Текст книги "Бойня"

У нее резко улучшилось настроение. Им не удастся ее обмануть.

Въехав во двор, Ландон невольно улыбнулся: весь газон покрыт цветами печеночницы. Даже каменное крыльцо в розово-сиреневом венке. Как он мог так долго не приезжать?

Вышел из машины и с некоторой тревогой глянул на крышу. Зимой бывали сильные ветра, но нет, никаких катастроф не случилось. Никаких повреждений на первый взгляд нет, дом целый. Внутри холодно и сыро, слегка попахивает плесенью. А может, показалось. Проверил окна – все в порядке, все же догадался закрыть при спешном отъезде. Мертвые, уже высохшие мухи на занавесках. Прошарил буфет – ничего страшного. Мыши особых успехов не достигли, опасения не оправдались. Вымыть полки и зарядить мышеловки, больше ничего не потребуется.

Открыл настежь окна и пошел проверить почту. К его удивлению, в ящике было пусто, если не считать одинокого рекламного листка. Рассмотрел с обеих сторон, но дату так и не обнаружил. Должно быть, почтальон сообразил, что почту никто не забирает, и стал заносить рекламные проспекты и каталоги тем, кого они интересуют. В таком случае браво, проявил сообразительность и гибкость мышления. С почтальонами такое не часто случается. В Упсале, когда он вернулся с Каварё, отнес в макулатуру такое количество брошюр “А ты готов сбросить вес?”, что хватило бы на туалетную бумагу для половины города.

Постоял на лестнице. Солнце уже совершенно летнее. Птицы поют, будто им не давали петь лет десять. Счастливо улыбнулся: на сосне за сараем гоняются друг за другом две красавицы-белки. Идиллия почти смехотворная. Не хватает только Рённердаля[26]26
  Альтер эго знаменитого шведского поэта и певца Эверта Тоба (1890–1976).


[Закрыть] в белой рубахе до пят, и картина завершена.

И последний штрих пасторали – восторженный детский визг. Молли бежала к нему, улыбаясь во весь рот.

– Банан! Я знала, знала, что ты приедешь! Твоя машина фырчит как динозавр, я сразу услышала!

– Привет, Молли. Рад встрече.

Розовая мордашка внезапно сделалась серьезной.

– Ты где пропадал?

Без предисловий, как и ее мать. Ландон проглотил слюну.

– Был в Упсале. Задержался дольше, чем…

– А у меня кот! Мама говорит, если придется переезжать в Йиму, возьмем его с собой. У него, может, и был хозяин, но теперь кот наш. Остальных хозяев я аннигилировала.

– Аннулировала, – догадался Ландон и кивнул: – Правильно. Нечего с ними церемониться.

– Его зовут Мастер. Полное имя Мастеркот.

– Теперь и мышей, наверное, нет.

Молли посмотрела на него с осуждением и внезапно нахмурилась.

– Нам и мыши нравятся. Так я спрашиваю: где ты пропадал? Бананы сажал?

– А то! Всю зиму. В багажнике целый ящик.

– Ну да, как же. – Молли скептически улыбнулась.

Ландон поднял голову и посмотрел на дорогу. Никого.

– А как мама?

– Хорошо.

– Я даже не знал, что вы все еще здесь.

– Только до осени. До выборов. А там посмотрим. Но мама сказала знаешь как? Что так, что эдак – вот как она сказала. – Молли помолчала и с удовольствием повторила, подражая интонации матери: – Что так, что эдак. Никаких спецклассов.

Ландон молча кивнул. Хелене будет почти невозможно отвертеться.

– А что там в Упсале? Нам с мамой нужна обычная школа. Есть такие?

Ландон замялся. Что на это ответишь? Положение очень запутанное.

– Пока везде одни и те же правила. Подчеркиваю: пока.

– Вот как… одни и те же… – огорчилась Молли.

– Скоро все изменится, – поторопился добавить Ландон.

Молли вздохнула, но глаза тут же весело заблестели.

– Придешь или как? Ты же обязан поздороваться с Мастером.

– Да, только сначала я должен…

А что он должен? Ничего он не должен. Должен продумать, как извиниться, – вот что он и в самом деле должен. Всю дорогу конструировал оправдательные монологи, но так ничего и не сконструировал.

– Наведу порядок… надо кое-что разобрать…

– За-ну-да, – обиженно определила Молли, повернулась и пошла домой. Оглянулась и со слезой добавила: – Банан-зануда!

– После полудня обязательно! – крикнул он вдогонку и тут же пожалел: теперь не улизнуть.

Молли остановилась у калитки рядом с почтовым ящиком.

– Вся твоя почта у меня.

– Вот как? Тогда понятно…

– Что тебе понятно?

– Почти все. Спасибо.

Девочка пожала плечами и убежала.

Спустя пару часов он возлежал в розовом старом гамаке с чашкой кофе в руке. Рядом пристроился Мастеркот. Большой, отъевшийся. Наверняка начнет получать уведомления из Института питания. Задние лапы вздрагивают во сне – неужели котам тоже снятся сны?

Хелена молча щурилась на солнце.

– Ты знаешь, они начали выселять людей из некоторых домов.

Она кивнула, не открывая глаз:

– Слышала.

– “Дом без жира”. В нашем кооперативе проголосовали “за”.

– Господи, какая мерзость.

– Вот так. Мерзость, но факт. Мерзкий факт.

– А что хотят? В чем смысл?

– Полагают, люди настолько испугаются остаться без крыши над головой, что начнут голодать.

Хелена обреченно вздохнула.

– Можно и наоборот. В духе Сверда: похудеешь, будешь как сыр в масле кататься, извини за неполиткорректное сравнение. Какой сыр? Какое масло? Короче, начнется новая прекрасная жизнь. Он любит такие перевертыши. Печенкой понимает: покажи людям морковку…

– Политика позитивных ультиматумов.

– Морковная политика. Смысл тот же, а звучит не так страшно.

Она захохотала, резко и неприятно. В смехе не было ни искорки веселья.

– Не могу сказать, что ты явился из цивилизованного мира с хорошими новостями.

– Цивилизация – дерьмо собачье… Посмотри на Мастера. В его мире полнейшая гармония. Цивилизация портит все, до чего дотянется.

– При чем тут цивилизация? Люди… Люди непредсказуемы и иррациональны. Много всего намешано. Успех политика – нащупать в этой мешанине самую подлую струнку и на ней играть. Ненависть, зависть, ксенофобия. Кольцо врагов. Арийцы – евреи, черные – белые, верующие – атеисты, богатые – бедные. Люди – да… только копнуть. А некоторые исчезают, не сказав ни слова, и считают, так и надо.

Ландон прикусил губу.

– Прости еще раз. Я должен был позвонить.

– Нет-нет… я так. Для красного словца. Ты не мог…

– Мог, наверное… позвонить мог, а заставить себя позвонить – нет. Не мог. Как паралич – человек все понимает, но не может пальцем пошевелить. По-другому не объяснишь. После смерти Риты… – Он замолк, ища слова. – После смерти Риты я как бы выпал из окружающего мира. Как щенок из корзинки, а хозяин даже не заметил. Всю зиму так. Даже на работе – чисто автоматически нес что-то с кафедры. Мне кажется, студенты переглядывались. А может, и нет, мне было все равно.

– А теперь?

– Теперь?

– Ты приехал на Каварё. Что изменилось?

– Будущее… – неопределенно ответил Ландон. Ему не хотелось рассказывать про Нью-Йорк. Только не сейчас.

Хелена повернулась и уставилась на него – пристально и вопрошающе.

– Выборы, к примеру. Всегда есть надежда.

Она, не сводя с него взгляда, постучала по деревянному подлокотнику садового кресла:

– Тук-тук.

Он принужденно улыбнулся:

– Против таких, как Сверд, заговоры не действуют.

– Еще четыре года с этим фашистом? Я этого не выдержу. – Хелена медленно покачала опущенной головой. – Не вы-дер-жу.

– Да, конечно… – Или сказать прямо сейчас? “Да, кстати… я уезжаю из страны”. Нет. Невозможно, решил Ландон, а вслух произнес вот что: – Мало кто выдержит.

Из ниоткуда возникла Молли с садовым шлангом в руке.

– Можно я включу брызгалку?

– Сейчас? Не знаю, старушка. Купаться еще рано.

– Как это рано, как это рано? Такая жара, просто супер!

– По совести, я даже не знаю, где у нас купальники.

– Могу надеть дождевик.

Ландон постарался скрыть улыбку.

– А тебе не кажется, что средства расходятся с целью?

– Как это?

– Ты хочешь искупаться – это цель. А дождевик такой цели не способствует.

Молли на секунду озадачилась. Но тут же заверещала:

– Ну пожалуйста, пожалуйста! Я очень быстро, две секунды, и все.

– Окей, – уступила Хелена. – Но купальник искать придется самой. Мне надо поговорить с Ландоном.

– Искать! Тоже мне! Я и так знаю, где он!

Хелена пожала плечами:

– А ведь она права. Настало лето. Вышло солнце из-за туч – и пожалуйста, Молли ищет купальник. Большинство событий в природе подчиняется законам, о которых мы понятия не имеем. А ведь будущее… будущее ведь тоже в какой-то степени явление природы, да?

– Будущее работает на нас, – улыбнулся он. – Любая неожиданность работает на нас.

Через несколько минут из дома вприпрыжку вылетела Молли в купальных трусиках.

– И все-то ты находишь, когда надо тебе, а не кому-то, – проворчала Хелена, встала и пошла ей помочь. Не успела приблизиться, как коварная Молли открыла кран. – Молли!!! – Хелена отбросила шланг. Тот запрыгал по воде в туче брызг.

Хелена поймала хохочущую Молли и подкинула в воздух. Поймала и подкинула еще раз.

Мокрая до нитки, вернулась к Ландону. Он отвел глаза и покраснел. Блузка стала совершенно прозрачной, сквозь нее явственно просвечивала большая грудь с набухшими темными сосками.

– Завидно? – спросила она. – Тоже хочешь искупаться?

– Боюсь, я уже староват для такого душа.

– Большое дело! Я могу, а это значит, что и ты можешь.

Хелена отжала волосы и села рядом с гамаком.

– Хорошо, что приехал. Даже если надумаешь исчезнуть с наступлением темноты.

– Неужели тут так тоскливо, что даже…

– Расслабься, не делай стойку. Если обронишь хрустальный башмачок, не помчусь искать тебя по всему свету.

– Отомстила…

– Я поняла главное – ты уехал не из-за меня. Не для того, чтобы избавиться от моего общества. Хотя, признаюсь, поняла не сразу.

– Да, не из-за тебя. Но вернулся-то я точно из-за тебя.

Хелена грустно улыбнулась, и ему стало стыдно. Не надо было этого говорить. Не надо было приходить сюда. Он не сказал самого главного.

– Ну… – он лихорадочно искал нейтральную тему, – как прошло Рождество?

– Рождество? – Она посмотрела с такой иронией, что он смутился.

– Я так… поддерживаю беседу, – сказал Ландон, пытаясь нащупать шутливый тон.

– А ты?

– Что – я?

– Как ты провел Рождество?

– Хуже не бывает.

Она весело расхохоталась. От недавней грусти не осталось и следа.

У него внезапно стало очень легко на душе. Эту естественную и ненатужную близость Ландон ощущал с первой встречи. Почему он так боялся? Они же знают друг друга.

Неожиданно Хелена резко нагнулась, схватила его руку и подняла к лицу. Ландон вздрогнул.

– Кокцинелла, – прошептала Хелена и тронула его запястье. Потом резко отпустила руку и подняла палец вверх. – Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба, – тихо пропела она. С пальца сорвался крошечный красный жучок и исчез в ореоле трепещущих крылышек.

Всего-то. Божья коровка… Вспомнил урок биологии в школе: coccinella septempunctata.

– Ничего смешного. Может, и глупо, но это обязательно. Во-первых, божьих коровок надо отпускать, а во-вторых – отпускать с песенкой. Забыл – жди несчастья.

– Я многое пропустил в энтомологии. Прогулял, должно быть.

– Бабушка называла их “золотушка Фригга”[27]27
  Супруга Одина, верховного божества в скандинавской мифологии.


[Закрыть]. Говорила, что Фригга, богиня любви, очень любит этих жучков.

– А я слышал, божьи коровки приносят хорошую погоду. Думаю, моя теория вернее. – Он, не поворачиваясь, мотнул головой в сторону по-летнему горячего солнца.

– Хлеб, солнце… это все метафоры. Божьи коровки приносят любовь, а любовь заменяет и хлеб, и солнце, и голубое небо. – Хелена отвела взгляд и посмотрела на Молли. Та по-прежнему скакала в радужном посверкивании брызг. – Думаю, самое время спасать детей от первого летнего насморка.

Через полчаса перешли в дом. Прибежала Молли, вручила Ландону толстую пачку почты и исчезла. Просмотрел несколько официальных писем и все выкинул, сохранил только открытку от какой-то Барбру. Надо передать отчиму, наверняка обрадуется. Тайная жизнь Беппе. Беппе… так называли Бертиля только самые близкие.

– Девяносто девять процентов всей почты за последние годы так и выглядит, – сказал он мрачно, хотя никакого разочарования не испытал. А что еще ожидать, кроме привычного тоскливого недоумения. – Если не реклама “самых надежных методов похудения”, то настойчивые призывы правительства немедленно сбросить вес.

– А ты получил выписку из национального регистра?

– С моим ЖМК? Разумеется. Все получили.

Хелена открыла кухонный шкафчик, достала с верхней полки конверт и протянула Ландону:

– Полюбуйся.

ХЕЛЕНА АНДЕРССОН ЖМК 52

МОЛЛИ АНДЕРССОН ЖМК 51

Групповая принадлежность: ЖМК > 50

Вызов направлен

Ландон пожал плечами:

– И что? Данные регистра, не более того.

– А вызов? Что это значит?

– Это, ну… понятия не имею. Может, какая-то местная инициатива? К примеру, поликлиника в Йиму?

– Ты так думаешь? С этим лого?

Что тут думать… В нынешние времена любое известие из Института питания внушает тревогу.

– А тебе тоже “направлен вызов”?

– Нет. Не помню.

– Еще не все. Я получила приглашение на какую-то “информационную встречу”, – она протянула Ландону еще один конверт, – пыталась сообразить, что бы это значило, но так и не додумалась. Наверное, это и есть вызов. Все равно не пошла.

– Так…

– Встреча была на Вознесение, в церкви в Эстерхаммаре. У Молли болел живот, я не хотела ее оставлять.

Точно услышав свое имя, в кухню ворвалась Молли.

– Мама, я не могу найти Мастера. Ты его не видела?

Хелена резко вырвала у Ландона конверт и быстро скомкала.

– Спокойно, милое дитя! Без паники! Пошел пройтись.

– Он ничего не съел.

– Молли! Твой кот только и делает, что ест. Он такой толстый, что может несколько недель обходиться вообще без еды.

– Никакой он не толстый! Он красивый!

Ландон невольно улыбнулся. Прошла зима, кончается весна – ничего не изменилось. Мать и дочь. Посмотрел в окно – солнце начало клониться к закату.

Господи… все это как раз то, чего он всей душой хотел избежать. Но как трудно заставить себя подняться и уйти! Этот день – лучший за полгода. Вне конкуренции.

– Заснул? – Молли фамильярно ткнула его в бок. – Алло! Вас вызывает Земля!

Ландон очнулся.

– Ты что-то спросила? Заснул, бывает.

– Придется повторить, старушка, – засмеялась Хелена.

– А что?

– Я спрашиваю: можно я схожу к тебе домой? Мастер иногда туда бегает.

– Конечно, можно. Сейчас пойдем вместе искать твоего Мастера.

– А мне пора браться за готовку. И нужно декларацию отправить в налоговую. Там все равно не сдадутся. – Она повернулась к Ландону: – Можешь сказать ей в семь часов, чтобы немедленно шла домой?

– Я сама могу посмотреть на часы, – обиделась Молли.

– Само собой, само собой. Никаких проблем, – улыбнулся Ландон.

– И если будет надоедать…

– Не будет.

Молли потянула его за рукав и сказала с интонацией, не оставлявшей сомнений, что она имитирует кого-то из взрослых:

– Мы идем или нет?

– Приходи и ты, если проголодаешься, – крикнула Хелена вдогонку.

Ландон кивнул. Прийти на ужин… Естественно, он не должен приходить. Нельзя морочить людям голову.

Он уезжает. Не надо забывать. Он уезжает в Штаты.

– Эстер, Глория?

– Да, это я.

Охранник в черной форме поставил крестик напротив ее фамилии, равнодушно кивнул, вернул водительские права и вручил листок в рамке – выглядит как программа. Сунула в сумочку, прошла на стадион и скептически огляделась. Раздвижная крыша закрыта, хотя погода прекрасная, ни намека на дождь. Под потолком зеленые и розовые баннеры: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТВОЕ НОВОЕ “Я”! НАЧИНАЮТСЯ НОВЫЕ ВРЕМЕНА! А вдоль трибун растянута огромная лента: А ТЫ НЕ УСТАЛ БОРОТЬСЯ С ГРАВИТАЦИЕЙ?

Народу очень много. Толпой к ней прижало женщину, и Глория вздрогнула. Только сейчас обратила внимание: все вокруг были такие же, как она, или еще толще.

Охранник с папкой в руках оттеснил ее в сторону.

– Извините, уважаемая фру, извините! – Вежливо, но напористо показал кивком: – Вам туда.

И сверился с папкой. Она успела заметить длинные списки. Что это? Фамилии и имена приглашенных?

Ну нет, это невозможно. Одним взмахом палочки собрать всех?

Кто-то опять толкнул ее в бок.

– Прошу прощения, – сказал запыхавшийся мужчина, обдав ее несвежим дыханием. – Черт знает сколько народа.

С брезгливой гримасой отодвинулась, но тут же наткнулась на кого-то еще.

Глория никак не ожидала увидеть такую толпу. И настроение… она сразу почувствовала, едва вошла. Все мгновенно отводят глаза, но даже за этот короткий миг понятно: люди испуганы и взволнованы.

Повернула голову – толкнувший ее мужчина куда-то исчез. Поискала глазами хоть кого-то из организаторов или волонтеров – где там. Кого можно найти в такой толчее? Толпа волокла ее за собой.

Она бывала здесь и раньше, приятель приглашал ее на концерт – отбор кого-то куда-то, на какой-то то ли европейский, то ли всемирный конкурс. Концерт шел в прямой трансляции. Между рядами ходили молодые ребята с плакатами. На больших кусках плотного картона смайлики. Они поднимали их по знаку невидимого дирижера, как только операторы направляли камеры на публику. Призыв немедленно улыбнуться – и многие, как ни странно, послушно улыбались. Хотя смайлики были довольно забавны, процедура испортила настроение. Как же все-таки легко манипулировать людьми… Она даже не ожидала, что может так среагировать на подобную чушь.

На контроле у нее отобрали “сникерс”. Оказывается, на приглашении было примечание мелким шрифтом: еду приносить запрещено.

Она было начала протестовать, но контролер только ухмыльнулся:

– Ну, вам-то до голодной смерти еще жить да жить.

В конце концов ее вынесло к трибунам. Она удивилась: почти всё уже занято. Внизу, у беговой дорожки, толкутся люди, пытаются высмотреть свободное место.

Сзади по-прежнему напирали. Спустилась на несколько ступенек и покосилась на арену. А где же организаторы? Бюро по трудоустройству, персональные ассистенты? Никого. Даже подиума нет. Ни одного официального лица, если не считать мускулистых парней из службы безопасности, эти – в кои-то веки! – в форме. Черные мундиры спортивного покроя, перехваченные широкими поясами с бесчисленными карманами. Бледные лица, угрожающие позы, настороженно рыскают глазами по сторонам. Должно быть, начальство накрутило. Сказали: от таких можно ждать чего угодно.

Опять кто-то толкнул. Она мысленно выругалась – куда они все торопятся? Обернулась – женщина в цветастой блузке с галстуком. Полная, упругая грудь уперлась в спину.

– Двигайтесь же, – прошипела дама. – Что вы застряли?

– А что за спешка?

– Что за спешка, – передразнила та. – Надо же занять места, пока не началось. Или так и будем торчать в проходе?

– А что должно тут происходить? Я так и не поняла.

– В программе написано. Читать надо.

– Юхан Сверд будет выступать. – Мужской голос.

Поискала глазами говорившего, но так и не нашла.

– Юхан Сверд? – Вопрос в пространство. – А что ему здесь делать?

– И я то же самое слышала, – подтвердила женщина в блузке и поправила широкий галстук.

– Слухи, – брезгливо произнес пожилой мужчина двумя рядами выше. – В программе этого нет.

Наконец Глория увидела два пустующих места, протиснулась, опустила сиденье и с облегчением села. Женщина в блузке, проигнорировав свободное место, прошла вперед и уселась перед ней.

Чтобы не сесть рядом…

Неужели и она заразилась охватившим толпу чувством взаимной неприязни?

Что это за люди? Почти демонстративно враждебны. Как там написано в программе? Повышение уровня толерантности…

Пока не повысился. Скорее, наоборот.

Она выпрямила спину и выдохнула, как учили когда-то на курсах йоги. Не открывая глаз, несколько раз повернула голову – направо, налево, направо, налево. Нарочито медленно.

– Похоже, готовитесь к тому же, что и я.

Глория открыла глаза. Рядом с ней сидел пожилой мужчина и улыбался.

– Вы, наверное, тоже слышали, что может явиться Юхан Сверд. Явится, не явится – неизвестно. На всякий случай захватил коробку с тухлыми яйцами. Мало ли что…

Она напряглась от неожиданности, потом рассмеялась.

– Хасслер, – сказал сосед с довольным видом и протянул руку. Седая, довольно длинная, но ухоженная борода. – Вальдемар Хасслер.

Она пожала руку:

– Глория.

Он задержал ее руку и посмотрел изучающе.

– Мы где-то встречались?

– Не знаю. Не думаю.

Он отпустил руку и наморщил лоб.

– Странно… почти уверен, что встречались. Я, во всяком случае, вас где-то видел.

Конечно, видел. В газете. Или на обороте обложки, где обычно помещают портрет автора. Но сейчас ей вовсе не хотелось, чтобы кто-то раскрыл ее временное инкогнито. Глория Эстер. Писатель. Приятно, когда тебя узнают, но только не сегодня. Не в этих обстоятельствах.

Она поспешила сменить тему:

– Что вы сказали насчет Сверда?

– Должно быть, слухи. Шепотки на ушко. Ш-ш-ш… Люди пытаются понять размах этой вакханалии.

Глория оценила – не каждый день в разговорах встречается слово “вакханалия”. Звучный, с металлом, гётеборгский выговор. К тому же он не так стар, как ей показалось. Плюс-минус шестьдесят.

– Могу позаимствовать половину?

Вальдемар Хасслер удивился:

– Какую половину?

– Тухлых яиц. Когда-то я была чемпионкой школы по дартсу.

Он расхохотался.

– Само собой. Мои яйца – ваши яйца.

Она улыбнулась сомнительной шутке и откинулась на стуле. Он прав. Если статс-министр появится на этом помосте, не успеет произнести даже свое традиционное “Дорогие сограждане!”, как на него посыплется град виртуальных тухлых яиц и гнилых помидоров – вряд ли кому удалось их пронести, в том числе и ее соседу. Собрание вовсе не выглядело как митинг сторонников Партии Здоровья.

Впрочем, кто знает.

Она стала разглядывать публику. Сборище людей со сломленной психикой. Тысячи шведов, тысячи миров, стократно превышающих по сложности и богатству вес их тел. Сидят с виноватым видом, гнутся под собственной тяжестью, внезапно сделавшейся проклятием. Странно, что пришло так много. Наверняка все боятся того же, что и она, – быть высмеянными и униженными.

Объяснение одно: теплится надежда на перемены.

– Не думаю. Вряд ли он приедет.

– А вы видели его хотя бы раз? Я имею в виду – живьем?

– Нет. Только в образе. Когда он старается быть таким же очаровательным, как слепленный им образ.

– Я не про это…

– Красота и Здоровье. Красота и Здоровье, Глория. Больше ничто в расчет не идет.

– Ну да, – вздохнула она. – За этим мы и пришли. За красотой и здоровьем.

– Хотят убедить нас, что мы должны больше думать о своей красоте и своем здоровье? Возможно… Но позволю себе предположить: нас собрали не для того, чтобы мы о чем-то думали, а чтобы не думали обо всем остальном. Безработица, зашкаливающий государственный долг, в здравоохранении катастрофически не хватает специалистов. И так далее и тому подобное. Загибайте пальцы на руках, на ногах, берите взаймы у знакомых – все равно мало. Я уж не говорю о фундаментальной проблеме, про которую все молчат. Кто будет заниматься модернизацией страны, когда так называемые школьные реформы превратят все молодое поколение в полуграмотных анорексиков? Гитлер хотел сделать из детей помешанных на патриотизме солдат – можно понять, хотя и с трудом. Только и вещал – как бы нам не уронить славное знамя тевтонов. А эти…

Глория подивилась его отваге: он открыто говорил то, о чем она думала днем и ночью. Впервые за долгое время она столкнулась с такой бесстрашной откровенностью.

– Следующее поколение будет состоять из самодовольных жертв пластической хирургии, идиотов, способных сосчитать разве что процент жира вокруг собственных пупков. Еще точнее – из тех, кто выживет. Боюсь, таких будет немного, если учесть количество препаратов для похудения, которые в них впихивает коллективный доктор Менгеле.

Глория вспомнила Малин, ее забавный, журчащий смех.

– Самое страшное вот что: все, что происходит, вполне логично, – тихо, словно бы для себя, сказала она. – Давно к этому шло.

– Ну да. Оруэлловское общество. Большой Брат всегда с тобой. Черт-те что, лучшие умы чуть не в истерике колотились, предупреждали, били во все колокола. И вот пожалуйста – люди, как бараны, дефилируют под бесчисленными камерами и позволяют вписывать себя в какие-то рожденные в больной голове регистры. Кончится тем, что всем без исключения вживят шагомеры в запястье. А вы заметили, что тут еще и классовый фактор присутствует? Те, кто победнее, как правило, далеки от власти. К тому же им куда труднее следить за собственным весом. У них нет ни персональных тренеров, ни денег, чтобы покупать так называемую здоровую пищу. Вот их-то права и ущемляются, и никто не пикнет. Кто-то помрет, ну что ж: лес рубят – щепки летят. Неизбежные жертвы на пути к счастью.

Глория поморщилась – неприятная судорога в животе.

Вальдемар Хасслер не сводил с нее умных, страдающих глаз.

– Юхан Сверд может называть себя социал-демократом сколько влезет. То, что он делает, – давно устаревший дикий капитализм. Девятнадцатый век. Дискриминация слабых.

– Он, по-моему, и не называет. Давно не слышала, чтобы он что-то говорил о социальной программе. Даже пенсионный возраст повысил; помните, что он сказал? Для здоровых людей это не возраст.

Вальдемар засмеялся.

– Вот именно. Вы правы, он не называет себя социалистом. Если не ошибаюсь, он обозначил свою идеологию просто и не без кокетства: “будущее”.

– Да… в мании величия ему не откажешь.

Вальдемар кивнул и положил руку на ее запястье. Глаза его внезапно потеплели.

– Должен признаться, никак не ожидал встретить на этом сборище такую приятную собеседницу.

У Глории загорелись щеки. Она попыталась вспомнить: когда это было? Когда в последний раз ее касалась мужская рука?

Она огляделась – постаралась, чтобы вышло как можно непринужденнее.

– Зачем они согнали сюда столько народа?

В партере шла ожесточенная борьба за несколько оставшихся мест.

Откуда-то донесся детский плач. Значит, и дети… ей не хотелось об этом думать.

– Что-то не так, – тихо сказал Вальдемар. – Скорее всего, ничего хорошего.

У Глории было точно такое же чувство.

Что-то происходит, и что-то не так.

Между ними внезапно просунулась голова – мужчина с верхнего ряда. Согнулся в три погибели.

– Поговаривали, Сверд должен приехать. Но тут шепчутся – отменили.

Глория пожала плечами. Откуда берутся эти идиотские слухи? Достаточно поглядеть на собравшихся, и сразу ясно: никакой Сверд сюда не приедет. Здесь собраны люди, больше всех страдающие от его реформ.

И вдруг ее осенило: вполне может быть! Эти люди – избиратели Партии Здоровья! Ведь они голосовали за Сверда не потому, что тот собирался разделаться с толстяками, а потому, что он всем обещал помочь похудеть! Его обещания как минимум не меньше, а то и больше привлекательны для тучных, чем для людей с нормальным весом. Те-то могут продолжать жить как ни в чем не бывало, им ничто не грозит. Они не замечают ничего необычного в реформах Сверда, потому что их они не коснулись! Вот оно что… Партия Здоровья выиграла выборы не потому, что в обществе ненавидят толстых, а потому, что толстые ненавидят сами себя.

Ей это чувство знакомо больше, чем кому бы то ни было. Она еще в юности испытала точно такую же деструктивную ненависть к самой себе. Чтобы сбросить пару килограммов, готова была продать душу дьяволу. Если бы не Зигмунд Эрикссон, прежняя Глория Эстер вполне могла бы прийти на это сборище и ждать чудес от Юхана Сверда.

Внезапно накатила волна сострадания.

Эти люди вовсе не злы и не глупы. Их ввели в заблуждение. Разве они не делали все, что им предписывали? Разве не сидели часами у телевизоров, не слушали, как внушают дикторы: все зависит от самоконтроля! Разве не читали бесчисленные рекламные брошюры: ваша жизнь станет адом, если окружность талии на десять сантиметров превысит предписанную?..

Да святится имя твое, Зигмунд Эрикссон! Без тебя я стала бы одной из них.

Уже! Из легких словно выпустили воздух, она почти физически почувствовала, как скребут друг о друга пересохшие альвеолы. Я уже одна из них! Иначе зачем я сюда пришла?

Ее вдруг охватило неодолимое желание поскорее уйти. Она уже увидела все, что хотела.

– Пойдемте отсюда.

Они с Вальдемаром начали пробиваться сквозь толпу, но через несколько метров остановились. Люди колыхались сплошной массой перед натянутой веревкой, а у дверей, уперев руки в бока, стояли десятка два парней из службы безопасности.

Она в отчаянии повернулась к Вальдемару:

– Вы поняли? Это очередь на выход!

Из толпы слышались возмущенные возгласы. Один из охранников предупреждающе поднял руку:

– Придется подождать. Мы получили приказ никого до начала не выпускать.

Маленькая девочка рядом сунула руку между ног и ныла:

– Мамочка, я больше не могу… ну мамочка, ну пожалуйста… Мне очень надо…

– Простите, – обратилась женщина к охраннику. – Моей дочери срочно надо в туалет. У нее диабет… может, у вас есть какая-то печать или что-то в этом роде… отметку сделать. Уверяю, она вернется.

Охранник даже не повернулся в ее сторону.

Глории стало трудно дышать – сзади напирали все сильнее. Оказывается, не они одни потеряли терпение.

У Вальдемара заиграли желваки на скулах, даже под бородой заметно.

– Вы что-нибудь понимаете? – спросила Глория, задыхаясь.

– Что тут понимать. Перекрыли выход.

Они вернулись на трибуну. Охранники потянулись к выходу, отгоняя напирающую толпу. Дверь захлопнулась, послышался глухой металлический звук. И в другом проходе – тот же удар.

Она похолодела.

Они заперли двери на засов.

– Третья секция, – шепотом крикнул Вальдемар. – Быстро!

К третьей секции, шаркая ногами, медленно двигалась целая толпа. Она подавила страх. Что будет, если начнется паника?

Хасслер сделал несколько шагов, остановился и обернулся:

– У вас есть мобильник?

Глория начала лихорадочно шарить в сумке. Как же она сама не догадалась?

Какой-то коротышка, бегущий сверху, толкнул ее так, что она выронила сумку. Нагнулась, чтобы поднять, – еще один толчок, на этот раз в спину. Глория упала ничком.

– Глория! – отчаянно крикнул Вальдемар. – Как вы? Не ушиблись?

– Ничего… – Задыхаясь, она поднялась на четвереньки. – Люди начинают сходить с ума.

Извлекла телефон, посмотрела на дисплей и растерянно прошептала:

– Нет покрытия.

– Этого я и боялся, – сказал Вальдемар будто про себя.

Глория подняла телефон повыше – никакого эффекта. Начала лихорадочно жать на кнопки.

– Странно. Ни разу не отказывал.

– Неважно. Это не играет роли. Глория… забудьте про телефон. Попробуем пробиться на другую сторону.

Они спустились к первому ряду. Глория в толкотне нечаянно наступила на ногу какой-то женщине.

– Осторожней, ты! – взвизгнула та. – Свиноматка хренова!

Глория посмотрела на нее ошалело: раза в два толще, чем она.

– Наплевать, – нервно крикнул Вальдемар. – Быстрее, быстрее.

– Вы слышали, что она сказала?

– Наплевать! – повторил он. – Надо спешить.

Наконец они перебрались к противоположной трибуне, поднялись – и Вальдемар остановился как вкопанный.

– Смотрите…

Пожилой мужчина изо всех сил колотил в стальную дверь. Искаженное отчаянием лицо свекольного цвета, – казалось, еще миг, и толстяк лопнет.

– Какого черта! – выкрикивал он раз за разом с одной и той же интонацией. – Какого черта!