Текст книги "Три церкви"

– А потом?

– Потом – посмотрим.

– А все-таки?

– Пойдем за дровами для костра.

– Папа, родина нас не забудет! – сказала Эва.

Доктор вздохнул:

– Это точно…

Воду должны были взять из пансионата, во дворе которого был фонтанчик, в «фешенебельном» секторе берега. Доктор взял две маленькие канистры, Эва – чайник, и они пошли к великой стене, как ее окрестил доктор Арман. По дороге Эва без конца говорила, причем обо всем сразу, перемешивая темы, сама себя перебивая и противореча; задавала вопросы и сама же на них отвечала. Доктор Арман молчал, и Эва не знала, о чем думает отец. А он ни о чем конкретном и не думал или, если можно так сказать, думал обо всем сразу…

– Папа, ты меня слушаешь?

– Конечно, – ответил доктор.

– О чем же я только что говорила?

– О наших новых соседях… – это он услышал, потому что в чем-то совпало с течением его собственных мыслей.

– Правильно! Ну, так слушай: я заметила, что этот Вааг, муж Татевик, лысый, вернее, лысеет. Как досадно, должно быть, начать лысеть уже в таком возрасте, правда?

– Наверное.

Дойдя до великой стены, которая ставила четкую границу между теми, кто отдыхал в гостиницах, коттеджах и пансионатах, мог себе позволить кататься на яхте, и теми, кто готовил еду на костре, доктор Арман и Эва поднялись по склону и, выйдя на шоссе, свернули налево к воротам пансионата. Когда они вошли во двор, залаяли собаки, и из сторожки, построенной прямо под великой стеной, вышел сторож – худой седой старик, которому хозяева пансионата платили за то, что он открывал ворота подъезжающим автомобилям с отдыхающими и говорил: «Добро пожаловать, господа!» Теперь, посмотрев на сторожа, доктор Арман понял по лицу и особенно по глазам старика, что тот еще с утра ничего не пил и что это очень его мучает…

– Бари ор[17]17
  Добрый день (арм.).


[Закрыть], – поздоровался доктор. – Мы опять за водой.

– Пожалуйста, пожалуйста, – пробурчал старик, усмиряя собак. – Я давно понял, что те, кто отдыхает в палатках, люди намного приличнее, чем вот эти, с толстыми кошельками. – Старик кивнул в сторону пансионата.

«Очень оригинальная мысль», – подумал Арман.

– А что такое? – спросил он вслух.

– Да вот, – ответил старик, – выезжала полчаса назад одна семейка. Я им ворота открыл, даже сказал: «Приезжайте еще!» – а они – ничего. Так ничего и не дав, укатили. Пожалели свои 200 драмов.

– Да. Всякие люди бывают, – сказал доктор.

Тем временем Эва наполнила свой чайник и, отойдя в сторонку, стала играть с собаками, вернее, с одной из них – двухнедельным щенком, круглым, с черной мордочкой, похожим на медвежонка. Доктор Арман наполнял канистры и слушал жалобы старика: мол, хозяева мало платят, а у него жена – старушка, совсем больная, внук, внучка. Сын с невесткой работают в Ереване, тоже получают гроши; сам же он вместе с внуком и внучкой живет недалеко отсюда, в деревне…

Когда доктор с Эвой уже собирались уходить, старик попросил их зайти в сторожку. Из любопытства доктор согласился. Сторожка представляла собой домик, состоящий из маленькой комнатки и кухни. В комнате Арман и Эва заметили железную кровать, накрытую грязным одеялом, большой, грубо обтесанный стол, два табурета и железную печку. За столом сидел грязный лохматый мальчик, лет двенадцати, который, как только вошли гости, убежал прочь.

– Мой внук, – объяснил старик.

– Почему он убежал? – спросила Эва.

– Он стесняется, – ответил старик. Причмокнув языком, старик обратился к Арману: – Хотите выпить?

– Нет, спасибо. Так рано никогда не пью.

– Я тоже, – страдальчески вздохнул сторож. По всему было видно, что он был бы не прочь пропустить стаканчик, но, очевидно, хозяева запретили ему пить до вечера.

Сторож встряхнул головой, словно прогоняя мысли о водке, и уже спокойно спросил:

– Хотите рыбу?

– Нет, спасибо.

– Вы не поняли. Я не угощаю. Я хочу продать вам рыбу. Рыба свежая!

– Так ведь отлов рыбы запрещен теперь, – сказал доктор Арман. – Сейчас время нереста.

– Знаю, знаю. Да вот, ребята из моей деревни отловили штук пятьдесят (у них есть лодка), так, ради забавы, для отдыхающих. – Старик показал улов своему гостю.

– М-да, – сказал доктор. – Не боитесь? Полиция всю ночь прочесывала озеро.

– Так ведь все это ради забавы. К тому же эти ребята – храбрецы, им никакая полиция не страшна.

– Сколько стоит?

Старик ответил, и Арман купил штук двенадцать – рыба была средних размеров.

– Спасибо, – сказал старик, – сразу видно: честный человек.

Доктор Арман рассмеялся:

– Честный потому, что купил у браконьеров рыбу?

– Что вы! Что вы! Мы не браконьеры. Спросите кого угодно!

– Вам не понравится, если я начну расспрашивать. Лучше я буду молчать, не так ли?

Сторож, восхищенный понятливостью доктора, посмотрел на него слезящимися глазами беспробудного алкоголика; ему очень хотелось выпить.

Отец с дочерью пошли обратно. Выйдя за ворота, они сошли с шоссе и стали спускаться по склону, вдоль великой стены.

– Па, а что будет, если полиция все узнает? – спросила Эва.

– Сторожу придется платить штраф, а храбрецов из деревни посадят в тюрьму за браконьерство, – ответил доктор Арман.

– А если тебя полиция спросит, откуда рыба, что ты ответишь?

– Что купил рыбу по пути на озеро Севан, за пятнадцать километров до деревни, что лицо продавца не помню.

– Значит, мы соучастники преступления?

– Мы голодные соучастники, – уточнил доктор.

– Я серьезно, папа!

– Нет, конечно, нет. Мы ничего не знаем о нересте и ни сном ни духом не ведаем о запрещении полиции озера Севан. На шоссе продавали рыбу, и я купил, чтоб пожарить на костре и съесть.

– Все же это опасно, папа!

– Не волнуйся, – сказал доктор. – Мы все съедим очень быстро, никто ничего не успеет заметить.

– Па, а мы пригласим на обед Ваага и Татевик?

– Ты бы этого хотела?

– Давай пригласим. Интересно, что это за люди.

– По-моему, они хорошие люди, – сказал доктор.

– Так мы их пригласим?

– Да… – И почему-то сердце у доктора быстро забилось. «Тише, глупое сердце!»

Они дошли до своей палатки и положили в тень канистры, чайник и купленную у сторожа рыбу. Вааг и Татевик плавали; у них оказалась маленькая двухместная оранжевая палатка. Лора спала в гамаке, укрытая одеялом, Клара по-прежнему читала детектив. Доктор Арман вошел к ней в палатку.

– Мы с Эвой купили двенадцать штук рыбы и принесли свежей воды. Так что тебе не надо будет готовить обед, – сказал он жене.

– Кто же будет потрошить рыбу? – спросила Клара.

– Мы с Эвой все сделаем.

– Вы что, записались в клуб альтруистов-любителей? С чего это вдруг?

– Мы решили принести пользу обществу… Кстати, Эва решила пригласить наших соседей из оранжевой палатки.

– Ах, вот зачем ты стараешься! – ехидно улыбнулась Клара. – Ради молоденькой жены того чемпиона по плаванию?

Арман рассмеялся:

– Почему «чемпиона»?

– С тех пор как вы ушли, он не выходил из воды; жена хоть иногда отдыхала.

– Понятно, – сказал доктор. – А пригласить их на обед, между прочим, это идея твоей дочери.

– Ладно, – улыбнулась Клара, но уже без ехидства, – не оправдывайся. Иди лучше потрошить рыбу.

– Слушаюсь!

Арман позвал Эву, которая смотрела, как плавают новые соседи, и они вместе стали потрошить браконьерскую рыбу. Время от времени доктор смотрел на плавающих и старался ни о чем не думать, а когда Татевик вышла из воды и направилась к оранжевой палатке, у Армана ком подкатил к горлу: она была очень хороша собой, высокая, стройная…

– Приходите к нам сегодня на обед. У нас рыба, – сказал он ей.

– Хорошо, – улыбнулась та. – Обязательно придем. – И скрылась в палатке.

Когда последняя рыба была выпотрошена и сложена с остальными рыбами на целлофановый пакет, доктор сказал своей дочери:

– А теперь посоли их хорошенько, после того как промоешь в озере, а я пойду за дровами; потом уже можно будет зажечь костер.

Вернувшись с целой веткой облепихового дерева, сломанной ночным ветром, Арман разжег костер.

И Вааг и Татевик пришли в гости. Доктор жарил на костре рыбу, Лора и Эва помогали Кларе «накрывать на стол».

Вааг и Татевик принесли бутылку белого вина и арбуз.

– Белое вино и рыба: чудесно! – воскликнул доктор Арман.

Вааг был мужчиной двадцати пяти, как он сказал, лет от роду – невысокого роста, полноватый, с проплешиной в черных волосах и серыми волчьими глазами. За обедом он много шутил, вообще был очень приятным, судя по всему, неглупым и даже остроумным собеседником. По его словам, в настоящее время он ничем не занимался, вернее, нигде не работал, но не падал духом: предвидится несколько проектов, весьма интересных. Вааг окончил архитектурный институт, но вообще-то не собирается работать по специальности, что очень огорчает его отца, одного из известнейших в Ереване архитекторов, с которым, кстати, доктор Арман был шапочно знаком. Вааг мечтает открыть собственный бизнес и знает, что все будет хорошо…

Татевик была высокой – на голову выше мужа, у нее были длинные каштановые волосы и выразительный, чуть насмешливый взгляд. Когда Татевик смеялась, у нее собирались морщинки в уголках глаз и морщился нос; улыбка была очень хорошая и добрая. Татевик понравилась доктору сразу и безоговорочно. Она как-то сразу подкупила его своей открытостью, обаянием и теплым спокойным взглядом кофейных глаз. В ее присутствии Арман ощущал приятное волнение и уют, он был рад, что с ней можно говорить запросто, без пышных слов. Каждый раз, когда Татевик смотрела на него, у доктора сжималось сердце, он опускал глаза и краснел. Арман опять ощутил какую-то смутную тревогу…

– …Мы поженились всего год назад, – сказала Татевик в ответ на вопрос Клары.

– Вы живете отдельно или с родителями?

– Отдельно, – ответил Вааг. – Мы снимаем квартиру на Монументе[18]18
  Монумент – район в Ереване, в народе названный так из-за близости к Парку Победы.


[Закрыть].

– А быть архитектором интересно? – спросила Лора, и Арман с удивлением заметил, что его старшая дочь строит глазки Ваагу.

– Нет, не очень. Работа как работа. Вот у вашего отца действительно интересная работа – лечить людей.

– Ну, интересного мало, просто осознаешь свою нужность, – отозвался доктор, и по тому, как улыбнулась Татевик, понял, что она почувствовала фальшивые нотки в его словах.

– А кто вы по профессии? – спросила Эва Татевик.

– Пианистка, – ответила та. – Даю частные уроки.

– И много у вас учеников?

– Совсем мало, сейчас это стало немодным. В общем, – продолжала Татевик, – мы существуем на деньги отца Ваага.

– Да, – сказал ее муж. – Папа нам помогает.

– Ребенка заводить не собираетесь? – спросила Клара.

– Я бы с удовольствием, – покраснела Татевик. – Но сейчас очень трудно (Клара закивала головой), да и Вааг считает, что еще рано, нужно как следует встать на ноги и все такое. Вот Вааг организует дело, а там можно и ребенка завести.

– Да, еще рано, – сказал ее муж, – нужно иметь прочную основу. И потом я не собираюсь разорять своего папу. И без того мы висим у него на шее…

– А знаете, – сказал Арман, – мы с Кларой так много не думали. Мы просто хотели ребенка, и все. Хотя поначалу было трудно, очень трудно.

– Вы жили в другое время, – почти зло сказал Вааг. – Тогда было легче, чем теперь.

– Арман прав, – сказала Клара. – Иметь ребенка никогда не рано. И потом: неужели вы думаете, что потом вы сможете иметь детей? Не упускаете ли вы теперь время?

Вааг покачал головой и вздохнул, выражая тем самым свое несогласие; Татевик же грустно улыбнулась:

– Может быть, вы правы. Я и правда хочу ребенка. – И посмотрела на мужа. В этом взгляде доктор Арман усмотрел большую, великую тоску и подумал: «Из нее вышла бы симпатичная беременная».

Когда закончили есть, доктор Арман бросил в костер рыбьи косточки – как он выразился, «чтоб замести следы», – Клара принялась мыть посуду. Татевик предложила свою помощь, но та отказалась:

– У вас очень хорошие руки, красивые; еще успеете их испортить.

Доктор Арман и Вааг закурили. Вааг рассказывал о своем отце, что тот человек со старыми понятиями, и вообще от него мало чего можно добиться; у отца, конечно, есть средства, и Вааг очень благодарен отцу за помощь, но нет у него практической жилки. А все же хочется что-то свое.

– Какое же дело вы собираетесь основать? – спросил его доктор Арман.

– Еще не знаю, – ответил Вааг. – Хочется чего-нибудь нового и серьезного. Нужно что-то независимое, но я еще не знаю что. Я просто хочу содержать свою жену, хочу сына, свою квартиру и все такое.

– Да, – вздохнул Арман. – Неплохо все это хотеть.

– Ничего не хотеть невозможно. Я не виноват, что хочу жить по-человечески. Когда хлеб можно купить лишь по талону на 250 граммов, когда электричество дают только на два часа днем и на два ночью, когда в доме можно подохнуть от холода, если нет железных печек или этих отвратительных керосиновых обогревателей; когда нет горячей воды, и, если хочешь искупаться, нужно кипятильником нагреть целое ведро… Я не считаю такую жизнь человеческой! Моя жена дома зимой ходила в перчатках, чтобы не отморозить пальцы, потому что она – пианистка и должна давать уроки двум идиоткам, дочерям каких-то богачей, которым не жалко выбрасывать по двадцать долларов, чтоб их дочери научились бренчать популярные песенки…

– Я согласен с вами, – сказал доктор Арман и подумал, что Вааг начинает ему нравиться.

Потом Клара и Татевик позвали их. Доктор на правах старшего разрезал арбуз, и они стали есть арбуз, причем ели его дольками, не боясь испачкаться, благо озеро было рядом.

Скоро похолодало, и задул ветер, и Арман, Эва, Татевик и Вааг решили в последний раз искупаться. Вода в озере была все еще теплая. Плавали довольно-таки долго, а Клара и Лора сидели на берегу и смотрели на них. Наплававшись чуть ли не до изнеможения, они переоделись, причем пришлось надеть уже свитера и куртки. Вааг объявил, что теперь его очередь идти за дровами на вечер, и вообще, сказал он, в полночь можно устроить праздник озерному богу, если таковой существует.

– Нет такого, – возразила Лора, которая, казалось, знала все. – Есть морской бог – Посейдон, или Нептун.

– Вот в честь этого Посейдона-Нептуна и устроим праздник, – сказал Вааг, беря топор, который ему протянул доктор Арман.

– Жаль, нет настоящей выпивки, – вздохнул Арман. – Какой праздник без спиртного? Я поеду куплю чего-нибудь.

– Не надо, – хитро улыбнулась Татевик. – У Ваага есть две бутылки коньяка, мы можем приготовить грог.

– Тогда давайте подумаем об ужине! – сказал доктор Арман.

– Вот в чем прелесть дикой жизни, – съехидничала Клара. – Плотно пообедав, сразу же начинаешь готовить ужин!

– И можно не сомневаться, – поддержала ее Татевик, – пока приготовишь этот ужин, все снова проголодаются.

– Ну, так что мы приготовим? – улыбнувшись, сказал доктор.

Пока Клара, Лора, Эва и Татевик решали, что бы такое сделать на ужин, чтоб с честью отметить праздник Нептуна, доктор Арман приготовил себе кофе. Солнце уже зашло за холмы, оставив на небе розоватый след и такой же след на озере, а ветер крепчал с каждым новым порывом, и волны все дальше забегали на прибрежный песок.

Вскоре стало совсем холодно, и отдыхающие предпочитали или укрыться в своих палатках или же не отходить от костров. Доктор Арман стоял рядом с костром, пил кофе и смотрел на далекий полуостров. В душе было как-то радостно…

Клара сообщила, что женщины, посовещавшись, решили ничего не делать; у них, сказала она, остались печенье и сухарики, а Татевик принесет пирог, так что им не придется краснеть перед Нептуном.

Сумерки на берегу сгустились очень быстро, и скоро совсем стемнело. Вернулся с дровами Вааг и под торжественные аплодисменты принес две бутылки коньяка, которые решено было тут же смешать, перелить в видавший виды чайник и поставить на огонь. Расселись полукругом возле костра и укутались одеялами. Клара раздала алюминиевые кружки, из которых, как сказал доктор Арман, только и надо пить грог, сидя у костра на берегу озера Севан.

Ветер часто менял направление, и сидящих у костра то и дело обдавало дымом.

– Вот так и коптят рыбу, – сказала Татевик. – Завтра от нас будет нести копченой рыбой, и этот запах, наверное, из нас никогда не выветрится.

– Кроме того, – спокойно добавила Клара, – кожа на лице у вас зачерствеет и будет трескаться.

– У меня есть крем.

– Это не спасает, дорогая. Благодаря доктору, мы уже третьи сутки коптимся здесь у костра.

– Разговорчики в строю! – приказал доктор Арман. – Так мы можем разгневать богов, а этого никак нельзя допустить. Ваши эти разговоры… – улыбнулся доктор Арман.

– О, простите нас, боги! – Татевик шутливо воздела руки к небу. – Прости нас, великий Посейдон. Видишь, я приношу тебе жертву. – И она бросила в огонь шишку, которая сразу же вспыхнула. Проделка Татевик привела всех в восторг, и все тоже стали бросать в огонь шишки.

– Странно все-таки, – сказал Вааг, – несмотря ни на что, мы сумели приспособить язычество к христианству, а христианство к язычеству…

– Да, – согласился доктор, – может быть, поэтому у нас не было инквизиции. Благодаря язычеству нашей христианнейшей церкви почти всегда хватало здравого смысла. Связь христианства и язычества в том, например, что многие языческие праздники и обряды перекочевали в христианство – Вардавар[19]19
  Вардавар (арм. Վարդավառ) – армянский национальный праздник в честь богини любви Астхик, празднику более 5000 лет, и это не было связано с христианством. Но после 301 г. католикос Григорий Партев народный праздник связал с христианством. Потом стали называть армянский праздник в честь Преображения Господня. Отмечается через 14 недель после Пасхи. Известен своим обычаем взаимного обливания водой. В горной Армении до сих пор Вардавар празднуют после 22 июля, первого воскресенья. Слово «Вардавар» переводится с древнеармянского «обливать водой» (Википедия).


[Закрыть], матах[20]20
  Мата€х (арм. Մ????ատաղ) – обрядовая традиция, существующая в Армянской апостольской церкви. Дословно означает «вознести соль» – «матуцанел» (вознести) и «ах» (соль). Главный смысл матаха – дар Богу, через сотворение милостыни бедным, пожертвования. Совершается либо в виде благотворительной трапезы, либо – раздачей мяса пожертвованного животного. Обряд матаха появился во времена святого Григория Просветителя. Предание Армянской церкви сообщает, что по принятии христианства в Армении в 301 году перед Церковью стал вопрос об использовании животных, прежде специально выращиваемых для принесения жертв в языческих храмах. Поскольку Жертвой Господа Иисуса Христа были устранены жертвоприношения животных, то святой Григорий Просветитель предложил использовать животных для жертвы милости. Теперь христианин мог сделать жертву не кровью животного, а виде благотворительности, раздав мясо бедным (Википедия).


[Закрыть]… И еще: ведь отец Григория Просветителя Анак Парфянин был языческим жрецом. Тот самый Анак, который убил отца царя Трдата – Хосрова Великого. В ночь убийства няни-кормилицы спасли двух мальчиков – это и были будущие первый Католикос Армянской Апостольской церкви Григор и первый христианский царь Трдат…

– А знаете, что общего между христианством и язычеством? – вдруг спросила Лора. – Это – жертвоприношение.

Все с удивлением посмотрели на нее. Этого никто не ожидал.

– Так давайте, – предложил доктор Арман, – бросим в костер еще шишек. В жертву всем христианским и языческим богам!

– Не богохульствуй, Арман, – осадила его Клара.

– Не бойся! Здесь, на Севане, можно. Нас слышат все рыбы озера, которых запрещено ловить, на нас смотрят миллиарды звезд, которым нет до нас дела, мы на виду у острова, который стал полуостровом, так что мы неплохо защищены. Этой ночью мы все и христиане, и язычники. – И все опять бросили в огонь по шишке.

Наконец поспел грог; он был очень горячий и обжигал, пили его маленькими глотками и чувствовали, как он согревает душу и тело. Все быстро пьянели, от дыма глаза покраснели и слезились.

– В такие ночи хочется совершать безумства! – сказал Вааг, и Лора подумала, что «безумства» никак не вяжутся с его лысиной.

– Вы верующий? – спросила она.

– Вообще я – агностик. Знаете, иногда хочется написать на плакате жирными масляно-красными буквами «Я – АГНОСТИК» и пройтись по улицам Еревана… Впрочем, у нас в Армении лучше на плакате написать: «Я – БЕСПАРТИЙНЫЙ»…

– А я никогда не совершал безумных поступков, – как-то горько признался доктор Арман.

– Неправда! – возразила Лора. – Помнишь историю с экспериментом? Мама, расскажи! Ты ведь нам рассказывала, да я и сама все помню!

– Расскажи ты… – Клара сделала глоток из алюминиевой кружки.

– Татевик, Вааг! Слушайте! Каждое лето мы все (а это три семьи) ездили на дачу в Кармрашен – ну, это дачный поселок в двадцати шести километрах от города Дзорк, на юге фатерланда, по выражению дяди нашего, Вардана. Три семьи – потому что у бабушки с дедушкой три дочки, а значит, получаются классические три сестры. И это было в детстве, когда время казалось нескончаемо долгим и ты знал, что целых три месяца на даче лучше, чем в какой-нибудь Евпатории или Пицунде. Там же, в Кармрашене, кроме дачного поселка наличествовал и дом отдыха. Здравница, так сказать, всесоюзного значения, ибо воздух там – лесной и горный – считался целебным. Директором этого дома отдыха был муж старшей сестры дядя Рафик. Именно он – большой фантазер дядя Рафик – и придумал, что в здравнице всесоюзного значения обязательно должен быть бар. А то, мало ли, спросят – а у нас ни одного бара. В течение трех райских месяцев обязательно получалось так, что из Еревана дней на десять приезжали мужья двух других сестер (один из них – точно мой папа). Ну, дядь Рафик и давай водить свояков в вышеозначенный бар, а потом – в шашлычную, что была у края поля, рядом с третьим корпусом, а после – снова в бар. И так до самой ночи. Первым обычно сбегал дядя Вардан, муж тети Ашхен. Кое-как, на своих двоих, а то и по-пластунски спасаясь от дяди Рафика, спаивавшего свояков до потери пульса, добирался он до дачи, и из-за ворот – потому что сил открыть их не было – орал:

– Meine Ashkhen![21]21
  Моя Ашхен! (нем.)


[Закрыть] Открой! Он меня угробит!

Дядя Вардан, когда выпьет, всегда почему-то называет мою тетю, свою жену, на немецкий лад – Ашхен. Любит он немцев, значит.

Однажды, когда дядя Вардан давно уже спал дома на раскладушке, видя черно-белые трофейные сны образца сорок третьего года, после отбоя в доме отдыха вернулся дядя Рафик. Пьяный, довольный, веселый!

Мама с удивлением спрашивает: «А где Арман?» Дядя Рафик еще шире улыбается, цокает языком и, качаясь от сквозняка в дверном проеме, отвечает: «Как где? Дома!» Тут тетя Норетта не выдерживает и рявкает на мужа: «Где Армана потерял, алкоголик?!» – «Не любишь ты меня, Нореттик, ох, не любишь. А за что? Я ж тебя люблю, моя девочка!» – «Пошли спать! Пьянь!»

Тут мама запротестовала: никто никуда не уйдет, пока не найдут ее мужа!

Тетя Ашхен отмахнулась: не беспокойся, мол, вернется, никуда не денется. Зря она это, конечно, там ведь леса бескрайние, запросто можно заблудиться.

У мамы – слезы на глазах: «Тебе хорошо! Твой-то давно храпит на раскладушке».

Вот тут как раз пора ввести новый персонаж. Вернее, двух. Первого звали Шекли, и он был не американским писателем-фантастом, а всего лишь коккер-спаниелем моего папы (он сдох два года назад – собака в смысле), который слывет, как вы догадались, большим любителем литературы. К тому же и сам пес был весь в светло-рыжих пятнах[22]22
  Шек – блондин (арм.).


[Закрыть]. Второй персонаж – мой дед, старый Аршак-папик. Когда децибелы ссорящихся достигли ощутимых высот, Аршак-папик медленно опустил газету «Труд», снял очки и произнес: «Да-а-а-а! Есть мысль! А что, если дать собаке понюхать грязные носки Армана? И пусть ищет своего хозяина. А мы подождем. – И, уже обращаясь персонально к средней своей дочери, моей маме, добавил: – Есть у тебя грязный носок мужа?»

«Да! Я всегда храню грязные носки своего мужа! Потом отдаю их в краеведческий музей!» – простонала мама и пошла в комнату за валерьянкой. И тут бабушка Сона сказала деду знаменитую фразу, ставшую хрестоматийной: «Аршак, ты молчи, не лезь. Они сами разберутся со своими мужьями!»

Но Рафику мысль тестя понравилась, и он велел маме принести что-то из папиной одежды. Это действительно оказался носок. И естественно, сразу же послышалась язвительная реплика тети Норетты: «Эта идиотка и правда хранит грязные носки своего мужа!»

Стали тыкать носком в морду утонченного Шекли. Бедный пес чихал, пускал слезу и не понимал, зачем его пытают (в это время дядя Вардан из спальни во сне вскрикивал: «Арбайтен! Шнелле! Золдатен унд официрен!..») В итоге вытолкали бедного Шекли в темень, за ворота то есть. Мы, дети, с восторгом кричали на весь дачный поселок: «Ищи, Шекли! Ищи хозяина! Где хозяин, Шекли? Ищи!»

Бедный спаниель, понимая, что этот ад, наверное, никогда не закончится и что, наверное, так бывает – люди в определенные дни становятся невменяемыми, затрусил к соседским воротам, весьма элегантно поднял лапку и, обессмертив чужие ворота (кстати, давно нуждавшиеся в покраске), мирно вернулся домой, лег на свой коврик и притворился спящим псом, которого никто никогда не сможет разбудить.

Дядя Рафик почесал лысину и объявил, что не ожидал такой подлости со стороны коккер-спаниеля (он таки выговорил это слово!), и стал звонить своему шоферу: «Делать нечего, нужно ехать искать».

«В морги! В морги нужно звонить!» – стенала мама, в десятый раз сбиваясь со счета валерьяновых капель. «Дура! – кричала тетя Ашхен. – Ближайший морг в городе! Вряд ли труп твоего мужа смог за это время добраться до Дзорка и попроситься на ночлег!..»

Закончилась эта история хорошо, хотя и немного грустно. Папу нашли. Он лежал на обочине трассы Веревунк – Дзорк. Когда его, уже совсем замерзшего, благополучно вернули домой, а мама отпаивала его на кухне чаем, мы подслушали их разговор: «Зачем ты это сделал?» – «Я ставил эксперимент!» – «Какой эксперимент? Мы переживали!» – «Мне было интересно, остановится ли кто-нибудь из водителей, предложит помощь? Может, человеку плохо, или он ранен…» – «И как?» – «Представляешь – ни одна сука не остановилась!»

Все смеялись. А доктор Арман, тоже смеясь, попросил дочь не употреблять непристойных слов.

Ровно в полночь Вааг торжественно встал и, держа в руке алюминиевую кружку, произнес тост:

– Поднимаю бокал в честь морского бога Посейдона… Хвала тебе, бог Посейдон, прославленный брат громовержца Зевса! Ты властвуешь над морями и озерами, и волны послушны малейшему движению твоей руки, вооруженной грозным трезубцем. Там, в глубине, живешь ты со своей женой, прекрасной Амфитритой, дочерью морского вещего старца Нерея. Смотри, о великий Посейдон, мы приносим тебе в жертву шишки с этих прекрасных сосен, а также даруем напиток, достойный богов! – Тут Вааг вылил полкружки грога в костер, который в тот же миг ослепительно вспыхнул. – Я вижу, о Посейдон, ты слышишь меня! Пью из этого кубка во славу твою и всех богов-олимпийцев. Слава богам!

– Слава богам! – крикнули все хором и выпили. Вааг, довольный собой и сильно захмелевший, опустился на место.

Лора, сидевшая рядом, наклонилась к нему:

– Вот уж не думала, что вы знаете мифологию. Амфитрита меня убила наповал.

Взошла луна; идеально круглая, она, оторвавшись от верхушек холмов, повисла в черном небе. На озере появилась золотая лунная дорожка. Зачарованные волшебным зрелищем полнолуния, решили выпить за Луну.

– Я сейчас упаду в костер, – предупредила пьяная Лора.

– Не надо, – сказал Вааг, – боги этой жертвы не примут.

– Жаль, что боги не принимают всякую жертву, – вздохнула Лора; у нее слипались глаза.

И вдруг Эва закричала:

– Эй, Посейдон! Я вызываю тебя! Давай поспорим, что сейчас я искупаюсь в озере, и ты ничего не сможешь со мной сделать!

– Молчи, глупая, – сказал доктор Арман. – Никогда не надо спорить с богами. Это всегда не к добру. Вон один герой из-за своей гордыни десять лет не мог вернуться на свою Итаку, и все потому, что прогневал богов. Прости, о великий Посейдон! Эва, дочь моя, пьяна и не знает, что говорит. Прости ее и не гневайся. Я брошу в огонь еще шишек.

И все тоже бросили шишки в костер и сказали: «Слава богам!»

– Хочу танцевать! – объявила Татевик. – Жаль, нет музыки.

– Волны – это орган, звезды – скрипки, луна – труба, – сказал Вааг. – Вот тебе и оркестр, дорогая. Разве нужна другая музыка?

– Нет. – И Татевик закружилась вдоль берега.

– Арман, – попросила Клара мужа, который смотрел на танцующую Татевик. – Налей мне еще грогу. Кутить так кутить!

Татевик споткнулась и упала.

– Татевик, вставай, – крикнул Вааг жене, лежавшей на песке у самой воды. – Простудишься.

– Арман? – окликнула мужа Клара. – Так ты мне нальешь или нет?

– Да… – спохватился тот и подумал: «Глупое сердце! Почему ты так бьешься?»

Вааг, качаясь, подошел к Татевик, взял ее на руки и поднес к костру.

– Хочешь, брошу тебя в костер?

– Да, – тихо ответила Татевик.

– Бросьте, бросьте ее в костер, Вааг, – сказала Лора. – Посмотрим, примут ли боги такую жертву?

– Брось меня в костер. Я очень тебя прошу. Брось – как шишку, – сказала Татевик. – Раз ты не позволяешь мне родить ребенка, то лучше в огонь!..

– Обожжешься, – предупредил Вааг.

– Пусть!

Доктор Арман напряженно, несмотря на три-четыре выпитые кружки грога, следил за выражением лица Ваага. Он готов был в любую минуту броситься в огонь и спасти Татевик.

– Неужели вы и впрямь можете бросить жену в костер? – осведомилась Клара, но Вааг не ответил.

– Ну почему же ты меня не бросишь?

– Не хочу, – ответил Вааг и опустил Татевик на землю.

– Слава богам! – весело воскликнула Эва.

– Слава богам! – подхватили все хором, снова выпили и бросили в огонь шишки.

– Что-то становится жарко, – сказал доктор Арман. – Не искупаться ли?

– Ты что, папа! Ты же утонешь! – испугалась Эва.

– Не бойся.

– Арман, ты не будешь купаться! – забеспокоилась Клара, но доктор даже не глянул в ее сторону.

– Что вы уговариваете его, как маленького ребенка? – сказала Лора. – Он взрослый человек, ему пятьдесят пять лет и ему лучше знать, что делать.

Она произнесла это с труднообъяснимым цинизмом, и доктор Арман смерил ее долгим внимательным взглядом. Потом стал раздеваться.

– Да, я уже взрослый человек, мне пятьдесят пять лет, я совсем уже старик! А за всю жизнь совершил только один безумный поступок. Пусть будет еще один!

– Арман, ты не сделаешь этого! – крикнула Клара, но доктор Арман холодно посмотрел на жену:

– Сделаю! Конечно же, сделаю.

Бросив в костер еще пару шишек, доктор Арман пошел к воде. Вааг с любопытством наблюдал за ним; он до последней секунды не верил, что Арман решится поплыть.

Войдя в воду по пояс, доктор крикнул:

– Памяти Омара Хайяма посвящаю! – И нырнул, исчез на четыре-пять секунд под водой, потом вынырнул и поплыл по лунной дорожке.

Стоящие на берегу видели черную точку, быстро удаляющуюся от берега в лунном свете. Странно было сознавать, что эта черная точка, плывущая в никуда, в бесконечность, – человеческая жизнь, бьющееся сердце, думающий мозг.

Вода была холодная, хотя доктор Арман не сразу это почувствовал. Зато хмель выветрился моментально, только тяжело стало ногам и рукам. Проплыв метров двадцать, он собрался было уже возвращаться, но решил сыграть шутку с теми, кто его ждал на берегу: вернуться не по лунной дорожке. Впрочем, в тот момент он думал только о Татевик. Нырнув снова, он выплыл в черной, не освещенной луной воде. Ему отлично был виден костер на берегу, берег вообще выглядел отсюда очень красиво: костры, костры, тени людей… Словно в каменном веке, подумал он.

И тут нога доктора за что-то зацепилась. Арман подергал ею, но не смог освободить. Рукой он нащупал рыболовную сеть, но освободить ногу не удавалось, к тому же нужно было еще и держаться на плаву. В следующую секунду застряла другая нога, и доктор подумал, что гибнет. Сначала им овладело какое-то буйство, он отчаянно барахтался, бил ладонями по воде, но потом затих, почувствовав вдруг невыносимую усталость, ему захотелось спать; глаза сами закрывались, и он не в силах был их открыть… Однако голова продолжала работать, и он решил в последний раз попытаться высвободиться из сетей. И ему удалось! Сначала освободилась одна, потом другая нога, и доктор сначала почувствовал и лишь потом осознал, что спасся. Радость освобождения придала ему сил, и он энергично поплыл к берегу, почти автоматически, ничего не соображая. Выбравшись из воды, он упал на песок, тяжело дыша. «Живой!» – пронеслось у него в голове, и он прошептал: