Текст книги "Лук и армия (сборник)"

Лук и армия
(Эпоха позднего Брежнева)

Лук и вечная весна

Лук возлежал на топчане и читал «Мастера и Маргариту» в подлиннике.

«… А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт, с шампиньоновым пюре в чашечках?..» Однако будильник на тумбочке и желудок настойчиво подсказывали ему, что пора ужинать и Лук вынужден был прервать неспешное общение с прекрасным.

– Князь!.. Кня-а-азь!

Рядовой Князьков, кочегар, воин второго периода, то есть отслуживший первое полугодие, дослуживающий второе, сунул в каморку краснощекое лицо:

– Ну, чо орать-то? Здесь я.

– Скажи мне, честной отрок, что у нас сегодня на ужин?

Князь ухмыльнулся дурацкому вопросу, но он давно уже притерпелся к дедовским причудам: скоро сам станет дедушкой, главным кочегаром и тогда вволю почудит, порадуется жизни, и здесь, в кочегарке, и в казарме…

– Рыба с картошкой.

– Вот как? А что же пюре – ля натюрель или из кожезаменителя?

Князь, уже после того, как заступил на смену, сходил на ужин и все испытал на себе.

– Из порошка сделана. Такая параша. Но горячей есть можно.

– Рыба – жареная ли?

– Угу.

– Ты, вот что, сходи-ка на кухню… да принеси мне рыбки.

– А что это я должен ходить? Не май месяц, холодно.

– Как не пойти, если дедушка просит?

– Пусть вон Степа сходит, он сейчас сюда зайдет.

– Степа– «черпак», – кротко возразил Лук, – а ты еще нет.

– Я через четыре недели тоже уже черпаком стану…

Глаза Лука распахнулись чуть шире и Князь с талейрановской ловкостью перевел разговор в безопасное русло:

– Без картошки тебе?

– Да. Возникшую пустоту заполни той же рыбой. Ступай. – Лук устало откинулся на комковатую подушку, формой и цветом похожую на переваренный пельмень.

Куда катится мир? Все мельчает и деградирует: младшие дерзят старшим, котел в трещинах, книги без иллюстраций… Сердцу необходим дембель. Дембель. Сегодня 29 февраля, через 27 дней приказ…

– Шура, здорово!

– А-а, Ген! Садись. Ну?

Младший сержант Свирс, студент-неудачник, родом из Москвы, тоже дед и лучший друг гвардии рядового Лука, разгильдяй, за два года так и не заслуживший третью лычку поперек погона, должен был рассказать захватывающую историю о том, как позавчера он очень, очень близко познакомился с одной девушкой, участницей художественной самодеятельности, прямо на территории части, в полковом клубе.

– Да нет, потом расскажу, я же сюда на минуту, мне моих в кино вести нужно. Закурить есть?

– Вон там «Прима»… И мне… Брось ты, пусть Жирнов ведет.

– Не, не…

– Что значит – не? Князь вот-вот рыбу принесет. Дежурный по части сегодня Магро, он сюда не ходит…

– О, принес? А почему неполная миска, а, Князь? Ты же половину по дороге сожрал…

– Ничего я не жрал, я ее уже и так наелся. Сколько дали, столько принес.

Князь лгал. Невысокий ростом, он выглядел грубо и крепко, руки и ноги у него были толще «луковых» раза в полтора и поесть он был горазд. Одну рыбеху – а съел, не удержался. Теперь он в нетерпении топтался, надеясь, что Лук отпустит его в клуб, смотреть фильм.

– Врешь! Губы-то жирные! В кандалы, в Нерчинск упекарчу мерзавца, к декабристу Анненкову!.. Обобрать старого человека!.. Какое еще кино??? Гена, ты слышал борзоту?.. Дедушка у котла надрывается, а молодой боец… Хрен с тобой, сделай «мишку» и шагай. В пол четвертого чтоб был здесь, не проспи.

– Так я уже сделал «мишку».

– Ну-ка?.. – Лук подошел к котлу; горка угольного жара в печи была приготовлена вполне грамотно: ее под утро раскатать, сковырнуть шлак, насыпать свежего угольку – и полдела – пар для полкового завтрака, считай, сделано.

– Нормально. Ладно, двигай, а то здесь взрослые дяденьки будут говорить о взрослых тетеньках…

– Давай, Генка, пока горячая.

– Йес, только в казарму позвоню…

Свирс делился впечатлениями, Лук с недоверчивой завистью слушал…

– Прямо на столе? На святом зеленом сукне? Бедные, бедные бильярдисты. Врешь ведь?..

– Саня, я тебе говорю!.. Ну клянусь!..

– А я вот на ноябрьские был в увольнении, переоделся и сразу же в общагу…

– Да, ты рассказывал уже. Ну, ну?..

Время за жаркой беседой текло незаметно, пару раз заходили в котельную люди, по делу и без дела, наконец пришло время отбоя и Лук остался один. Лук любил одиночество: в условиях срочной службы, когда 24 часа в сутки вокруг тебя локти, затылки и погоны сослуживцев – безлюдье редкая роскошь. Он принял душ, пометал в дверь перочинным ножом, вновь улегся на свой топчан, помечтал… Без пяти полночь. Сейчас придет дембельская весна, припоздавшая было из-за високосного олимпийского года, но неизбежная и такая желанная.

Лук откашлялся: пора было завершать ритуал, затеянный им девять месяцев тому назад, когда он только-только стал «черпаком», солдатом третьего периода службы. В тот далекий майский день вздумалось ему обозначить рубежи бесконечного времени армейской службы песней композитора Тухманова «Вечная весна», которую он слышал в исполнении певца Ободзинского. Задумано – сделано: в ночь на первое июня, ровно в полночь, в трусах и сапогах он вышел покурить в туалет и когда часы стали бить время, он громко и старательно пропел одну строчку из песни – «Три-и ме-еся-аца-а ле-ето-о…». В ночь на первое сентября, на полковых учениях в Агалатово, стоя дневальным возле палатки, он получил наряд вне очереди и строгое матерное взыскание от майора Ковешникова, ни с того ни с сего проорав в на весь лагерь: «Три-и ме-еся-аца-а о-о-сень…». В ночь на первое декабря, получив уже вожделенную должность старшего оператора котельной, сиречь – главного кочегара, он, не стесняясь присутствия своих младших товарищей по кочегарке, Степы и Князя, с торжеством пропел, глядя на гудящие котлы, третью строчку припева: «Три-и ме-еся-аца-а зи-има-а-а…». И теперь долгожданный миг настал!

Лук вышел из кочегарки в межзвеждное пространство. Морозная ночь лениво царапала ему голый живот, покусывала уши, но понимала, что не испугается ее воин, к услугам которого, только сделай три шага, – уют родной котельной и угольный жар от двух работающих котлов…

Лук задрал к небу лицо, поднатужился и со всей мощью и страстью будущего дембеля пропел: «И ве-е-ечна-я-ааа Ве-снааа!».

Слова, минуя ноты, белыми клубами взлетели в антрацитное, с блестками, небо и растворились в нем; ритуал был исполнен.

Лук зачерпнул снегу, потер им грудь. Хорошо. Лук глядел вперед и в никуда, Лук улыбался.

Теперь он знал: все будет. Он вырвется на волю, в Питер, он восстановится в университет, опять на третий курс. Он раз и навсегда женится на той, которая вопреки всем расчетам и здравому смыслу дождалась его. Он поедет в Париж и будет потерянно бродить в волшебном парке Монсо, он будет счастлив.

Здравствуй, Весна!

Лук и варианты

«Если командир узла неожиданно вошел в каптерку и четверо находящихся там воинов срочной службы вздрогнули… – взор Пашки Стародуба торжественен и строг, но Лук по опыту знает, что Пашка не выдержит и задолго до конца анекдота сам начнет улыбаться и подхохатывать: один только этот анекдот он уже слышал из Пашкиных уст трижды… – то это значит, что они картежники.»

Пашка и Лук – можно сказать, друзья, несмотря на то, Пашка служит на год дольше: он дед и кочегар, вдобавок, а Лук – хотя уже воин второго периода службы – все еще первогодок, «молодой». Их объединяет любовь к чтению, высокоумственным рассуждениям ни о чем и прерванное гадским военкоматом веселое студенческое прошлое.

Голова Пашки со времен института туго забита химическими формулами и доморощенными приемами карате. Луку химия до лампочки, а в Пашкино карате он не очень-то верит. Но что такое карты – знает не понаслышке: покер и «ленинградка», разновидность преферанса, немало поспособст-вовали нежданному расставанию с вузовскими стенами. Да, пулю писать приятнее, чем курсовую… Однако Лук убежден, что не карты и не академическая задолженность по матстатистике (единственная!) явилась причиной его схимы и не аморалка, которую предметно доказать так и не удалось, и не пьянки с сопутствующими драками (общага – это общага, декан и его поддеканники тоже были студентами, у них тоже есть память и сердце, и печень).

Нет и еще раз нет… Где-то там, в бдительных универовских дебрях, созрело мнение, что Лук балуется антисоветчиной, книжечками… Да не только сам травится ими, но и разговорчики соответствующие ведет… То есть – он заводила, паршивая овца в здоровом стаде. А иначе чем объяснить тот факт, что все в их большой и пестрой компании удержались на плаву, лишь один Лук… А ведь ему прозрачно намекали – делом доказать высокое комсомольское самосознание. Ну, раз нет – иди-тко в народ, да послужи, языкастый.

«Если командир узла неожиданно вошел в каптерку и трое находящихся там воинов срочной службы вздрогнули… – то это марксистский кружок» – перебивает Лук.

Но Пашка не готов просечь чужой юмор, он весь во власти своего рассказа. Горка свежего шлака на полу трещит и ядовито дымится, Пашка рукавом утирает круглый, обритый к дембельскому приказу, череп и садится рядом с Луком – перекурить, пока шлак чуть остынет. Однако и Лукова реплика не во вред: тем самым легче его будет опровергнуть, да и краски получатся посвежее…

«Нет, это значит, что они бухарики. Ну, то есть они бухали, а он их застукал.»

Лук ухмыляется свежему воспоминанию: Пашка тоже апрельский и буквально на той неделе они тут же, в Пашкиной кочегарке, поздней ночью справили сдвоенный день рождения, окропили водочкой. Весь батальон был на учениях, кочегаров это не касалось, а Лук тоже каким-то чудом остался в части. Гульнули они славно: за полчаса приняли без закуски по поллитра на рыло; Пашка упал в подсобке, оставив котлы на попечение младшим кочегарам, Лук, не помня себя, сумел незамеченным добраться до казармы и даже нашел свою койку. Да-а… Пробуждение было ужасным: под утро узел неожиданно вернулся с учений, старшина Петрик досыпать никому не позволил, а приказал готовиться к бане, хорошо хоть сам ушел домой. Лука штормило и тошнило так, что даже деды и сержанты не стали ни о чем таком спрашивать бледно-синего бойца, решили отложить на попозже.

Всей радости от бухалова – вспомнить, как оно было, кто что творил и где валялся. По крайней мере, так оно для Лука: малое количество выпивки он не ощущает, большое количество неукоснительно оборачивается рвотой и похмельем; свою же норму, которая в самый раз, он еще ни разу не встретил на жизненном пути. Но подобные фокусы с пьянкой – это случайность в Луковой армейской жизни, досадное исключение, прокол, а вовсе не правило: Лук обжегся и сделал выводы из злоключений гражданского бытия и стал хитрее, опытнее, умереннее, если не в помыслах, то в поступках. До самого дембеля хватило впечатлений и досады на себя, больше он уж так не выпивал.

Те же и карты: взялись они было играть в двадцать одно и в преф… Лук чуть было самого закадычного друга не лишился, слишком крепко ударил в голову азарт – и ему, и Свирсу… «Все, Гена! Чтобы у меня хрен на лбу вырос, но мы с тобой больше не играем! И не отыгрываемся. Руку, камрад, и все забыли, кто кому должен?» «Ну, ладно, если тебе так хочется. Хотя от своего долга я не отк…» «На фиг, никаких хотя! А то и у тебя вырастет и тогда в прапорщики не возьмут.» Генка зафыркал во все ноздри и тоже честно и навсегда выпустил остатки пара.

«Будет пар! Сейчас будет, товарищ капитан! – Пашка орет в телефонную трубку, сам глядит на манометр. – Котел зашлаковался, я же его должен почистить. Через десять минут будет норма… Так точно Не был я ни в какой каз…»

– Каз-зел! Заложили ему, что я в казарму уходил. До ужина еще два часа, а он уже орет. Ненавижу, когда Сечкарь дежурным заступает. Вот увидишь, Шура, еще Туманову настучит. – Пашка вскакивает и начинает подбрасывать уголь в топку. Стрелка в приборе медленно ползет вверх. – А то орут, орут, козлы… Котлету дать, так жмутся, «нету у них лишней»! А мне приказом полковника Туманова запрещено пользоваться поддувом и я обязан выполнить приказ заместителя командира полка! Серьезно, Шура! В целях экономии угля! – Лук ржет вслед за Пашкой.

Лук мало что понимает в кочегарской службе, он не здешний, просто потрепаться зашел, но и ему ясно, что приказ невыполним: без поддува котел не наберет нужного давления, не сумеет дать пар на кухню, поэтому поддувом нельзя пользоваться только при полковнике Туманове. «Странно это, – не устает размышлять Лук над подобными парадоксами, – если будешь беззаветно и честно выполнять приказ – станешь хреновым воином и в два счета вылетишь из кочегарки. И кухня останется без пара и ты на дембель уйдешь в последних рядах. А хочешь, чтобы было все нормально – изволь обманывать, втирать очки и тогда обманутый замкомполка по тылу назовет тебя инициативным, грамотным воином, с которого следует брать пример, и наградит первой дембельской пачкой. Дурдом; надо будет Леньке в Кремль отправить шифровку, чтобы тот собрал всех дураков в колонну по четыре, возглавил бы ее и увел на пенсию.»

Лук с завистью смотрит на то, как споро управляется Пашка с кочегарскими приборами и инструментами, ему кажется, что Пашка крутой спец. Потом уже, задним числом, через год, он поймет, что бывают и круче (когда сам станет признанным «специалистом по даванию пара»), а пока он у Пашки в гостях и не ведает, что придет и его звездный час, что полковая кочегарка, с котлами, трещинами в них, водомерами и угольными кучами станет его, Лука, ленным владением…

– Слушай, Паш, а как ты научился всему этому? Ну, топить, за паром следить?

– Вот так и научился. О как! Смотри, учись: слой ровненький, тоненький, весь котел жар дает. Не то что у этих… О чем мы говорили?

– Если командир узла…

– А, точно! «Если командир узла неожиданно вошел в каптерку и трое находящихся там воинов срочной службы вздрогнули…»

– Трое уже были.

– Да, двое. «… и двое находящихся там воинов срочной службы вздрогнули, значит они гомики…»

Пятьсот человек в полку, если считать только солдат и сержантов срочной службы, ни одной женщины рядом и хрен дождешься увольнения, все это безобразие – заведомая черноземная зона для гомосечных инстинктов. И точно – Толик Машенков, однопризывник Лука, явный педрила – и при этом устроился фельдшером в санчасть. Сашка Нестеров, хохоча и отплевываясь, рассказывал, как тот к нему клеился… Хорошо, Сашка ему хоть в морду дал. А станет Толик дедом и попадут к нему молодые, первогодки… Лучше и не думать.

Отпустите на танцы, сволочи, хотя бы по субботам и воскресеньям, к девчонкам! И лучше с ночевкой. Ни фига. Почему там можно, а у нас нельзя? Почему в других частях солдаты чуть ли ни каждую неделю на танцах и в иных злачных местах? «Солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы.» С помощью этой магической формулы командование, во главе с командиром части полковником Носко, делает все, чтобы отравить существование солдату, лишить его остатков достоинства и чести. Увольнение в полку – не обыденность и не солдатское право, нет: увольнение – награда воину за усердное и показное «колотилово» по службе и не стоит поощрять им чаще раза в месяц… В отпуск поехать – двое-трое за год на весь батальон… Вот и думает солдат, как бы обмануть, украсть, профилонить, закосить…, но только не служить по Уставу.

Кеша Бакеев, однопризывник Пашки, узбек, за два года ни разу не был в увольнении, не говоря уже об отпуске, ни разу ни винца, ни водки не выпил и в самоход не сбегал. Честно служил, насколько это возможно, никуда не рвался, но порученное исполнял добросовестно, в срок и без обмана. Взысканий не имел. Уволился на месяц позже Пашки. Почему? А потому что Кеше-водиле в его экипаже замены долго не было, и командиры решили, что подождет, потерпит до конца учений, раз тихий и смирный…

«Если командир узла неожиданно вошел в каптерку и один находящийся там воин срочной службы…» – Лук прервал анекдот и строго взглянул на Князя.

– Давление смотрел? – Князь, младший кочегар, грубо вырван из грез и вздыхает досадливо.

– Только что. Порядок, еще и больше, чем нужно.

– А водомер? Уровень как?

– Да под завязку. Ну рассказывай, как там дальше?.. А если в каптерке один солдат…

– Хм… Это зависит от того – вздрогнул ли одинокий воин, или нет.

– Ну, если вздрогнул?

– Если вздрогнул – значит онанист и его застукали. Дрочила. Обрати внимание, кстати, на ладонь своей правой руки: на ней волосы начали расти, это первый признак…

– Князь и неслышно подошедший Степа, будущий наследник Лука по кочегарке, внимательно осматривают ладони и Князь уличает Лука во лжи:

– Ничего там не растет и я такой фигней не занимаюсь… Ну а дальше?

Лук решил было продолжить моральное измывательство над вверенными ему бойцами, но поерзал на топчане и раздумал – не в коня корм, все равно не поймут… А кроме того Лук и сам подхвачен инерцией древнего анекдота с чудесным финалом. Глаза его распахиваются широко и невидяще, голос его светел; Степа и Князь, набрав полную грудь дыхания, смотрят на его небритый подбородок и приподнятые мягким весельем уголки рта, они тоже готовы смеяться, предчувствуя заветную радость, что несет в себе концовка солдатской байки… «А если командир узла неожиданно вошел в каптерку и один находящийся там воин срочной службы НЕ вздрогнул… Значит, это дембель тихо кемарит в ожидании последнего дня.»

Лук и язык

«Мясиськи и отвратити». – Шура, что это за гадость?

– Это неологизмы, Витя – снисходительно поясняет Лук. – Новые слова, сконструированные мною из старых. Обозначают потерявшие форму молочные железы-переростки.

– А на фига? По-моему, буфера куда луч… Узел!.. Товарищ гвардии п'олковник…

– Вольно, – басит комбат и вся батальонная командирская кодла, включая командира узла и старшину, вслед за ним втянулась в ленкомнату.

– Узел, вольно!

– Ковешников, как твои воины, готовы к проверке? На этот раз не подведет нас твой бывший отличный узел?

– Так точно, товарищ подполковник, не подведет. – Майор Ковешников нервно отплюнулся в кулак и уперся гневным взглядом в горло заместителя командира взвода сержанта Кеселя.

Ловок и сметлив Кесель: только рукой повел над комсомольским значком – поправить чтобы, а крючок воротничка уже наглухо застегнут, как у молодого. Лук колеблется пару секунд, но тоже застегивает, правда, пуговицу, а не крючок: борзеть нужно в меру… А вот крючок – только по прямому замечанию, дедовскую честь надо блюсти даже сквозь невзгоды и тернии… И наряды вне очереди. Да и какие ему, без пяти минут дембелю и кочегару, теперь наряды…

* * *

Все «словотворчество» началось год с лишним назад, там же, в ленкомнате. Офицеров нет, старшина с «замком» Тимофеевым в городе, остальному личному составу нет особого дела до власти и порядка. Дедам лучше всех, но и молодые не жалуются: сидеть в теплой ленкомнате с «первоисточниками» в руках гораздо приятнее, чем драить туалет или печатать шаг под лай сержантов, старослужащих воинов и других начальников, которых не счесть над тобой, пока ты «молод».

Кесель и Лук еще далеко не друзья, но они – одного призыва и сидят за одним столом…

– Шура, а что такое оргия?

– Оргия? Разврат во время пьянки, если по латыни…

– Точно? Что-то больно короткое…

– Точно. А… если по-хохляцки…, то – кохалово. – Лук даже засмеялся невесть откуда взявшемуся слову, а Кесель подумал, что Лук над ним смеется, тихо рассердился и замолк.

Но Лук и не заметил обиды, он уже вертит головой, в слабой надежде показать новый стебунок хоть-кому нибудь, кто поймет и оценит…

– … восемнадцать, дятел.

– сам такой. На, в мой погляди и посчитай: девятнадцать…

Это два деда, Ковалев и Камерин, Кол и Мерин, с календариками в руках, ведут рутинный спор на тему: «сколько дней до приказа» (так называемого «дембельского»)…

– Сколько, сколько, ты говоришь? – вмешивается Лук…

Остановиться бы ему, но он уже безумен: черт, по прозвищу «Красное словцо», гонит его вперед, к пропасти.

– Восемнадцать, – машинально отвечает Мерин.

– Я бы повесился!

И стало тихо. Сашка Смирнов, молодой сержант, тоже питерский, засмеялся было, но посмотрел на дедов и осекся. Деды просто не знают как реагировать на вывернутую в их же сторону дедовскую шутку: Лук не простой «салабон», годами он с дедов, даже постарше, но и сносить подобную борзоту – невозможно.

– Ни фига себе, – зароптали, заматерились деды на разные голоса, разжигая друг о друга гнев и справедливое возмущение… – сыновья вконец оборзели… Узел! Товарищ гвардии п'полковник…

Офицерская батальонная проверка…

– Отставить! Где ваша форма одежды, товарищ сержант! Еще раз…

Комбат Самсонов, новый замполит майор Федоров, начштаба майор Семенов… Еще кто-то и свое начальство: Ковешников, старшина Петрик и старший сержант Тимофеев. Уж Тимофеев бы не сплоховал, ни с комбатом, ни с Луком, а младший дед-сержант Головин… Эх…

– Плохо, Ковешников. Я думал, что твои воины, не в пример другим узлам, понимают порядок и дисциплину…

Не в духе комбат, при солдатах раздолбы дает…

– Виноват, товарищ подполковник…

– Виноват… Чем занят личный состав? Вот – ты…

– Ряд… Гвардии рядовой Лук, товарищ полковник! Самоподготовка, конспектируем первоисточники. Ленин. Государство и революция.

– Вольно. Конспектируем все, конспектируем, а порядку нет как нет. Правильно говорят ветераны, не хватает нам товарища Сталина. Что-о???

– Решений двадцатого и двадцать второго съезда партии еще никто не отменял, товарищ гвардии подполковник! – повторил Лук, белый от бешенства. Почти все тормоза слетели с него, нечего терять теперь. Уж если он дедов не убоялся сдуру…

Тут уж всему личному составу стало ясно, что Лук чокнулся. Минута молчания.

Лук побелел, а комбат – как помидор. Воздух вокруг него опасно потрескивает, искрит, и даже замполит боится вякнуть хотя бы звуком…

Молчит двухметровый комбат, смотрит кондором сверху. Он слышал про этого солдатика, который с незаконченным высшим, уже стучал на него замполит, еще прежний, не этот… Сейчас он скажет пару-тройку проверенных фраз и получит Лук «грубяк» и пять суток губы. И будут гноить его разными способами до конца службы и бдительный Федоров, и мстительный командир поруганного отличного узла Ковешников. А первый отдел и на гражданку эстафету передаст… Стоит только языком взмахнуть… Но комбат мудр и жизнью бит. Командующий западной группой войск лично содрал одну звезду с его погонов и в Гатчину сослал… Вот как раз за язык… Не туда сунул… Все нынче только жополизов любят… Знает комбат цену слову и знает непрочность человеческой судьбы. Пройдет время и поймет сопляк – кто из них двоих дурак, сам поймет…

– Так ведь никто и не отменял. Не ленкомната бы, так назвал бы тебя мудилой, товарищ гвардии рядовой Лук. – Комбат тычет в его сторону пальцем и присутствующие, почуяв шутку, оглушительно хохочут. – Петрик…

– Я, товарищ гвардии полковник!

– Умеешь наряды вне очереди давать?

– Так точно, товарищ гвардии полковник!

– Озаботься, чтобы воину было где свою образованность применить…

Лук, согласно высочайшему повелению, полторы недели не вылезал из жестоких кухонных нарядов, но один минус нейтрализовал другой: деды простили ему безумную выходку и вообще…

Комбат не забыл своего «крестника», да и Лук не все, но кое-что понял, во всяком случае, оценил великодушие комбата…

* * *

– Чем занят, Лук?

– Изучаю первоисточники, товарищ гвардии п'олковник! Пятьдесят четвертый том работ Ленина.

– Угу. А не альбом ли дембельский рисуешь?

– Никак нет, такими глупостями не занимаюсь…

– Крючок застегни.

Пронесло, дальше свалили…

Комбат не верит Луку, а зря: своевольный Лук действительно игнорирует все эти альбомы и аксельбанты, и действительно изучает последний период жизни вождя. Он пока свято верит в коммунистическую партию и в Ленина, ненавидит Сталина, только пытается для себя разобраться, почему в стране в целом – победили ленинские идеи, а в окружающей действительности – торжествуют гнилые пророчества ренегата Каутского. И еще он очень любит придумывать слова и фразы, но это так, хобби от нечего делать, чтобы время до дембеля скоротать…