Текст книги "Своя Беда не тянет"

– Ах, черт! – Петр Петрович хлопнул себя по лбу так, как на занятиях по актерскому мастерству изображают прозрение. – Мне же говорили, что у вас два имени! Просто я забыл, какое из них настоящее.

Это меня окончательно добило, ладони взмокли и прилипли к креслу. Скорее всего, этим тонким психологическим этюдом недоделанный болгарин хочет заставить меня рассказать историю обретения мною двух имен. Но он вдруг хлопнул в ладоши, воскликнул: «К делу! К делу!» и задал конкретный вопрос:

– Что вы можете сказать по факту обнаружения в школе трупа ученика одиннадцатого класса Игоря Грибанова?

Я так обрадовался такому повороту событий, что подробно выложил ему все: про бутылку, про разговор в туалете, про то, что закрывал и опечатывал тир и этому есть свидетель – Капа.

– Кстати, там ничего не пропало? – доброжелательно прервал он меня.

– Нет, я вместе с оперативниками заходил туда. Ничего не тронуто. Двенадцать пневматических винтовок и пять софт-пистолетов – все на месте. Впечатление, что в тир никто не заходил. Или не успел зайти.

Он кивнул, кивнул, и еще раз кивнул.

Я решил, что разговор закончен, отлепился от дерматина и встал.

Питров снова кивнул. Не успел я сделать и шага, как он весело, как у родного спросил:

– Вы влюблены?

От неожиданности я сам себе больно наступил на ногу. В голове одна за другой пронеслись догадки: кто-то видел, как я утром отцеплял Марину от якоря, кто-то видел, как я догонял Беду и пытался объясниться с ней, кто-то решил, что все это имеет отношение к делу и думает, что я причастен к убийству. Я с ужасом подумал, что Грибанов мог быть неравнодушен к Марине, а незамужняя Марина запросто могла заигрывать с Грибановым. Я впервые в жизни пожалел, что не прислушивался к сплетням в учительской.

– Вы влюблены?! – пристал ко мне с дурацким вопросом Питров, словно был ведущим телешоу.

– Что вы, – ляпнул я, – в моем возрасте у меня менее романтические потребности.

– И все-таки! Вы нежно относитесь к своему сожителю? – спросил Питров с доверительностью врача, который интересуется, какой у вас стул.

Я рухнул в дерматиновое кресло.

– К кому я нежно отношусь?

– Ну, ни для кого не секрет, – весело отмахнулся от моего недоумения Петр Петрович, – что вы недавно расстались с женой и живете с мужчиной. У вас бурные, сложные отношения. Сегодня он хотел от вас уйти, а вы носились за ним по школьному двору и кричали: «Вернись, возлюбленный!» Я не просто так вас об этом спрашиваю. Что за человек ваш возлюбленный? Можно ли ему доверять? Ведь он имеет свободный доступ в школу, а если у него нетрадиционная ориентация... сами понимаете!..

Он верещал, как канарейка по утру, которую можно заткнуть, только набросив на клетку черную тряпку.

– Это наши бабы вам пропели? – я выдернул из дырки в кресле кусок желтого поролона.

– Завуч, – он с интересом посмотрел на желтый кусок в моей руке. – Она утром водит внука в садик. Мимо школы. Случайно видела.

– Значит так, – я пульнул желтый ошметок в мусорное ведро, но не попал. Питров, не скрывая спортивного интереса, вздохнул разочарованно. – Возлюбленный – это фамилия. Я кричал не «вернись», а «ходи сюда». Это разные вещи.

Питров кивнул, соглашаясь, что это разные вещи.

– Это больной, пожилой человек, насколько я понял, без определенного места жительства. Ночью его избили подростки, и он спасся бегством, перемахнув через школьный забор. Он потерял сознание, и я не мог ему не помочь. Я оставил его переночевать, накормил, напоил, и разрешил остаться на некоторое время. Ему отбили почки, он еле ходит. Я ответил на ваш вопрос?

Питров поскучнел, и без лучезарной улыбки стало ясно, что он потрепанный жизнью человек, с не очень удавшейся карьерой.

– Его избили подростки из вашей школы? – неожиданно жестко спросил он.

– Не знаю, – честно признался я, встал и ушел.

Я лопатками чувствовал его насмешливый взгляд. Не такой уж он весельчак, этот мятый-перемятый Питров. Развел меня, как девчонку-наивницу.

* * *

Говорят: пришла беда, отворяй ворота.

В моем случае это звучит довольно двусмысленно, так как Беда для меня – имя собственное. Мне больше нравится выражение про черно-белые полосы. Если началась черная полоса, нужно покрепче сжать зубы и быть ко всему готовым.

Неприятности в тот день липли ко мне, как репьи на лохматого пса.

Едва я вышел от следователя, на меня налетел красный, как рак, Ильич.

Он менял окраску сегодня, как медуза в зависимости от цвета морского дна.

– Петька, жопа в подвале, жопа! Трубу прорвало! А там арендаторы-хераторы! Тренажеры как вся школа стоят. Вызывай аварийку! Там воды по колено! – кажется, шеф забыл про то, что жестоко на меня обиделся.

Я помчался вниз, преодолевая лестничные пролеты широким балетным шагом. Ильич за мной не последовал.

Внизу, у выхода, спиной ко мне, низко наклонившись, стояла Марина. Я удивился ракурсу, слегка притормозил, но вовремя заметил, что она не может отцепить руку от сапога: зацепилась якорем за молнию.

– Пришвартовалась? – крикнул я, ускоряясь.

Марина посмотрела на меня глазами бездомного котенка, которому неоткуда ждать помощи. Я не поддался.

– Горим! – зачем-то крикнул я, пробегая мимо.

Она поверила, бедняжка, и побежала, как стояла – запястьем прикованная к молнии сапога. Может быть, завтра она сменит украшение.

Я выбежал на улицу. Вход в подвал, в котором был оборудован тренажерный зал, был со двора. Профессиональные тренажеры стоили тысячи долларов, и ссориться с арендаторами было нельзя. Я открыл помещение, слава богу, там никого еще не было: тренировки начинались ближе к вечеру. Ильич не преувеличил, воды в зале было почти по колено. Я, закатав штаны и сняв ботинки, добрался до телефона – эти ребята организовали себе отдельную связь. Набирая аварийную службу, я поймал себя на том, что очень устал сегодня бегать и общаться со службами, у которых короткие номера телефонов и раздраженные непонятливые дежурные. И если убийство в школе – событие редкое, вопиющее, и из ряда вон..., то свищ в трубе целиком на совести Ильича. Только он знает, какую прорву денег перечисляют родители на якобы школьные нужды. На деньги эти можно проложить золотые трубы и украсить их изумрудами. Но у Ильича на очереди то установка джакузи в своей холостяцкой квартире («А ты знаешь, Петька, пузырьки эти очень даже щекотливые ребята, ха-ха-ха!»), то покупка ноутбука («Ужас, Петька, зашел случайно на порнушный сайт, теперь машина виснет, ну та-а-кого наприсылыли, ха-ха-ха!»), то недельный отдых в недешевом санатории («У меня, Петька, артрит, гастрит, отит, ринит, и ... дисплазия соединительной ткани!»).

Я нашел, откуда хлестала вода, отыскал два полиэтиленовых мешка, проволоку, и соорудил временный хомут, который кое-как продержался до приезда аварийки. Полчаса я носился с ведрами, черпая воду и спасая тренажеры, стоимость которых Ильичу не возместить, даже если он начнет продавать в школе воду из кранов, воздух, и сделает платным каждый урок.

Когда рабочие, наконец, приехали – вальяжные, с легким пивным духом – у меня перед глазами стоял туман, а руки автоматически пытались сделать черпательное движение. Тренажеры я спас. Ремонт я спас. Теперь пойду спасать себя. Я вернулся в школу, чтобы забрать куртку.

Занятия отменили, школа опустела, оперативники уехали, да и времени оказалось четыре часа. Я вздрогнул, когда, открыв учительскую, увидел там завуча Дору Гордеевну. Она неслабыми габаритами перекрывала свет из окна, поэтому в комнате казалось темно и тесно. В руках у нее была телефонная трубка.

Дора Гордеевна меня не любила. Она меня ненавидела. Но зачем афишировать то, с чем нечего делать? Поэтому она скрывала свои негативные чувства. Поэтому она широко улыбнулась рыхлым лицом, давая очередной раз понять: ну что нам делить?! Она старая добрая тетка, вечерами стряпает ватрушки, а утром отводит внука в садик. Я – молодой, здоровый, почти холостой мужик. Почти сыночек.

– Вас к телефону, – переборщив с любезностью, пригласила она, протягивая трубку.

Я удивился. Наверное, это Ритка узнала о школьной трагедии от оперов.

– Рит?! – спросил я эфир.

– Мне нет дела, как зовут твоих рит, – ответил эфир жестким голосом Элки.

Я пропел в уме марш Мендельсона и скосил глаза на Дору Гордеевну, давая понять, что разговор очень, ну очень личный. Дора легко, словно толстая девочка, подорвалась, протиснулась быстро в тесную дверь, закрыв ее за собой подчеркнуто плотно. Только нет никакой гарантии, что она не припала ухом с той стороны, грациозно, как любопытная горничная. У Доры был зять, который работал в районо, Дора давно метила на место Ильича, поэтому она страстно охотилась за любым компроматом.

– Мне нет до этого дела, но... мне нужна твоя помощь, – Элка попыталась и это жестко сказать, но у нее получилось жалобно. Вызывать сочувствие – не ее репертуар, и я зачислил себе десять очков.

– Мне очень нужна твоя помощь! – мне показалось, что она там заплачет, как девчонка в песочнице, у которой отобрали совочек.

Я позавидовал тем, кто смог выжать из нее женскую слабость и выкрикнул: «Всегда готов!» чересчур поспешно.

– Только не подумай, что это повод, – прошипела она, – это гнусная необходимость. Немедленно приезжай ко мне!

– Еду! – крикнул я и кинул на свой счет еще двадцать очков.

– Только не думай...

– Понял – гнусная необходимость! – переусердствовал я с сарказмом.

Я бросил трубку, напялил куртку, и помчался заводить «аудюху».

Наверное, она залетела, думал я, плюхаясь за руль. Она беременна, и ей надо сообщить мне об этом. А что еще она может назвать гнусной необходимостью?

Я ударил руками о руль, вслух фальшиво пропел Мендельсона, и стартанул со второй передачи.

Будет пацан, и я назову его...

* * *

Дверь она открыла, кутаясь в драную вязаную кофтенку с дыркой на плече. Никогда она не куталась в вязаные кофтенки. Все, теперь она добрая, милая, домашняя. Она абсолютно моя.

– Какой срок? – выпалил я, не сдержав улыбки дебила.

Выглядела она так, будто переела вареного лука, потом сходила на прием к плохому стоматологу, а затем слопала все запасы пургена. Точно беременна. Точно моя.

– Приговора еще не было, – отрезала Беда, двумя пальцами, за отворот, втягивая меня в прихожую.

– Какого приговора?

– А какой еще срок?

Я понял, что пацана не будет, не будет даже никакой завалящей девчонки. Я понял, что кофту просто моль сожрала. А, может, не моль. На самом деле – дорогая это кофта, из бутика, она на нее целый месяц копила. И вообще, не дырка это, а крутейший дизайн, тем более вон вторая такая, и третья... я просто в этом ни черта не понимаю.

Я сел на пол, вытер пот со лба, и чмокнул в нос подбежавшего Рона.

– Пойдем, – она кивком позвала в комнату и я, тяжело поднявшись, поплелся за ней.

Комната была завалена тюками, баулами и огромными клетчатыми сумками, с которыми носятся торговцы на рынках. В квартире пахло чем-то чужим, незнакомым, или может быть, кем-то?

– Ты занялась оптовой торговлей?

– Я занялась гостиничным бизнесом, – в ее голосе не было сил, и я опять позавидовал тем, кому удалось этого добиться.

Мы зашли на кухню, там было не лучше: баночки, скляночки, свертки, пакеты, коробки, и все это на полу. Учитывая метраж в восемь метров, ступить было некуда. Я присел на край табуретки и стал ждать объяснений. Беда включила кофеварку, засыпав туда столько кофе, что я попросил чай.

– Рассказывай, – скомандовал я, решив, что имею на это полное право. Примчался же я, как акушер, решив, что в наших отношениях победило разумное, доброе, вечное.

– Неделю назад позвонила Наташка из Ташкента, попросила приютить одну знакомую тетку на три дня. Сказала, она к вам за лекарством едет. Я говорю, да ради бога на три дня, тем более от меня муж через балкон удрал, я холостая и мне даже скучно. Приехала! Тетке сорок лет, ничего себе еще тетка, только девственница, о чем она сочла нужным мне сообщить, едва переступив через порог. Приехала! Только не одна – с подружкой!!! Одной, видите ли, сейчас опасно ездить девственнице. Начали они в квартиру эти баулы метать, как доперли их, не знаю! Я ей: «Вы же на три дня, за лекарством!» А она: что ты, я на три месяца, у вас тут миому лечат, а у нас – режут. И вообще, мы тут поторгуем немножко, вот и товар привезли, жить-то надо как-то! Тетку Салима зовут, подружку Надира, еле заучила. Я говорю, у меня и диван-то вон один, и в ванну только через унитаз, а они: что ты, мы не капризные, мы на полу с удовольствием, а ванна нам и не нужна, унитаза хватит! Они не капризные! Три недели! Я повешусь.

– Что-то мне не верится, что у тебя не хватает духу выставить их за дверь. Гостиниц в городе полно.

Она все-таки разрыдалась – слезы хлынули прямо в стекла очков. Они так сильно хлынули, что я автоматически поднял левую руку, чтобы включить дворники, но спохватился и взял чашку с чаем, куда Беда щедро сыпанула сахар, зная, что сладким я пью только кофе.

– Не хватает! – рявкнула Беда. – Я у Наташки полгода в Ташкенте жила, когда...

– Ясно, – прервал я ее. – Тогда придется терпеть.

– Не могу! – взвыла она. – Они каждый день готовят свой плов на хлопковом масле! Как оно воняет! Я провоняла, вещи провоняли, квартира провоняла, даже собака пахнет не псиной, а хлопковым маслом! Они мажут волосы кислым молоком! И не смывают! Оно тоже воняет! Я не пойму, что хуже –молоко или масло! Я живу в махалле!!! Они сидят на полу, спят на полу, молятся на полу, едят на полу! Руками! Жирный, вонючий плов! А меня просят курить на балконе! Три месяца! Это же до весны! Я застрелюсь.

– А я-то чем помочь могу?

– Давай, ты будешь моим мужем!

– Давай! – слишком поспешно обрадовался я.

– Который внезапно вернулся с зоны, – также поспешно договорила она.

– Почему с зоны?..

– Ну, тогда они испугаются, – не очень уверенно предположила она. – Девственницы все-таки! А тут мужик в доме, да еще уголовник!

Я вздохнул и снял куртку, в которой парился до сих пор.

Ясно, она решила попугать мною невинных девушек. Очень, очень лестно.

– А где они, хлопковые девчонки-мусульманки?!

– Сейчас придут. На рынке местном торгуют. Носочки, платочки, всякая дребедень. Какой-то особо дешевый хлопок, пенсионеры с руками отрывают.

Я поискал глазами, куда пристроить куртку.

– Давай, – протянула она руку. Никогда раньше она не старалась мне помочь, глядишь, еще ботинки расшнурует.

Я отдал куртку, и она, переступая длинными ногами через баулы, как цапля на охоте, пошла в прихожую.

Вернулась Беда сильно повеселевшая и без соплей.

– Ну и как? – она потрясла у меня перед носом вонючей бутылкой с мешком и наперстком. Я вспомнил, что когда началась эвакуация, я, одеваясь, сунул бутылку в безразмерный карман.

– Что – как?! Ты обшмонала мои карманы?

– Ага! – она так интенсивно кивнула, что очки чуть не свалились с ее носа. Беда подхватила их мизинцем и уставилась на меня весело, как Питров на допросе.

– Ага, ага! Искала любовные письма, а нашла «ракету»! Ты балуешься ганджубасом?

– Я балуюсь педагогикой. Давай, объясняй, что это такое и с чем это едят.

– Сейчас! – она бросила бутылку на свободный угол стола и снова умчалась в коридор, перескакивая через тюки. Я услышал, как хлопнула входная дверь.

Пришла она быстро, я едва успел споить Рону свой сладкий чай.

– Значит так, – она вертела в руках маленькие бумажные пакетики. – Это – «ракета». – Она потрясла у меня перед носом вонючей бутылкой. – Это – боеголовка. – Она пальцем ткнула в наперсток, вставленный в горлышко. – Это – ганджубас! – Она потрясла бумажными пакетиками у себя над головой, будто угрожая высшим силам за мою непонятливость и тупость. – Ганджубас!

– В каком смысле?

– План!

– Чего?

– Не придуривайся!

– Не выделывайся!

– Каннабис сатива! План, трава, марихуана, анаша, блин! Ганджубас – по-цыгански! Ты что, только что из пансиона благородных девиц?!

– Откуда в твоем доме наркотики?!! – заорал я так, что посуда зазвенела.

– О, господи! – она заткнула уши руками. – Наркотик! Детская забава. Привыкание не больше, чем к шоколаду! И не в моем доме, я у Сереги-массажиста, соседа, стрельнула. Сам же попросил-наехал: как это работает, с чем это едят?!

– В мои времена у соседей стреляли соль...

– Твои времена прошли, ты прокис, устарел, покрылся плесенью. Пол-Европы признало: конопля – двигатель культуры. Очень скоро она заменит человечеству еду, лекарство, топливо, одежду, жилье и книги! Ты отстал! Наркотик!

Я подавился возмущением и стал смотреть, как она засыпает траву в наперсток и поджигает ее. Заправским жестом босой ноги она наступила на веревку, привязанную к мешку, и потянула бутылку вверх. Со смачным чпоком бутылка наполнилась дымом.

– На, глотни, – протянула она агрегат.

– Ты что, сдурела?!

Она ртом запечатала горлышко и вдохнула дым. Пакет со звонким треском втянулся обратно в бутылку.

– Эй! – крикнул я. – И частенько ты этим занимаешься?!!

– Второй раз. Грех такую шикарную «ракету» не опробовать! – Беда снова сыпанула травы в наперсток и чиркнула зажигалкой. – Зажигалочку лучше использовать марки «Федор», видишь, эта дрянь «Крикет» плавится. И все другие плавятся. А «Федор» делают в Голландии, а там ганджубас любят, уважают и не преследуют.

– Это наркотик! – я треснул кулаком по столу. – Садить за это надо!

– Британские политики открыто признаются, что курят анашу, и не видят в этом ничего плохого. На, – она опять протянула мне бутылку, начиненную дымом.

– Я не британский политик, – буркнул я.

– Увы. Ты педагог. Значит, должен знать, с чем бороться. Держи!

– К черту!

– Я все-таки повешусь. Вокруг меня одни педагоги и девственницы. – Она поднесла бутылку ко рту.

Я отобрал у нее «ракету». Отобрал и высосал дым. Она умела брать на «слабо». Пусть подавится, пусть запишет на свой счет двести очков и опять перетянет весы на свою сторону. Зато я знаю все теперь про эту бутылку.

Я глотнул дым, но ничего не почувствовал. Курево как курево, только залпом и много. И кстати, экологически чисто – в комнате не остается ни дыма, ни запаха.

Беда снова зарядила боеголовку.

– Слушай, – сказал я, – а зачем эти навороты с бутылкой? Траву, по-моему, в косяки забивают и курят.

– Ха! Темнота. Трава денег стоит. Поэтому особо экономные люди придумали, как сделать так, чтобы ни капли драгоценного, веселящего дыма не уходило в атмосферу. Все внутрь, все в организм.

Свою порцию я заправил сам. Я, конечно, не британский политик, но и не ташкентская девственница. В конце концов, нужно знать, с чем бороться...

– Ну, как? – спросила она.

– Детская забава.

– Я и говорю, – она сыпанула в наперсток последнюю порцию травы.

– Дрянь трава, – Беда поморщилась, но выглядела она довольной, будто не брызгала слезами в окуляры десять минут назад. – Бурятская, наверное. Хуже только сибирская и алтайская.

– А лучше? – я решил пройти ликбез по полной программе.

– Казахстан, Киргизия. Если повезет, можно нарваться из Чуйской долины. Про Афган я вообще молчу.

– Я жил с наркоманкой.

– Ты жил с репортером криминального еженедельника «Криминальный Сибирск».

– Ну да, вторая древнейшая. А ты весь криминал пробуешь на собственной шкуре?

– Не весь.

Я кивнул. И громко заржал. Здорово она это сказала: «Не весь»! В отличие от нее я понимал чужой юмор.

Она посмотрела на меня внимательно, как кошка, которая впервые увидела рыбку в аквариуме. Мне стало смешно.

– Я не рыбка, – хихикнул я.

– Больно-то надо тебя ловить! – хохотнула Беда.

– Тогда я пошел, – я встал и перешагнул через пару баулов.

Она засмеялась.

– У тебя походон, как у аиста на болоте. Эй, Бизя, у тебя проблемы?

– Ты каркаешь про мои проблемы прежде, чем они успевают появиться. Кстати, это у тебя проблемы! На полке появились книги! Донцова, Акунин, Коран и «Партнерский секс». Нет, каков наборчик! – Я покатился со смеху и плюхнулся с размаху на какой-то тюк. Хорошо, он оказался мягким, словно был забит ватой. Мне вдруг расхотелось уходить. Здесь тепло, светло и очень весело. Донцова, Акунин, Коран, и «Партнерский секс»! Никогда не видел, чтобы Беда читала: Элка – не читатель, Элка – писатель. Я снова заржал.

Она подскочила и, перепрыгивая через сумки, подскакала ко мне.

– Это не мой наборчик! – Беда плюхнулась на соседний тюк. – В этом доме не осталось ничего моего! Здесь живут Надира и Салима. Значит, ты мне не поможешь...

– А с чего ты взяла, что у меня проблемы?..

– Ты так лихо оприходовал «ракету»! Где ты ее взял? Не сам же смастерил на коленке!

– Я?! – от возмущения я хотел вскочить, но не справился. Тюк был округлый, неудобный, верткий, он поехал под коленки и я кувыркнулся назад, головой в какую-то сумку, кажется, забитую кирпичами. Пока я барахтался и вставал, приводил в порядок слух и зрение, Беда куда-то исчезла. Вместо нее в комнате стояла баба – смуглая, черноволосая – и щербато улыбалась. Я потер глаза, но потом вспомнил про хлопковое масло и затянувшуюся невинность:

– Фатима?

– Салима, – поправила она.

Может, ей и сорок, может, она и девственница, но я бы сказал, что ей пятьдесят и у нее климакс.

Я спохватился, что должен ее попугать и спросил с угрозой:

– Лошадь страшная, ты откуда?

– Где лошадь? – удивилась она на хорошем русском.

Лучше бы она спросила, почему страшная, я бы знал, что ответить.

– Да это собака! – выкрутился я и потрепал за загривок подбежавшего Рона.

– А Надирка на рынке осталась! – радостно сообщила мне Салима, даже не думая меня пугаться. – Сейчас будем делать плов и самсу греть! Вы теперь с нами будете жить? Комната большая, располагайтесь!

– Да не, пошел я...

– Что вы! Плов! Самса! Элка совсем ничего не кушает. Только пьет кефир и курит! Так воняет, так воняет! А крупному мужчине надо много кушать!

Мне понравился ход ее мыслей. Я почувствовал, что слюноотделение опережает всякие другие мои рефлексы. Плов! Самса! Коран, Акунин и «Партнерский секс»! Да, и Донцова тоже. Блин, да ничего эта Салимка, и чего Беда волну гонит?!

Я как пес по команде «рядом», пошагал за Салимой на кухню. Салима на удивление ловко маневрировала среди завалов. Она вообще все делала ловко и быстро – «шуршала», как сказал бы мой дед-богатей Сазон. Не успел я глазом моргнуть, как на плите, в огромном казане уже жарились лук и мясо. Казан, наверное, она тоже привезла с собой. Я успел забыть о существовании Беды, когда она выскочила из ванной, с мобильником в руке, и заговорщицкими жестами вызвала меня в коридор.

Я нехотя покинул кухню.

– Мне звонил следователь Питров, – сообщила она.

– Кто?! – если честно, я не сразу вспомнил, кто это такой и хихикнул:

– А что у тебя с ним?

– У него со мной почти допрос. Он спросил, звонил ли мне днем на мобильный ученик школы номер двадцать Игорь Грибанов.

Я перестал хихикать и больно прикусил губу. Обрывки мыслей замельтешили в мозгу, одни из них были смешные, другие не очень, третьи и не мысли были даже – так, мыслишки. Например: когда она успела схлестнуться с Грибановым и зачем? Я жил с наркоманкой, а может – убийцей? Ей не фиг делать пальнуть в особь мужского пола, если эта особь не пляшет под ее дудку.

– Откуда ты знаешь Грибанова? – спросил я, принюхиваясь. Из кухни так пахло, что я бы сменил веру, чтобы так питаться, и... изучил «Партнерский секс».

– Из школы номер двадцать я знаю только тебя, – сказала Беда, буравя меня глазами через очки. – И днем, с номера, который назвал мне Питров, звонил мне ты. О чем я и доложила следователю Питрову.

Я ошарашено молчал. Потом в голове моей начало проясняться. Значит, у Грибанова нашли мобильник Ильича. Значит, Глазков за порцию травы расплатился с Грибановым мобильником, который нашел в туалете, пока я бегал с бутылкой к Ильичу. Искал, наверное, бутылку, а нашел телефон. Или нет, телефон нашел сразу, а бутылку искал уже тогда, когда получил порцию травы...

– Я же говорила, у тебя проблемы, – усмехнулась Беда. – Давай, Бизон, выкладывай, откуда у тебя «ракета» и почему телефон, с которого ты звонил, у следователя. – Она завелась, заблестела глазками. Запахло приключениями и, кажется, я перестал быть для нее занудой.

Сначала мне стало грустно, потом смешно: чтобы я стал представлять для нее интерес, нужно, чтобы в моей жизни появилась пара – тройка криминальных трупов и мной заинтересовались правоохранительные органы.

Я поддался ее безудержному любопытству, я выложил ей все прямо тут, в темном тесном коридоре, шепотом, с подробностями, которые обошел на допросе у следователя.

– Говорила же, у тебя проблемы! – она приблизилась максимально и цапнула зубами меня за ухо. Я не очень-то обольстился от ее обкуренной нежности. Пусть сделает это на трезвую голову.

– Забавная история, – засмеялась она. – А ты уверен, что этот твой Женька действительно не причем? Ведь сарай-то был открыт, все это видели! Посуди сам: его чуть не убили подростки, одного из которых звали Игорь. «Игореха, стреляй!» Конечно, там, один против этой «группы здоровья» он не попер. А тут отлежался, оклемался, высунул из сарая нос, Игореху того опознал и, воспользовавшись кутерьмой, возникшей во время землетряса, его пристрелил.

– Бред, бред и бред! Сама посуди: у него не рожа, а кусок мяса! Он практически ничего не видит, как он его разглядел и опознал? Он голоден, болен, и за крышу над головой готов языком вылизывать школьный двор. Кто сказал, что «Игореха, стреляй!» и медалист Грибанов одно и то же лицо? Домыслы и совпадение. И кто сказал, что у Женьки-бомжа есть оружие? Если бы оно было, то палить он бы стал не в школе, а там, где его били.

– Если бы было... – тихо засмеялась она.

– Это не он.

– Не он, так не он.

Я посчитал, что разговор закончен, вставил палец в дырку на ее кофте – крутейший дизайн! – и притянул к себе.

– Слушай, а может быть это был все-таки повод, а не гнусная...

– Мальчики-девочки! – звонко крикнула Салима с кухни. – Где застряли, где потерялись?! Самсу кушать!

– Девочки! – фыркнула Беда и отцепила кофту от моего пальца.

«Мальчики» ее почему-то не возмутили.

– А где сейчас твой Возлюбленный? – Она предпочла не заметить мой душевный порыв.

Я пожал плечами.

– Сидит, наверное, в моем сарае, кипяток с сахаром гоняет.

– Идиот, ты что, не зашел к нему после всех этих событий?!

– Ты же сказала, приезжай немедленно!

– Кретин, да твой сарай опера уже по досточкам разобрали, а Женьку наизнанку вывернули! Хочешь, я позвоню знакомому «урке», узнаю информацию по этому делу?

Я ухмыльнулся. Она знает, что я владею терминологией не хуже нее – «урками» называют ребят из уголовки. Я засмеялся. Она знает, что я и сам могу узнать все по этому делу, если позвоню Ритке Грачевской. Инспекция по делам несовершеннолетних в РОВД находится на первом этаже, уголовный розыск на втором. Ритка, как правило, в курсе всех дел и уж ее информация будет поточнее, чем та, которую дает не очень щедро прикормленный «Криминальным вестником» опер.

– Пойдем самсу жрать. За дело взялись профессионалы, какого черта совать свой нос?

– Да? – ехидно спросила она, ловя очками в темноте коридора свет, доходивший из комнаты. – А ты уверен, что хорошо спрятал свой «ствол»?

Я почувствовал, что вспотел.

Это был единственный незаконопослушный момент в моей жизни. Пережив недавно кучу неприятностей, я так и не собрался с духом избавиться от пистолета Макарова, доставшийся мне в результате разборок с одной местной группировкой, именуемой «борисовцы». Я предпочел соорудить под лежаком маленький тайничок – незаметный и надежный, следовало только знать, где и как подцепить нужную доску в полу. Одна беда: я постоянно забывал и про тайник и про оружие: слишком втянулся в мирную жизнь педагога. Лучше бы все-таки от него побыстрей избавиться.

– Поехали, – Беда потянула меня за руку.

– Куда?!

– В сарай!

– Девочки-мальчики!

Я сгонял на кухню, прихватил самсу, рассовав пирожки по карманам, заверил Салиму, что мы скоро вернемся, и быстро оделся в коридоре.

Беда тоже натянула тонкую дубленочку и гарцевала на месте, от нетерпения пристукивая ногой. Кажется, ей все это нравилось: «ракета», «ствол» у меня под кроватью, бомж, готовый за стакан кипятка чистить от снега школьный двор, и я – впервые в жизни попробовавший ганджубаса.

* * *

«Аудюха» почему-то не открывалась. Может, замок замерз, а, может, от старости его просто заклинило? Я плюнул на неподатливый ключ, нашел проволоку, поковырялся недолго и открыл дверь.

– Эй! – засмеялась Беда. – А зачем ты повесил знак «инвалид за рулем»?!

Я посмотрел в зеркало заднего вида: на заднем стекле желтел небольшой квадрат.

– Ну-ка, отдери! – скомандовал я. Элка поковыряла знак пальцем.

– Слушай, тут без ножа никак! Серьезно прилипло! А ты какой инвалид – на голову?

Я заржал. В отличие от нее я понимал чужой юмор.

– Нет, гораздо ниже! Там, что, не написано?

– Нет! – покатилась она со смеху. – А должно быть?

– Конечно. Это ученички мои шутки шутят. Завтра зубами отдирать заставлю.

Беда плюхнулась на сиденье рядом со мной, и я мысленно поблагодарил ее за то, что она не рвется за руль. Терпеть не могу ездить пассажиром, она тоже, и это одна из причин, почему мы не можем долго находиться в одной машине.

Ключ в замок зажигания почему-то не вставлялся. Я пихал его, пихал, и так и эдак, но он, как неродной, не стыковался. Но попробуйте-ка куда-нибудь что-нибудь вставить, когда на улице минус тридцать! Я разобрал панель и отсоединил замок от блока зажигания.

– Ну, ни фига себе, техническое состояние! – покатилась со смеху Беда, глядя как я отверткой завожу машину. – А мы доедем?

– Да куда мы денемся! – заорал я, отмечая с удивлением, что движок еще горячий. Мне казалось, что я провел у Беды часа два, а в минус тридцать и за десять минут остынет все что угодно.

Мы классно ехали, уличные фонари и фары освещали зимние улицы. Кое-где уже установили новогодние елки, обвешали их гирляндами и это улучшало настроение, веселило, смешило, добавляло кайфа. Скоро Новый год, а в Сибири самый новогодний Новый год. Ну, какой может быть праздник в Марбелье? Там и так каждый день праздник.

Я догадался, почему Элка не рвалась за руль, она решила поиграть в водителя: крутила воображаемый руль, вжикала как пятилетний пацан, давила на несуществующие педали и переключала передачи.

– Слушай, – заорала она, – а где ручка скоростей?! Какого черта у тебя вдруг автомат? Ученики шутки шутят? – Она так заржала, что согнулась пополам и стукнулась головой о бардачок.

– Шутят, гады! – поддался я ее веселью, обгоняя «круизер» и подрезая «чероки».

– Вот сволочи, и руль слева направо переставили! Я думаю – где руль? А руль у тебя, блин!

Я вдруг заметил, что Элка на водительском сиденье, я – на пассажирском, но руль почему-то у меня. Я рассмеялся, ну и задам я завтра десятому «в»! Все вернут на свои места.