгала, одной рукой изображая хвост, другой уши.

– Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец, я сладкий на все сто! О, о, о!

– Да, прыгать лучше тебе, – согласилась Сорокина. – Ну-ка, а что у тебя в сценарии?

Она дотянулась до стола у другого зеркала и взяла оттуда папку. Я догадалась, что это мой стол, мое зеркало, моя папка.

– Так! О! Карамельная палочка! «Во мне много карамели, меня нет вкусней на свете. Жуй меня, кусай меня, лижи, люби только меня». Ужас! Говорила же, интим не предлагать.

– Это детский праздник, – успокоила Жанна. – До шести лет.

– Я шучу, – огрызнулась Сорокина. – Какой идиот это писал? И почему кретин Толик решил, что из меня заяц лучше, чем карамельная палочка? Почему ей он дал палочку, а мне говнистого зайца?

– Шоколадного, – поправила я.

– Она шутит, – объяснила Жанна.

– Толик не будет возражать, если мы поменяемся ролями? – спросила я.

Сорокина пожала худыми плечами и встала, разогнув тело на высоту под два метра.

– Ну, смотри сама, палочка я хоть куда! Жуй меня, кусай меня, лижи, люби только меня. А? Черт, знала бы я, чем мне придется тут заниматься!

Я тоже не знала, но детский праздник, конкурс, зайчик – это очень мило. После истории, это единственное, чем я хотела бы заниматься. Я уселась за свой стол. Зеркало напротив отразило мою серую физиономию с жалкими остатками туши на ресницах. Я буду хорошим зайцем – добрым и веселым, на тысячу долларов.

Я стала учить сценарий.

* * *

Новогодний праздник-презентация фабрики «Кондитер» был назначен на два часа дня в Доме культуры Железнодорожник.

Прибежал Толик, маленький, кругленький, лет сорока и заставил всех вслух повторить текст. Он одобрил, что мы с Сорокиной поменялись ролями.

– Боюсь только, костюм зайца будет тебе длинноват, но что-нибудь придумаем!

Нас посадили в микроавтобус, Толик закинул в салон тюк с костюмами, притащил коробки с подарками, и мы поехали. Ведущей праздника должна была быть Деля. Увидев меня среди девушек, она сильно удивилась.

– А вы что здесь делаете, Лора?

– Я модель.

Деля уставилась на меня своим фирменным взглядом поверх очков.

– Вы?! Тогда зачем вы пылесосили?

Я очень устала отвечать на этот вопрос, а тут опять понадобилась удобоваримая версия, на этот раз для Дели. Я решила ей польстить:

– Вы сказали, что кадрами заведуете, я думала – моделями. Вы так выглядите... Думала, может, клип какой репетируем.

– Ага, – усмехнулась Деля. – Детектив. С трупом директора.

Все в машине засмеялись, даже шофер.

– Просто вы шли по коридору такая несчастная, а Ирина давно хотела уволиться.

До ДК мы ехали почти час. Название «Железнодорожник» и зловещая аббревиатура ДКЖ досталась этому заведению культуры в наследство с советских времен. Там были самые престижные и самые дорогие залы в городе. В них выступали все столичные гастролеры. Видимо, фабрика «Кондитер» очень неплохо заплатила агентству, раз презентацию решили провести именно там. Деля, сидевшая рядом с водителем, активно руководила движением:

– Не надо ехать по проспекту, там много светофоров. Давай дворами.

Толик раздавал нам указания:

– Девицы! Сцена большая, близко к краю не подходите! Там яма оркестровая – туда всегда все падают. А я потом достаю. Не снимайте с себя всякие цепочки-колечки, щели в полу. Я туда больше не полезу. И не материтесь громко за кулисами – праздник детский, в зале слышно.

– Я конфетка Белоснежка, – забубнила Жанна. – У меня внутри орешка.

– Во мне много карамели, меня нет вкусней на свете. Жуй меня, кусай меня, лижи, люби только меня, – зашептала Сорокина.

– Тут непонятно, – плаксиво сказала Жанна. – У меня внутри орешка, съешь меня и будет, будешь... что? Каракули какие-то. Что говорить-то?

Толик выхватил у нее сценарий.

– Опять не набили, черти! Съешь меня и будешь... будешь... Надо срочно придумать, ну?.. Пешка? Нет. Решка? Тоже нет.

– Душка! – подключилась Деля.

– Пушка! – крикнул водитель.

– Черт! Не душка, не пушка. Дети до шести...

– Хрюшка! – поучаствовала Сорокина.

– Не смешно, – оборвал ее Толик. – За презентацию столько денег отвалено, что не смешно. Что скажешь, Киселева?

Я растерялась. В рифме я была не сильна.

– Попробуйте «фишка». Съешь меня и будет фишка! Дети до шести поймут.

– Да, – кивнул Толик, – лучше чем «хрюшка» и «пушка». Три с плюсом, Киселева.

«Почему три?», – чуть не спросила я. У меня диплом с отличием, я никогда не получала тройки.

Сорокина с Жанной опять забубнили текст, а я заснула с открытыми глазами.

* * *

И мне приснился сон. Снов я не видела уже лет пять. Засыпая, я проваливалась в черную, теплую яму, выбираться из которой было мучительно трудно. А тут вдруг яркая, цветная картинка с хорошей озвучкой.

– Мама!

Васька бежал по аллее, на которой солнце прочертило дорожку с четкими границами тени от высоких деревьев.

– Мама! Какая порода лучшая в мире?

Позади Васьки бежал слон. У слона не было хобота, и он лаял. Значит, это был не слон, это была собака.

– Где ты взял деньги на собаку? – набросилась я на Ваську.

– Ива дала!

– Не ври! – я так разозлилась, что хотела дать ему подзатыльник, и даже занесла для этого руку. Но ее кто-то перехватил. Мне стало больно, я обернулась и увидела Вадика. Вадик был почему-то очень высокий, с волосами, стянутыми сзади в дурацкий хвост. У него был длинный, с горбинкой нос и веселые, наглые, но при этом жесткие глаза. Это был не Вадик. Это был отвратительный тип. Такие нравятся женщинам, только не мне.

– Не надо лупить ребенка, – строго сказал не Вадик. – Это я подарил ему собаку. Ее зовут Грета.

– Ах, она еще и сучка! – вырвалось у меня.

– Не кобель, – вроде как пошутил хвостатый и отпустил мою руку.

– И сколько стоит ваш подарок?

– Тысячу долларов, – произнес он с неприятной для меня гордостью.

Меня покоробило, что он с такой легкостью озвучил цену подарка.

– Разве воспитанные люди об этом говорят? – язвительно поинтересовалась я у него.

– Воспитанные люди об этом не спрашивают, – ухмыльнулся наглый тип.

– Видно, у вас денег куры не клюют, раз вы делаете такие подарки.

– Не клюют, – согласился он. – У меня достаточно денег.

– Наверное, вы плохо учились. Большие деньги делаются на ерунде, для этого не нужно образование. Уж я-то знаю!

Он сощурился и заглянул мне в глаза с настырностью врача-окулиста.

– Кто вам это сказал? Запомните, большие деньги не делаются на ерунде. Они: а) делаются большими деньгами, б) достаются по наследству, и в) долго и тяжело зарабатываются.

Он сказал это таким тоном, что мне захотелось немедленно законспектировать его слова – сказался рефлекс примерной ученицы. Но ни ручки, ни бумаги под рукой не оказалось.

Васька с Гретой куда-то исчезли. Была только аллея из высоких деревьев, солнечная дорожка, я и он. Он вдруг засмеялся. Смеялся он хорошо: как ребенок, который не заботится о приличиях – откинув голову назад, показывая ряд ровных белых зубов.

– И потом, я очень хорошо учился! Очень! И главное – долго! – крикнул он и пропал.

Я не успела спросить, какое ему до нас с Васькой дело, и чем кормить эту собаку.

* * *

– Приехали! – крикнул Толик.

Я очнулась и с трудом включилась в действительность. Мы стояли у громадного серого здания, похожего на тюрьму. Из советских времен ему досталось не только название, но и внешний вид. Толик выволок тюк с костюмами и потащил его к дверям, бороздя свежевыпавший снег.

– Там призы, – Деля указала на две большие коробки. – Ну, где мужская сила?

– Не, – сказал водила, – мне за это не платят. Мое дело баранку крутить. А конфеты таскать я не нанимался.

– Я нанималась! – Деля со злостью схватила одну коробку и, пошатываясь на огромных каблуках, помаршировала за Толиком.

– Господи, – вздохнула Сорокина, – знала бы я, чем мне придется заниматься!

Коробку она не взяла, у нее были каблуки и очень короткий свингер из чернобурки.

– Слушай, – сказала мне Жанна, одергивая на себе небесно-голубую дубленку, – у тебя самая подходящая форма одежды для поднятия тяжестей.

И она ушла, бормоча: «Вкусная и сладкая, белошоколадная. У меня внутри орешка, съешь меня и будет, будешь...»

Я вздохнула, взяла коробку, и под насмешливым взглядом водителя потопала за ними. От коробки так одуряюще пахло шоколадом и еще чем-то вкусным, что я вспомнила, что с утра, кроме жидкой манной каши ничего не ела. Правда, в агентстве я заскочила в местный буфет, но цены там так меня поразили, что я, понюхав вкусный воздух, оттуда сбежала. Теперь я тоже нюхала воздух, он пах шоколадом, печеньем, и еще чем-то, чем пахнет только в Новый год.

Идти пришлось долго, по каким-то переходам, коридорам, и лестницам.

Потом мы долго примеряли костюмы. Заяц и правда оказался мне великоват, но Толик и Деля, вооружившись булавками что-то где-то подкололи, загнули, и я смогла свободно двигаться, не путаясь в лапах.

Сорокина, поругиваясь, влезла в узкий, длинный коричневый чехол, закрывавший полностью лицо, и не дававший свободно передвигать ногами. Для глаз и рта в нем были маленькие прорези. Сорокина фыркала сквозь них, чихала, и в сотый раз сообщила всем, что она не актриса ТЮЗа, а модель.

Зато Жанна костюмом осталась довольна. На ней красовалось суперкороткое белое платье, открывавшее чулки на ажурной резинке, на ногах были высокие белые сапоги, а на голове белый капор. На мой взгляд, она больше подходила для танца кан-кан в ночном клубе, чем для детского праздника.

Детей был полный зал, заиграла музыка и Деля вышла на сцену. Она оказалась прекрасной ведущей, дети перестали носиться между рядами и затихли, слушая ее приветственные речи.

– На сцену, девицы! – шепнул Толик. – И от души работаем, от души! Помните, клиент хорошо заплатил!

Сорокина что-то забубнила в своей трубе, и еле переставляя ноги в узком одеянии, засеменила на сцену. За ней попрыгала я, Жанна вышла последней.

– А вот и наши сладкие герои! – радостно воскликнула Деля в микрофон.

– Да, – вдруг не по тексту громко заявила Сорокина.

Тут я поняла, что понятия не имею, в какой последовательности мы должны играть свои роли.

– Во мне много карамели! – вдруг чересчур громко закричала Сорокина, и мелко-мелко передвигая ногами, быстро пошла вперед.

– Меня нет вкусней на свете!

Она зачем-то замахала длинными худыми руками, видимо, старательно выполняя наказ Толика работать «от души».

– Жуй меня, кусай меня...

– Стой! – крикнула Деля, но было поздно. Сорокина рухнула в оркестровую яму. В яме были инструменты, поэтому последовательно послышались звуки барабана, тарелок, гул контрабаса и других струнных инструментов. Зал захлебнулся детским хохотом и аплодисментами.

– Черт, – тихо ругнулась Деля, и подскочив к яме спросила:

– Верка, ты в порядке? Сиди там, как-будто так и надо! Дети! – закричала она бодро в микрофон. – Наша палочка такая вкусная, что ее утащил, ее съел... кто, дети?

– Контрабас! Барабан! – закричали дети.

– Дирижер! – басом закричал чей-то папа с первого ряда.

– Я кто? Я кто? – услышала я над ухом панический шепот Жанны.

– Ты конфетка Белоснежка! – тихо подсказала я.

– Ты конфетка Белоснежка! – выкрикнула Жанна.

– Я? – испугалась Деля.

– Да не вы, а она! – я устала от интенсивного шепота. – Вкусная и сладкая, белошоколадная!

Нашему дебюту грозил полный провал.

– У меня внутри орешка! – вспомнила Жанна. – Съешь меня и будет... и будешь... Хрюшкой! – выдала она вдруг версию Сорокиной.

Зал застонал то хохота.

– Кошмар! – зачем-то в микрофон сказала Деля и схватила за юбку Жанну, которая как зомби быстро пошла к оркестровой яме. Из ямы выглянула труба с прорезями для глаз и вежливо спросила:

– Можно я текст договорю?

Деля странно хрюкнула и споткнулась о длинный шнур микрофона. Дети от хохота посползали с кресел на пол. Я поняла, что нужно спасать представление и так запрыгала по сцене, изображая зайца, что из-под ног полетела пыль.

– Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец, я сладкий на все сто. О, о, о! – пропела я и решила, что нужно сделать какой-нибудь трюк, чтобы отвлечь внимание от Дели, запутавшейся каблуками в шнуре. Я сделала сальто, свое фирменное сальто, но никогда раньше я не делала его в костюме зайца. Поэтому не учла, что у зайца длинные уши. Я наступила на них и с грохотом свалилась на бок. Зал уже не смеялся, он судорожно хрипел. Но я не сдалась и сделала вид, что не упала вовсе, а просто зайцу весело, он кривляется. Перевернувшись на спину, я задрыгала ногами.

– Можно я договорю текст? – спросила настырная Сорокина из ямы.

– Ха-ха-ха! – закричала я, стараясь спасти положение.

– Съешь меня и будет фишка! – вспомнила Жанна вдруг трудное место сценария.

– Друзья! – жалобно сказала Деля в микрофон. – Мы объявляем конкурс!

– Жуй меня, кусай меня, лижи, люби только меня! – не унималась Сорокина в яме.

Дети захлопали, и чей-то папа с первого ряда рассмеялся громким соло.

– Друзья, – постаралась перекричать Сорокину Деля, – Кто придумает лучшее название для новых конфет? Это необычные конфеты. Внутри у них шоколадное суфле, а сверху белая глазурь. Заяц, ну-ка принеси конфеты!

Я подскакала к огромному столу, на котором живописно была расставлена вся продукция фабрики и взяла большой прозрачный пакет с конфетами.

– Напишите на бумажках свои названия, а Белоснежка соберет их у вас! – вещала Деля. – Иди!

Она подтолкнула Жанну в спину.

– Победителю – главный приз от фабрики «Кондитер»!

– Можно я выйду? – спросила из ямы Сорокина.

– Уймись и заткнись, – зашипела на нее Деля.

– Можно! – громко сказал папа с первого ряда.

Жанна пошла между рядами с подносом собирать записочки.

– Объявишь победителем написавшего в записке название «Снежинка», – шепнула мне Деля.

– Вылезай, вкусная! – позвал папа Сорокину.

– Я сама не могу, – пожаловалась Сорокина. – У меня одежда очень узкая! И я за что-то зацепилась.

– Руку давай! – Папа подскочил к яме и протянул туда руку.

Пришла Жанна с подносом, я стала вслух читать записки.

– Глюкоза! Сладкая жизнь! Незабудка! Сюрприз! Белая ночь! Снежинка!

– Руку давай! – настаивал папа.

– Я не могу, я зацепилась, – пропищала Сорокина.

Папа сиганул в яму, вызвав резонанс тарелок и струнных инструментов. Раздались бурные аплодисменты.

– Я объявляю победителя! – крикнул мой заяц. – Им стал, им стал...

Почему победить должно название «Снежинка»? Более избитое трудно придумать.

– Белая ночь! – объявила я.

– Снежинка! – шепотом закричала Деля.

– Белая ночь! – заорал в микрофон заяц и сделал сальто, не наступив на уши.

– Ура! – на сцену выбежала маленькая беленькая девочка в бантах и рюшечках.

– Катастрофа! – выдохнула Деля, отдавая девочке главный приз – огромную коробку со сладостями. Девочка не смогла ее поднять и за коробкой прибежала счастливая мама.

И тут из ямы на сцену волосатые руки вытолкнули Сорокину. На ней были только трусы и лифчик.

– Ура, стриптиз! – закричали дети, которым было не больше шести лет. – Облизали, обсосали карамельку!

Вслед за Сорокиной вылетело ее платье-труба. Она прикрылась им, и сказала с интонацией ведущей теленовостей:

– Я карамельная палочка.

– Папа! – закричал мальчик в первом ряду.

Деля взяла себя в руки, и не обращая внимания на голую Сорокину и шум в зале, монотонным голосом завела:

– Фабрика «Кондитер» использует в своей продукции только натуральное сырье...

Сорокина склонилась над ямой:

– Вылезай, – позвала она папу.

– Я зацепился!

– Папа!

– А они уже на «ты», – подала голос Жанна, не знавшая, куда деть большой поднос.

– Конфеты фабрики «Кондитер» – это новые технологии, оригинальная рецептура и...

Сорокина протянула папе руку, к ней подбежала Жанна и тоже дала руку, уронив при этом поднос в яму, прямо на тарелки. Грохот поднялся такой, что Деля, плюнув на восхваления фабрики «Кондитер», тоже пошла спасать папу. К ним присоединился маленький мальчик из первого ряда. Папу достали в разодранных штанах, но очень веселого.

– Никогда не сидел в оркестровой яме, да еще с такой красивой девушкой! – радостно сообщил он залу, отобрав у Дели микрофон.

– Все маме расскажу, – сказал Сорокиной его маленький сын.

Деля, тяжело вздохнув, пригласила всех детей к огромному столу на сцене попробовать конфеты.

* * *

– Что это было?!! – налетел на нас красный и потный Толик за кулисами. – Что это было?!!

– Репетировать надо! – отрезала Деля. – А то, бац-бац, вот костюмы, вот сценарий и на сцену! С ума сойти.

Сорокина, по-прежнему в одном белье, потерла ушибленное колено.

– Напялили на меня этот презерватив, ни шагу ступить! И кстати, ничего не видно!

– А по-моему, хорошо получилось, – хихикнула Жанна.

– Я пропал! – упавшим голосом сказал Толик, из красного становясь белым. – Почему главный приз отдали не дочке госпожи Булгаковой?!!

– Да, почему? – Деля с усмешкой посмотрела на меня.

– Кто это – госпожа Булгакова? – растерялась я.

– Кто?!! – заорал Толик, – Кто?!! Тот, кто бабки за все платил!!! Директор фабрики – вот кто!!! Они там камеры все наготове держали, а вы... Быстро переодевайтесь и в машину! Я не готов с ней объясняться! Не готов! Пусть она остынет, и мы что-нибудь придумаем!

– Репетировать надо, – вздохнула Деля.

– Бежим быстрее! – крикнул Толик.

Мы молниеносно переоделись, Толик схватил тюк с костюмами, и мы живописной толпой понеслись к автобусу.

Остаток дня в агентстве прошел тихо, никто и не думал вызывать нас на ковер. Толик сильно нервничал и все пытался выяснить, какая муха нас укусила. Мы виновато молчали, а Деля твердила одно: «Репетировать надо!»

– Что ж, будем репетировать! Во внерабочее время, – вздохнул Толик и вручил нам новый сценарий.

– Ну Андрон нам завтра да-аст!!! – добавил он уже со злорадством.

* * *

– Киселева, опять опоздала! – этой фразой хозяйка фитнес-клуба Люба встречала меня каждый вечер. Она знает, что до клуба мне добираться на трех автобусах и метро, она знает, что я сломя голову несусь со своей основной работы, в конце концов, она знает, что я не опоздала, а пришла вовремя, просто не за полчаса до занятий, а за пять минут. Но она все равно кричит, завидев меня:

– Киселева, опять опоздала!

Это такой своеобразный способ держать меня в узде. Дело в том, что я очень дорожу этой работой. Мало того, что всего за четыре часа тренировок я получаю неплохие деньги, так я еще имею здесь постоянных клиенток, которые покупают у меня косметику Oriflame. Я набираю необходимые баллы, а соответственно – дополнительные рубли.

– Киселева, опять опоздала! – проорала с угрозой мне Люба. Она оседлала недавно купленный тренажер, и пыхтела на нем, становясь пунцового цвета. Как и наши клиентки, Люба постоянно борется с лишним весом. Как и наши клиентки, она то одерживает победу, то терпит поражение.

– Вообще-то, без пяти, – попробовала огрызнуться я.

– Киселева! Наши клиенты платят не за то, чтобы созерцать, как запыхавшийся с дороги тренер впопыхах переодевается у них на глазах. Они могут подумать, что ты занимаешься ими между делом.

Опять магическое сочетание «клиент платит»! Оно висит надо мной как домоклов меч. Клиент, который платит – это бог. Ему надо молиться, его надо ублажать, и всегда надо следить, как бы он чего не подумал. В этой игре я всегда – прихожанин, и, кажется, никогда не буду богом.

– Любовь Игоревна! Мои клиенты плохо обо мне не подумают! – заверила я ее и пошла в тренерскую.

– Ну, ну! – донеслось до меня. – Не дорожишь ты местом, Киселева. А я, между прочим, в курсе, что ты на моих клиентках зарабатываешь!

Это она про мою косметику. Ну и черт с ней. Я тоже знаю, как она подрабатывает: сдает в субаренду зал каким-то бандитам, чтобы они качались на тренажерах, хотя по договору аренды делать этого категорически нельзя. Но мне об этом лучше молчать.

В тренерской я быстро переоделась, выгрузила из сумки заказанный мне товар – гели, лаки, помады, туши. Черт, я опять не купила себе тушь, только другим таскаю!

Среди моих клиенток были почему-то только девушки до двадцати пяти и дамы после сорока. Средний возраст наш клуб вниманием не баловал. Мне было трудно организовать общие занятия, распределить нагрузку. А на индивидуальных я носилась между тренажерами с часами, отслеживая личное время каждой и боясь ошибиться. У всех клиенток проблема была одна – лишний вес. Проблема, которую мне невозможно понять. Я бы с удовольствием много и хорошо питалась, мало двигалась, и толстела от безделья. Выкладывать деньги за то, чтобы потеть на тренажерах под наблюдением инструктора – выше моего понимания. Сознательно голодать ради того, чтобы к вечеру сбросить грамм двести – придурь тех, кому нечего делать. Я сегодня, например, выпила только кофе, который организовала Ирина. И не потому, что боюсь потолстеть. Просто булочка в буфете стоила как копченая курица в магазине, а перекусить по дороге я не успела. Так что не то что лишний, но и просто вес мне не грозит.

Но самое трудное в моей второй работе – не тренировки. Самое трудное – выслушивать, кто сколько сбросил или не дай бог прибавил, и пытаться при этом давать советы. Ну не заявлять же им: заведите бездельника-мужа, парализованную маму, ребенка, который растет по сантиметру в месяц, и устройтесь на три работы.

Самая невыносимая моя подопечная – Зоя Артуровна. Перед каждым занятием она лезет на весы и кудахчет там как курица, которая собралась нестить. Сегодня, как только я вошла в зал, сразу услышала ее громовое контральто:

– Представляете, Лорочка! Еще в обед было шестьдесят девять ровно. А сейчас, шестьдесят восемь восемьсот!

– Это вы пописали, Зоя! – крикнула с велотренажера двадцатилетняя Аня. – А вот у меня за неделю три килограмма как не бывало!

– Это вы покакали! – отомстила Зоя Артуровна и слезла с весов. – Давайте заниматься, Лорочка!

Я начала занятия и к концу тренировки почувствовала, что смогу уснуть не только стоя, с открытыми глазами, но и добросовестно показывая при этом упражнения. После тренировки Зоя опять взгромоздилась на весы.

– Представляете, Лорочка! Еще минус двести грамм! Если так дальше пойдет, то через месяц я смогу ходить по подиуму. – Она довольно засмеялась. – Кстати, помните, вы интересовались щенками редкой породы? Так вот, есть такие в городе! У моей знакомой, представляете, Лорочка! Тысяча!

– Так дешево?

– Для вас, Лорочка, тысяча долларов за собаку – это дешево? – Зоя Артуровна недоверчиво посмотрела на меня.

– Долларов? – ахнула я.

– Ну не рублей же, господи! Так оставлять щеночка?

Я должна сказать «нет». Я же не идиотка, и не сумасшедшая. У меня на руках больная мама, маленький ребенок и безработный муж, кажется, алкоголик. Тысяча долларов – сумма, которую я никогда не держала в руках. Правда, теперь есть эта работа...

– Так оставлять щеночка? – Зоя снова стала разглядывать показания на весах. – Надо же, вроде как на пять грамм больше стало...

– Мальчика! – выкрикнула я так, что ее чуть не отбросило взрывной волной. – И покрупнее, слышите?

– Хорошо, хорошо, оставим кобелька. – Она попятилась и исчезла в раздевалке.

* * *

Дома стоял резкий запах гари. Я бросилась на кухню.

– Ма, я жарил яишницу, – сообщил Васька, – но забыл про это и ушел к Ваньке. Соседи вызвали пожарных, они залезли в форточку на кухню и выбросили в окно на снег горящую сковородку.

– Как в форточку? А Флюра, Ива, Вадик? Где они?

– Папа спал и ничего не слышал. Ива и Флюра включили на всю громкость телевизор и смотрели сериал. Флюра открыла настежь окно, потому что Иве нужен свежий воздух, а коляски нет. Им было не дымно...

– Не дымно?..

– Нет.

– И когда ты вспомнил, что жаришь яишницу?

– Когда подошел к дому и увидел в сугробе нашу сковородку.

Васька попятился от меня.

– Мама, я ее домой принес! А Иве понравилось, что пожарные приезжали и хотели ее спасти.

Я поплелась на кухню. Там был полный разгром, копоть и грязный пол. Воняло просто ужасно.