Текст книги "Дом пламенных клятв"

Глава 8

Данте направляет на нее меч, костяшки пальцев сжимают рукоять с такой силой, будто он боится, что она попытается его отобрать. Однако Мериам лишь слегка прижимает палец к острому кончику, пока не выступает капля крови.

Скопившиеся под веками слезы вытекают наружу. Ненавижу тебя, Бронвен. Как же я тебя ненавижу! Надеюсь, Лор тебя выпотрошит.

– Теперь возьмитесь за руки и подойдите ближе. – Мериам наклоняет голову к руке, лежащей на подлокотнике трона; каштановая грива рассыпается по угловатому плечу. Несмотря на их длину, шаббинка напоминает нищенку, остро нуждающуюся в мыле и сытном ужине.

– Это уловка! – рычу я, когда Данте берет меня за руку.

Между его бровями появляется складка.

– Росси?

– Не уловка, Маэцца. Я бы заключил сделку, но от нее будет мало толку.

На краю беспокойного сознания мелькает недоуменный вопрос: в каком смысле будет мало толку?

– Ластра, дай генералу соль, – приказывает Данте.

– Я сам приму соль.

Юстус достает из кармана мундира золотую табакерку, которую он подавал мне в тот день, когда меня привезли в Изолакуори на слушание. Украшающие крышку рубины сверкают, едва он открывает ее большим пальцем и берет щепотку соли.

Переждав пару мгновений, Данте спрашивает:

– Это уловка, Росси?

Я во все глаза наблюдаю за жестким лицом Данте – лицом человека, которого я когда-то знала одновременно слишком хорошо и не знала совсем. На языке вертится уйма вопросов, и первый из них: как давно ты решил меня использовать?

– Это не уловка, Маэцца. Вы выйдете из этого хранилища связанным с моей внучкой так же, как я связан с Мериам.

– Чертов убийца!.. – кричу я, молясь, чтобы мой голос проник сквозь камень и достиг ушей некой доброй души. Возможно, одного из слуг Росси…

Генерал прижимается боком к моей спине и закрывает ладонью мой рот.

– Не перебивай, Фэллон.

От толкает меня к Мериам.

– Нинуду! – мычу я. Она ведь поймет, что я имею в виду «Не надо»? Я пытаюсь выдернуть руку из руки Данте, и хотя кожа липкая и скользкая от крови, мне не тягаться с ним в силе. – Прушу, Мием, нидеаи ито…

– Ради всего святого, Росси! – рычит Данте. – Усмири свою внучку.

Мериам подносит свой кровоточащий палец к моему мизинцу. Мурашки пробегают по всему телу и проникают прямо в кости.

– Прафу, – хриплю я в ладонь Юстуса. – Нит.

От меня исходит поток силы, сотрясающий легкие, и я резко вдыхаю, от чего в груди расползается тупая боль.

Напевая на шаббинском о единстве и силе, Мериам проводит пальцем по бугоркам и впадинам моих костяшек, затем повторяет то же самое с Данте.

Я дрожу. От ужаса. От отчаяния. От ярости.

Я думаю о Лоре. Все мои переживание наверняка не сравнятся с тем, что почувствует он, узнав о замужестве своей пары. Он вырвет Данте сердце.

Юстус приобнимает меня за талию свободной рукой, удерживая в вертикальном положении, вынуждая меня терпеть неприятное покалывание жизненной эссенции его новой жены на моей коже и острое жжение там, где моя рана соприкасается с раной Данте.

Мериам продолжает бормотать заклинание и обвивать наши руки своей кровью. Я предпринимаю последнюю, отчаянную попытку вырваться, однако твердая рука деда и железная хватка Данте делают попытки тщетными.

Почему она согласилась на ритуал? Разве он каким-то образом поможет ей освободиться от трона?

Она водит указательным пальцем по нарисованным ею линиям, связывая их воедино. Я никогда не видела, как проводят этот ритуал, тем не менее понимаю, когда он закончен. Не потому, что ее кровь впитывается мне в поры, не оставив и следа, а потому, что чувствую это… странное покалывание, пробегающее по ладони и запечатывающее мою судьбу.

Легкие сжимаются, словно я под водой и сдерживаю дыхание, вот только я сдерживаю крик. Отчаянным рывком наконец освобождаюсь от Данте.

Король фейри поднимает руку и внимательно рассматривает; глаза круглые от благоговения, в то время как у меня – от ужаса, а затем и от отчаяния при виде соединенных кругов, вытатуированных под пятном нашей смешанной крови. Я переворачиваю свою руку, и, разумеется, то же изображение красуется на моей коже.

Ярость застилает глаза – горячее, чем новое клеймо, более влажная, чем соленые капли слез. От кольца можно было бы избавиться, но татуировка… Пока я не убью Данте, у меня на коже будет напоминание о нашей связи.

С другой стороны – и да, я во всем всегда ищу хоть какие-то плюсы, – теперь я понимаю, что значит татуировка Юстуса – это не оберег. Ох, он и не догадывается, какая кара его ждет. Я разорву его на клочки, а затем растопчу каждый из них.

– Готово? – выдыхает Данте.

– Да. – Голос Мериам вырывает меня из тревожных мыслей. – Теперь отойдите. Я попытаюсь освободить магию внучки.

– Попытаешься? – Данте опускает отмеченную печатью руку.

– Мы уже обсуждали, Маэцца. Если ее шаббинская сторона слишком переплетена с вороньей, то, возможно, без Лоркана у меня не получится разорвать чары.

– А я уже говорил, что присутствие Рибио исключено.

Мериам предлагала высвободить мою магию с помощью Лоркана? Разве может она не понимать, что он убил бы ее раньше, чем она успела уколоть себе палец?

О боги! Нужно предупредить его, что ее смерть повлечет за собой и мою.

Глава 9

Данте отступает, а я пытаюсь выровнять дыхание. Напрасные старания. Сердце колотится слишком быстро, сокращая каждый мускул в теле.

– Развяжи платье на шее. – Голос Мериам возвращает мой взгляд к ней. – Мне нужен прямой доступ к сердцу.

Мурашки пробегают по позвоночнику, пригвождая ступни к обсидиановому полу. Я хочу вернуть магию, но также хочу жить. Опасно подпускать ведьму к сердцу.

Вдруг она его остановит?

Вдруг разглагольствования о наших связанных жизнях – одна большая ложь?

Вдруг…

Чья-то рука сжимает веревки у меня на шее и дергает. Я скольжу взглядом по смуглым пальцам к белому рукаву куртки, которую Данте носит под золотыми доспехами, затем выше, к каменной челюсти и холодным глазам.

– Не прикасайся ко мне! – рычу я.

Данте бросает на меня свирепый взгляд.

– Тогда начни, на хрен, слушаться, мойя.

Я стискиваю челюсть.

Мериам поднимает пальцы и ждет, когда я добровольно сделаю единственный разделяющий нас шаг.

– Знаю, ты меня боишься, Фэллон, но тебе нужно мне довериться.

Я фыркаю.

– Последний раз предупреждаю, стрега, еще раз заговоришь на шаббинском, и я отрежу тебе язык!

Мерда! Я затихаю, как мышка в амбаре. Только бы Данте не услышал моего фырканья. То, которое словно кричит: «Заклинательница змеев свободно владеет шаббинским!» Я потираю ключицу и бросаю взгляд на Данте, чье внимание приковано к Мериам.

Облегчение ослабевает, когда я отвожу глаза и замечаю, как генерал приподнимает кирпичную бровь. Щеки вспыхивают, и я спешу сосредоточиться на Мериам.

– Простите. – Она выставляет ладонь, и только теперь я замечаю ее жуткую татуировку. – Я путаюсь между лючинским и шаббинским. В моей голове оба языка звучат одинаково.

Она разводит пальцы веером, словно разминая. От кончиков отражается сверкающий лючинский герб за ее спиной, будто они покрыты маслом. Полагаю, она размазала по ним кровь, однако, прищурившись, понимаю, что блестящие участки – это мозоли. Вероятно, из-за постоянных уколов. Это ждет и меня? Новые мозоли? А я была так рада избавиться от старых.

– Я объясняла Фэллон, почему мне нужен доступ к ее сердцу.

На этот раз я оглядываюсь на Данте, чтобы изучить его реакцию и понять, на каком языке она говорила.

– Снимай блузку, мойя. – Он кивает на ткань, покрытую коркой грязи и темно-бордовыми каплями.

Я почти рычу. Мне ненавистен навязанный мне новый титул, почти так же сильно, как ненавистен он сам.

Когда я продолжаю стоять неподвижно, Данте достает черный меч, подцепляет вырез на шее и опускает клинок вниз, распарывая рубашку и корсет под ней. К счастью, он остается на месте, тем не менее это не останавливает поднявшуюся новую волну гнева.

– Какого подземного мира с тобой не так? – шиплю я, сжимая в кулаке неровные края рубашки, прикрываясь.

Мериам подзывает меня пальцем.

Я не двигаюсь с места. Тогда Юстус меня приподнимает и подносит ближе к своей жене, которая ласковым жестом убирает с моей груди края рваной блузки.

– Заклинание необходимо произнести на шаббинском. Меня нельзя прерывать, иначе ничего не выйдет. – Мериам смотрит на Данте, явно адресуя предупреждение ему.

Он двигает челюстью из стороны в сторону, и она лязгает, как якорная цепь.

– Ладно. Приступай. Юстус, внимательно слушай, что она говорит.

– Фэллон, знаю, ты меня ненавидишь, но кровная связь была необходима. Клянусь, я все тебе объясню, но сперва позволь мне вручить дар, который я тебе задолжала двадцать два года, – говорит Мериам. Я сердито сверлю ее взглядом. Она добавляет: – Тебе понадобится магия, чтобы отсюда выбраться.

Мое недоверие к ней настолько сильное, что сбивает ритм сердца.

– Разве ты не хочешь вновь увидеть свою пару?

Хочу больше, чем вернуть магию.

– Доверься мне, дорогая.

Довериться ведьме, которая только что связала меня со свихнувшимся фейри? Я подавляю позыв ответить: «Как бы не так», опасаясь, что случайно заговорю на шаббинском. Тем не менее, очевидно, для побега… для выживания мне понадобится магия, поскольку вера в чудеса умерла во мне много лун назад. Поэтому я наконец отпускаю рубашку, обнажая грудь.

Едва кончик окровавленного пальца Мериам касается моей плоти… толчок, и сердце дергается в тысячу раз сильнее, чем во время прошлого ритуала, оно сжимается и затвердевает.

И затвердевает.

Кожа перестает вибрировать.

Когда окружающее меня золото тускнеет, а сияние огня фейри темнеет, в черепе проносится шепот: может, она и не обхитрила Данте, но обхитрила меня.

Глупая ты девчонка, Фэллон.

Перед мысленным взором предстает лицо моей пары, и хотя он не может меня услышать, я шепчу в пропасть, простирающуюся между нами:

Прости, любовь моя.

Глава 10

Комок мускулов в груди настолько неподвижный, что кажется: вот и все, мой самый последний миг на этой забытой богами земле.

Мне ненавистно, что последнее увиденное лицо – лицо Мериам.

Что последнее прикосновение мужчины – прикосновение Юстуса.

И что Данте будет свидетелем моей смерти.

По крайней мере, ему не достанется моя магия. О, весьма иронично, что даже на смертном одре мне удается найти что-то хорошее в происходящем. Этот мой гребаный оптимизм! Возможно, будь я непрошибаемой пессимисткой, то прожила бы дольше.

В следующей жизни – если реинкарнация существует – я стану циничной и буду ждать только плохого. И я на хрен никому не буду доверять. И буду постоянно ругаться.

Я почти слышу, как цокает языком моя пара. Он терпеть не может, когда я ругаюсь.

Ох, Лор! Пока меня не покинуло сознание, я еще немного говорю с ним через нашу несуществующую связь. Прошу его не играть в героя. Я не сто́ю того, чтобы за меня мстили.

Впрочем, обязательно убей Бронвен и Мериам. И Юстуса. Только не Данте. На случай, если в пророчестве Бронвен есть доля правды.

Скорее всего, ее нет.

Вероятно, она так сказала, чтобы Лор не рисковал своей шкурой, пока она придумывала план, как отправить меня в недра земли на убой.

«Твое желание исполнилось, старая карга. Теперь сдохни».

Я жду, когда перед глазами пронесется вся жизнь, однако единственное, что проносится, – это розовые радужки Мериам, когда ее зрачки сужаются, прежде чем вспыхнуть, подобно приливу. Почему ее глаза все еще такие четкие? Я хмурюсь. Хотя в сознании царит кромешная тьма, хранилище вновь заливает мерцающий золотой свет.

Бу-бух.

Я опускаю подбородок на шею и гляжу на трепещущую кожу, которую используют в качестве холста. Когда мое сердце возобновило биение?

Мириам начинает мычать себе под нос, затем добавляет слова, которые я сперва принимаю за часть заклинания, но потом ясно слышу:

– Слушай, Фэллон, слушай, но никак не реагируй, чтобы они не поняли, что я произношу вовсе не заклинание.

Я моргаю.

Ее ресницы опущены так низко, что касаются высоких скул, – черные и густые, как вороньи крылья.

– Я освобожу твою шаббинскую магию, но мы сделаем вид, что у меня ничего не вышло. Глотни один раз, если поняла.

Пульс в шее колотится с такой силой, что уходят драгоценные секунды на то, чтобы проглотить слюну.

– Мне многое нужно рассказать. Начну с твоей матери. Она не умерла. Я ее спасла, но крайне важно, чтобы все вокруг продолжали считать ее мертвой.

Сердце замирает на миг, а затем выстреливает ударами мощными, как у тех пушек, из которых Марко стрелял в Лора в роковой день на юге.

– Понятно?

Я глотаю.

– Хотя я так и не вышла замуж за человека, с которым породила твою мать, однажды у меня был муж. Первый король-фейри. Я не могу произнести его имя, чтобы другие не услышали, поэтому буду называть его Кэ.

Я чувствую, как она рисует кровавые петли на моей ключице.

– Моя мать была в ярости, но твоя пара… – дойдя до моего плеча, она перечеркивает завитки прямой линией, – …он был рад за меня.

Вероятно, окровавленные завитушки проникают внутрь, судя по тому, что кожа под ними горит, словно на ней рисуют огнем. Но остальное тело… оно ледяное.

– Если ты не знала, они с Кэ были близки. Твоя пара считал Кэ частью своей семьи, своего рода дядей.

Лор никогда не был для меня открытой книгой, а от слов Мериам я осознаю, что мужчина, с которым я связана, – настоящая могила, которую мне нужно будет вскрыть, когда мы воссоединимся. Мысль о том, что я, возможно, вернусь к нему домой уже сегодня, подстегивает и без того бешеный пульс.

Еще до восхода солнца я буду обладать магией.

Магией, которую я использую для того, чтобы вырваться из тюрьмы.

– Полагаю, он сказал тебе, что я помогла Кэ с переворотом? – Гладкий, как шелк, голос Мериам возвращает меня мысленно на бренную землю. – Но единственное, чем я поспособствовала свержению перевертышей, – так это тем, что упустила из виду эффект обсидиана.

– Как упустила из виду использование шаббинской крови на обсидиане? – вырывается у меня прежде, чем я успеваю даже понять, что открыла рот.

У нее округляются глаза; у меня – еще больше.

Мерда!

Не поворачивая головы, я скашиваю взгляд влево: голубые глаза Данте прикованы к алым полосам на моей груди. Я испускаю вздох облегчения, который замирает, поскольку пальцы Юстуса на моей руке ужимаются сильнее. Может, Данте, и не обратил внимание на мои слова, но не Юстус. Фока!

– Я велела тебе молчать, Фэллон! Или ты не хочешь получить свою магию и услышать конец истории?

Я поджимаю губы. В ее вопросе прозвучал вполне заслуженный упрек.

– Мне не следовало вообще рассказывать Кэ об обсидиановом проклятии, но я была молода и ослеплена любовью; опьянена сладкой ложью, которую он лил мне в уши. Я не замечала, что он использует меня ради моей крови. Не замечала, что его любовь запятнана жадностью. Но заметила моя мама. Она угрожала прибыть в Люче и расторгнуть наш союз. Кэ предложил создать барьер, чтобы не позволить ей мешать нашей жизни, я была глупой девчонкой, прислушалась к его совету и установила стену между моей родиной и Люче.

Мериам изучает свои неподвижные, покрытые золотом бедра – наказание за предательство своего народа.

– После смерти Кэ моим тюремщиком стал отец того, кого ты знаешь под именем Ю. Он был жестоким, ничем не лучше жены. И только после того, как он покинул этот мир, мать Ю приказала перенести меня из этого хранилища в темницу на Изолакуори. Она хотела от меня избавиться. Сын Кэ, назовем его А, назначил Ю моим надсмотрщиком. Он приносил мне еду и питье, хотя мое проклятое тело ни в чем не нуждалось. Одной особенно суровой зимой он принес мне шерстяное одеяло.

Ее взгляд смягчается, когда она смотрит на мужчину за моей спиной. Он ей что, нравится?

– Не пойми меня превратно, фейри ненавидел меня и все, что я олицетворяла, но он боялся шаббинов и переживал, что, если я умру от простуды, мои чары падут вместе со мной. – Она вздыхает. – Десятилетиями мы сосуществовали, не доверяя друг другу. Однажды ко мне пришел А и потребовал создать чары. Я притворилась, что из-за проклятия потеряла магические способности. Ю раскусил мою ложь, но не рассказал своему королю. К счастью, у А были столь ужасные отношения с отцом, что он так и не научился создавать печати, иначе он мог взять мою магию силой. Или попробовать собственную.

Она добавляет еще один завиток, еще одну линию. Кровь стекает на корсет, окрашивая шелковую ткань. Возможно, я слишком потрясена рассказом или же мой организм воспринимает ее кровь как волшебство, а не мерзость, поэтому желудок не скручивает.

– Множество раз я пыталась покончить с собой, но жизнь была моим наказанием. Я предположила, что только полностью обратив меня в золото, Котел позволит мне перейти в следующее царство, поэтому я принялась молиться о скорейшей трансформации. Той ночью во сне мне явился Великий Котел и сообщил, что проклятье исчезнет лишь тогда, когда оборвется род Реджио.

– На следующий день Судьба бросила к моим ногам Эм. Точнее, к моей темнице. Мальчик задавал много вопросов, в основном о своем дедушке, которого боготворил, в отличие от своего отца, которого считал недалеким. Хотя он не говорил прямо о его смещении, я поняла, что он мечтает править. Поэтому я преподнесла ему трон, открыв местонахождение барьерного камня. Сказала, что завладевший им завладеет всей силой.

Ее радужки не белеют, они тускнеют, как у Бронвен, когда ее зрением завладевают шаббины. В случае с Мериам, полагаю, она погрузилась в прошлое, заново переживая воспоминание.

– Ослепленный жаждой власти, он принял мою сделку и приказал перенести меня на самый нижний уровень Изолакуори. Я отыскала камень, хотя на нем не было отметин. Я узнала его – вторую величайшую ошибку в своей жизни. Я велела Эм вырвать его со стены, что он и сделал. Земля содрогнулась. Толчок был настолько сильным, что камень выскользнул у него из рук и разбился. Как же я возликовала, Фэллон. Я думала, что с ним наконец исчезнет и барьер.

У нее отстраненный взгляд, словно мысленно она вновь стоит в недрах Изолакуори вместе с Марко Реджио.

– Эм пытался аннулировать нашу сделку, поскольку камень разбился. Но я выполнила условия, поэтому имела право получить причитающееся. Я потребовала, чтобы он убил своего отца, и это вполне его устроило.

Я резко втягиваю воздух, забыв, что ладонь Юстуса прижата к моим губам.

– Эм бросил меня в сыром подземелье Изолакуори. Я прикована к трону, поэтому он мог не беспокоиться, что я сбегу. Я сумела дотянуться до стены и нарисовать печать, позволявшую мне слышать все, происходящее в замке. Я узнала, что моя дочь освободила твою пару и оставила печать, ограждавшую Люче. Я узнал о ее беременности, а затем о падении А. – Ее изящное горло дергается, когда она тяжело сглатывает. – Я ждала, что золото растает лужей у моих ног, после того как сгинул последний Реджио.

Я хмурюсь в замешательстве: оставался ведь еще Марко Реджио.

– Я представляла, как поднимусь с ненавистного трона, как мои ноги свободно коснутся камня и воды. Как уплыву в Шаббе и буду на коленях молить прощение у Котла и своего народа, как заслужу их прощение. Как меня помилуют. – От волнения ее голос становится слабым, пока не превращается в тихий хрип, который с трудом получается разобрать. – Какие нелепые фантазии у меня были, Фэллон.

Не то слово, чокнутая ты ведьма! Я пытаюсь отступить, но Юстус удерживает меня на месте.

– Я узнала, что у А есть кровный наследник, только после того как за мной вернулся Эм, со сверкающей короной на голове, с нахальной улыбкой на устах.

Когда ее взгляд останавливается на принце, которого я сделала королем, который, в свою очередь, сделал меня своей пленницей, я хмурюсь. Она подразумевает, что Марко не был настоящим сыном Андреа?

– У нас нет времени, Мериам. – Голос Юстуса заставляет ее посмотреть на него.

Задержав на нем взгляд на долю секунды дольше положенного, она вновь смотрит на завитки крови у меня на груди.

– Пожалуйста, отпустите ее и отойдите, дженерале, иначе помешаете чарам. – Должно быть, она угадала мое намерение сбежать, поскольку, едва Юстус меня освобождает, она говорит: – Если ты уйдешь, Фэллон, дорогая, то не только не получишь свою магию, но и не узнаешь о своей матери. Разве тебе не интересно, что с ней стало?

Удар ниже пояса, Мериам! Конечно, я хочу знать судьбу Зендеи.

– Я слышала болтовню своих стражей о беспорядках в Люче, о воронах твоей пары, падающих тут и там. Я знала, что моя дочь будет искать убежища в Шаббе, но для этого ей нужно было вернуться в Святой Храм и снять свою охранную руну. Я заключила новую сделку, на этот раз с Ю.

Она оставляет кровавые точки на моей ключице, и я невольно задумываюсь, действительно ли печать настолько замысловатая или Мериам просто рисует каракули.

– Я рассказала ему, где найти твою мать, в обмен на то, что он отнесет меня в Святой Храм и посадит среди золотых идолов фейри.

У меня бегут мурашки. А я-то Юстуса и Данте считала порождением зла, но по сравнению с Мериам эти два фейри – мальчишки-послушники.

– Я хотела не заманить свою дочь в ловушку, а помочь ей.

Я фыркаю. Неужели она действительно ждет, что я поверю в эту несусветную чушь? Должно быть, ей мозг разъело золото.

– Я понимаю, ты не веришь. Все же я изолировала свой народ, бросила родную дочь, отдала чужую магию и выдала секреты, которые положили конец правлению великого короля и посадили на трон подлого.

Ее ярко-розовые глаза, точь-в-точь такого же цвета, как залитая солнцем чешуя Минимуса, полны решимости, которая скорее тревожит, чем ободряет.

– Меня за это покарали, но вместе с тем покарали весь мир. Да, я заслужила свое проклятие, но твоя пара, мама, отец, шаббины – никто из них не заслужил страданий, которые я на них навлекла.

Ее речь настолько страстная, что Данте хмурится.

– Двадцать три года назад я не сумела все исправить. Я не сумела дать дочери шанс покончить со мной. Я устала терпеть неудачи, Фэллон, дорогая. Но чтобы добиться успеха, мне нужна ты.

Она просит меня… она просит меня ее убить? Неужели существует некая лазейка: например, если оборвать ее жизнь с помощью магии, то это не затронет мою? Поэтому она высвобождает мою магию? Ну, я всеми руками за смерть. Она бы решила многие проблемы.

Данте что-то бормочет Юстусу о времени. Пользуясь тем, что он отвлекся, я шепчу:

– Разве твоя смерть не повлечет мою?

– Повлечет. – Она улыбается, и изгиб ее губ наполнен такой меланхолией, что сердце екает. Правильно ли я истолковала ее слова?

Убьет ли она теперь меня?

Она проводит большим пальцем по моим губам, окрашивая их в малиновый.

– В тот день в Святом Храме, в день, когда моя дочь должна была покончить с моей жизнью, она лишь взглянула на меня на мгновение и произнесла то заклинание, которое связало наши жизни воедино. Наши три жизни. Так что, если ты убьешь меня, ты убьешь и ее.