Текст книги "Бойня"

Он перепробовал все. Кнут и пряник, морковку и палку. Субсидии на лекарства. И тем не менее есть общественная прослойка, на которую пропаганда не действует. Даже не надо искать и сравнивать цифры, он и так знает, что это за люди. ЖМК пятьдесят или больше. Самые толстые. Валяются на своих истертых диванах, смотрят телевизор в обнимку с двухлитровой бутылью кока-колы и ржут ему в лицо. Ленивые ублюдки, никаких интересов. Жиреют и дожидаются, пока провалится его проект. Им плевать, что они позорят нацию. Мало того – им плевать, что они позорят самих себя. И это не просто отвратительно – это глубоко аморально. Преступление против общего блага.

Юхан с яростью сжал ручку. Преступники.

Надо бы классифицировать такое поведение как преступление, но как их прищучить? Юристы наверняка начнут кочевряжиться – скажут, незаконно. Противоречит Конституции. Черт с ними, с юристами, кто их слушает. И черт с ней, с Конституцией, никто не заметит. Дело не в этом. Дело в том, что до каждого не доберешься – рассеяны по всей стране.

А если попробовать… если попробовать собрать их в одном месте?

Встал и подошел к окну. Дождь кончился. Одинокий прохожий, перепрыгивая лужи, выгуливает таксу.

Остается полгода.

За это время можно попробовать вычистить несколько сот тысяч шведов из статистики. Никакого резона надеяться на их здравый смысл. С чего бы они вдруг решили сбросить вес добровольно, если даже угроза безработицы на них не подействовала? Не только угроза – реальная безработица. Надо еще закрутить гайки. Может, насильственная депортация?

Отчего же насильственная? Ведь не сдают же квартиры курильщикам и владельцам домашних животных. Вот таким, как этот, с таксой. Мы не допустим аллергенов в нашем жилье. Дома без аллергенов. А почему бы не освободить дома не только от аллергенов, но и от ожиревших свиней? Дом без жира…

Стерилизация? Нет… обществу слишком хорошо знаком этот термин. Во-первых, дискредитирован, во-вторых, звучит постыдно, а в-третьих, реализация такого проекта займет целую вечность. Самое малое – поколение. Ждать результата времени нет. У него всего шесть месяцев.

Шесть проклятых месяцев.

Юхан вздохнул и направился к столу. Нужен более эффективный метод. Необходимо придумать, как выманить этих подонков из их свинарников и загнать в угол, откуда они не сумеют ускользнуть.

Загнать в угол.

Не дойдя до стола, остановился и замер.

Нью-Йоркский университет, Корнеллский университет, Колумбийский университет.

Брошюры и распечатки лежат на столе Ландона слоями, как опавшие листья в осеннем саду. Рядом с толстенной стопкой каталогов – старая, потертая на сгибах карта Манхэттена и вчерашний номер “Нью-Йорк таймс”, купленный импульсивно, для атмосферы. На компьютере открыта страница почты – с утра ни одного письма.

Ландон покосился на цифры в правом нижнем углу дисплея. Сколько там сейчас? Шесть часов разницы. Профессор наверняка еще спит.

Настругал сырорезкой чеддер и водрузил на поджаренный ломоть хлеба. За исключением двух-трех случаев, когда, не удержавшись, покупал пиццу, Ландон традиционно ел бутерброды с сыром на завтрак, обед и ужин. Вообще-то он очень любил поесть, но после смерти Риты интерес куда-то испарился. Накануне купил два батончика соевой колбасы в “Прессбюро”, чтобы избежать недоуменных и осуждающих взглядов в супермаркете.

А почему бы не посмотреть, что там в шкафу? Надо только дождаться ответа из Нью-Йорка.

Покосился на дисплей – по-прежнему пусто.

Он работал дистанционно уже несколько недель, но каждый раз, когда появлялся на кафедре, в почтовой ячейке ожидало очередное предупреждение или вызов на контрольный медосмотр. Его не удивило бы и направление на операцию. А эта бумажка в подъезде… как раз та самая соломинка, которой дождался терпеливый верблюд.

ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!

16 апреля в 19:00

внеочередное собрание жилищного кооператива.

Повестка:

многие кооперативы на Скулгатан уже приняли решение об участии в программе “Дом без жира”.

Какое решение примем мы в нашем доме №12?

Ваше присутствие важно, поскольку не исключено проведение голосования.

Более подробно ознакомиться с проектом вы можете на сайте Партии Здоровья

halsopartiet/se/Millan

Ландон снова взял сырный рубаночек (сыроческу, как его называла Рита), отстругал еще пару тонких ломтиков. Лучше б, конечно, бутерброд с печеночным паштетом или ломтиком багрового, с янтарными прожилками прошутто, но в нынешние времена не только прошутто, даже свинину трудно достать. Фермеры долго проводили демонстрации у парламента, но не выдержали и начали понемногу избавляться от свинарников. Несколько дней назад зашел в ICA[21]21
  Крупнейшая в Швеции сеть продуктовых магазинов.


[Закрыть] – полки, где обычно лежат ветчины и бекон, пусты.

Еще раз проверил почту. Если профессор из Колумбийского не ответит, можно попытаться с Корнеллом. В прошлом году они же взяли Мартина, одного из вновь защитившихся. А если удастся получить грант Ученого совета, оторвут с руками. Мартин написал, как работает система: никто не откажется от дармового работника.

Оппонентом Ландона на защите диссертации должен был быть лауреат Пулитцеровской премии профессор Гэри Стальберг, ни больше ни меньше. “Должен”… Нет, разумеется, ничего ему Стальберг не должен. Даже обращаться к нему с просьбой и то походило на манию величия. Ландон так и сказал научному руководителю: “Он же, черт бы его подрал, мировая знаменитость!”

Нет, в оппоненты Стальберга заполучить не вышло. Тот вежливо отказался, но написал: внимательно слежу за вашими публикациями. Для Ландона – как Нобелевка. Сам Стальберг!

Опять посмотрел на часы. Шесть часов разницы во времени и Атлантика между ним и Юханом Свердом! Соблазн неотразимый. К тому же это Америка. Конечно, и в Америке полно политических и религиозных нелепостей, но что касается свободы личности – никаких компромиссов.

В США будет хорошо. Толерантность. Открытость. Несокрушимая вера, что каждый человек заслуживает улыбку.

Вот так рассуждал Ландон. Нарисовал себе картину будущего и не собирался от нее отказываться, пока не вынудят горький опыт или чрезвычайные обстоятельства.

Еще раз посмотрел на стопку брошюр с фотографиями на обложках: старинные, красного кирпича университетские здания, подстриженные газоны кампуса, по ним, как сомнамбулы, бродят уткнувшиеся в книги студенты. Русские пишут, что так называемая американская свобода – призрак, химера, не более того. Но противостоять ей невозможно. Уже много недель эта химера заставляла его вставать с постели по утрам, иначе так бы и валялся весь день.

Еще раз открыл почту.

Может быть, он неуклюже сформулировал свою просьбу? Гэри Стальберг не просто гениальный журналист. Он ученый-историк огромного масштаба. Взять хотя бы его книгу о вьетнамской войне – предисловие вызвало взрыв возмущения и восхищения в равных пропорциях! Оказывается, Стальберг “случайно” нашел документы, раскрывающие ошибки американского правительства. Я сидел и, не веря своим глазам, читал формулировки в переписке посольств. Чувство было такое, что мне, как Ньютону, упало яблоко на голову.

Удостоенная Пулитцеровской премии книга написана лет тридцать назад, значит, сейчас Стальбергу около шестидесяти или немного за. Ответит ли? Почему бы нет… Ландон попытался успокоить себя тем, что в прошлый раз профессор ответил на его письмо почти сразу. К тому же у него шведские корни. Пусть люди уже из несколько поколений Стальбергов перестали ставить кружочек над буквой “А”, не исключено, что он испытывает некоторую слабость к стране предков.

Ландон обреченно вздохнул. К чему этот самообман. У профессора наверняка есть более важные дела, чем просматривать просьбы пост-доков.

Он закрыл почту, перешел на сайт Колумбийского университета и нашел в списке сотрудников Гэри Стальберга. Не успел начать читать, замигал символ электронного письма. Вернулся в почту и прочитал вот что:

Дорогой доктор Томсон-Егер!

Разумеется, я Вас помню. Мне доставляет радость сообщить Вам, что мы хорошо знакомы с Вашими научными достижениями…

Ландон закрыл глаза, перевел дух и, благодарно кивая каждому слову, прочитал последнюю строчку.

…и с удовольствием приглашаем Вас прочитать курс лекций в конце мая, перед экзаменами…

Не дочитав завершающие письмо формулы вежливости, Ландон щелкнул “ответить”.

Все будет хорошо, подумал он, набирая “разумеется, согласен” и “с радостью”.

Наконец-то.

– Твое здоровье! – Ханс Кристиан Миккельсен одним ловким движением забросил ноги на стеклянный стол и обвел взглядом скромно, но богато и стильно обставленный кабинет. – Красиво тут у тебя.

Юхан пригубил вино.

– Сойдет.

– Это все твое или как? Можешь забрать мебель, когда будешь уходить?

– Я не собираюсь уходить. Наоборот, собираюсь остаться.

– Вот как! – Друг детства победным жестом взметнул бокал. – Статс-министр скромностью не страдает. – Отхлебнул и добавил: – И никогда не страдал.

– Я всего лишь реалист. Я реалист, а народ не дурак, он даст мне возможность завершить начатое. Пока мы не…

– Что?..

– Пока мы не станем самой поджарой и здоровой нацией в Европе.

– По-моему, французов тебе не догнать.

– Норвежцев обошли уже в прошлом году. И голландцев.

– При чем тут голландцы? Я говорю о французах. О Франции, Юхан. Этот траханый Диор и все такое прочее.

Юхан качнул головой:

– Посмотрим.

– А что, разве не важно, что тебя кто-то опередил? К тому же, насколько мне известно, у тебя зуб на французов.

Юхан беззаботно пожал плечами, но беззаботность далась не без труда. Ханс Кристиан бестактно намекнул на Эми. Еще в Нью-Йорке Эми ушла к какому-то французу, с которым только что познакомилась. Это выше меня, Юхан. С ним я почувствовала себя настоящей женщиной.

– Дело не во Франции, – сказал он. – Важно победить.

Ханс Кристиан поцокал языком.

– Победить… По правде говоря, не думаю, что тебе это удастся. Люди настолько наголодались, что скоро вернутся к прежним привычкам. К тому же многие плевать хотели на твои указы.

– Вижу, вижу… – Юхан кивнул на намечающееся пивное брюшко приятеля.

Ханс Кристиан натянуто улыбнулся.

– Тогда выпьем… Ты большой мастер портить настроение, этого у тебя не отнять.

Юхан неохотно поднял бокал.

– А что будет после? – поинтересовался Ханс Кристиан.

– После чего?

– Как твои реформы будут продолжаться? Ну хорошо, все похудели до неузнаваемости. А дальше что? Стратегические планы или как там у вас это называется?

– Это и есть стратегический план.

– Школы, промышленность? Занятость?

– Всему свое время.

– Всему свое время? Не обижайся, Юхан… иногда меня удивляет, какая муха укусила тех, кто за тебя голосовал. Ваши стратегические планы развития страны? Все отощают, как скелеты, вот вам и планы.

– А ты совсем не читаешь газет? Я – народный герой Швеции.

– По-моему, это все больше говорит о народе, чем о тебе.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказал. Впрочем, ладно. Не бери в голову.

Юхан сделал большой глоток вина. Не стоило бы пить в такой ранний час, но у него не получалось перехватить инициативу в разговоре. Почти забытое, но очень неприятное чувство.

– А ты? Как дела у тебя? Чем занимаешься в последнее время? Ты же знаменитый фотограф и оператор.

– В последнее время? Снимаю китов для NRK[22]22
  Норвежская компания теле– и радиовещания.


[Закрыть]. Всю прошлую неделю провел на севере Норвегии. Увлекательная штука.

– Нарвик?

– Тромсё. Красивые места. И народ симпатичный, не перепьешь. – Он покачал головой: – Годы дают о себе знать.

– Не так уж мы и стары.

– Я – да. Ты-то нет, конечно. Тебя назвали самым сексуальным мужчиной в стране.

– Не мужчиной, а политиком. Самым сексуальным политиком, – произнес Юхан раздельно, с ударением на последнем слове. – Честно говоря, такой забег выиграть нетрудно.

Ханс Кристиан засмеялся.

Юхан сделал еще глоток. Наконец-то алкоголь начал действовать. Настроение поднялось. Какая разница? Он и Миккельсен как братья. “Мы как братья”, – наперебой заверяли они друг друга. Особенно после пары кружек пива. Братья-то братья, но в последнее время требовался определенный разбег, чтобы вновь ощутить это братство.

Их знакомство состоялось почти сорок лет назад. Ханс Кристиан с матерью переехали в дом неподалеку, и Хо-Ко пошел в одиночку знакомиться с окрестностями. И попался на глаза Туссе, престарелой соседской овчарке, которая терпеть не могла, когда окружающие ее предметы передвигаются чересчур быстро.

Вой услышал Юхан. И это была не полицейская сирена, не “скорая помощь” и не назойливый клаксон мороженщика (единственный звук, который Юхан за свою семилетнюю жизнь связывал с Чем-то Отличающимся от Обычного). Этот новый звук был достаточно интересен, чтобы бросить модель самолета. Он выскочил на улицу и увидел у забора согнувшегося в три погибели мальчишку – и Туссе, вцепившегося в его руку.

– Не тронь! – заорал Юхан, подбежал и схватил мальчика за руку.

Туссе неохотно отпустил руку и побрел к будке. Но мальчишка продолжал реветь. Юхан приблизил голову так, что они едва не стукнулись лбами, и приложил палец к губам:

– Тсс…

Мальчик внезапно замолчал, будто кто-то щелкнул выключателем.

– Хорошо. – Юхан улыбнулся, скрестил руки на груди и торжествующе посмотрел на нового приятеля. – Очень хорошо.

Через неделю явилась фру Миккельсен. Одной рукой она держала сына, а другой сжимала пышный букет цветов. На руке у мальчика красовался пластырь. Юхан услышал стук ее каблуков по каменной плитке и отложил надоевшую модель, с которой возился чуть не месяц. Правда, урывками.

Вышел на крыльцо и показал на руку:

– Как рука?

– Хорошо… – пропищал Ханс Кристиан. – Он вообще-то не укусил, только прихватил. Но все равно пришлось уколы делать.

– Окей. Меня он тоже прихватывал.

– Тебя тоже?

– Не страшно. И не больно, только не надо дергаться.

Ханс Кристиан уставился на него с восхищением. Юхану это польстило.

– Хочешь посмотреть на могилу? – спросил он, когда фру Миккельсен ушла.

– Могилу?

– Ну да. Могилу Туссе. Ну, пса, который тебя тяпнул. Соседка закопала пепел на заднем дворе. Там даже крест есть на дереве.

– Пепел? Она что, сожгла собаку?

На лице мальчика был написан такой ужас, что Юхан рассмеялся.

– Не живьем, конечно. Сначала усыпили.

– А мама сказала, его отвезли в деревню. Отучить кусаться.

– О чем ты говоришь? Пес мертв. Мертвее быть не может. Пошли, покажу.

Юхан потащил мальчика на задний двор, подвел к забору и показал на дерево по другую сторону:

– Видишь? Вон там, на дереве? Узенький крест…

Мальчик широко раскрыл глаза.

– Настоящая могила, – тихо сказал он, глядя на черную землю на газоне.

И заплакал.

Печальная участь Туссе дала толчок долгой и верной дружбе. Они были разными – Принц и Гадкий утенок. Юхан смел и дерзок, не лез в карман за словом, Ханс Кристиан – верный оруженосец. Только один раз за все годы роли поменялись – когда Юхан оказался в роли брошенного любовника. Ханс Кристиан приехал в Вашингтон по делам и застал будущего статс-министра в глубокой депрессии. Тот уехал из Нью-Йорка в тот же день, что и Эми, – не хотел оставаться в “запачканном”, как он выразился, городе. В снятой Юханом однокомнатной квартирке царил полный хаос. Картонки из-под пиццы, пустые пивные банки. Сам он лежал на диване и отхлебывал виски из бутылки.

– Надо передохнуть от всего этого дерьма, – последовало мрачное пояснение.

Ханс Кристиан прибрался в квартире и затолкал друга под душ.

– Хочешь спиться – спивайся красиво.

Они бродили по барам вокруг здания Конгресса, наблюдали за известными политиками и их подругами – все будто только что из-под скальпеля пластических хирургов. Так продолжалось, пока худшие переживания не стали забываться. Впервые в жизни распределение ролей стало, пусть лишь на какое-то время, более равномерным. Юхан надолго сохранил благодарность другу детства за помощь в те не лучшие для него дни. Он не то чтобы перестал думать об Эми. Нет, не перестал, но острота стерлась.

Они никогда больше этот эпизод не вспоминали. Но не забыли – ни тот ни другой.

Ханс Кристиан показал на старинное зеркало на каминной полке.

– А это что, настоящее золото? – спросил он.

– А ты думал? Не забывай, я правлю Швецией.

– Но ты же министр, а не король! Пусть и главный, но все же министр. – Ханс Кристиан усмехнулся: – Ладно… так и быть, ничего ему не скажу, нашему королю.

Зазвонил правительственный старомодный телефон. Юхан взял трубку. Закончив разговор, оглянулся – Ханс Кристиан исчез. Дверь в рабочую комнату приоткрыта. Зашел и увидел – Ханс Кристиан стоит у стола и перелистывает бумаги.

– Не тронь! – прошипел Юхан и с яростью вырвал папку.

– Ты что, спятил? – Ханс Кристиан вытаращил глаза.

Юхан посмотрел: на черной папке красовалась наклейка “Меры 50”. Он точно помнил, что там лежит, до последней справки.

– Что ты успел увидеть?

– Успел? Бог с тобой, Юхан, успокойся. А что именно я не должен был видеть?

Юхан поставил папку на полку.

– Шпион чертов…

– Ты спятил, Юхан? За кого ты меня принимаешь? Я здесь пробыл три секунды. И не важничай – обычные люди плевать хотели на все это канцелярское дерьмо.

– Эти документы не предназначены для посторонних глаз.

– Папка была открыта.

– Черт с ней.

– Извини.

– Забудем.

Они уселись в те же кресла, но на этот раз Ханс Кристиан не решился положить ноги на стол.

– Еще по бокальчику, пока ты здесь?

– А ты не занят? Надо же управлять страной. Не забыл?

– В это время дня страна сама собой правит. И неплохо справляется.

– До поры до времени… Пока никто вроде меня не покушается на государственную безопасность.

– Ты покушаешься, конечно, но не так успешно, как бы тебе хотелось.

Ханс Кристиан растянул рот в улыбке.

ГЛОРИЯ ЭСТЕР ЖМК 54

Групповая принадлежность: ЖМК > 50

Вызов направлен

Глория как примерзшая стояла в прихожей и перечитывала извещение раз за разом. Похоже на результаты анализов – время от времени полагалось сдавать анализ крови. Сахар, длинный сахар, холестерин, насыщенные жиры, ненасыщенные жиры… Но эта бумажка куда лаконичнее. И обратный адрес другой – не поликлиника, а Институт питания. У нее каждый раз холодело в животе, когда она видела черный логотип на конверте.

Ты ожирела, читалось между строк. Принадлежать к группе > 50 так же малоутешительно, как и к обозначенной теми же цифрами возрастной группе, но с возрастом ничего уже не сделаешь. Но какой еще “вызов”? Куда направлен? И когда?

Глория перевернула лист – пусто. Направлен вызов – и все.

Глубоко вдохнула, задержала дыхание и попыталась себя уговорить. Какая разница? Могут слать вызовы хоть каждые полчаса, ни к какому врачу она не пойдет. Что они там себе вообразили? Что она сдастся и начнет голодовку? Их методы так же смехотворны, как и высосанные из пальца жиро-мышечные квоты.

– Вас не существует, – громко и раздельно произнесла Глория и скомкала конверт.

Эту банду из Института питания она видела по ТВ. Именно такие в тридцатые годы прошлого века носились с кронциркулями, измеряли черепа и носы. Рвущиеся к власти нацисты с дипломами. Хотят предложить липосакцию – пусть предлагают. Она не перешагнет порог больницы до тех пор, пока Юхан Сверд не окажется за решеткой и не займет положенное ему место в учебниках истории. В рубрике “Политические катастрофы XXI века”.

Посмотрела на часы. Пора к письменному столу.

Не успела войти в гостиную, с улицы донесся детский крик. Выглянула в окно – очень толстая женщина вынула из коляски орущего ребенка, за несколько секунд успокоила, положила назад и заторопилась дальше, покачивая необъятным задом. Глория удивилась – давно не видела таких толстух. Еще одна “жертва эпидемии”, как сказал бы Юхан Сверд.

Ей захотелось открыть окно, задержать ее, спросить – не страшно ли ей? И ребенок…

Она вспомнила журнальную фотографию годовалой малышки после операции. Крошечные пухлые розовые щечки.

Прошла в кухню, остановилась перед холодильником и долго смотрела на снежно-белую дверцу, испещренную цветными магнитиками.

Ландон притормозил велосипед и опустил правую ногу на асфальт. На вымощенной в незапамятные времена Соборной площади пять машин такси и сотни людей, по виду – стоят в очереди. Встретился взглядом с какой-то женщиной, та смущенно опустила глаза. Он понял, что не просто “встретился взглядом”, а уставился, чуть не в упор. Неприлично, разумеется, но надо же понять, что происходит.

Так странно. Эти люди… они же все другие…

С одной стороны, сегодня Вознесение, с другой – совершенно не похоже на обычных прихожан, пришедших на мессу. Митинг толстяков? Уличная демонстрация сторонников терпимости к избыточному весу?

Вряд ли. Общественные организации подобного рода после прихода Сверда к власти постепенно куда-то исчезли, словно их и не было.

Спрыгнул на землю и, придерживая руль, пошел в Густавианум[23]23
  Одно из старейших зданий Упсальского университета. Университетская библиотека.


[Закрыть], то и дело оглядываясь на странное сборище. Уже несколько лет Ландон не видел людей таких недопустимых габаритов и в таком количестве.

Остановился у перехода и пропустил женщину с девочкой. Розовая курточка… как у Молли. Сердце ёкнуло.

Полицейский “вольво” свернул с Епископской улицы и остановился позади машин такси. Ландон вспомнил женщину у церкви Триединства, ту, что вручила ему листовку с цитатой из Библии. Потом прочитал в газете: оказывается, есть группа верующих, своего рода секта. Они утверждают, что Юхан Сверд послан дьяволом как недвусмысленное напоминание о предстоящем конце света. Больше о них не писали, а секта куда-то исчезла, ушла в песок.

Он вгляделся, пытаясь различить лицо за ветровым стеклом полицейской машины. Что ж такое? Сама мысль, что нашлись люди, посмевшие выйти на демонстрацию, внушала надежду. Но почему у людей в толпе такой испуганный вид? Страх – последнее, что должны испытывать те, кто решился на подобный шаг. Если это и протестное движение, решил он, то в самом зачатке. В колыбели. Люди действуют инстинктивно, не имея ни лидера, ни продуманного плана.

Он опять сел на велосипед и покатил на площадь Святого Эрика, свернул у крытого рынка и остановился у светофора на перекрестке на улице Святого Улофа. Кафедральный собор, огромный, всему миру известный Кафедральный собор в Упсале, построенный больше семисот лет назад, остался, пожалуй, единственной церковью в городе, которую не затронули реформы. Архиепископ в резкой форме отказался, и Сверд вынужден был пойти на попятный. Неизвестно, надолго ли у главы церкви хватит мужества настаивать на своем. И все же – что за демонстрацию он видел? Неужели опять на повестке дня установка тренажеров в старейшем, если не сказать главном, соборе королевства? Или Юхану удалось уговорить архиепископа созвать самых толстых прихожан на первую, как он ее называл, “мессу здоровья”?

Фитнес в Кафедральном соборе? Велотренажеры на могилах шведских королей и святых? Его чуть не стошнило, но надо смотреть правде в глаза: такое предположение куда более реалистично, чем революция толстяков.

Зажегся зеленый – наконец-то.

Он проехал мимо всегда такой оживленной, а ныне пустой кондитерской Овандаля. В рюкзаке, в толстом коричневом конверте, лежали только что полученные на кафедре переведенные на английский необходимые документы, запрошенные Колумбийским университетом. И, конечно, оригинал докторского диплома с сургучной печатью. PhD – доктор философии Ландон Томсон-Егер.

Через две недели он будет там. Обратный билет не куплен. Его лекции начнутся в сентябре, обещал Стальберг. От одной мысли по спине побежали мурашки.

В Штатах все по-другому. Никто не станет коситься на него, как на урода на ярмарке, только потому, что он весит на несколько килограммов больше положенного. Никто не станет отпускать язвительные замечания по поводу его гастрономических предпочтений. Что он ест, что ему следовало бы есть и что не следовало.

Остается вопрос с Хеленой. Он съездит на Каварё на Троицу, прямо перед отлетом. Раз за разом прокручивал в голове все, что собирается ей сказать. Рита, работа, планы отъезда. Я был вынужден, скажет он. Так же, как ты.

Если Хелена не захочет его видеть, надо, по крайней мере, проверить, все ли в порядке в доме. В ноябре, когда позвонила Ритина мама, он схватил сумку и уехал, оставил все как есть. Даже не уверен, закрыл ли окна.

У него не укладывалось в голове – как могло пройти столько времени? Земля на кладбище в Хаммарбю успела промерзнуть и оттаять. Последний раз, когда он был на Ритиной могиле, в канавах желтели заросли мать-и-мачехи. Сорвал несколько цветков и положил на могильную плиту.

Ему мало-помалу становилось понятно, что происходило с Ритой после смерти отца. Постепенно нарастающий паралич воли. Самые простые, ежедневные обязанности кажутся невыполнимыми – обязанности, которые она раньше даже не замечала. Петля, накинутая на окружающий мир, стягивается все туже, органы чувств работают вполсилы, словно после обезболивающего укола. Рита ушла в другой, понятный только ей мир, где она могла существовать. Он понял, потому что его осенило: он и сам реагирует на болезнь точно так же. Бессознательно подавляет импульсы деятельности, впадает в незаметную для окружающих кому. Уходит от ответственности.

Он въехал на задний двор, поставил велосипед в гнездо велопарковки. В подъезде намеренно отвернулся от доски объявлений. Сел за стол. Положил паспорт и диплом рядом с биографией американского президента, о котором должен был читать пробную лекцию. Посмотрел на улыбающуюся физиономию своего героя на обложке.

Скоро и я буду там. В Нью-Йорке. На свободе.

Невозможно было привыкнуть к этой ошеломляющей мысли. Слегка закружилась голова.

Глория так и сидела неподвижно со странным посланием в руке. Никак не могла определиться. Что делать? Пойти и зарегистрироваться – хотя бы ради того, чтобы узнать, зачем ее вызывают? Если обычная партийная пропаганда, ничто не мешает повернуться и уйти. А можно, как обычно, проигнорировать послание и остаться дома. Как она чаще всего и делала.

Она еще раз рассмотрела вызов. Что за мутные формулировки! Приложение к письму напоминало обычную рекламную брошюрку, какие издавали сотнями тысяч, если не миллионами.

Чувствуешь себя обойденным? Долой дискриминацию на рабочих местах! Твой голос будет учтен!

Само письмо выглядело более личным (если можно считать личным обращением форму “Тебе с ЖМК > 50”). И более доверительным, что ли.

Каждый из приглашенных получит личного инструктора, который поможет с успехом вернуться к привычной работе.

И дальше:

Мы обеспечим присутствие представителей агентства по трудоустройству, а также юристов, с которыми можно будет обсудить вопросы компенсации за временную утрату доходов.

Целью встречи является повышение уровня толерантности в обществе.

И что это такое? Очередная месса, восхваляющая здоровый образ жизни? Маркетинг какого-то нового продукта? Они уже вложили несчитаные миллионы в рекламу Purify и AirFood. Но эта встреча особая – они арендуют Хувет[24]24
  Одна из больших спортивно-концертных арен в центре Стокгольма.


[Закрыть]. Ни больше ни меньше. Интересно, во что это им вылилось? Сумма наверняка заоблачная. И разумеется, логотип Института питания на конверте, пиктограмма человечка с победно поднятыми руками.

Никакого желания лезть в пасть к гиенам она не испытывала, как бы сердечно и многообещающе ни выглядело предложение. Но в то же время… неплохо было бы поговорить с юристом. Имел ли университет законное право на ее увольнение? И как себя вести, если ей предложат ту же работу? Есть ли право требовать возмещения, даже если она не собирается возвращаться?

Юридические вопросы, связанные с увольнением и другими конфликтами.

А нельзя ли подать в суд на эту сволочь?

Уже несколько дней об этом долдонят по радио. Видимо, Юхан Сверд обеспокоился рейтингом. Высокий процент безработицы, при этом многие отрасли задыхаются от отсутствия квалифицированной рабочей силы, вряд ли такое способствует вспышке радостного доверия к власти. А вдруг перед выборами правительство все же отзовет наиболее радикальные реформы? Ничего невозможного.

Разумно. Но ее грызли сомнения. Если она правильно понимает психологический профиль Сверда, тот скорее отдаст власть, чем пойдет на возвращение ожиревших, как он нас называет, на рабочие места.

А может, он все же изменил своей маниакальной решительности?

Посмотрела на календарь. Двадцать четвертое мая. Праздник Святой Троицы.

Что скрывать – ей попросту страшно. И пугает не столько предстоящее странное собрание, сколько сама необходимость покинуть свое убежище. Чуть не каждый, стоит ей появиться на улице, смотрит на нее как на чудовище. И почему в Хувете все должно быть по-иному? Сотни, если не тысячи людей среди бела дня. Даже если они подчеркивают: мы приглашаем всех с ЖМК выше 50, вряд ли все до одного явятся на это сборище.

Она никогда не отличалась социальными дарованиями. Даже в интервью корреспонденту при вручении Августовской премии несколько раз подчеркнула: я по природе отшельница. И эта замкнутость, страсть к уединению с годами усилилась. В последнее время ее так часто унижали и оскорбляли из-за лишнего веса, что способность пропускать все это мимо ушей начала давать сбои. Она избегала соседей, даже с Биби иной раз чувствовала себя не в своей тарелке. Присутствие в комнате кого-то другого стало стеснять. Куда деть руки? Когда надо улыбнуться, вовремя вставить словечко?

Может, попросить Биби пойти с ней на эту встречу?

Заглянула в бумажку.

Персональная регистрация в фойе.

Вздохнула. Нет… судя по всему, она должна прийти одна. Биби никто персонально не зарегистрирует. Посмотрела на второй листок в послании. Впервые за четыре года она видела в официальной бумаге слово “дискриминация”. Причем без всякого разъяснения. Они признали свои собственные меры дискриминирующими? Ой, не верится… Все это звучит настолько многообещающе, что попахивает очередной коварной уловкой.

Если вся эта загадочная история – всего лишь часть избирательной кампании, то посулы и приманки звучат более чем странно. Юхан Сверд манипулировал политическим дискурсом с первого дня. Употреблял далеко не всем понятные англицизмы, избегал любого намека на притеснение большой группы населения.

Дискриминация. Похоже на попытки феминисток превратить мужчину в женщину. Не она, не он, а некое оно. Интересная мысль: революция зависит от слов. Слова могут спровоцировать революцию, и слова же могут сделать ее невозможной. Достаточно возбудить толпу, а еще надежнее – на кого-то натравить. А потом успокоить, дескать, погорячились. Головокружение от успехов[25]25
  “Головокружение от успехов” – название статьи Сталина (1930), где он рассуждал о “перегибах” раскулачивания, которое сам же и спровоцировал.


[Закрыть], извините. Самых рьяных исполнителей затолкать в дальний угол, а еще лучше уничтожить.

Глория сложила письмо и сунула в сумку. Она была почти уверена – врут. Ни единого шанса, что у них наступило просветление в головах. Неужели они считают свой народ за сборище идиотов?

Она все же сходит в Хувет в воскресенье. Посмотреть, что они затевают.