Текст книги "Семейный стриптиз"

ГЛАВА 11

Джада и Мишель собирались встретиться у пиццерии на Пост-роуд, но незадолго до назначенного времени Мишель перезвонила и сказала, что ей нужно ехать за Фрэнком. Так что Джаде пришлось везти детей к себе самостоятельно. Подъехав к самому крыльцу своего дома, она выскочила из машины и распахнула заднюю дверцу для Дженны. Та послушно выползла – именно выползла, двигаясь медленно и осторожно, словно ночь в приюте превратила одиннадцатилетнюю девочку в дряхлую старуху. Но Дженна, слава богу, хоть как-то двигалась. Фрэнки же, похоже, парализовало; его кошмар последних суток превратил в каменную – или, скорее, ледяную – статую. Подняв малыша с сиденья, Джада была поражена его тяжестью. Ну сколько может весить ребенок? Килограммов пятнадцать не больше; но недвижное, будто мертвое, тельце оттягивало руки, как мешок с цементом.

Джада прижала малыша к груди и вместе с детьми поднялась по ступенькам. Клинтон, сидя за кухонным столом, встретил жену таким взглядом, что Джада сразу поняла – скандала не миновать. Оттянуть бы, насколько возможно… Она решила игнорировать откровенное недовольство Клинтона. Ей не привыкать, в конце концов; уж сколько лет не обращает внимания на его фортели, а сейчас сам бог велел.

– Кевон, Шавонна! Э-эй, ребята, поглядите-ка, кто к нам пришел! – крикнула Джада.

Шавонна в последнее время Дженну не слишком жаловала – девчонки, в общем, дружили, но и цапались частенько, – зато Кевон души не чаял во Фрэнки.

Кевон не заставил себя долго ждать. Влетев на кухню, он застыл как вкопанный, круглыми глазами следя, как Джада опускает Фрэнки на пол.

– Что это с ним? – испуганно шепнул он. Раздражение Клинтона, почти материальное, волнами наплывало на Джаду. Чертов фарисей! Сам ведь якшался со всяким чернокожим сбродом, а теперь строит из себя святого!

– Фрэнки плохо спал, – объяснила она сыну. – Помнишь, какую ужасную ночь ты однажды провел у Билли? – Кевон мрачно кивнул. Не так-то легко приходится единственному афроамериканцу в классе. – Так вот. Фрэнки этой ночью было гораздо, гораздо хуже. Но сейчас уже все в порядке. Он с нами.

Кевон, умница, сразу протянул ручонку приятелю:

– Пойдем играть, Фрэнки! Не бойся. Билли дурак, его все ненавидят.

Сынуля решил, что его друг тоже провел ночь у ненавистного Билли. Ну и ладно. Какой смысл вдаваться в объяснения, если Фрэнки, хвала господу, сжал ладошку Кевона и побрел вслед за ним из кухни.

Джада обернулась к Дженне.

– Мама скоро придет? – чуть слышно спросила девочка.

– Она ужинает с вашим папой. Ему захотелось пиццы. Мы себе тоже устроим пир, только попозже. Шавонна! – вновь позвала Джада дочь.

Та вошла на кухню с Шерили на руках и небрежно кивнула матери:

– Приветик, ты уже дома? – Затем перевела взгляд на Дженну и заявила важно: – Сейчас я не могу с тобой играть. Присматриваю за сестричкой.

– А Дженна тебе поможет. – Джада готова была удушить собственную дочь. От горшка два вершка – и туда же! С отца пример берет. – Только по лестнице с малышкой не поднимайтесь. Поиграйте с ней в гостиной.

Дженна нехотя шагнула вслед за Шавонной из кухни. Джада замыкала строй. «Будь с ней поласковее!– про себя умоляла она дочь. – Не обижай Дженну. Ей сейчас не до твоих шпилек».

Малышка звонко засмеялась и вдруг срыгнула прямо на плечо Шавонне.

– Ой, фу! – вырвалось у Дженны, истой дочери чистюли Мишель.

– Это еще что! – со знанием дела отозвалась Шавонна. – Вот вчера она перепачкала мой джемпер, я из-за этого даже в школу опоздала. Ужас!

Так, отлично. У девчонок дела на лад пошли; этой увлекательной темы им надолго хватит. Джада вздохнула с облегчением и закрыла за собой дверь. Из гостиной она вернулась на кухню, но на мужа даже не взглянула. Поскольку от пиццы Дженна отказалась, Джада вынула из морозилки два пакета картофеля фри, достала противень, сбрызнула маслом, высыпала замороженные картофельные ломтики и сунула в духовку. Потом налила в кастрюлю воды. Хорошо хоть приличные сосиски купила, из индейки, а не ту дешевую гадость, которой обычно питается вся семья. Джада обшарила холодильник в поисках какой-нибудь зелени к ужину, скорчила виноватую гримасу: пусто. Дети заслуживают лучшего, да и она тоже, если на то пошло, но сейчас, как говорится, не до жиру. Тысяча проблем сразу навалилась.

Одна из этих проблем не заставила себя ждать. Клинтон наконец поднялся из кресла, где сидел, развалившись, все это время, и шагнул к жене. С ужином решил помочь? Черта с два! Оторвав пальцы Джады от ручки холодильника, он хлопнул дверцей и придавил ее спиной, будто запечатал.

– И что это ты делаешь, хотел бы я знать? – прорычал он.

– Твою работу. Готовлю ужин. – «Кретин, тупица бездушная!» – добавила она про себя.

– Скажи лучше, какого черта ты притащила сюда этих детей?

Джада угрожающе сузила глаза:

– Этих детей, говоришь? Дженну с Фрэнки не узнал? Они всегда у нас, если только наши не у них.

– Теперь этим детям здесь не место!

– Да что ты говоришь? И почему же?

– Потому что я не желаю, чтобы они влияли на моих детей.

– Ах, на твоих – взвилась Джада. – Когда это они стали твоими, скажи на милость? Не были ведь ни вчера вечером, когда Шавонна писала сочинение, ни позавчера, когда у Кевона живот болел. По-твоему, Дженна способна повлиять на Шавонну, которая издевается над ней, как может? По-твоему, малыш Фрэнки способен вообще на кого-нибудь повлиять! – Она метнулась через кухню и принялась яростно швырять тарелки на стол.

– Ты что, и в самом деле ни черта не понимаешь? – рявкнул у нее за спиной Клинтон. – Это дети наркодельца – раз. Два: думаешь, копы не шпионят за ними, не следят, куда они…

– Полиция следит за Фрэнки? Вот уж работенка не бей лежачего! Держу пари, даже ты справился бы. Малыш-то весь на виду; по чужим постелям не кувыркается.

– Прикуси язык, говорю! Чернокожему из Уэстчестера нечего путаться с наркобароном!

– Наркобароном?! Черт бы тебя побрал, Клинтон! Я знаю, Фрэнка ты терпеть не можешь – просто исходишь завистью. Но сделай же над собой усилие и представь хоть на минутку – на минутку!!! – что Руссо невиновен. – Она швырнула на стол салфетки. – Всякий раз, когда на кого-нибудь из твоих дружков-шалопаев наезжает полиция, ты ночь напролет вопишь о провокации. А в этом случае, выходит, копы честны и справедливы? Наркотиков в доме Руссо не нашли, Клинтон, и мне кажется, что этот парень с отравой не связан. Взятки, возможно, и давал; контракты окольными путями выуживал – скорее всего. Но наркотики? Не верю.

Джада подошла поближе к мужу, чтобы не повышать голос: ей вовсе не хотелось, чтобы этот идиотский спор услышали дети.

– Ты знаешь Мишель, – продолжала она, отбросив предательские мысли, что рискует своим браком и семьей ради дружбы с белой женщиной. – И детей Руссо знаешь. Тебе отлично известно, как Фрэнк их всех любит. Так что будь любезен, Клинтон, остановись. Прояви сострадание, если на большее не способен. Представь, что такое случилось с тобой. Хотелось бы тебе, чтобы твои дети увидели твой дом после разгула полицейских вандалов? Мишель сейчас там убирает, наверняка обливаясь слезами, и я пойду помогать, как только накормлю детей.

– Никуда ты не пойдешь! – заявил Клинтон, схватив жену за руку, но Джада резко выдернула руку.

– А о правосудии ты когда-нибудь слышал? О христианских заповедях? Не суди да не судим будешь, Клинтон! Для тебя-то самого храм божий – всего лишь место свидания с любовницей.

– Не дури, Джада! Фрэнк Руссо – из тех белых, которые…

– Белый, черный, какая разница? Не знаю, в чем там Фрэнк Руссо виновен, а в чем нет. Но одно я знаю точно – это не он трахается с кем попало, забывая о собственной семье. И не он превратил церковь в «Бар знакомств». – Подстегиваемые ее яростью, слова сами собой рвались с языка: – Время вышло, Клинтон! Я достаточно ждала твоего выбора, черт побери! Ждала и надеялась, что ты все-таки на чем-нибудь остановишься. Ты не смог, так что теперь моя очередь принимать решения. Еще хоть раз отправишься к Тоне – домой не возвращайся! Я серьезно, Клинтон. Играм конец.

– Ты еще грозишься? Так запомни: не видать тебе моих детей! Малышку ты вообще не хотела!

Джада отшатнулась, как от пощечины.

– В атаку пошел? Не поможет! Не я отнимаю у тебя семью. Это твой выбор – либо Тоня, либо мы.

Клинтон медленно двинулся вперед, навис над Джадой, и на какой-то миг его мощь и злоба напугали ее. Она не позволила себе отступить, но внутри все похолодело от страха. Главное – не показать, что ты его боишься.

– Не смей ходить к Руссо! – с угрозой протянул Клинтон.

– А ты не смей мне приказывать! – парировала Джада. – Лучше детей накорми. Займись наконец делом, а свои дурацкие угрозы оставь при себе. Мишель – моя подруга. Случись беда со мной, она сделала бы то же самое. – С этими словами Джада резко повернулась к двери и вылетела из кухни.

ГЛАВА 12

В первый раз за неделю с лишним Энджи оделась по-человечески, в костюм, по ее собственному выражению, начинающего юриста – стандартную темно-синюю двойку из тонкой шерсти с приличной добавкой вискозы. Ни одна дама из ее бывшей фирмы не позволила бы себе нацепить подобную дешевку, но у Энджи просто не было сил объехать магазины. Призвав на помощь всю силу воли, она вчера еле оторвала себя от дивана, выползла из дома и дотащилась до ближайшего супермаркета. В конце концов, кому здесь нужна ее элегантность?

Столь срочно костюм понадобился потому, что ее ждали в Уайт-Плейнз, в Женском кризисном центре. Натали – исходя, разумеется, из интересов дочери – настояла, чтобы Энджи объявилась именно сегодня. Энджи не хотелось ни ехать в Центр, ни вообще что-либо делать, но валяться на диване и пялить глаза в потолок тоже осточертело. За последние четыре-пять дней она даже по телевизору не посмотрела ничего стоящего. Ее по-прежнему грызла тоска, к которой, справедливости ради надо признать, добавилась и скука.

– Нужно что-то делать, – твердила ей по телефону мама. – Приезжай к нам.

В конце концов Энджи согласилась. Пусть будет Кризисный центр; выбор-то у нее невелик.

Энджи вырулила к нужному зданию на Пост-роуд и заглушила мотор. Разница между стоянкой Кризисного центра и той, где парковали машины служащие и клиенты ее фирмы, била в глаза. Там, в Бостоне, роскошные «Вольво» если чем и разбавлялись в длинных рядах автомобилей, то исключительно новехонькими «Мерседесами», «Ягуарами» и «БМВ». Здешняя стоянка походила скорее на выставку вышедших из употребления транспортных средств, куда ее «Додж», предоставленный отцом, вписывался как нельзя лучше. Хлопнув дверцей четырехколесного раритета, Энджи прошла ко входу мимо таких же консервных банок: «Шевроле» с помятыми боками, одной из первых моделей «Бьюика» и ржавого «Форда Эскорта».

В вестибюле никаких вывесок не оказалось, поэтому Энджи справилась у дежурного, где найти юридическую консультацию, и пешком поднялась на третий этаж. К черту лифт. Пусть это будет ее первой зарядкой в новой жизни. К концу нужного пролета она задыхалась, будто пробежала марафонскую дистанцию. А ведь в прошлой жизни по три четверти часа без устали штурмовала «лестницу-тренажер»! Дни напролет в горизонтальном положении даром не проходят.

Однако предстать перед Натали нужно было в наилучшем (по возможности) виде. Энджи дождалась, пока дыхание выровняется. После развода мама развила бурную деятельность: поступила в юридическую школу, получила диплом и с тех пор помогала только попавшим в беду женщинам. Все это, конечно, замечательно; Энджи мамой гордилась и даже профессию выбрала не без влияния примера Натали. Вот только соответствовать почти агрессивной в своей целеустремленности матери ей порой было невмоготу.

Нерешительно и смущенно, как практикантка, впервые переступившая порог храма правосудия, Энджи вошла в офис Кризисного центра и была встречена улыбкой Лоры Хэмптон.

– Привет, дорогая! – Лора поднялась из-за стола, заваленного бумагами, и поцеловала Энджи в щеку. – Рада тебя видеть.

Энджи нравилась Лора Хэмптон – та самая Лора, которая сначала взялась за развод Натали, а потом… потом взяла под крылышко саму Натали. Они сняли вместе квартиру и прожили вдвоем почти пять лет, до прошлого Рождества. О причине их разрыва Энджи так и не осмелилась спросить.

Лора взяла руку Энджи в свою и накрыла другой ладонью.

– Твоя мама рассказала о Рэйде. Мне очень жаль, дорогая.

Кивнув, Энджи украдкой огляделась. На обшарпанном диване сидели две грузные дамы средних лет, похожие, как обложки двухтомника, а на одном из выстроившихся вдоль стены стульев – изможденная индианка в сари. Выпрямив спину, она застыла словно по команде «смирно», и лишь многочисленные браслеты нервно позвякивали на трясущихся худых руках. Сердце Энджи ухнуло куда-то в желудок. Здешняя атмосфера превзошла ее самые худшие ожидания. Отрешенные от всего мира, посетительницы были погружены в бездну своих страданий. Энджи оставалось лишь поздравить себя с тем, что она не числится в клиентках кризисного центра, а значит, ей не придется изливать здесь душу.

– Где мама? – проглотив комок панического страха, шепотом спросила она у Лоры.

– В суде. Но это ненадолго, через часок вернется. Энджи попыталась улыбнуться в ответ, но ее хватило лишь на еще один кивок.

Сняв пальто и оставив его на рогатой вешалке в углу приемной, она прошла вслед за Лорой в комнатушку с единственным узким окошком под самым потолком. Кроме металлических картотечных шкафов, в крохотное помещение с трудом втиснулись ветхий письменный стол да пара стульев. На всех горизонтальных поверхностях громоздились папки и кипы бумаг.

– Обычно здесь работает Карен Левин-Томас, наш адвокат, – объяснила Лора, – но сейчас она в больнице и не появится раньше чем через несколько месяцев. Так что кабинет в твоем распоряжении. Может, просмотришь кое-что из дел, пока маму ждешь? – предложила она небрежно, хладнокровно, бесстрастно. Равнодушно; словно ослепла внезапно и не заметила ее терзаний.

Энджи открыла первую папку и забыла обо всем на свете.

Энджи утерла слезы тыльной стороной ладони. Впервые за много дней она плакала не от жалости к себе, а от сочувствия к другим и еще от чего-то пугающего, чему не могла найти определения. Казалось, что проведенный в захламленной комнатушке час растянулся на годы. Казалось, что вовсе и не час она здесь провела, а целую жизнь, достаточно долгую, чтобы проникнуться чужими бедами. Энджи открывала папку за папкой, и каждая следующая усиливала потрясение. Женские истории ужасали. Не во всех фигурировали мужья-изменщики, хотя и этих было предостаточно. Предательств иного рода тоже хватало, и почти везде женщин предавали мужчины – мужчины, захватившие власть над женщинами, которые их любили, или стояли ступенькой ниже на служебной лестнице, или… или…

Прочитанные дела поднимали вопросы, ответов на которые Энджи не знала, но она была потрясена неправотой правосудия, как ни парадоксально это звучит, и нечеловеческими страданиями, на которые обрекали женщин мужья. Одну из них муж-садист преследовал много месяцев после того, как суд запретил ему приближаться к ее дому. Другая по милости супруга-хапуги прозябала с детьми в приюте, в то время как сам он благополучно проживал средства от продажи дома. Цепи предательств не было конца. Но ни одна из несчастных, обманутых женщин не могла себе позволить адвоката даже самого низкого пошиба, хотя таких кругом пруд пруди.

В Кризисный центр приходили только те, кто отчаянно нуждался в помощи, и Энджи могла им помочь. Сейчас она это поняла. Да и раньше понимала, просто упорно закрывала глаза. И в юридической школе, и после ее окончания, когда искала работу, и позже, когда уже встречалась с Рэйдом, – все это время она знала о тяжком бремени, которое мама добровольно взвалила на свои плечи. Знала и не желала знать, чтобы не быть причастной к злу в мире. Охраняя свой маленький мирок, она пестовала собственный эгоизм и лепила собственное фальшивое счастье с Рэйдом.

Теперь у нее нет ни Нидхэма, ни Рэйда, так почему бы не принять предложение Натали? Несправедливость ведь налицо, и в ее силах исправить если не все, то многое. Что мешает?

Распознать препятствие было непросто, но Энджи заставила себя это сделать. И поняла, что под ее состраданием и жалостью таится заурядный страх. До тошноты страшно представить, что любая из этих горестных судеб могла достаться ей, и тогда на одной из этих папок-близнецов значилось бы ее имя; что она могла бы быть такой же одинокой и обделенной любовью, как любая из несчастных клиенток центра.

Тошнотворный страх, стиснув желудок, комом застрял в горле. Энджи уже столько дней сражалась с желанием еще раз набрать номер Рэйда! Она насочиняла миллион причин, по которым на том конце провода могла отвечать мисс Сопрано. Рэйд нанял приходящую прислугу. Изнемогая от одиночества, Рэйд уехал к родителям и попросил соседку поливать цветы. Внезапно объявилась пропавшая тридцать лет назад сестра Рэйда… Возвращаясь к реальности, Энджи признавала, что сама себя обманывает, потому что готова поверить любой, даже притянутой за уши причине. До сих пор сражение с телефоном она выигрывала, но сейчас, здесь, среди картонных папок, хранящих чужие одинокие жизни, тоска по Рэйду победила. Энджи потянулась к телефону и набрала номер офиса мужа. Слушая длинные гудки, она понимала, что должна бросить трубку, но желание услышать голос Рэйда захватило ее целиком.

– Эндовер Патнэм, – сказала одна из секретарш фирмы.

– Рэйда Уэйкфилда, будьте любезны, – отозвалась Энджи. От того только, что она произнесла вслух имя мужа, по позвоночнику прокатилась дрожь.

В этот миг дверь распахнулась, и в комнатку энергичным шагом вошла Натали. Энджи спешно швырнула трубку на рычаг, будто мать застала ее за чем-то неприличным.

– Развлекаешься? – поинтересовалась мама.

– Куда там! Расстроилась до слез, – призналась Энджи. Слава богу, необязательно сообщать все причины расстройства. Сделав пару успокаивающих вдохов-выдохов, она обвела взглядом папки: – Что творится! Кошмар! Дело Кэролин Стойерз об опеке просто…

–…цветочки. Взгляни-ка вот на это. – Натали бросила толстую папку на стол перед дочерью. – Прочитай, что пытались сотворить с Джоанн Блум, – узнаешь смысл слова «несправедливость». Карен заболела, вот что плохо, – со вздохом добавила Натали. – Но она у нас крепкий орешек, выкарабкается. Вот пройдет курс химиотерапии и вернется.

Энджи опустила ладонь на папку.

– А пока ее нет, что вы будете делать?

Она наконец нашла в себе силы встретиться взглядом с матерью. Лицо Натали не выражало ровным счетом ничего, но Энджи отлично понимала: мама забросила крючок и ждет, когда рыбка заглотит наживку.

– Знаешь, – продолжила она, не дожидаясь ответа, – с тех самых пор, как вы с отцом развелись, я считала тебя… м-м-м… чересчур непреклонной, что ли. Мне казалось, что твое поведение граничит с паранойей. Но после того, как я все это прочла…

– Слышала мнение Уильяма Барроуза? Паранойя – это знание всех фактов. – Натали окинула взглядом комнатку: – Неплохое местечко для работы, как по-твоему?

– Что ты хочешь сказать? – уточнила Энджи, не сводя глаз с матери.

– То самое. Не желаешь ли пожертвовать двумя-тремя часами своего времени, чтобы нам помочь?

– Двумя-тремя? – невесело усмехнулась Энджи. – Скажи лучше – всей жизнью.

– Жизни не хватит, – возразила Натали. – Но сейчас, пока ты ищешь, где на хлеб насущный заработать…

Натали с ее уловками Энджи видела насквозь, но тем не менее кивнула в знак согласия. Не вечно же ей здесь работать, в конце концов, а пока суд да дело – почему бы и нет? Все равно в Нидхэм ей теперь дорога заказана.

– Ладно, мам. Но учти – это временно.

ГЛАВА 13

Мишель ползала на четвереньках по ковру, собирая самые большие осколки разбитых ваз и зеркал. Глаза ее были сухими, она устала плакать после бесплодных поисков Поуки и задолго до того, как попыталась мало-мальски навести порядок в разгромленных детских. От мысли хоть что-нибудь спасти пришлось отказаться. Мишель наполнила шесть самых больших мешков для мусора изуродованными подушками и матрацами, раздавленными игрушками, в клочки разодранными книжками и постерами – словом, ошметками материальной жизни двоих ребят. Фрэнк помог ей вернуть на место двухэтажную кровать в комнате сына, но на большее его не хватило. До предела измученный, избитый, со сломанным ребром, он наконец позволил ей уложить его в постель. Мишель с Фрэнком решили, что детям сегодня ни к чему видеть лицо отца, сплошь в синяках и кровоподтеках. Да и завтра, наверное, тоже. Мишель и та испугалась при встрече с мужем. Дома она сразу же бросилась за льдом, сделала холодные компрессы, но время было упущено. На Фрэнка без страха нельзя будет взглянуть еще как минимум неделю.

Мишель уже хотела подняться, когда заметила под кушеткой еще несколько больших осколков, потянулась за ними… Боже, боже! Ровно двадцать четыре часа назад она стояла на коленях на этом самом месте и точно так же протягивала руку под кушетку. Но дом ее тогда дышал чистотой и уютом, а достать ей нужно было всего лишь безобидные кубики «Лего». Горячие ручьи вновь потекли по щекам. Мишель замотала головой, сквозь слезы глядя на свои полные осколков руки. Даже слезы не вытрешь. Впрочем, какая разница! Столько слез все равно не осушишь, так что нечего силы попусту тратить. Ощущение такое, будто едва выжила после страшной автомобильной катастрофы. Господи, как же она была права, повторяя, что большинство несчастных случаев происходит дома!

Когда кошмарная ночь, которая, казалось, будет длиться вечно, все же закончилась, Фрэнк вызвал адвоката, и тот освободил их обоих из тюрьмы. Коротышка в баснословно дорогом костюме, адвокат по имени Рик Брузман, оказался личностью весьма профессиональной, но малосимпатичной и, на взгляд Мишель, крайне черствой. Мишель пыталась объяснить ему, что они с Фрэнком невиновны, что полиция проявила по отношению к их семье нечеловеческую жестокость и что подобное изуверство непременно должно быть разоблачено на первых полосах газет.

– Первые полосы вам обеспечены, – с ухмылкой заявил Брузман. – А вот разоблачения не гарантирую.

Он явно пропустил мимо ушей все, что успела высказать ему Мишель, – наслушался, должно быть, за свою практику жалоб других, на самом деле виновных клиентов. Действовал он быстро и со знанием дела: освободил Мишель, вернул детей под ее опеку, существенно снизил залог для Фрэнка и вытащил его из камеры предварительного заключения, но от него веяло холодом. Рядом с Риком Брузманом Мишель чувствовала себя большей преступницей, чем даже в окружении копов, с наручниками на запястьях.

Все еще с мокрыми от слез щеками, она наконец поднялась с колен и в который раз обвела гостиную тоскливым взглядом. Пусть они были уверены, что в доме спрятаны наркотики или еще какая-нибудь гадость; пусть у них был ордер на обыск… Но зачем же рвать, ломать и крушить все, что попадается под руку?!

Мишель выбросила осколки в мусорный бак, который заранее поставила посреди комнаты, и снова огляделась. Все картины сорваны со стен, холсты искромсаны, рамки разломаны. Поперек самого большого зеркала легла зигзагообразная трещина. Вещи изо всех ящиков расшвыряны по полу. Обивка кресел, дивана, пуфиков вспорота; внутренности вылезли наружу. Диванные подушки выпотрошены, и пустые чехлы валяются вокруг, словно гигантские, сыгравшие свою роль презервативы.

«Мерзкое зрелище, – думала Мишель, плетясь за новым пакетом мешков для мусора. – Мерзкое… хотя и не без чудовищно грубой сексуальности». Дом ее разорен. Сама она чувствует себя так, словно подверглась зверскому нападению и изнасилованию на глазах у детей и мужа. Вернуть уют дому непросто, но возможно, а вот память о страхе, слезах и грязи душевной неистребима.

Мишель тоскливо посмотрела в окно. Нужно бы выйти за стульями, заполонившими лужайку во дворе наподобие пьяных в стельку родственников, свидетелей и свидетельств семейной трагедии. Нужно бы выйти и ради бедного Поуки… вдруг на этот раз найдется? Но она боялась ступить на крыльцо и шагнуть за ворота; ей не хватает мужества вновь ощутить на себе любопытные взгляды соседей. «Страх страхом, но привести в порядок и дом, и двор придется, – сказала она себе. – Чтобы не добавлять страданий детям. Только вот дел столько, что не знаешь, за что хвататься в следующую очередь. Руки опускаются».

Так и не распечатав новый пакет мусорных мешков, Мишель поднялась на второй этаж, прошла по коридору мимо пустых, обезображенных детских и осторожно открыла дверь в спальню. Фрэнк, избитый, искалеченный, с заплывшим глазом, недвижно вытянулся на кровати. Дремлет? Она понимала, что не надо бы его будить: покой ему необходим… Но не было сил уйти.

Стоило Мишель опуститься на кровать, как Фрэнк открыл глаза. И стоило ей встретить страдальческий взгляд любимых черных глаз, как ее собственные вновь наполнились слезами.

– О, Фрэнк! Это ужасно! Они нас уничтожили!

– Ничего подобного. – Выпростав из-под одеяла руку, Фрэнк обнял жену и сморщился.

Боже, как ему, наверное, больно! Но как приятно ощущать его тепло и нежность… Пока Мишель рыдала, рука мужа лежала на ее плече, дарила утешение, вливала силу.

– Девочка моя, они на нас напали, это правда. Но не уничтожили. Я не знаю причины обыска, не знаю, кому такое пришло в голову, но я это выясню. Клянусь, девочка, им это с рук не сойдет! Мы уже заполучили лучшего из адвокатов города. Копы вывернули дом наизнанку, но ничего не нашли. Ни-че-го! Подбросить какую-нибудь гадость, на наше счастье, не рискнули.

Мишель содрогнулась. Неужели та кошмарная ночь могла закончиться еще трагичнее?

– Мы подадим в суд на город, на округ, на штат. Составь список всего, что было сломано, разорвано и разбито. Они за все заплатят! – Фрэнк приподнял голову: – Тебя ведь не тронули, малышка?

– Нет-нет, – заверила Мишель. —Но почему это случилось? Как можно было…

– Не знаю, малышка, не знаю. Но выясню. У Брузмана отличные связи. Он дерет три шкуры, но его услуги того стоят. – Мишель снова кивнула, умолчав о впечатлении, которое на нее произвел адвокат. – Может быть, каша заварилась из-за той сделки с торговым центром?.. – задумчиво произнес Фрэнк. – Может быть… Главное, что им не удалось нас уничтожить. Тебя точно не тронули? В участке никто к тебе не приставал?

Мишель покачала головой:

– Нет. Но с тобой-то что они сделали! А дети… Фрэнк вздрогнул; рука его, обнимающая жену, напряглась.

– Всю мебель переломали, – простонала Мишель. – Кресел нет… дивана… Ковер тоже придется выбросить. Поуки исчез!!! Я звала его, звала, но он так и не появился. А соседи…

– Поуки найдется, не волнуйся. Мебель… Завтра же купишь новую. Слышишь? Выбирай любую, какая понравится, лишь бы сразу доставили. В конце концов, мебель в семье не главное. Но о списке не забудь, Мишель. Все туда запиши, до последней табуретки. Мы будем держаться вместе – и никто нас не сможет уничтожить. – Он взял в ладони лицо Мишель. – Ты ведь знаешь, малышка, что я ни за что не связался бы с наркотиками. Знаешь ведь, правда?

Мишель подняла глаза на любимое, истерзанное лицо мужа и кивнула.

– Будем держаться вместе – и никто не сможет нас уничтожить, – повторил Фрэнк.

Поднявшись на локте, он поцеловал Мишель и прижался щекой к золотистым волосам, словно их прохладный блеск мог остудить болезненный жар.

Мишель лежала тихонько, впитывая его силу, прислушиваясь к дыханию; а когда оно стало ровным и глубоким, неслышно выскользнула из спальни.

– Бог мой!!! – У Джады слезы подступили к глазам, но, взглянув на подругу, она поняла, что обязана держать себя в руках. – Да ты никак решила сменить обстановку? Тэк-с, тэк-с, тэк-с… Ничего себе работенка. – Она оглядела разгромленную гостиную. – Святой Иисусе, помоги нам!

– Если он откликнется и решит помочь, – выдавила Мишель, подтаскивая к двери очередной наполненный мешок, – пусть несет побольше мешков для мусора.

Джада не стала упрекать подругу за непочтение к святому имени. Покачав головой, она опустила на пол один из принесенных со двора стульев.

– Пойду за остальными.

– Ты Поуки случайно не видела? – без особой надежды спросила Мишель.

– А что, его нет? – Джада погладила Мишель по руке. – Все это ужасно. Хорошо хоть, с ребятами теперь все в порядке. Господи, здесь словно тайфун прошел.

– Большинство несчастных случаев, как известно… – начала было Мишель. Конец любимой фразы она проглотила вместе с горьким комком слез.

Мишель была тронута преданностью Джады. Не так-то просто заставить себя преступить – в буквальном смысле – жуткую желтую полицейскую полосу, чтобы поддержать друзей. Она отлично понимала, что в их благополучном, тихом районе глаза и уши есть у каждого дома и ее семья, как и любая другая, является объектом соседского внимания.

Репутация семейства Руссо рухнула в такую же пропасть, как и ее собственное душевное спокойствие. Настанет ли когда-нибудь время, когда она опять будет приветствовать пробегающего мимо трусцой мистера Шрайбера или махать вслед машинам соседей? Даже ей, белой, это вряд ли скоро удастся, если удастся вообще. А для черной женщины, с таким трудом пробившей дорогу сюда, презреть все условности и под обстрелом любопытных глаз ступить на опозоренный двор… Горько-соленый ком вновь застрял в горле Мишель, и глаза защипало от слез. Она не надеялась на подобное отношение. Но и демонстрировать Джаде, насколько ей плохо и насколько плохо все то, что с ними случилось, Мишель не хотела. Да и зачем? Одного взгляда в расширенные от ужаса глаза Джады было достаточно, чтобы понять – она сама все знает.

– Прости, что втянула тебя в этот кошмар, – со вздохом сказала Мишель. – У тебя и своих проблем по горло.

– Да уж, – согласилась Джада, тоже принимаясь за уборку, – хватает.

Мишель захлестнуло чувство вины. Надо же так погрузиться в собственные несчастья, чтобы забыть о конфликте в семье лучшей подруги. Даже не поинтересовалась, как у Джады дела с мужем. Боже правый, вокруг и впрямь сплошные неприятности.

– С Клинтоном поговорила?

Кивнув, Джада нагнулась за очередным обрывком обоев.

– Сказала, что, если к концу недели он не примет решения, я обращусь к адвокату.

– Господи! Как он только может, Джада?! – Качая головой, Мишель затянула узел на мешке. – Совсем свихнулся.

– Бог с ним, с Клинтоном. Ты бы видела Тоню! Эта краля думает, что прибрала к рукам сокровище. Интересно, будет она его содержать? Поглядеть на ее наряды – так она и себя-то обеспечить не в состоянии. Знаешь, кто она? Та самая полоумная с Мартиники, изображающая из себя императрицу Жозефину.