Текст книги "БАГРЯНЫЕ КРЫЛЬЯ. Прошлая жизнь, но в какие века – пока жив не дано нам узнать."

БАГРЯНЫЕ КРЫЛЬЯ
Прошлая жизнь, но в какие века – пока жив не дано нам узнать.
ОЛЬГЕН БИ

© ОЛЬГЕН БИ, 2017

ISBN 978-5-4483-8301-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Время, когда происходила эта история не отмечено какими-то вехами. Нельзя сказать с полной уверенностью, что это происходило во времена царя такого-то или фараона какого-то, не они были героями в этой истории.

Трудно даже просто определить уровень цивилизации на Земле, чтобы установить время действия событий. Всё относительно. И в наши дни есть первобытные племена, снежный человек, дикие нравы у высоко цивилизованных людей, убогие лачуги нищих и космические корабли, голод и роскошь. Пока в человеческих душах жив порок, будут рабы и господа. И будет неизвестность, в какую категорию попадешь ты, читатель.

Умный человек может достичь богатства, а мудрый может отказаться от него. Один будет стремиться к свободе с помощью денег, а другой будет стремиться к свободе от денег. И всем это знакомо и понятно, не понятно только то, почему эта история не дошла до наших дней, как многие другие? Возможно, эта история была слишком жива, чтобы из нее сделать красивый миф. А возможно, это был слишком красивый миф, чтобы его облекать в слова. Но начиналось всё не слишком красиво, в мрачных казармах внутри замка Окрена.

– Говоришь, глаза мечтательные? Ну, что ж, пусть собирает свои перья, посмотрим, что из этого выйдет, – мрачно буркнул Окрен.

– Мой господин, если мы позволим ему заниматься даже маленькими перышками, то из этого выйдет большая проблема. Другие тоже могут придумать себе идиотское занятие, чтобы не работать.

– А кто сказал, что мы ему это позволяем? Об этом будем знать мы с тобой и Скил, раз уж вы с ним обсуждали странности этого человека.

– Понятно, мой господин, значит, и сам раб не должен знать об этом.

– Ну, что интересного, в том, что беркут уронил перо, а раб прячет его в тунику? Пусть вам станет вдруг интересно, что небо голубое или кто-то другой тачку медленно везет. Только не переиграйте: поймет – затаится.

Надзиратели, как и он, их хозяин, понимали, что нельзя задавить стремление к освобождению. Ситуацией нужно управлять иначе. Чрезмерное давление выльется в бунт. Хорошо, если это бунт одного, а если этот один найдет отклик в душах других? Толпа не рвется к небу, толпа руководствуется чувством обиды, неудовлетворенности, зависти, азартом. Кому не знакомы эти пороки? Со знакомыми проще: знаешь куда их направлять, где сдержать, а где использовать.

«Порок – это инструмент в руках умелого» – так считал хозяин, да и его подчиненные.

Этот раб Дион был странным экземпляром, непонятным, но интересным. Хозяину было интересно, что этот мечтатель задумал.

Зябко в каменном мешке за могучими стенами замка, особенно ночью. Кости ломит по утрам то ли после тяжелой ежедневной работы, то ли после жесткого ложа. На улице солнышко пригреет, работа отвлечет, глядишь, после обеда жизнь веселее покажется. А уж вечером и вовсе не до костей: как бы их уложить поскорее и заснуть. В хмурые дни, в дождь ничего не может развеять тоску рабов, вспоминающих свою прежнюю свободную жизнь.

Вспоминается каждая мелочь, не привлекавшая внимание в той безбедной жизни, которая осталась только в памяти. Само слово «свобода» понимается совсем по-другому. То, что казалось ярмом раньше, теперь издалека, из подземелья кажется нежнейшей шалью, а скромный ужин – роскошным пиром. А здесь – ни украсть, ни посторожить. Тоска!

Кто-то затягивает заунывную песню, навеянную тоской и мраком подвальных покоев. Кто-то собирается в тесном кругу двух-трех таких же невольников и, подперев спиной холодную стену, делится воспоминаниями – кусочками прошлого счастья, вспоминает веселые хмельные минуты прошлого, семью.

Кто-то мастерит оберег себе, не обращая внимания на стоны соседа. Никого не удивляют раны от кнута надсмотрщика, редко кто не пережил эту саднящую боль, когда отдираешь одежду от свежих рубцов. Никого не пугает работа, какая бы тяжелая не была, потому, что за этими каменными стенами живут свободные люди, которые работают не меньше рабов. Только они сами могут решить, сколько выдержать на палящем солнце или моросящем дожде сегодня, а сколько завтра.

Они говорят между собой на человеческом языке, а не на языке кнута, которым в совершенстве владеет надсмотрщик. Да и ему свое мастерство отработать нужно на ком-то, даже если особой причины для применения плети нет. Не обычным же языком управлять рабами.

За каменными стенами живут и другие рабы, добровольные рабы золота, богатства. Этих из рабства освобождать – бесполезное занятие.

Но Диону до них не было дела, он был занят своими мечтами о свободе, и о способе получить свободу. Такую безмерную свободу, как у птиц в небе.

Когда он выходил утром на работу, то первым делом поднимал лицо к солнцу. Лучи касались его лба, как поцелуй матери, потом умывали его щеки ласковым прикосновением, проникали за тонкую преграду век в глубины всего его существа. И холод темницы отступал, душа оттаивала, приближалась к этому великому врачевателю всей Земли, источнику жизни, творению Создателя.

Дион открывал глаза и видел птицу в небе, плавно парящую в потоках воздуха. Казалось, что эта птица прилетела приветствовать его, так как видел он ее почти каждый раз утром. Как он завидовал ей! Как завидовал той безмерной свободе, которую дают крылья. Свобода желанна не только в пределах земли, но и в пределах воздушного океана света.

Тогда он понимал, что на земле нет по-настоящему свободных людей. Но резкая боль всегда обрывала полет его мысли. Кнут знал своё дело. Надсмотрщики не вступали в дискуссии с рабами, они – люди другого мира, их интересы не должны пересекаться так, чтобы самим не попасть в положение рабов. За них все переговоры вел кнут.

Если кому-то не хватало мастерства управления кнутом, то в ход шли короткие рубленные фразы команд, сухие жесткие и механические. Команды могли прозвучать и в их собственной семье ненароком, а кнут всегда оставался на службе – дома нет места этому языку рабов.

Диона боль не могла сломить настолько, чтобы перестать смотреть в небо каждое утро рабочего дня. Это была его прогулка в тюрьме, и ее не мог отнять хозяин: он нуждался в работе рабов. А Дион получал от этого мимолетного поклонения Богу, от этой безмолвной молитвы такой заряд любви и силы, что спокойно сносил удары кнута, как и удары судьбы. Он научился произносить эту молитву быстрее и получать необходимую поддержку неба эффективнее, пока не опомнится надзиратель или не подтолкнут в спину идущие следом за ним.

Все шли, опустив головы. Работали, глядя в землю, возвращались, устало, глядя под ноги. И только этот раб ходил иначе. Нет, Дион не работал, задрав голову. Глупо было бы предположить такое. Он и на людей смотрел не высокомерно, не сверху вниз. Его беглый взгляд вверх, после того, как их выводили, тоже не мог дать повод думать о нем, как о странном рабе. Он старался не отличаться от других, таких же, как он, рабов. Но его поднятая в небо голова пугала надзирателей так же, как если бы он взмыл в небо, натянув тонкий поводок, готовый вот-вот порваться. Его смиренная работа внушала больше подозрений, чем заговор организаторов побега.

Казалось, что его что-то бережно прикрывало, как ангел своим невидимым крылом. А когда он шел обратно, вперив свой взгляд, как все, вниз, под ноги, то и это настораживало. Нормальные рабы брели с тусклым взглядом, а этот был рад, как кладоискатель, дождавшийся своего часа. Именно это настораживало надзирателей, притягивало внимание, рождало ненависть – мать непонимания.

В конце дня Дион находил перо, то одно, то несколько. Для него это было частью ритуала, который он сам для себя создал, глядя в небо. Перо не представляло угрозы для жителей замка, и надзиратели не усердствовали в обыске. Уже много перьев было сложено под жестким сукном его ложа. И это не вызывало ни у кого удивления: каждый устаивает свою жизнь по мере возможностей. Перина из перьев все равно не получится, а мягче жизнь станет – ну и хорошо. Самим же надсмотрщикам спокойнее.

Но вот подсчеты привели к решению, а количество перьев уже давало надежду получить результат. Но как мастерить крылья не вызывая подозрений? А каково надсмотрщикам делать вид, что ничего не замечают? Где грань за которой настороженность должна уступить место решительным действиям? Задача была для всех трудной. Можно сказать, что работали все вместе, сообща.

Переживал и сам Окрен, получая сведения о поведении Диона. Вокруг простого раба невольно получился своеобразный ореол загадочности. Он как бы тянул узнать, вмешаться, но этот ореол и создавал непреодолимое препятствие сделать это. Казалось, Дион строил стену между рабством и свободой с каждым новым пером, с каждым новым днем и своей утренней тайной молитвой.

Но стену между собой и рабами строить Дион не собирался. Его мечты о свободной жизни все рабы понимали, но мечты о небе – нет. Убежать невообразимо трудно, но улететь просто немыслимо. Его оставили в покое с мечтами-сказками. Но Окрен верил в чудо, он знал, что невозможного в этом мире нет, просто у каждого свой порог возможностей, своя дорога достижений.

А как узнать, что доступно тебе, а что – нет? Тем более, как узнать, на что способен другой, незнакомый человек? Только по результату. Окрен знал об этом по своему туго набитому кошельку. Чем фантастичнее мечта, тем больше усилий нужно прилагать для осуществления. Нужно только рассчитать свои силы. Окрен рассчитал свои силы правильно. Ему было интересно, какие расчеты применял тот странный раб.

– «Опять это чудо в перьях таращится в небо. Сколько можно делать вид, что каждому положено задержаться у входа. Этим-то и разминать свои кости не хочется, не то, что смотреть на солнце», – думал стражник, слегка притормаживая рабов идущих за укутанным самодельным плащом из перьев Дионом.

Этот чудак уже не первый день выходил в подобие плаща на работу, подтыкая новые перья в свое одеяние.

Перья странным образом последнее время попадались все чаще, и это не всегда были перья б

...

конец ознакомительного фрагмента