Текст книги "Маленькая повесть о первой любви"

Маленькая повесть о первой любви
Оляна Гурич

Детский писатель, педагог и редактор этой книги Ясна Малицкая

© Оляна Гурич, 2023

ISBN 978-5-0060-1370-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Маленькая повесть о первой любви.

На то она и первая любовь,

чтоб быть ей не особенно удачной.

История эта началась, когда к нам из параллельного класса перевели мальчика. Наша учительница рассказала, что одноклассники его травят за то, что он не похож на них, а родители даже хотели отправить своё нестандартное чадо в другую школу, но… на педсовете было решено перевести его в наш дружелюбный коллектив в порядке эксперимента. Она предупредила нас, что это умный, очень начитанный, но «довольно скептически настроенный молодой человек. Он часто спорит с преподавателями, пытаясь обнаружить их недоинформированность по предмету, и позволяет себе иронизировать по этому поводу». Она призвала нас быть с ним тактичными, но не позволять наглых выходок но отношению к учителям, вовремя останавливать его, а если нам будет трудно – обращаться к ней. Нам было очень интересно – кто же это такой лихой парень? И вот он пришёл… толстенький, небольшого роста еврейский мальчик с огромными зелёными глазами и жёсткими рыжеватыми кудрями, его звали Миша Перельман. Формы у него никогда не было – видимо, большой размер был дефицитом – и он ходил в школу просто в брюках и светлой рубашке, а когда было прохладно, надевал тёмный джемпер. Как многие мальчишки нашего времени, он не обращал внимания на пятна на одежде и грязные манжеты или воротник. Впрочем, к его довольно неопрятному внешнему виду мы быстро привыкли – наше внимание было приковано к его смелым, иногда даже наглым, но часто вполне разумным высказываниям на уроках. Уважения к учителям он не проявлял никакого. Это меня раздражало – я была воспитана иначе. Я тоже много читала, но принимала окружающих с заведомой симпатией и вежливостью, тем не менее, он мне понравился, оказалось, эрудиты – моя эрогенная зона. У нас складывались добрые приятельские отношения.

Наступило лето. Оно было наполнено разноцветными событиями, особенно в трудовом лагере в Ставрополье. Были такие лагеря в нашем советском детстве. Они организовывались на базе школы: учителя ехали с нами в качестве вожатых, а ученики должны были выполнять различные сельскохозяйственные работы в совхозе. Совхоз обеспечивал нас жильём, питанием и даже небольшими зарплатами, но дорогу оплачивали родители. Для нас это был шанс проверить себя в работе и пообщаться с друзьями вне школы, а также единственная возможность законно заработать какие-нибудь деньги. Трудовой лагерь – супер интересное приключение для московских школьников: спали на матах в спортзале школы, забыв свои мягкие детские кроватки, утро на грядках – прополка, окучивание, сбор урожая, после обеда – купание в местном пруду. В лагерь из нашей компании поехали мы с Ленкой – она была моей близкой подругой – и ещё несколько ребят, но Миши в их числе не было.

Я писала маме: «Дорогая мамочка! У меня всё хорошо. …Я мечтаю о твоих пирожках с зелёным луком и бульоне из курочки – супчик здесь не очень, но в целом кормят прилично…. Мы вчера весь день собирали черешню, и всю ночь мне снились бордовые ягоды на фоне зелёных листочков….» На работу и с работы нас возили на грузовиках – незабываемое впечатление. Мы ехали в косынках, потому что если нет, то волосы полоскались на ветру, набирая столько дорожной пыли, что к концу поездки стояли дыбом. В этом случае их нужно было бы мыть каждый день, а горячей воды не было. Подпрыгивая от отчаянной тряски в кузове, девчонки самозабвенно орали всякие современные шлягеры, типа «Как прекрасен этот мир», «Последняя электричка», «Этот зимний сад», «Первая любовь», «В белом платье с пояском…», «Колокола», «Ты у меня одна» и т.п., укрепляя свою решимость «отбарабанить» ещё один трудовой день. «На плантациях» нужно было постоянно проявлять силу воли, так как после первого же часа работы хотелось пить, есть, уйти тайком в тенёк и прилечь там, но было нельзя! Позор! Мы же – комсомольцы! Вечерами мы впервые испытывали чувство настоящей усталости, когда не хочется ни танцев, ни прогулок – скорее СПАТЬ!!!

И вдруг нашу и так пёструю от острых ощущений жизнь потрясло ещё одно событие – Мишка Перельман самостоятельно, один приехал навестить нас! Как ему это удалось? Может, помогло то, что благодаря полноте он всегда выглядел гораздо старше своих лет? А про паспорт соврал, что забыл дома – в 70-е не всегда требовали паспорт в поездах. Мальчишки, с которыми он уже успел подружиться, устроили его ночевать на матах; на работу он съездил только один раз, а потом ещё два дня слонялся по лагерю в рабочее время. Далее был выходной, это был последний день его пребывания в лагере. В этот день он долго ждал меня у входа в нашу «спальню», и когда я вышла, мне стало не по себе: я испытала в полный рост чувства, которые описываются выражением «пожирать глазами». Я кивнула в смысле: «Привет!» и хотела пройти мимо, но он остановил меня, взяв за руку. Из-за спины показался небольшой букетик полевых цветов. Сердце моё забилось чаще: «Это мне? Неужели?..» Он вручил его мне, краснея, и не мог ничего больше произнести. Я не узнавала наглого, самоуверенного скептика, которого привыкла видеть на уроках. Я улыбнулась, и поднесла цветы к носу.

– Спасибо, – я продолжала улыбаться: это ведь так приятно – получать цветы!

– Я сегодня уезжаю.

– Да? Когда?

– Через час. Может, прогуляемся?

– Ну, давай.

Мы шли на пионерском расстоянии друг от друга и молчали. Он был взволнован и явно хотел что-то сказать, но не получалось. Наконец, он решился: вложил мне в руку записку и почти бегом помчался прочь. Мне не понравился такой исход нашей прогулки, грустя, я развернула листочек бумаги и прочитала там чудесное стихотворение.

 
Моя любовь! Хочу тебя обнять,
Прижать к себе и нежно целовать!
Хочу тебя цветами забросать!
С тобою долго-долго танцевать…
И никогда с тобой не расставаться,
Чтоб вместе жить и солнцу улыбаться!
 

Меня бросило в краску, сердце моё затрепетало, и я сразу поняла, что именно для этого он и приезжал в лагерь – тосковал и не сумел с собой справиться. «Вот это любовь!» – подумала я с волнением. Я ещё долго не могла прийти в себя. Раз за разом перечитывая стихи и наполняясь тревогой, я шагала по уютному дворику и думала: «Как бы ему сказать, что не испытываю к нему таких же чувств? Обидится? Или сильно расстроится? Хорошо, что он уехал – будет время подумать…»

Какое решение я должна была принять? В этом для меня не было сомнений: скажу правду! Я же самая честная девочка на свете и не умею врать. Просто скажу это спокойно, даже мягко и дружелюбно.

Когда мы вернулись из лагеря, мальчишки заскочили за мной, чтобы позвать гулять, пока каникулы не кончились – это было обычным делом в нашей компании. Оказалось, что Миша теперь тоже её часть. С ребятами я училась с первого класса, и они были самыми близкими моими друзьями наравне с девчонками, а Миша жил в одном дворе с двоими из них и был их «корешем» – в один детский сад ходили. Совпадение! Вот так наша команда увеличилась на одного человека.

В конце прогулки ребята распределили между собой нас, девчонок, чтобы проводить до подъезда. Он пошёл провожать меня, хотя обычно это делали Игорь и Андрей, жившие по соседству. Сегодня они тихо исчезли. Всё понятно: договорились заранее. «Ну, что ж, значит, этот трудный разговор состоится сегодня!» – подумала я.

В неловком молчании мы подошли к подъезду, я повернулась к нему лицом, чтобы поговорить, но он внезапно сделал шаг вперёд, резко обнял меня и стал целовать так страстно и глубоко, что мне показалось, что все мои внутренности сейчас покинут свой организм через рот. Сердце остановилось, дыхание замерло, только щемящая горячая волна заполнила собой всё тело. Это было так здорово!

Конечно, после такого, я не смогла произнести ни слова, и все мои намерения поговорить и быть честной провалились в тар-тарары.

Прочитав на моём лице смятение, он спросил:

– Тебе не понравилось?

Как тут скажешь правду? Я и себе-то с трудом отдавала отчёт в том, что происходит – молча повернулась и ушла. Поцелуй был классный и не мог не понравиться, но что-то было не так. Я долго простояла в подъезде у окна между своим и нижним этажом, пытаясь собраться с мыслями и определить, что во всём этом неправильного и поняла: я хотела бы всю жизнь так целоваться, но не с ним…

Лето кончилось, все мы снова встретились в школе. Я была страшно рада друзьям, соскучилась по этому безумному школьному ритму, где шумные перемены мгновенно сменяются звенящей тишиной уроков, и даже по домашним заданиям, за которыми можно глубоко задуматься и дочитать то, что не дослушал на уроке. Мы с подругами щебетали без умолку все перемены напролёт, мальчишки тоже не стояли молча, словом, всё как обычно, но кое-что случилось: из-за ухода нашей любимой учительницы литературы наш класс передали другому учителю. Это был полный провал: к нам пришла немолодая женщина с начёсом высотой с десяток сантиметров, золотыми зубными коронками и невнятной речью. Это было ужасно вдвойне, потому что литература была нашей страстью, самым любимым предметом и самым сокровенным занятием. Втайне мы все писали… Кто стихи, кто прозу, а кто песни…

На уроке я как всегда сидела в компании своих подруг. Понятно, что после перемены мы не сразу примолкли, а продолжали хихикать и перешёптываться. Антонина Михайловна – так звали нашу новую «русичку» – чутко уловила, кто из нас самый болтливый, и пересадила меня на первую парту справа (подальше от себя). Первые парты были пока пусты – ребята избегали садиться близко к учительскому столу, – вот мне и пришлось приземлиться за одну из них. Прошло уже минут семь от начала урока, когда в дверь интеллигентно постучали и на пороге появились опоздавшие. Это была часть нашей компании с Михаилом во главе:

– Здравствуйте, можно войти? – ребята выдвинули его вперёд, видимо, как самого начитанного.

– А что произошло? – удивилась Антонина (мы всегда её за глаза так называли).

– В смысле? – в свою очередь удивился Миша.

– В прямом! – ответила учительница.

– Ничего особенного! – нагло продолжал Мишель.

– То есть вы всегда будете на десять минут опаздывать?

– И ничего подобного! Мы опоздали только на восемь, а две минуты вы уже с нами препираетесь! – меня даже передёрнуло от такой вопиющей дерзости.

– Я?

– Да, а кто? Мы бы уже давно прошли и сели.

– Да, как ты разговариваешь? Ты в своём уме?

– Да я-то в своём…

– Это на что ты, сопляк, намекаешь? – спросила она гневно и напрасно это сделала именно так – Михаил никому не позволял себя обзывать, даже директору. Класс неодобрительно загудел.

– Я вас не оскорблял и ни на что не намекал! А вот вы должны бы извиниться!

– Я?! – она покраснела и закашлялась от возмущения. Мне показалось, что необходимо вмешаться, иначе разразится невиданный скандал. Вечно мне больше всех надо!

– Антонина Михайловна! Извините их и разрешите им войти! Они просто в туалете застряли и звонка не слышали! – выступила я. Класс грохнул вместе с Антониной, а ребята, тайком грозя мне кулаком, быстро просочились на свободные места.

Только Мишка стоял столбом со злобным выражением лица, на котором читалось явное желание продолжить перепалку. И тут Антонина, которая, конечно, была наслышана про такого из ряда вон выходящего ученика, сделала то, за что он был ей благодарен до конца своих дней:

– А вам, досточтимый сэр, я предлагаю исключительное место – на первой парте! – и она указала ему на место рядом со мной.

Радость блеснула в его глазах, а моё сердце ухнуло куда-то вниз – в пятки, наверно. Антонина, вероятно, думала, что изрядно наказала его, но по факту получилось наоборот. С этого момента на уроках литературы и русского он вёл себя безукоризненно: никогда не спорил, с готовностью отвечал на вопросы и даже иногда учил стихотворения наизусть, лишь бы она не пересадила его.

Шли дни. Первое время мы вообще не разговаривали, только учились. Оценки по литературе были отличные: я всегда много читала и прилежно выполняла домашние задания, а Мишка не мог ударить в грязь лицом – это ведь был и его любимый предмет. Антонина успокоилась на наш счёт, и редко спрашивала – только на самые трудные вопросы.

Мы потихоньку начали дружить. Он читал гораздо больше меня, потому что тратил на это невероятное количество времени. Он не занимался спортом, не играл на музыкальных инструментах, не делал никаких домашних заданий – он считал их лишними в школьной жизни – всё своё свободное время он посвящал чтению. Читал всё подряд: программные произведения, иностранную литературу, публицистические статьи и даже газеты, и поэтому был очень интересным собеседником. Оказалось, что книги он брал в основном из домашней библиотеки. Книги – вот, что могло привлечь меня со страшной силой, и он быстро понял это. Именно по книгам из библиотеки его семьи вся наша команда познакомилась с творчеством И. Ильфа и Е. Петрова, М. Булгакова, поэтов серебряного века, Евг. Евтушенко, Р. Рождественского и А. Вознесенского. Он любил и прекрасно читал наизусть В. Маяковского.

Однажды наша компания была приглашена в гости к Михаилу по случаю его дня рождения. У них была шикарная трёхкомнатная квартира с мебелью, сделанной на заказ, и прекрасно оборудованной кухней. На стенах висели картины-подлинники, а книг было столько, что их можно было читать всю жизнь. Я не верила своим глазам – это место было так не похоже на то, где живёт наш безалаберный друг. Его «кореши» уже не раз бывали здесь, но я пришла впервые и была несказанно удивлена, насколько свободно общаются с нами Мишины родители.

В их гостеприимном жилище было разрешено всё и всем: мальчишки курили, не скрываясь, курить можно было везде; когда мы сидели за столом, вино предлагали всем без исключения, и каждый сам мог решать, пить ему или нет. Нас здесь всерьёз считали взрослыми, не нарочито, желая сблизиться и втереться в доверие, а потому, что для поколения фронтовиков пятнадцать-шестнадцать лет – это возраст здравых решений и определения своего жизненного пути, а взрослый человек уж точно может сам решить – курить ему или нет. Эти люди, испытавшие тяжесть войны, проработавшие всю жизнь и заслужившие и награды, и звания, и этот прекрасный дом, уважали в нас, ещё «неоперившихся птенцах», личность! Они считали, что только так – при полном уважении и доверии – можно вырастить достойного человека. Разговаривая с нами на равных, они открыто обсуждали любые проблемы и отвечали на любые наши вопросы. Это было так ново тогда и так классно!

Лена купила в подарок Мише отличные замшевые тапочки и, достав их из коробки, попросила примерить. Мишка тщетно пытался всунуть свою огромную лапу в тапок, но тот был явно мал.

– Ну, Миш, ну, попробуй ещё разок! – уговаривала его Лена.

К процессу подключилась Мишина мама – Вита Исаевна:

– Миш, ну, подожми пальчики! – Такие тапочки симпатичные! – сказала она уже нам, обернувшись.

– Насчёт этого, – ответил Мишка, улыбаясь и показывая на тапочки, – Шарль Перро сочинил сказку…

Мы с Витой Исаевной прыснули одновременно и смеялись до слёз, Мишка продолжал улыбаться, и только огорчённая Лена грустно спросила:

– Да, какую ещё сказку?

– З-з-олушка… – давясь от смеха, пролепетала я.

– Какой всё-таки он шутник! – с трудом переводя дыхание, сказала Вита Исаевна.

– Да! Прям юморист-разрядник! – подтвердила я, и мы снова захохотали.

Ленка так и не улыбнулась – расстроилась из-за неподходящего размера.

Для того, чтобы убрать столы в гостиной и освободить место для танцев, нас попросили посидеть немного у Мишки. Когда мы вошли в его маленькую комнату, всё в моей голове встало на свои места: какие-то вещи лежали на диване вперемешку с постельным бельём, на полу – носки, шарф, шапка и какие-то бумаги, а на письменном столе горкой покоились тетради, учебники и разнообразная периодическая литература, ручки с карандашами валялись рядом.

– Твоя комната, наверно, не нравится родителям? – спросила я.

– Риторический вопрос…

– Какой?

– Вопрос, не требующий ответа, – усмехнулся он снисходительно.

– Почему?

– Потому что ничьим родителям не понравится такой бардак! Что спрашивать? – ему явно было неинтересно обсуждать такую ерунду.

Я стала рассматривать книги, стеллажи с которыми занимали всю стену. Тогда я взяла почитать «Золотого телёнка» – он всю голову продолбил, какой интересный персонаж Остап Бендер.

Нас позвали на танцы, родители деликатно удалились на кухню…

Было поздно. Так не хотелось покидать этот уютный гостеприимный дом, но все стали расходиться, а Мишка поплёлся, конечно, меня провожать. У подъезда он взял меня за руку и спросил:

– Можно я тебя поцелую? Тебе ведь понравилось тогда, в первый раз?

– Нет, нельзя, хотя мне и понравилось!

– Так почему нет?

– Потому, что аморально целоваться без любви. Это какой-то разврат.

– А ты меня совсем не любишь? Ну, нисколечко?

– Тебе честно сказать, или как?

– Ничего не говори – и так всё ясно! Могла б хоть чуть-чуть сегодня притвориться?

– Ты считаешь, я должна была? А почему сегодня?

– У меня сегодня день рождения, бестолочь! – сказал он зло и пошёл прочь, смахивая слёзы.

Я с сожалением обнаружила, что он может быть груб не только с учителями. До сих пор я была почему-то уверена, что любимому человеку нельзя нагрубить или сделать больно, нельзя обидеть, иначе, что это за любовь? Вот почему в этот исторический момент я решила, что вряд ли он любит меня, посчитала, что это у него какое-то детское увлечение, которое быстро пройдёт, и не стоит вообще на него обращать внимание. Это была фатальная ошибка.

Он надолго заболел. Ребята сказали, что у него ангина. Все наши навещали его небольшими группами, кроме меня. Я уже привыкла к пустующей парте на литературе, прочитала «Золотого телёнка», мне так хотелось обсудить с кем-нибудь Остапа Бендера, который мне совсем не понравился, но никто из моих друзей ещё не прочитал эту книгу. Было немного скучновато, зато никаких потрясений – иногда вовсе не мешает пожить спокойной жизнью.

Мишка вернулся, наконец, в школу, но почему-то стал постоянно прогуливать уроки литературы. Не поверите – мне стало легче жить! «Так и знала! – с удовлетворением думала я. – Прошла любовь, завяли помидоры!» Я всё ещё была обижена и страшно не хотела выяснять отношения, но всё кончилось само собой: когда он появился-таки на литературе, то сидел уже не со мной. Мы расстались на целый год…

Я очень боялась, что наша ссора повлечёт за собой разлад в нашей дружеской компании, но я недооценила деликатности моих товарищей: никто ни разу не заговорил со мной про Михаила, никто не подталкивал нас ни к примирению, ни к выяснению отношений – все тактично игнорировали тему. При встрече мы с ним скупо приветствовали друг друга кивками головы, расставались, не прощаясь, а домой я возвращалась, как и раньше с Игорем и Андреем. Дружба победила.

На наших вечеринках, которые теперь часто проходили у Михаила, мы слушали и танцевали под диски Ю. Антонова, В. Мулявина и Д. Тухманова. Он первый купил на чёрном рынке «битловское яблоко», и мы «до дыр» затёрли «Rubber souls» на вечерних посиделках…

А ещё мы любили попеть, особенно, в электричке, когда выбирались за город и на природе, конечно. Мы любили песни Н. Матвеевой, В. Высоцкого и Б. Окуджавы, и особенно часто исполняли песню Новеллы Матвеевой «Девушка из харчевни» – она очень нравилась Мишке, собственно, для него мы её и выучили. Он с трудом принимал наш девчачий хор – поначалу даже демонстративно уши затыкал, когда мы запевали, но про девушку из харчевни мог слушать бесконечно и всегда подпевал.

 
Любви моей ты боялся зря —
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
 
 
Когда же ты уходил с другой
Или просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде…
 

И так далее – после плаща остался гвоздь, после гвоздя – след, след закрасили – память о нём. Мы в шутку её называли песней «про гвоздь». Я всё время интересовалась:

– Почему в каждом куплете этой странной песни по три четверостишья, а в последнем только два? – Но никто не мог объяснить этого. Мне всё время хотелось присочинить четыре последние строчки, но я никак не могла придумать, о чём там написать.

Прошло лето. Оно было как всегда весёлым и незабываемым. В июне мы впервые в жизни сдавали экзамены. Это испытание глубины, ширины и прочности наших знаний оказалось не таким уж сложным, но, безусловно, волнительным. Мы отпраздновали получение наших первых аттестатов о неполном среднем шумной вечеринкой у Миши.

Теперь мы часто там собирались, родители хорошо знали нас по именам, увлечениям, успехам в учёбе и каждый раз встречали как дорогих гостей. Мы стольким обязаны этим людям! Они были для нас не только радушными хозяевами, но и учителями-консультантами, и советчиками практически во всём.

После экзаменов мы почти в полном составе нашей «сборной», так мальчишки шутя называли нашу дружную десятку, поехали в трудовой лагерь под Невинномысск. Всё то же самое: прополка, окучивание, сбор огурцов, помидоров и кабачков, реже яблок, черешни и слив. Условия чуть лучше – спали не на матах, а на раскладушках с матрацами. Правда, было одно приключение: с железнодорожного вокзала нас автобусами привезли около двух ночи, но в совхозе никто нас не встретил. Сторож отправил нас ночевать на конюшню:

– Ложитесь на солому до утра, а там разберёмся! – заявил он.

Соломы на полу было всего-то несколько клоков, а нас больше сотни, и одеты мы прилично – никто не хотел валяться на грязном полу. Хорошо лошадей не было – в ночное угнали. Мы стояли более получаса, не решаясь даже присесть, пока наш руководитель – Василий Иванович, лучший в мире учитель физкультуры (!) – чуть не силой отобрал у сторожа ключи от склада. Там мы взяли раскладушки, матрацы и постель, сами перетаскали всё это в школьный спортивный зал, постелили бельё и совершенно без сил легли спать уже в четвёртом часу.

Мишка с нами не поехал: он был не здоров – как раз тогда у него нашли диабет, и он попал в больницу.

После лагеря я с родителями отдыхала в Сочи. Этот город стал мне родным – восемь лет мама возила меня туда на отдых в августе. В этом году с нами был и папа. Мы с мамой знали все сочинские кафе, где можно было вкусно пообедать, и кафетерии – мама очень любила кофе. Ужинать приходили домой – мы снимали комнату у одной хозяйки много лет. Жили на Лысой горе, откуда открывался прекрасный вид на море; видно было и местный стадион, папа даже матчи с балкона наблюдал. Мы не ходили там ни в кино, ни в театры, не ездили на экскурсии – только море, пляж и парк после обеда – книжки почитать. Я так привыкла к жаркому августовскому Сочи, что московский сентябрь мне казался глубокой осенью, возникало ощущение, что через пару недель и снег пойдёт.

В этот год (тысяча девятьсот семьдесят третий) так и случилось – первый снег выпал двадцать четвёртого сентября. Мы не заметили этого: в классе происходило столько разнообразных событий, что было не до погоды. Троечники покинули нас после восьмого класса и рванули в ПТУ, учеников в параллели стало меньше, и вместо трёх классов сформировали два. К нам в класс пришли новые ребята, это было так интересно! Один мальчик был настоящим красавцем: высокий, стройный – косая сажень в плечах, – русоволосый с голубыми как небо глазами. Девчонки наши влюблялись моментально, мне он тоже понравился: скромный, немногословный и улыбчивый – полная Мишкина противоположность. Он был супер высоким – метр девяносто шесть, – и наши мальчишки дали ему смешную кличку – Крошка. Его рост был предметом постоянных шуток, но он никогда не сердился, только улыбался своей открытой улыбкой. Прозвище ему тоже нравилось – он находил его милым. К девочкам он относился с пиететом: в нужный момент подавал руку, открывал дверь, пропуская вперёд, не давал поднимать тяжести – сам переворачивал и ставил все стулья на парты после уроков. Сначала он крайне удивил этим наших парней, а потом они наперебой стали копировать его джентльменские замашки. Он был молчалив и не всегда мог поддержать разговор, но всё равно – он был отличный парень, и нам, девчонкам, очень нравился. Мальчишки явно ревновали и старались во всём походить на него.

Мишка не соперничал с Крошкой: он был недосягаемо самоуверен, но я заметила, что он стал выглядеть опрятнее: теперь он тщательно причесывался, чуть-чуть брился и благоухал дорогим одеколоном. Одежда не поддавалась его усилиям: на нём она всегда выглядела мятой. Общались мы только в рамках дружеских отношений, и мне показалось, что любовь его отпустила окончательно. «Всего-то и надо было – нагрубить, да лето пережить. Беспроигрышное средство от неразделённой любви!» – думала я.

Была ещё одна радость – новый учитель литературы! К нам пришла интеллигентная, хрупкая женщина без начёсов и химических завивок с совершенно грамотной речью. Она была замечательная, её звали Мария Александровна, от неё мы узнали массу нового: она научила нас составлять планы и красиво писать сочинения, да и любые другие произведения – просто она научила нас писать! Наши приличные оценки на выпускных экзаменах – абсолютно её заслуга.

Этот учебный год пролетел незаметно: мы учились наперегонки с новенькими из параллельного класса и выигрывали это соревнование. Невозможно сосчитать, сколько раз мы классом ездили на экскурсии, в театр или на концерт, и это, естественно, сплотило коллектив. Наша команда ездила вместе со всеми и активно участвовала в школьной жизни: мы готовили ежегодный фестиваль советских республик, выступали на школьных концертах, посещали танцы, проводили комсомольские собрания и даже работали в мини-кинотеатре «Соколёнок»: продавали билеты и крутили детские фильмы в актовом зале для малышей.

Мишка бывал везде кроме комсомольских собраний и танцев: в комсомол его не принимали из-за поведения, а танцевать он не любил, да и не умел. Уже в мае на одном из уроков математики мне вдруг приходит записка без подписи: «Я тебя люблю». Подпись была не нужна – я хорошо помнила этот почерк – им было написано то замечательное стихотворение, которое Мишка привёз мне когда-то в лагерь. Сердце моё застучало: «Господи! Ну, почему только от него мне приходят такие записки? Что я другим, не нравлюсь что ли?» Теперь я точно знаю ответ на этот вопрос: Мишка был абсолютно без комплексов и ничего не стеснялся, тогда, как другие мальчики, очень боялись отрицательного ответа или насмешки над своими чувствами. Я проигнорировала записку, но к концу урока зачем-то оглянулась и увидела такую щемящую боль в его глазах, что слегка улыбнулась – для дружеской поддержки, наверно…

С этой минуты он не давал мне прохода: провожал домой, встречал и ходил за мной по пятам, не отставая ни на минуту. Я так устала от этого пристального внимания, что начала прятаться в школьном туалете, а дома не подходила к телефону. Мишка не обращал внимания на все мои попытки отвязаться от него и продолжал «преследование»: он дарил цветы, приглашал в кино, в театр, учил меня играть в преферанс вместе с моими подругами, обсуждал новые книги… Словом, он точно знал, чем меня можно «зацепить» и изо всех сил старался это сделать.

Я очень ждала лета. В июне я в последний раз поехала в пионерский лагерь, а после лагеря – отдыхать с родителями. Мы впервые изменили Сочи и поехали в Прибалтику. Сочи отомстил мне: за всю последующую жизнь мне не удалось побывать там ни разу. В Паланге было хорошо: бодрящий хвойный запах окружал нас повсюду, а ослепительно белый песок заставлял тут же раздеться, хотя на пляже было прохладно – ветер дул постоянно. Неприветливые литовцы портили хорошее впечатление об их городе, они всячески выказывали своё нерасположение к русским: указывали дорогу не в ту сторону; продавцы тупо «не понимали», какой товар их просят показать; в кинотеатре не продавали билеты – типа кончились и т. п. Море там было такое холодное, что по окончании отдыха родители полетели в Одессу греться. Меня отправили домой – мне нужно было сшить школьное платье и учебники купить. Кроме того, я соскучилась по друзьям, даже встреча с Мишкой уже не пугала меня: он ведь тоже был моим другом.

Мы встретились в школе. Это был последний праздник, посвящённый первому сентября, поэтому всем было немного грустно, а Мишка, наперекор всем, был весел и страшно рад: ему казалось, что вне школы везде свобода, и можно «ни перед кем не приседать». Смешно, да?

Он осторожно начал свои ухаживания, и теперь он уже не был слишком назойливым. Быть может, поэтому мне не хотелось, чтобы он поскорей ушёл, а, наоборот, я желала, чтобы он остался и говорил, говорил, говорил…

То, что женщины любят ушами, на сто процентов про меня. Он опять провожал меня домой, и каждый раз мы целовались, вернее он целовал меня. И опять горячая волна наполняла меня изнутри до самых ушей. Поцелуи «с внутренностями» ушли в прошлое, теперь это были очень нежные чудесные прикосновения. Где он только этому научился? Он стал моим самым большим секретом, моим запретным плодом, моим наркотиком, от которого во что бы то ни стало надо избавиться, но нет никаких сил сделать это. Червь сомнения неустанно грыз меня изнутри: «Почему я это делаю? Я же не люблю его, не представляю себе его ни любовником, ни мужем». Однажды я даже поделилась с ним своими сомнениями:

– Миш, зачем ты встречаешься со мной? Эти отношения не имеют будущего…

– Ты прямо цветок, Софи! Откуда в тебе столько запретов?

– От воспитания, наверно,… и из книг.

Он задумался.

– А знаешь, что говорят классики по этому поводу?

– А они что-то говорят?

– Да, они говорят, что в любви «один любит, а другой позволяет себя любить».

– Да? А кто так сказал?

– Ларош Фуко. Он говорил, что один из влюблённых полностью отдаётся чувствам, а другой стремится к идеальным отношениям. Этому второму важно, чтобы всё было правильно, его волнует то, что скажут о нём другие.

– Слушай, точно! Это про тебя и меня!

– Ну, вот и позволь мне любить тебя так, как я умею, и хватит заниматься самокопанием! – с этими словами он стал самозабвенно целовать меня, и я опять забыла обо всём на свете.

Так продолжалось до конца учебного года. Впрочем, мы оба понимали, что в ближайшем будущем никакого разговора о близости и быть не может: девушки нашего времени берегли свою девственность до свадьбы, в крайнем случае, до помолвки.

Как-то раз при расставании он улыбнулся и сказал:

– Софи! Я хотел бы сделать тебе предложение.