Текст книги "Семейный стриптиз"

ГЛАВА 5

Фрэнк Руссо появился в спальне незадолго до одиннадцати. Мишель, в белоснежной шелковой рубашке, из низкого выреза которой соблазнительно выглядывали молочно-белые полушария, распустив волосы, устроилась с книгой поперек супружеской кровати. Она перевела взгляд со страницы на мужа. Ухмыльнувшись, тот немедленно напустил на себя бесстрастный вид. Как же, знаем мы вас! Мишель сморщила губы в улыбке. Аромат ее духов – тех самых, что каждое Рождество дарил ей Фрэнк, а она приберегала для таких вечеров, – струился от нее к мужу. Не произнося ни слова, Мишель просто улыбалась и ждала. Ждала, поглядывая на брюки Фрэнка чуть пониже пряжки ремня. У ее мужа выработался определенный рефлекс на запах этих духов. Интересно, сегодня тоже получится?

Фрэнк опустился рядышком на кровать, взглядом обвел жену.

– И чем же мы вечером занимались? – шепотом поинтересовался он. – Гараж красили?

Ах ты!.. С наигранным безразличием Мишель качнула головой – по плечам и спине заструился каскад золотых волос – и вновь уткнулась взглядом в книжку.

– До гаража руки не дошли, – протянула она. – Но масло в «Лексусе» сменила.

– Умница. – Фрэнк начал расстегивать ремень на брюках. – Раз уж речь о технике зашла… моему мотору тоже женские ручки не помешали бы.

Мишель наконец не выдержала. Расхохотавшись, она отбросила книгу, взяла руку Фрэнка, медленно поднесла к губам и прошлась самым кончиком язычка по ладони.

Притворное безразличие покинуло и Фрэнка. Он застонал, откинув голову назад, и вмиг избавился от рубашки. Брюки и трусы полетели на пол. В голубых озерах глаз Мишель плескалось обещание, но Фрэнк, нырнув в постель, быстренько натянул на себя одеяло, повернулся к жене спиной и издал тяжкий вздох:

– Ну и вымотался же я!

Он затих и засопел глубоко, равномерно.

– Ну Фрэнк! – жалобно простонала Мишель. Фрэнк рассмеялся, резко повернулся к ней и раскрыл объятия.

Годы брака не обесцветили для Мишель секс с мужем. Скорее, наоборот, добавили красок, глубины, напряжения. Любовь их временами была сладкой, нежной, медленной, а могла превращаться в акробатический постельный этюд. Но – всегда-всегда! – Мишель чувствовала себя обожаемой и защищенной.

Сегодня Фрэнк был настроен на нежный лад. Накрыв собой Мишель, он приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза.

– Знаешь, как ты прекрасна? – шепнул он. Мишель качнула головой:

– Расскажи.

– Рассказать о тебе? Ладно. Только когда буду в тебе.

– Шантажист! – отозвалась она, призывно приподнимая бедра. – Ты не оставил мне выбора.

Одна ладонь Фрэнка удерживала руки Мишель над головой, а вторая скользнула под подол ночной рубашки. Мгновение спустя ее влажное, жаждущее лоно приняло в себя его жаркую плоть.

– Ты вся как шелк, – выдохнул он. – Везде… везде! Смотрю на тебя и изумляюсь твоей красоте. – Один мягкий толчок – и Фрэнк замер. – Может быть, хватит?

– М-м-м-м… – Мишель снова замотала головой. Его дыхание обжигало.

– Хочешь еще? Еще? Она кивнула.

– Какая ненасытная девочка! – Он оторвал взгляд от глаз Мишель. – А твои губы. Любой мужчина жизнь отдаст, лишь бы прикоснуться к ним хотя бы кончиком мизинца.

Мишель улыбнулась. Волна предвкушения прокатилась по ее телу.

– А ты? Чем бы ты хотел к ним прикоснуться?

– Ладонью, малышка. – Фрэнк накрыл ее рот ладонью и тут же отнял. – Языком, любимая. – Кончик языка прикоснулся к уголкам ее губ. – Зубами, радость моя…

Взяв в плен ее пухлую нижнюю губу, он на мгновение сжал зубы и вобрал в себя вырвавшийся стон Мишель. Со следующим толчком, на этот раз глубоким, властным, Фрэнк отпустил руки Мишель, чтобы она могла обнять его покрепче. Мишель не заставила себя ждать.

Утром за окном было белым-бело. Зябко ежась, Мишель немножко потешилась мыслью о том, чтобы нырнуть обратно в теплую постель, под бок к Фрэнку. Увы, не выйдет. На крыльце вот-вот появится Джада и силком вытащит из дому.

Мишель натянула два свитера вместо одного, сменила шлепанцы на кроссовки, завязала «конский хвост» и через несколько минут уже сбежала вниз по ступенькам. Терпеливо дожидавшийся у двери Поуки встретил ее умоляющим карим взглядом.

– Ладно-ладно, – согласилась Мишель не слишком охотно, зная, что Поуки будет их тормозить, а Джада всю дорогу ворчать.

Мишель любила Джаду, хотя сама не сразу привыкла к тому, что подружилась с негритянкой. Чернокожих семей в округе было немного. Мишель втайне гордилась собственной расовой терпимостью, но у Фрэнка и его родни в разговорах об афроамериканцах нередко проскальзывали презрительные словечки. Единственное, чего добилась Мишель, – категоричного запрета употреблять подобные выражения при детях.

Теплая, тесная дружба – разве это не роскошь в наше время? Мишель эту роскошь ценила, однако между ней и Джадой случались и напряженные моменты. Джада, к примеру, одновременно и обвиняла, и оправдывала своего мужа, что Мишель казалось по меньшей мере нелогичным. Джада травила семью полуфабрикатами, что Мишель уж и вовсе не могла понять. Программы по телевизору они смотрели разные, по-разному оценивали кинофильмы. Словом, различий хватало, но подруги научились уходить от скользких тем.

Защелкнув замок поводка на шее Поуки, Мишель шагнула за порог. Девственный снежок заскрипел у нее под ногами, и по спине сразу побежали мурашки. Не сказать, чтобы очень холодно, однако мороз явно грядет. Поклонница чистоты, Мишель обожала свежесть утреннего зимнего воздуха и нетронутость первого снега. Могла бы – полетела б над улицей, чтобы не нарушать совершенство серебристо-белого покрова отпечатками своих ботинок и крохотных лап Поуки. Других следов на нежном, будто сахарная пудра, снеге не было.

Подняв взгляд от белой ленты тротуара, Мишель увидела выходящую из дома Джаду. Наверняка будет в дурном настроении – здешние зимы Джада ненавидит. Не страшно. Мишель была готова выслушать жалобы на погоду, а заодно и новости о семейной жизни Джексонов.

Джада натянула капюшон куртки до самых бровей. «Ну не создана моя кожа для этого климата! – думала она, потуже затягивая узел шнурка под подбородком. – Всю жизнь здесь живу, но так и не привыкла». Вот у родителей на Барбадосе – совсем другое дело; там кожа ее никогда не подводит, и волосы становятся послушными, упругими, «правильными», как говорит бабушка. «Правильные» – значит волнистые, а не скрученные в безнадежно тугие спирали и не требующие услуг парикмахера, чтобы их выпрямить. Джада отлично понимала, что все это только слова, а на деле «правильные» в бабушкином понимании – больше похожие на волосы белых, чем на кучерявые шапки соплеменников. Сама Джада подобного рода увертки ненавидела, но тем не менее была довольна, что Шавонна унаследовала ее волосы. И презирала себя за это. Шевелюра Кевона, который пошел в отца, такого значения для нее не имела – мальчик все-таки. Что добавляло к угнездившемуся в ней расизму еще и склонность к половой дискриминации. О волосах младшей дочери Джада старалась не думать. В конце концов, все в руках господа.

Выскочив на улицу, Джада первым делом вспомнила о вазелине. А заодно – снова – и о Барбадосе, где ее сочные губы никогда не трескались и не шелушились. Вытащив из кармана куртки тюбик, она толстым слоем смазала не только губы, но и все лицо, и руки. Без этой предосторожности на нее уже вечером без ужаса не взглянешь.

Боже, как она измотана! И выглядит, наверное, соответственно. Мишель же – Джада подняла глаза на приближающуюся быстрым шагом подругу – словно и не спала вовсе. Свежа, бодра, розовеет от мороза. Кончик носа чуть покраснел, а в остальном – само совершенство!

Джада любила эти утренние прогулки с Мишель. Конечно, было бы еще лучше, если бы не проклятая собачонка, которая вечно замедляла темп. Топтаться на холоде Джада терпеть не могла. Вот и сейчас, дожидаясь, пока псина обнюхает очередной столб, она едва сдерживала раздражение. Шаг – остановка, шаг – остановка. И зачем Мишель эта чертова собака?!

– Скажи своему псу, чтобы топал вперед, иначе я его придушу и отдам скорняку на муфту, – пригрозила она.

Несмотря на теплые отношения с Мишель, временами Джаде казалось, что их разделяет непреодолимая пропасть. Возможно, дают о себе знать расовые различия, а может, все дело в немыслимо счастливом браке Мишель. Она обожает своего Фрэнка, а тот – по крайней мере, так выглядит со стороны – отвечает ей той же страстью. А еще он души не чает в детях плюс каждую неделю приносит в дом деньги, черт возьми! Но Джада любила Мишель и от души желала ей счастья. Пусть уж хоть союз Мишель и Фрэнка, единственный во всем Уэстчестерском графстве, сохранится в незыблемости лет десять-двадцать. В конце концов, если они обе начнут пилить друг друга – что станется с их дружбой?

– Поуки, милый, пойдем, – пропела Мишель.

У Джады в голове не укладывалась манера белых сюсюкать с животными, словно с малыми детьми. А детей они, если судить по Мишель, немыслимо баловали. На взгляд Джады, подруга растила будущих преступников. Игрушки ее дети за собой не убирали, посуду не мыли, а о «спасибо» или «пожалуйста», похоже, слыхом не слыхивали. Мишель, впрочем, и сама грешила некоторой, с точки зрения Джады, невоспитанностью. Джада в ее доме не посмела бы даже подумать о том, чтобы залезть, к примеру, в холодильник или в посудный шкафчик за стаканом. Мишель же в гостях у подруги хозяйничала запросто. Словом, шероховатостей хватало, но Джада ни разу не высказала вслух удивления или недовольства. Все это, если подумать, мелочи в сравнении с дружбой. Очень может быть, что у Мишель тоже есть претензии к Джаде, о которых она молчит.

– На вот, возьми. – Джада протянула подруге тюбик. – Держу пари, среди белых девиц не найдется больше ни одной такой губастой. А мы с тобой часом не родственницы, нет? Уверена? А то мне не хотелось бы кокнуть собачку своей сестренки, хоть и пятиюродной.

Мишель с хохотом приняла и вазелин, и упрек.

– Не сердись на него, Джада.

Щедро намазав лицо, Мишель отдала тюбик подруге и энергичным шагом двинулась вперед. Она снова посерьезнела, что означало близость нешуточного допроса, а его-то Джада как раз и хотела оттянуть.

Рассвет только-только занялся, фонари еще горели, но первый из них моргнул и потух словно в ответ на неизбежный, как зима после осени, вопрос Мишель:

– Ну? И как обстоят дела? Джада пожала плечами:

– Понятия не имею. Времени поговорить пока не нашлось. – Она все же не выдержала и в красках описала Мишель, как ее встретил вчера вечером муж.

– Ты должна положить этому конец! Нужно… – Мишель запнулась.

«Чего и следовало ожидать, – подумала Джада. – Почему она всегда так боится давать советы?»

– Не знаю, надолго ли меня хватит. Схватила бы, кажется, топор да и снесла бы его глупую голову, даром что он отец моих детей!

– Ха! И когда тебя это останавливало? – хитро поинтересовалась Мишель, вызвав у Джады ухмылку.

Джада делила людей на тех, кто дает, и тех, кто отнимает. Мишель определенно принадлежала к числу «дающих». Ко всем щедра – к друзьям, к мужу, к детям. Другое дело, что ее щедрая жалость в данный момент Джаде была не нужна.

– Он тебя до психушки доведет, – вздохнула Мишель. – Пусть бы Фрэнк только попробовал…

Продолжение Джада пропустила мимо ушей. Просто чтобы не возражать; потому что Мишель – ее лучшая подруга, несмотря на массу различий: белая, родом с Севера, тетешкается с псом-идиотом и временами поражает непроходимой тупостью.

Не так давно Джада с изумлением поняла, что у нее совсем не осталось близких друзей-негров. Она не могла общаться ни с чернокожими подчиненными в банке, ни с немногочисленными соседями, чьи папули и дедули взлетели так высоко, что могли позволить себе отправлять отпрысков в настоящие, закрытые колледжи. И, уж конечно, не могло быть речи о дружбе с родственниками Клинтона, не имевшими понятия о падежах и считавших брак с почтальоном высшим жизненным достижением женщины.

Но с Мишель она близка, у них много общего, хотя та искренне считает своего Фрэнка идеалом, не замечая явных странностей мужниного бизнеса. Вечно у него какие-то выгодные государственные контракты, чрезвычайно выгодные сделки. Фрэнк Руссо процветает, независимо от общего состояния экономики. Кому, как не Джаде, знать, что без взяток тут обойтись не могло, как и без связей с… Нет, ни к чему об этом думать. В конце концов, какое ей дело до методов мистера Руссо? Однако года два назад, когда Фрэнк предложил Клинтону партнерство, Джада с облегчением восприняла отказ мужа. В кои-то веки он принял верное решение. Уж слишком много водилось у Фрэнка наличных. Нравится Мишель закрывать на это глаза – на здоровье, а Джаде лишние проблемы ни к чему.

Спору нет, Фрэнк Руссо – хороший человек, а учитывая, что он мужчина, можно сказать – очень хороший. Главное, что он просто обожает Мишель. Однако Джаду ему этим не обдурить: все равно он из берущих, и в этом смысле, пожалуй, будет похуже Клинтона. Старина Фрэнк безнадежно задурил голову Мишель. Вряд ли он знает, где находится в его собственном доме стиральная или посудомоечная машина, а уж о кухонной плите и говорить не стоит. Случись Мишель уехать, скажем, на отдых, ее домочадцы дня через два с голоду помрут рядышком с битком набитым холодильником. Темноволосый красавчик Руссо, легко обтяпывающий свои сделки, не способен ни ломтик сыра между двух кусков хлеба засунуть, ни грязное белье рассортировать, ни хотя бы постель застелить. Да в сравнении с ним даже Клинтон выглядит квалифицированной домохозяйкой… и Мишель при этом не жалуется!

«Стоп, девочка, – приказала себе Джада. – Довольно сравнений. Благодарность – вот лучшее из человеческих чувств, его и культивируй. А критику оставь. Не так уж много у тебя в жизни хорошего, чтобы не ценить дружбу с Мишель и эти утренние прогулки в богатом, тихом районе».

Джада обвела взглядом просыпающиеся дома и деревья в седом уборе инея. Красота! Но внезапно на глаза ей попалась страннейшая картинка: в окне тюдоровского особняка на другой стороне улицы мелькнуло и тут же исчезло бледное лицо. До того бледное, что казалось прозрачным, несмотря на черные, бездонные, словно глядящие внутрь себя, омуты глаз. Что-то в этом лице было знакомое… Или почудилось? Или привиделось во сне? Вздрогнув, Джада постаралась избавиться от наваждения.

– Держу пари, мне только что явился призрак, – поделилась она с Мишель. – Если только в этом доме не держат пленницу. Кто там поселился?

– Какой-то тип лет пятидесяти, живет один. Итальянец, кажется, или что-то в этом роде. Энтони. У него еще…

– А-а-а, машины такие красивые? Мишель кивнула:

– Точно. Фирма по прокату лимузинов. По-моему, он не женат, – продолжала Мишель.

– Н-да? Значит, завел подружку. Несчастная девица, я бы сказала.

– Может, у них новомодный брак? Знаешь, когда выписывают себе из России молодую жену.

– Брак! – фыркнула Джада. – Полнейшее безумие. Пару минут они шагали в молчании.

– Ну? – первой не выдержала Мишель. – И что ты решила насчет Клинтона? Заставишь его наконец выполнить обязательства?

– Клинтон и обязательства? Не смеши меня, это две вещи несовместимые.

– Не пойму, как он не боится потерять тебя. Ты ведь само совершенство.

Джада пожала плечами. Ну не понимает Мишель, и все тут. То ли ирландская кровь виновата, то ли в жизни у нее все чересчур удачно складывалось.

– Да, я совершенство, и Клинтона от этого тошнит. Я ведь в два раза сильнее его. Он это знает – и ненавидит!

– Да нет же! Вам сейчас тяжело, очень тяжело, но все равно ты не права. Клинтон тебя обожает. Не смей говорить, что он тебя ненавидит.

– Я и не говорила, что он ненавидит меня. Я сказала, что он ненавидит мою силу, – со вздохом возразила Джада. – Десять лет назад, когда мы были на подъеме, он еще как-то справлялся, а сейчас не может. Зато я могу. Черт возьми, малышка, – я должна! И он меня за это презирает.

Они подошли к воротам, где обычно поворачивали назад, и Мишель похлопала по опоре. Джада едва сдержала улыбку. Без этого жеста, кажется, и не было бы сорокаминутного издевательства над собственным организмом. Она окинула взглядом длинные ноги подруги, белокурый «конский хвост»! Жеребенок, да и только, – сплошь конечности, глазищи и хвост. Поуки тем временем без устали обнюхивал опору ворот, словно в жизни не встречался с подобной диковиной.

– Странно, – двинувшись в обратный путь, сказала Мишель. – Я считала, что они как раз мечтают об идеале. Фрэнк, например, всегда замечает, если я наберу лишний фунт или поленюсь побрить ноги. То есть… он меня, конечно, любит всякую, но…

– Ой, оставь! Дело не в том, успела ты побрить ноги или нет. Дело даже не в том, что ноги у тебя дюймов на двадцать длиннее, чем у других. Между ногами-то у нас у всех одно и то же! То самое, что им нужно. Причем без лишних хлопот.

– Фу, Джада! Какой кошмар! Лично я изо всех сил стараюсь хорошо выглядеть. Разумеется, дело не во внешнем виде, но и не в голом сексе, если уж на то пошло. Я пытаюсь… знаю, что это невозможно, но все-таки я пытаюсь выглядеть идеалом в глазах Фрэнка.

– Да не мечтают они об идеале! – рявкнула Джада. – Если они о чем и мечтают, так это видеть нас зависимыми. До тех пор, разумеется, пока эта чертова зависимость не становится чрезмерной. Тогда они начинают задыхаться. А еще они мечтают о нашей заботе, но стоит переборщить – и забота начинает застревать у них в глотке. Кроме того, они мечтают о сексуальных стервах. Но боже упаси настаивать на сексе, поскольку их коробит наша требовательность. А почему? Потому что в этом случае они чувствуют себя импотентами.

Мишель вздохнула:

– Грубо, Джада. И очень горько. Тебе всего-то и нужно, что с ним поговорить. Он ведь отец твоих детей. Не откладывай в долгий ящик; поговори сразу же, как вернешься домой.

– Пожалуй, ты права. Прикроешь меня в банке? Опоздаю на часок, не больше. Подам-ка, пожалуй, Клинтону на завтрак что-нибудь сверх вареных яиц.

– Только не злись! – взмолилась Мишель. – Как бы там ни было – не злись, прошу тебя.

– Поздно, – сообщила подруге Джада. – Я уже зла до чертиков.

ГЛАВА 6

Энджи открыла глаза, как делала это – совершенно бесцельно – без четверти шесть каждое утро. Первое, на что наткнулся ее взгляд, была стена дымчатого стекла как раз напротив кожаного дивана, на котором она спала. Энджи снова закрыла глаза. Сил нет! Нет никаких сил проснуться, подняться, прожить еще один едва-едва начавшийся день. Не открывая глаз, она перекатилась с боку на спину и натянула на голову вытертый плед. Отлично. Можно считать, что зарядка сделана.

Энджи не могла бы сказать наверняка, какой нынче день. Пресловутый юбилей случился во вторник, и с тех пор она только и делала, что спала или пялилась в телевизор. Вчера снова просидела перед экраном до рассвета, не отваживаясь подняться из гостиной в спальню. Хорошо бы уже настало воскресенье! В воскресенье мама должна вернуться из очередной командировки. Энджи бросила якорь в отцовской обители, отделанной в стиле «сельско-средневековой хандры», потому что больше ей негде было приткнуться.

Мама недавно сменила жилье, в новой квартире Энджи еще не была, так что даже этого утешения – окунуться в родную атмосферу – она была лишена. Оставалось влачить полусонное существование, ожидая, когда Натали Голдфарб, оптимистка и утешительница, кладезь бессмысленных, но греющих душу афоризмов, раскроет ей свои объятия и позволит выплакаться на ее плече.

Хотя, если подумать, – что толку? Конечно, здорово было бы вернуться в детство, но приходится смотреть правде в глаза: она больше не ребенок, в кровь разбивший коленки. Чем ей, собственно, поможет мама? Прижмет к себе, позволит выплакаться от души… но и только. Впрочем, мама, конечно, даст несколько полезных советов: «Ну да, ну да. Знакомая история, детка. Признание в неверности в первую годовщину свадьбы? Твой папуля устроил то же самое. А ты давай-ка…»

Давай-ка – ЧТО? Ничего тут не поделаешь! Опустошенная, вялая, безжизненная, как ее собственные, потерявшие всякую форму волосы, Энджи мечтала только об одном: снова быть с Рэйдом. Вернуться к нему, упасть вместе с ним на кровать в их светлой, чистой спальне, которую они обставляли вдвоем. Его сильные объятия ей сейчас нужны. Его, а не мамины. Ей хотелось открыть поутру глаза и увидеть, как сияющий луч массачусетского рассвета, чуть притушенный белым кружевом занавесей, ложится на паркет. Тоска по всему, что осталось дома, заставила Энджи вновь открыть глаза и застонать. Громко. Ничего у нее больше нет, кроме пустой коробочки с золотыми буквами «Шрив, Крамп и Лоу».

Она протянула руку, нащупала выпуклую бархатную крышку и прижала упаковку от «дара любви» к груди. Все здесь не то и не так. Вместо белоснежных пуховых подушек – комковатый, обтянутый кожей диванный валик. Вместо любимого пушистого покрывала – дряхлый плед. Над головой вместо стеклянной крыши – потолок с лепными уродливыми загогулинами и жутким канделябром в центре. Энджи с трудом приподнялась, морщась от подступившего к горлу тошнотворного комка. Силы небесные, где отец раскопал декоратора для своего дома? Этот, с позволения сказать, осветительный прибор куплен на распродаже обанкротившегося дешевого итальянского ресторана, не иначе.

Какое-то движение за окном привлекло внимание Энджи, и она приблизила лицо к стеклу. Несмотря на ранний, еще сумеречный час, по улице шагали две молодые женщины в наглухо застегнутых теплых крутках. У одной из-под вязаной шапочки выбивался белокурый «конский хвост», вторая же, в этот миг как раз вскинувшая лицо к окну, оказалась негритянкой. Энджи была изумлена этим зрелищем, для Марблхеда абсолютно нереальным. Девушки миновали дом и скрылись за поворотом. Глядя им вслед, Энджи горько вздохнула. Куда подевались все ее подруги? Разбросаны по городам и весям, все в работе и в семейных хлопотах. Не дозовешься. Смешно, но Энджи вдруг захотелось собрать их всех вместе, как в одном из старых фильмов. Хорошо хоть Лизе можно позвонить. Только не в такую рань. Пусть человек отдохнет.

Разумеется, Лизе она уже звонила. Вчера вечером. Раз пять или шесть, и все по часу. Папулю ждет тот еще сюрприз, когда придет счет. Без мобильника чувствуешь себя как без рук, а он остался в сумочке, вместе со всеми прочими, тоже далеко не лишними вещами. Может, хоть кошелек Лиза сумеет забрать?

Лиза была адвокатом, коллегой по Нидхэму, при первом знакомстве поразившей Энджи совершенством своего белокурого облика и гарвардским образованием. Лиза была всего лишь двумя годами старше, но держалась так, словно между ними лежала временная пропасть в два десятка лет. Однако, присмотревшись к коллеге, Энджи оценила дружелюбие Лизы и прониклась к ней доверием. Не прошло и месяца, как они уже ежедневно обедали вместе, и Лиза приправляла их трапезы пугающими подробностями своих контактов с мужчинами.

Искупаться, что ли? Еще день-другой, и ее шевелюра собьется в воронье гнездо. Боже правый, вместе с мужем она потеряла и парикмахера! Ну кто еще способен справиться с ее волосами, кроме Тодда?

Нет. Под душем ей не выстоять, а принимать ванну в таком состоянии слишком опасно. Хотя… идея утонуть в теплой пенистой ванне, разом покончив со всеми несчастьями, казалась весьма заманчивой. Одно плохо – придется наглотаться воды, а это ужасно противно. Пару флаконов снотворного бы выпить, только чтобы уж наверняка умереть, а не страдать потом поносом. Но у отца в аптечке, увы, нашлась лишь наполовину пустая бутылка «Новопассита».

Энджи наклонилась и протянула руку за спортивными штанами, которые отец ей выделил из своего гардероба. Надевая их, она двигалась как в замедленном кино: дотянула до щиколоток, потом до колен, до бедер… Тех самых бедер, что вчера гладил Рэйд. Горячая слезинка выкатилась из-под века, проложила дорожку по щеке и юркнула в ямочку под носом.

Будь проклят Рэйд! Ненавижу! Как смел он гладить мои бедра?..

Чьих еще бедер с тем же жаром касались его пальцы? Коллега, он сказал. Старше его. Неужели это Джен Маллинз, единственная дама в совете директоров? Быть не может: той сморщенной каракатице пошел шестой десяток. Кто-нибудь из тощих, уродливых канцелярских крыс? Отпадает. Его личная секретарша? Боже, боже, ну кого он ласкал? Кому он шептал, что любит?

Нахлынувшая от этой мысли злость словно привела в действие пружину энергии Энджи. Спрыгнув с дивана, она нырнула в отцовский свитер с надписью «Рэнджерс». В отличие от большинства итальянцев Тони Ромаззано бейсболу предпочитал хоккей и не раз таскал дочь на матчи. Свитер, должно быть, и остался от какого-нибудь из этих походов.

Настало время возродить былую близость с отцом. Они снова будут рядом, как в детстве. Кроме того, нужно подыскать себе сдельную работу, да не мелочь какую-нибудь вроде консультаций в «Помощи неимущим», а что-то действительно серьезное. Будет работать как вол, не жалея себя! Завтра же вступит в орден матери Терезы!!!

Выпустив пар, Энджи поплелась в ванную. По пути, проходя через гостиную, в который раз вяло удивилась бестолковости отца – или его декоратора. В каком нужно быть состоянии, чтобы так обезобразить собственный дом? Смотреть ведь тошно! Гигантские кресла под накидками из голубого бархата. Обитый кожей диван исполнен в стиле итальянского модерна и смахивает на карикатурную копию горного кряжа. Энджи передернуло от перспективы изо дня в день пользоваться кожаной мебелью.

После развода со второй женой (брак с которой продлился не дольше менструального цикла) Тони распрощался с Парк-авеню и перебрался в пригород. Время от времени встречался с местными дамами, но они «наводили на него скуку», поэтому он с головой ушел в работу, а вечерами смотрел все спортивные передачи подряд.

Страшно подумать, что и ее может ждать точно такая же жизнь. Энджи пробыла здесь всего ничего, но уже чувствовала, как сама пропитывается духом сельско-средне-вековой хандры. И почему это после развода мужчины устраивают из дома бардак, а женщины напрочь забывают о гардеробе? Такое впечатление, что решение суда ставит крест не только на браке, но и на вкусах бывших супругов. Скоро и она тоже сменит свои прелестные наряды на бесформенные, уныло-землистого цвета брюки и пиджаки из мятого кожзама, идеально гармонирующие со стилем отцовской гостиной. К чертям орден матери Терезы. Жизнь пошла прахом, и нечего даже дергаться.

Истощив все силы на полпути к ванной, Энджи рухнула на кушетку и заснула. В начале десятого открыла глаза, досмотрела «Новости» и опять заснула. В следующий раз часы уже показывали без пяти одиннадцать. Кто бы ей объяснил эту загадочную потребность постоянно отмечать время. Некуда ведь спешить, нечего делать, но сама мысль о том, что прошло уже пять часов, привела Энджи в ужас. А от телефонного звонка ее с кушетки будто ветром сдуло. Снять трубку? Не снимать? Кто бы это мог быть? Тони решил справиться, как там его несчастная дочь? Прижав трубку к уху, Энджи с облегчением услышала голос Лизы:

– Привет, Энджи. Как существуешь?

Любой другой спросил бы «как живешь», но у уроженцев Бостона свой язык.

– Чтобы было нагляднее, могу сказать, что в первом классе миссис Рикмэн влепила бы мне «неуд» за поведение. – Энджи запнулась. – Мне плохо без Рэйда.

– Ты сейчас не ныть должна, дорогая, а рвать и метать от ярости! Слать проклятия на голову Рэйда. Если он так поступил, значит, ни капельки тебя не любит. Да и не любил, наверное, никогда. Знаешь, кем ты для него была? Забавой, вроде экзотического зверька. Уж поверь мне, я знаю, что говорю. Ему покуражиться хотелось, семейку свою встряхнуть. Тебе это нужно? Забыть его и шагать дальше – вот что тебе сейчас нужно.

– Знаю, знаю, – вздохнула Энджи. – Размазня я, вот кто. Но мне так хочется еще разочек с ним поговорить! Спросить, понимал ли он сам, что делает.

– Понимал, не сомневайся, – со злостью процедила Лиза. – То, что он сотворил, немыслимо, а то, как он тебе это преподнес, непростительно!

Согласиться с подругой Энджи помешал звонок в дверь. Она вздрогнула от неожиданности.

– Кто-то пришел. Созвонимся. Пока.

Бросив трубку, Энджи испуганно уставилась на дверь. Что это за фокусы? В сонном Уэстчестере, в одиннадцать утра, средь рабочей недели незваных гостей не бывает. Кого к ней черти принесли? Торговцев косметикой? Свидетелей Иеговы? Кто бы там ни был, Энджи не собиралась открывать, пока не выглянула в окошко. Увидев у ворот грузовичок с надписью «Доставка цветов», она ринулась к двери, рывком распахнула, схватила в охапку две дюжины белых роз и вмиг выудила из целлофановой упаковки карточку.

От Рэйда! Пусть он не написал эти слова собственной рукой, но он ведь их продиктовал! Я тебя люблю. Не наказывай меня за то, что был честен. Прости. Рэйд.

Аромат роз был тонок и сладок. О боже! Любит! Ну, изменил разок – подумаешь, большое дело – он ведь любит только ее! Один-единственный великодушный жест с ее стороны положит конец страданиям обоих.

И беседы с отцом, и многочасовые переговоры с Лизой моментально вылетели из головы Энджи. Да! Да, она простит Рэйда! То, что он сделал, – ужасно и непростительно, но она его простит. Характер ей от родителей достался взрывной, однако пора повзрослеть и быть терпимее к людям. Рэйд свое уже получил, так почему бы не взглянуть на весь этот кошмар как на последнюю дань увлечениям юности? Просто Рэйд от природы немного инфантилен. Он пообещает, что такое никогда не повторится, он осыплет ее драгоценностями взамен пропавшего перстня, он увлечет ее на громадное белое ложе… Нет, пожалуй, нырять сразу в постель не стоит. Нужно какое-то время, чтобы затянулись раны.

Энджи зажмурилась, представив себе несчастного, истерзанного виной и отчаянием Рэйда. Он не находил себе места от страха, пока искал свою Энджи. Он раскаивался и корил себя. Без Энджи он пропадет. Ему нужны ее сила, ее кипучая энергия, ее тепло.

Прижимая карточку к груди, Энджи стрелой полетела к телефону и набрала номер. Первый гудок. Второй… Она знала наверняка, что Рэйд дома, терзается в одиночестве, не в силах идти на фирму. Его страдание глубже, безысходнее, чем даже ее боль. Ведь он ее по-настоящему любит! Несмотря на ледяное равнодушие родителей, несмотря на их неодобрение, несмотря на собственные недостатки – он ее любит. Об этом кричали слова на карточке. Да Энджи и сама в глубине души всегда это знала.

Трубку сняли на третьем гудке, и Энджи, сияя улыбкой всепрощения, приготовилась услышать его голос, глубокий и чистый, как морские воды в миле от побережья Марблхеда.

– Алло-о-о, – пропело томное сопрано на другом конце провода. Энджи едва не выронила трубку. – Алло-о-о? – вопросительно повторил женский голос.