Текст книги "#После Огня"

Глава 8

Томас изучил лицо Анабель до мельчайшей черточки. Вьющаяся прядка, выбившаяся из тугой прически. Две родинки на правой щеке. Полные, чувственные губы – она закусывала их до крови, когда он ее ласкал. Большие насмешливые глаза, зеленые, как свежая трава, как мир, каким он был раньше. Широкие брови, левую пересекал узкий шрам. Один из множества ее шрамов. «На память об испытании», – смеялась Крылатая.

Правда открылась спустя месяцы, когда Томас узнал, как сложно проходила трансформация тела его любимой. Как не желали раскрываться крылья, как первый шаг в пустоту завершился падением на скалы, как лекари собирали кости по кусочкам, сшивали связки и мышцы и боролись за ее жизнь несколько долгих недель. Томасу казалось, что гибкое тело Анабель создано для полета. А когда увидел затейливую вязь шрамов, что прятала от чужих взглядов ее одежда, то еще сильнее полюбил эту женщину.

Все то, что получалось у Томаса играючи, давалось ей тяжелым трудом с полным напряжением железной воли. И когда она, такая сильная в глазах других, тихо засыпала в его объятиях, в Крылатом просыпалась неведомая ему прежде нежность, накрывала его волной, так, что перехватывала горло. Это чувство оказалось сильнее даже естественного, понятного желания обладать. И это пугало Томаса. Куда легче было бы просто закрутить роман с сестрой по Братству, отправляться с ней на вылазки и травить байки, греясь у костра. Но та памятная гроза, мертвый охотник в пещере и доверчивые слезы Анабель сделали все сложнее. Во сто крат сложнее, в тысячи – прекраснее.

Томас перенес свой походный рюкзак в ее дом на следующее утро после вылазки. Не оглядываясь, он оставил свой закопченный уголок в общем доме Крылатых, как песчаные змеи сбрасывают и оставляют на холодной золе отслужившую кожу.

Анабель жила в небольшом доме почти у самой Черты. Беленые стены, серая крыша и тяжелая темная дверь скрывали уютную комнату с выходом в маленький сад, где Крылатая пыталась вырастить хоть какую-нибудь зелень. Грубо сбитый стол стоял посередине кухоньки и был покрыт скатертью. Последний раз скатерть Томас видел еще при жизни бабушки, которая воспитала его одна. Широкий топчан у завешенного окна, небольшой коврик под ним, шкаф у дальней стены – вся эта простая по сути обстановка отчего-то показалась Томасу странно умиротворяющей. В комнате пахло свежим хлебом, теплым очагом. Запахи кружили голову. Это место было настоящим домом, и ему предстояло возвращаться сюда каждый вечер. Целовать эту женщину, что стояла в дверях и смотрела на него с рассеянной улыбкой.

Анабель могла прочесть каждую из мечущихся в голове у Томаса мыслей. Ей тоже было не по себе. Все произошло слишком быстро. Долгие годы в ее жизни не было ничего, кроме неба. И вот появился встрепанный паренек, спас ее от грозного охотника и стал целовать так упоительно, как никто и никогда прежде. А потом Город разрешил им жить в ее доме вместе. Каждый день, возвращаясь, переступать один порог – от мысли об этом Анабель то охватывала такая паника, что у нее спина покрывалась холодным потом, то у нее замирало сердце от предвкушения счастья…

Пауза затягивалась. Хлеб стыл. Тишина сгущалась. И Томас, кажется, почти решил, что вся затея с переездом – лишь глупая ошибка.

– Раз, – сказала Анабель, делая шаг от двери к нему.

– Два, – ответил Томас, пересекая разделяющее их пространство комнаты.

Три – она обвила руками его широкую грудь, прижимаясь к нему всем телом.

Четыре – он покрывал ее поцелуями, легко касаясь губами, пробуя на вкус, вдыхая запах еще неизведанного до конца, но уже родного тела. Они сливались в единый поток, который сметал все предрассудки и опасения. Они были единым вдохом, одновременным сладким выдохом.

– Пять, – прошептали растрескавшиеся губы.

– Ты никогда не бросишь меня, слышишь? – твердила она, стискивая его ладонь своей. – Ты всегда будешь рядом. Иначе я убью тебя. Сброшу со скалы. Я никому никогда не позволяла переступить порог моего дома. Я никому не позволяла себя любить, быть со мной. Я никогда не позволяла себе никого любить. Ты даже представить не можешь, мальчик, как долго я тебя ждала. Эта ночь была такой холодной. А теперь пришел ты, и начался новый день.

Томас чувствовал, как внутри него ворочается страх, но и его смела волна невероятной нежности. Если эта сильная и прекрасная женщина сделала свой выбор, то все, что осталось Крылатому, – посвятить всю свою жизнь тому, чтобы стать достойным ее решения.

* * *

– Ана… Анабе-ель… – прохрипел Томас и захлебнулся воздухом, проникшим в его обожженное горло.

Он видел прекрасный сон. Любимая обнимала его, прижимая горячие ладони к груди, гладила по волосам, и они наполнялись цветом от ее прикосновений. Он снова был молод в этом сне. Вместе с током горячей крови по венам его тело наполнялось силой. И Анабель, его вечно молодая и сияющая Анабель, сидела рядом, смотрела на него, приподняв бровь.

– Глупый мальчишка, – говорила она, проводя пальцами по его щеке. – Тебе надо проснуться. Иначе, дорогой мой, ты умрешь. А тебе еще рано умирать.

Томас потянулся к ней, стараясь поцелуем разгладить морщинку между бровями, которая появлялась там каждый раз, когда Крылатая начинала сердиться на него. Но только он почти прикоснулся к ее лбу губами, как она отпрянула.

Анабель смотрела на него серьезно, даже строго.

– Томас, просыпайся. Сейчас же просыпайся!

– Зачем? Наяву не будет тебя. Я проверял. – Он попытался обнять ее, но она ускользнула.

– Здесь меня тоже нет. Присмотрись. Что ты видишь? – Крылатая не отпускала его, но и не давала приблизиться. – Что ты видишь, Томас? – повторила она.

Выбившаяся из прически прядь. Две родинки на мягкой щеке. Любимые губы. Зеленые требовательные глаза.

Томас почувствовал, что от его ответа зависит очень многое.

Но рассмотреть знакомое лицо не получалось. Анабель будто таяла, двоилась. У Томаса перехватило дыхание. В груди что-то сжалось, начало давить сердце, гулко стучащее в тишине.

– Что ты видишь, Томас? – повторяла женщина, и ее голос, раньше звеневший колокольчиком, теперь заставлял Крылатого дрожать. – Посмотри на меня! Тебе надо очнуться! – Анабель почти кричала.

Прядь. Родинки. Губы. Глаза. Брови. Морщинка между ними.

«Что? Я вижу тебя!» – хотел ответить он, встряхнуть ее, обнять.

Но звуки застряли у него в горле, как в сыром песке.

Лицо Анабель скривилось, будто ее мучила страшная боль. По щекам потекли слезы, рот некрасиво изогнулся, а между бровями пролегла глубокая морщина.

«Брови!» – понял он.

Две идеальные дуги. Они делали глаза еще больше и выразительнее. Ничто не нарушало красоту. На лице Анабель не было ни единого шрама.

– Ты ненастоящая, – прохрипел Томас. – Тебя нет.

Если бы в нем еще оставались слезы, он бы заплакал. Он бы выл до самой ночи, чтобы наконец избыть всю боль, что в нем жила. Но боги отвернулись от людей. Они не даровали человечеству спасительного дождя, позволив Огню пожрать весь мир. Они не даровали Томасу слез, и черная тоска медленно заполняла его.

– Я ненастоящая, ты прав, – ответила Анабель своим прежним, чарующим переливчатым голосом. – Но я есть. Я всегда с тобой, глупый мой. А теперь, – она наклонилась и прижалась губами к его лбу, – ты должен проснуться. И найти девочку.

Томас хотел крикнуть: «Анабель!» – чтобы удержать ее хотя бы на миг, но воздух вспыхнул в его горле сотней угольков.

Солнце стояло в зените. Огромное и безжалостное, оно испепеляло все, на что падали его лучи.

Томас лежал на вершине песчаного холма, силясь поднять голову. Ему казалось, что внутри черепа медленно переливается темная вязкая жидкость. Глаза резало от песка. В легкие словно набилась тысяча пчел, они жалили его изнутри, не давая вдохнуть. Иссушенное, избитое, изломанное тело не слушалось его совершенно. Впрочем, у него не было сил даже пошевелиться.

Он помнил, как улетал на предельной скорости от серого Вихря. Как пылевая воронка медленно, но неотвратимо его нагоняла. Как стало ломить крылья, как немыслимо заболела спина, как в какой-то миг мышцы сковало судорогой так резко, словно кто-то сжал его тело в когтистых лапах. Томас начал падать, но Вихрь подхватил его и закружил с нарастающей силой. Он помнил, как мир вертелся перед глазами, как его ударило пролетающим мимо камнем, и наконец тьма окутала его сознание, милосердно даруя образ любимой.

А теперь он лежал пустыне. Один. Без рюкзака с припасами. Без карты. Без сил. Без надежды.

«Зачем ты разбудила меня, Анабель? – хотелось спросить ему. – Я недостоин и после смерти оказаться рядом с тобой? Да, знаю, что недостоин».

Томас попытался перевернуться на спину, чтобы песок больше не забивался в нос. Резкая боль пронзила позвоночник и взорвалась в затылке. Томас болезненно застонал. И тьма вернулась.

Второй раз он очнулся, когда солнце ушло из зенита. Боль затаилась, она пряталась в теле и давала о себе знать, будто играя с ним в пятнашки, – перемещалась, то стреляя в пояснице, то тисками сжимая голову, то стуча в висках, то пробегая по каждому позвонку. Прислушиваясь к ней, Томас попытался двинуть рукой. Боль, принимая правила, скрутила пальцы судорогой. Когда он пошевелил правой ступней, боль разлилась в теле широким потоком. Оно слушалось Томаса, это не могло его не радовать, но боль следила за каждым движением.

Наконец, собрав в кулак остатки воли, сохранившиеся после встречи с Вихрем, Крылатый рывком перекатился на спину. Хриплый крик вырвался из его обожженного рта. Что делать дальше, он не знал. Нестерпимо хотелось пить. Стадия острой жажды прошла, на смену ей пришел жар, ровный, иссушающий нутро.

Томас знал, что без воды протянет в лучшем случае еще сутки. И это будет мучительное время страшной агонии.

Медальон озабоченно вибрировал на груди, покрытой синяками и ссадинами.

«Знаю, парень, мы с тобой не жильцы, – обратился Томас к нему. – Но мы ведь неплохо полетали, да? Пора и честь знать».

Но медальон продолжал дрожать, поскрипывая в сильном возбуждении. Томас попытался поднять руку и дотянуться до него; получилось это только с третьей попытки. Но и в ладони деревянный амулет не успокоился. Он словно пытался высказать свое возмущение, несогласие с покорной обреченностью, которой подчинился Крылатый. Сам того не понимая, Томас подпитывался силой медальона. Жажда чуть ослабла, боль затаилась в тяжелом затылке и притихла.

Томас ощутил, что еще может ползти. Он не знал, куда, зачем и стоит ли борьба мучений. Но медальон требовал действий. А Крылатый привык исполнять его волю.

– Значит, будем ползти, да, парень? – прохрипел Томас, скатываясь со склона песчаного холма, который мог стать его могилой, но не стал.

Он полз всю ночь. Солнечный жар сменился ночным морозцем. Остывающий песок вначале приятно холодил обожженное тело Крылатого, но через пару часов Томас закоченел. Надо было двигаться. Не ведая, в каком направлении, он просто полз, выбрасывая руки вперед и подтягивая тело. Так, раз за разом, часы подряд. Медальон больше не дрожал, тот словно потерял свою мощь, отдав Томасу все, что было накоплено в нем.

Когда Томас замерз так, что у него уже зуб на зуб не попадал, а избитое тело покрылось легкой хрустящей корочкой, Крылатый решил, что это, наверное, и есть конец. Подтянувшись в последний раз, он расслабленно затих на ледяном песке. Ветер легонько теребил его растрепанные волосы. Так нравилось делать Анабель, когда, просыпаясь на рассвете, она хотела его разбудить.

Томаса клонило в сон. Тело уже не трясло от холода, наоборот, оно стало теплым и легким, почти невесомым. Он закрыл глаза в предвкушении, что сейчас увидит Анабель, та склонится к нему, протянет руки, помогая встать. И они не спеша пойдут к самому горизонту.

Через сомкнутые веки Крылатый увидел мерцание огня неподалеку.

«Это Анабель», – решил Томас. Несет факел, чтобы не пройти мимо него в ночи.

Ветер принес звуки незнакомой гортанной речи. И шорох приближающихся шагов. Слишком тяжелых для женщины. Шли несколько людей. Они несли в руках факелы и говорили что-то на своем птичьем языке.

Вот незнакомцы подошли совсем близко, вот они заметили его. Сгрудились над ним, как падальщики.

«Наверное, решили, что я мертв. И разорвут меня, как мертвого, на кусочки», – равнодушно подумал Томас. Ему было все равно. Он ждал Анабель. Она должна увести его к горизонту.

Люди продолжали что-то возбужденно говорить, один из них перевернул Томаса на спину, поддел чем-то длинным его медальон. Воцарилась тишина.

Потом Томас почувствовал, как его поднимают на руки. Боль снова начала свой путь по телу. Анабель не приходила.

Пять человек несли его через пустыню, настороженно перешептываясь. Луна проводила небольшой отряд равнодушным взглядом и скрылась за облаками.

* * *

От книжицы в кожаной обложке исходил теплый запах мужского тела и каких-то специй. Алиса не решилась листать ее, слишком личной казалась эта вещь, абсолютно не вписывающейся в строгий образ Вожака. Углы книжки обтерлись, словно ее постоянно трогали, гладили и листали. На первой странице – Алисе пришлось аккуратно раскрыть скрипящую обложку, чтобы достать карту, – стройным почерком было выведено: «Взлетая высоко, помни о тех, кто ждет тебя внизу. А.».

Алиса никогда не слышала, что у Вожака был кто-то близкий, очень важный, способный написать подобное. В Братстве было принято обсуждать любовные похождения Крылатых, обращая внимание на пикантные подробности, и подтрунивать над особо отличившимися. Но прошлое Томаса всегда оставалось тайной. Поговаривали, что дом Вожака когда-то принадлежал другой Крылатой, что Томас жил с ней много лет назад, а потом… Чем закончилась эта история о Вожаке, не знал никто. А любые сплетники умолкали при виде его отшлифованного полевыми бурями сурового лица.

Не меньшей загадкой была и карта. На помятом листке Вестник нарисовал извилистый путь от Города к горному ущелью, где прятался оазис. Алиса долго вглядывалась в неровные штрихи, непонятные надписи под ними, в странные волнистые линии по углам. И наконец смогла разобрать обозначение пылевой косы, на которой она сейчас стояла.

Крылья мирно спали у нее за спиной. Впереди расстилалась песчаная гладь пустыни. Она смогла бы долететь до скал, отмеченных на карте острыми треугольниками, за один, максимум за два дня, но Крылатая не могла даже представить, сколько понадобится времени, чтобы дойти туда. Только выбора не оставалось. Алиса решительно встала и начала свой пеший путь.

Лис спал у нее за пазухой, устроившись в старой вязаной муфточке. Ритм шагов убаюкал его, а тепло, сохраняемое плотной курткой, напоминало о сумраке самой надежной лисьей норы. Лис чувствовал, что человеческого детеныша ведет особый путь, один из тех, что бывали только в сказках. Но это не пугало зверька, наоборот, он чувствовал приятное возбуждение: так ожидаешь начала увлекательного приключения. Спокойная жизнь в норе никогда не была ему по духу. И лису, не способному наслаждаться счастьем жизни в кругу родни, помогло несчастье – серый Вихрь. Лис дремал, прислушиваясь к шороху песка под ногами человеческого детеныша. И чуял в этих звуках предвестие больших событий.

Серая от золы пустыня тянулась с востока на запад рваным полукругом. Как мать тянет руки к своему затихшему ребенку, которого лишила жизни лихорадка, так и песчаная коса будто старалась обнять высохшее море и защитить его от безжалостного солнца.

Алисе надо было пройти как можно большее расстояние по этим пескам, а потом отыскать место, где получится отдохнуть, чтобы на следующее утро продолжить путь и снова пройти как можно больше.

«Замкнутый круг, воробушек?» – мелькнуло у нее в голове.

Так, посмеиваясь над ее страхом, Лин готовил Алису к началу испытаний. К тому времени у него за плечами уже был крылатый год, он постоянно летал и казался ей умудренным опытом Братом, знающим мир за Чертой.

По сути это было правдой. Лин не хватал звезд с неба, но он был ловок и смел, исполнял приказы, защищая Город. Он был хорошим Крылатым. И хорошим другом.

Он рассказал ей честно и открыто обо всем, что помнил о трансформации. О неизбежном отклике тела на происходящее внутри; о жутком страхе, о слезах и криках в комнатах лазарета; о первом падении, о вероятности так и не встать на крыло.

Но Лин говорил и об ощущении счастья, которое дарит полет, необъяснимом единении с медальоном, дружеском плече в Братстве, важности дела Крылатых.

Он говорил о том, что первая ступень возрождения почти завершена, – Город обеспечивает себя пищей и защитой. А значит, скоро придет час поиска земли, места, где люди смогли бы жить, не борясь мучительно за то, чтобы выжить.

– Вторая ступень, – говорил он Алисе, и голос его звенел. – Городу нужны крылья, всем живущим нужна наша отвага, воробушек. Замкнутый круг выходит, я знаю. Но поверь, даже самый жуткий страх падения стоит сладости полета.

Лин. Смешливый балбес Лин. Решительный крылатый воин Лин. Страстный и трепетный мужчина Лин.

Алиса не успела разобраться, что же она думает о ночи, случившейся с ними. Слишком многое свалилось на нее после этого. Но в глубине души она знала, что с другом детства их соединяют непреложная близость, единство предначертанного им будущего. И эта спокойная уверенность помогала ей бороться с песком, болью и страхом, давала силы идти вперед, чтобы вернуться. Поцеловать Лина в улыбающиеся губы еще раз, чтобы найти ответ на все вопросы.

«Будет ли тебе кого целовать, воробушек?» – назойливо крутилось в голове.

Томас назвал Лина мертвецом, и теперь, преодолев с Вожаком половину пустыни, Алиса знала: он не из тех, кто бросает слова на ветер. И это была еще одна причина ускорить шаг, идти вперед, сколько будет сил в ее измученном теле. Может быть, она успеет вернуться. Может быть, найдет в оазисе спасение от всех бед. Может быть, все еще будет хорошо.

Путь до скал занял у Крылатой четыре бесконечных дня. Солнце нещадно палило, зола и пепел скрипели на зубах. Алиса раскапывала ямки в ложбинах между барханами, песок под пальцами становился бурым, влажным, а после углубление медленно наполняла отдающая гарью подземная вода. Лис отсыпался во внутреннем кармане ее куртки, изредка попискивая и ворочаясь. Лапка почти зажила, отек спал, и на привалах зверек бодро кружил у ног Алисы, забавно тряся головой с большими ушами.

Когда солнце начинало спускаться вниз, Алиса устраивала короткие привалы, грела воду в котелке, чтобы накрошить туда паек. А лис начинал свой танец, скользя по песку. Небывало сосредоточенный и увлеченный, он очерчивал ровные круги широкими взмахами хвоста, ритмично подвывая. Алиса старалась не выказывать интереса, боясь нарушить их хрупкий союз, но тайком, кидая быстрые взгляды, любовалась, как блестят широко раскрытые глаза на его закинутой вверх мордочке.

Если бы мог, зверек рассказал бы ей, что ритуальному танцу маленьких лисят никто не учит. Никто не заставляет их выходить на поверхность, чтобы проводить солнце. Но внутри каждого лисенка-подростка однажды просыпается эхо зова. Кто-то очень далекий затягивает песню, когда начинает смеркаться. И хочется выскочить из норы, понестись на голос того, кто так одинок в песчаной дали, но все, что могут лисы, – это кружиться на песке, надеясь, что безымянный певец почует их, узнает, что он не один.

И лис танцевал. Кружился на тонких лапках, размахивал огненным хвостом и передавал слова ободрения ветру, чтобы тот донес их зовущему.

«Я иду, неназванный, – скулил зверек в небо, запрокидывая голову. – Мой путь начался, и кто знает, может быть, он приведет меня к тебе. Со мной идет человеческий детеныш, но не бойся, поющий. Она не одержима кровью, как весь остальной ее род. Если у тебя сломана лапа, она даже сможет тебя вылечить. Пой нам, далекий. Кто знает, может, впереди нас ждет встреча».

Когда четвертый день был на исходе, над путницей нависли скалы. Радость от их вида придала девушке сил. Можно было сделать привал, отметить скорый полет щедрой порцией похлебки, выпить затхлой воды. А завтра взобраться на ближайшую скалу, чтобы взлететь Крылатой Вестницей.

До оазиса, отмеченного на карте, было уже рукой подать: от него Алису отделял участок пустыни, который она минует за пару дней полета, а дальше – неизвестность, но в первый раз за последние недели Крылатая чувствовала уверенность в успехе вылазки. За те дни, что она двигалась по пыльной косе, ее дорогу мог пересечь охотник или голодный падальщик, но пустыня была безлюдна. Бури проходили стороной, подземная вода заполняла низинные ямки, а солнце временами уходило в облака. Алиса понимала, что одной благосклонностью фортуны дело тут не обошлось. Что-то вело ее вперед. Расчищало путь, скрывало от глаз врага. Что-то манило ее через скалы, а значит, нужно было идти, пока тело не обессилеет.

В голове у Крылатой, как навязчивые песчаные жуки, кружились безумные мысли.

«А что, если оазис есть? Что, если в нем все так, как говорил Вестник? И трава, и вода, и Дерево? Что, если… – Тут Алиса даже остановилась на секунду. – Что, если это Дерево меня зовет? Странной колыбельной мамы, которую та никогда и не пела. Вдруг это оно защищало меня в дороге и отгоняло диких зверей? Вдруг я слышу его, вдруг я… Говорящая?»

Мысли понеслись с бешеной скоростью, перескакивая друг через друга, сталкиваясь и разлетаясь.

«Вот почему Томас выбрал меня! – Приятное тепло бежало по венам вместе с кровью, голова слегка кружилась от немыслимости предположений. – Ну разумеется, в Городе знали, что я Говорящая. Поэтому послали меня с самым опытным Крылатым. Он должен был защитить меня, довести до оазиса, а там я бы все поняла, но Вихрь нарушил планы. Теперь меня ведет само Дерево, зовет к себе. И я должна идти».

Она прибавила шаг, поднимаясь на первую каменистую гряду. Лис, спавший весь день пути, настороженно поднял уши. Его маленькое сердечко почему-то забилось взволнованно, шерсть на холке приподнялась. Рядом была опасность. Кто-то прятался в тени скал. Кто-то наблюдал за ними, скрываясь в вечерних сумерках. Лис заскулил, засучил лапками, царапая кожу Алисы через ткань.

Девушка вынула зверька из-за пазухи и опустила его на землю.

– Ну чего ты, Чарли? – Она не раздумывая назвала лиса в честь старой игрушки, и он уже отзывался на это имя, умильно щуря глаза. – Буквально час, и сделаем привал. А завтра полетим! На крыльях, слышишь? Потерпи еще немного…

Но лис встревоженно оглядывался, прижимаясь животом к земле. Ночь спускалась на горы, ветер завывал и шуршал среди камней. Алисе стало не по себе. На спине от страха выступил холодный пот. Она ощущала чей-то взгляд, и мысли о защите Дерева казались ей теперь смехотворными.

Не делая резких движений, девушка потянулась к арбалету, закрепленному ремнем у нее на бедре. Лис, прижимая уши, скулил у ее ног. Воздух стал плотным, не давал сделать вдох.

Первая стрела с визгом пролетела у виска Крылатой. Мир закружился перед глазами, словно волчок.

– Беги! – крикнула девушка лису. И тот бросился в сторону, отчаянно петляя.

Стрелы визжали в воздухе, Алиса отстреливалась, посылая во тьму короткие арбалетные болты, без особой надежды попасть в невидимого противника. Ее обступали, стискивали в кольцо. Сеть взвилась над головой, в одно мгновение заслоняя все небо, а потом упала на Крылатую. Алиса забилась, затрепыхалась пойманной рыбой. Тяжелый удар обрушился ей на затылок, и, коротко вскрикнув, девушка упала на камни.

Гортанно переговариваясь, ее обступил отряд воинов. Один из них осторожно перевернул безжизненное тело и поддел медальон Крылатой длинным посохом. Ночь пронзил птичий крик.

* * *

Сознание возвращалось к Алисе волнами тошноты. Кружилась голова. Кто-то заботливо поддерживал Крылатую за плечи, помогая привстать. Дурнота подкатила к горлу, и девушку вывернуло на темные камни. Кто-то убрал волосы с ее потного лица, поднес к губам фляжку с водой.

– Пей.

Голос из прошлого заставил Алису открыть глаза. Мир опасно двоился и путался. Девушка тряхнула головой, застонала от накатившей боли, но смогла рассмотреть сидящего рядом с ней человека.

Томас, с разбитой губой и заплывшим глазом, но точно живой, все еще протягивал ей фляжку.

– Пей, – повторил Крылатый.

Алиса сделала глоток, но ее снова затошнило, и она съежилась на холодных камнях. Томас приподнял ее голову, быстрым движением вытер ей губы рукавом своей потрепанной рубахи.

– Сильно кружится? – спросил Вожак, осторожно прислоняясь спиной к прутьям. Было заметно, что каждое движение причиняет ему боль.

Алиса с трудом разомкнула губы. Пещера освещалась одним факелом у дальней закопченной стены. В самом ее центре стояла клетка, запертая на массивный замок. Туда и бросили Крылатых чьи-то грубые руки.

– Терпимо, – выдавила она, борясь с тошнотой.

– Эти, – Томас посмотрел сквозь прутья на выход из пещеры, – приходили обработать твою голову. Тебе сильно досталось, но жить будешь. – Он хрипло засмеялся. – Они и меня подлечили.

– Кто они? – Алиса пыталась оглядеться, но в глазах еще мельтешили темные точки.

– Не имею ни малейшего представления, – ответил Вожак, вытягивая ноги. В нем что-то явственно изменилось. Привычная строгость и скупость движений сменились расслабленностью. Это пугало Алису, казалось, что Вожак узнал что-то, изменившее его, разорвавшее путы четких строк Закона. – Они говорят на своем языке, ничего не понятно. Но жестами объясняют доходчиво. Они нас будут судить, девочка. А потом казнят.

– Судить? – Алисе показалось, что она ослышалась, что все это лишь плод его сотрясенного разума. – Казнить?

– Да. Охранник пообещал содрать с меня медальон. А если нас посадили в одну клетку, значит, и ты пленом не обойдешься.

Алиса замерла, глупо моргая. Мир вдруг перестал кружиться. Все стало предельно ясным.

– Если сорвать с Крылатого медальон, он сразу же умрет, – проговорила она.

– О, нет, девочка, не сразу. Еще пару часов мы будем истекать кровью, моля о смерти.