Текст книги "Те, кто уходят"

Итальянец склонился над ним, помянул нескольких святых и спросил:

– Вас столкнули? Сколько же вы тут пробыли?

– Не знаю… – Зубы Рея выбивали дробь, голос срывался на фальцет. – Может быть, десять минут. Холодно.

– Аh, si! Un momento![22]22
  Ах да! Один момент! (ит.)


[Закрыть] – Итальянец проворно прошел мимо Рея, открыл шкафчик на носу гондолы и вытащил сложенное одеяло и бутылку. Потом повернулся, задев Рея по носу туфлей, и наклонился: – Вот. Глотните из бутылки. Коньяк!

Рей поднес бутылку к открытому рту, стараясь не касаться стекла зубами. Один большой глоток – и его желудок ответил рвотным спазмом. Однако алкоголь остался на месте, плохой и разведенный бренди.

– Вам лучше войти внутрь, – сказал итальянец.

Заметив, что Рей не может двигаться, он забрал у него бутылку, вставил пробку и положил на днище. Потом подхватил Рея под мышки и потащил в укрытую часть гондолы, на двухместную скамью. Рей бессильно распростерся там, чувствуя себя немного виноватым. Он вдруг понял, что его правая рука, неподвижно вытянувшаяся на коврике сиденья, совсем ничего не ощущает, словно омертвела.

– Санта-Мария, ну и друзья! Вот так шутки, да еще в такую ночь! – Итальянец снова подал Рею бутылку. Плотное одеяло он набросил на него еще раньше. – Вам куда? К Сан-Марко? У вас есть номер в отеле?

– К Сан-Марко, – ответил Рей, не способный соображать.

– Номер в отеле есть?

Рей молчал.

Итальянец, жилистый, облаченный в черное человек с маленькой квадратной головой, на мгновение замер в проеме низкой серой двери гондолы, потом вышел и направился на нос лодки. Раздался плеск воды о весло, и Рей почувствовал движение. Он отер лицо и волосы кончиком одеяла. Силы понемногу возвращались к нему, но стало холоднее. Нужно было сказать человеку, чтобы высадил его у Академии. С другой стороны, от Сан-Марко ближе и там можно найти бар, холл отеля, чтобы согреться. Путь им пересек вапоретто, он сверкал огнями и, казалось, излучал тепло, заполненный спокойными, удобно устроившимися пассажирами.

– У вас есть номер в отеле? – еще раз спросил гондольер.

«Нужно будет дать ему огромные чаевые», – подумал Рей, и его онемевшая рука потянулась к внутреннему карману, но не смогла расстегнуть пуговицы пальто. Он пощупал карман снаружи, и, хотя полной уверенности не было, ему показалось, что бумажник все еще на месте.

– Мой отель близ Сан-Марко, – сказал Рей. – Кажется, я смогу дойти, спасибо.

Гондола с легким шелестом продвигалась вперед, преодолевая расстояние мягкими рывками. Ветер врывался внутрь кабинки, но Рей уже не чувствовал его обжигающего прикосновения. Вероятно, никто еще не совершал таких неромантических путешествий на гондоле. Он отжал подол пальто, потом манжеты на брюках. Сан-Марко вырисовывался все отчетливее. Они направлялись к Пьяццетте[23]23
  Пьяццетта (маленькая площадь) – продолжение площади Сан-Марко.


[Закрыть] между Дворцом дожей и высокой башней колокольни.

– Извините, с меня столько воды натекло в гондолу, – сказал Рей.

– О, «Розита» непассажирская лодка. Во всяком случае, сейчас. Зимой она перевозит масло и овощи. Это прибыльнее, чем возить туристов, которых нет.

Рей разобрал не все слова.

– Вы… – хриплым голосом начал он, – так поздно заканчиваете работу?

В ответ раздался смех.

– Нет, начинаю. Иду на железнодорожную станцию. Немного сплю в лодке, поднимаюсь около половины шестого – шести.

Рей притопнул ногой, оценивая свои возможности. Он надеялся, что ему удастся дойти от Сан-Марко до отеля «Луна».

– Ну и шутники ваши друзья. Тоже американцы?

– Да, – ответил Рей. Земля была уже совсем близко. – Вот здесь можно причалить. Я вам очень благодарен. Вы спасли мне жизнь.

– Ну, подвернулась бы другая лодка, – сказал итальянец. – Вам нужно принять горячую ванну, выпить побольше коньяка, иначе вы…

Остального Рей не понял, но, видимо, итальянец сказал, что иначе Рею конец.

Выкрашенный золотой краской нос гондолы прошел в опасной близости от кормы большой прогулочной лодки, аккуратно проскользнул в пространство между двумя полосатыми шестами. Гондола притормозила, покачиваясь, нос тихонько коснулся пристани. Итальянец ухватился за что-то на пристани, поставил ноги пошире, развернул лодку боком, продвинул вперед, и слева от них появились ступени. Рей поднялся на дрожащих ногах, потом на четвереньках выбрался на берег, сначала поставив на каменные ступени ладони. Отличное зрелище для дожей!

Итальянец рассмеялся, озабоченный:

– Вы доберетесь? Может, вас проводить?

Рей отказался. Он встал на надежных ровных камнях, широко расставив ноги.

– Я вам бесконечно благодарен. – После отчаянной борьбы с пуговицами он вытащил из кармана бумажник, приблизительно подсчитал, что у него там штук двадцать банкнот, и отделил половину. – Огромное спасибо. А это вам еще на одну бутылку коньяка.

– Ah, signor, é troppo![24]24
  Многовато, синьор (ит.).


[Закрыть]

Он взмахнул рукой, рассмеялся, но деньги взял, и его лицо, на котором проступала седая щетина, расплылось в улыбке.

– Ничуть не многовато. Спасибо вам еще раз. Addio.

– Addio, signor. – Он крепко пожал руку Рею. – Желаю вам здоровья.

Рей повернулся и пошел прочь, заметив, как двое мужчин приостановились и уставились на него. Рей даже не взглянул на них. Он шел медленно, то и дело встряхивая одежду, чтобы не прилипала к телу, и его немилосердно трясло. На Сан-Марко, похоже, все было закрыто, только в двух-трех местах горел свет, но и они уже закрылись, и там шла уборка. Рей повернул направо, в сторону «Луны». Но вдруг вспомнил, что в «Луне» холл слишком большой и открытый. На него обратят внимание, спросят, что он здесь делает. Внезапно Рей свернул в маленький кафе-бар. Он подошел к стойке, попросил капучино и коньяк. Мальчик-официант налил ему «Сток». Рей не любил «Сток», но возражать не стал. В ожидании кофе он вдруг почувствовал острый приступ ненависти к Коулману, словно смертельно опасные события последнего часа каким-то образом сдерживали его эмоции. Это ощущение продолжалось несколько секунд и сошло на нет, как и силы Рея. Парнишка за стойкой время от времени поглядывал на него пустыми глазами. Рей поднял повыше воротник пальто. Пальто было новое, влагонепроницаемое, и оно постепенно принимало пристойный вид. Но туфли и манжеты брюк выглядели ужасно. Рей решил остановиться в каком-нибудь небольшом отеле поблизости, где у него не станут требовать паспорт, который он оставил в «Сегузо». Он заказал еще капучино, еще порцию коньяка, купил сигареты и спички. Металлическая дверь бара с грохотом опустилась. В ней была дверь поменьше, чтобы он мог выйти. Из скважины торчал ключ с колечком, на котором болтались другие ключи. Рей расплатился и вышел.

Минуту спустя в узком проулке он увидел отель, какой ему требовался: на короткой резной доске высвечивалась синей лампой надпись «Альберго интернационале» или что-то в этом роде. Холл был оформлен в старовенецианском стиле. У бара слева от входа сидели и разговаривали два итальянца.

– Что вы хотите, сэр?

Облаченный в белое бармен подошел к пустующей стойке портье.

– Номер на одну ночь, – ответил Рей.

– С ванной, сэр?

– Да. Горячая вода есть?

– Да, сэр.

Через несколько минут он оказался один в маленьком номере, без багажа. Что там сказал парнишка? «Зарегистрироваться можете завтра утром. Менеджер запер стол». Он выдал Рею пустой бланк, который постояльцы должны были заполнять для полиции. В ванной комнате Рей повернул кран и улыбнулся, увидев пар, поднимающийся из ванны. Он разделся и погрузился в воду, которую предусмотрительно сделал не слишком горячей. Его стали одолевать сон или слабость, поэтому он выбрался из ванны и очень быстро вытерся маленьким полотенцем. На штанге висела в сложенном виде громадная простыня, но Рей не нашел в себе сил возиться с ней. Потом он аккуратно повесил свою одежду, делая это медленно, потому что совершенно изнемог, и голым забрался под одеяло. Горло у него уже побаливало, и он не знал, что его ждет.

Утром он сел, протер глаза и вспомнил, где находится. Оказывается, он спал с включенным светом. Рей погасил его. Горло у него горело огнем, голова была легкой и пустой, словно с ним случился обморок. Рей был напуган, и не только тем, что у него, возможно, пневмония. Страх был безымянный, неопределенный и сочетался со стыдом. Брюки еще не высохли. Рей посмотрел на часы (они тикали, потому что он купил водонепроницаемые): девять двадцать. В голове у него постепенно выстроился маленький план, такой маленький, что он почувствовал себя идиотом, находя в этом удовольствие: заказать завтрак, отдать костюм в глажку, попытаться поспать еще. Он надел пальто – влажность в нем сохранилась лишь в подкладке, да и то незначительная, – снял телефонную трубку и сделал заказ. Потом обнаружил какой-то комок справа и вспомнил, что у него там в застегнутом кармане лежат дорожные чеки. Рей вытащил их. Хорошо, что в Пальме он сунул их в карман и не доставал оттуда. Чеки на две тысячи стодолларовыми купюрами. В пансионе была еще книжка дорожных чеков на меньшую сумму, она осталась со времен их с Пегги жизни в Шануансе, всего несколько сотен, если он не ошибался. Рей разгладил чековую книжку. Чеки были подписаны его авторучкой, заряженной тушью, и подписи не размылись. Но страницы слиплись. Он положил чековую книжку на четырехсекционный радиатор отопления.

Принесли завтрак, и Рей вручил девушке свой влажный костюм и рубашку. Она удивленно посмотрела на него, но ничего не сказала.

После завтрака он заполнил бланк – написал вымышленные имя и номер паспорта, потому что по непонятной причине стыдился открыть правду.

Его разбудили в одиннадцать – принесли костюм. Рей повесил его в стенной шкаф и снова улегся в постель, собираясь проснуться в час, покинуть отель и хорошо поесть где-нибудь. Он проснулся в четверть первого и оделся. Галстука у него не было, и не помешало бы побриться, но это были самые малые из его проблем. Рей подошел к окну, из которого были видны черепичные крыши, кроны нескольких деревьев и виноград в частных садах; такой же вид открывался из окон Флоренции и многих других итальянских городов, и Рей опять почувствовал непонятный, парализующий страх, ощущение беспомощности и поражения. «Ты мог уже умереть. Почему ты еще жив?» Рея передернуло. Он почти слышал этот голос. И вероятно, Коулман опять считал его мертвым. И Коулману опять было наплевать, его ничуть не интересовало, жив Рей или мертв. «Потому что ты просто не имеешь никакого значения». Рей заставил себя думать о том, что ему делать дальше. Сначала оплатить счет здесь. В «Сегузо» он не хотел возвращаться. Это ясно. Нужно несколько дней изображать мертвеца. Посмотреть, что будет делать Коулман. Эта мысль принесла ему странное облегчение. Некое подобие плана готово.

У портье он попросил счет. Номер восемьдесят четыре. Имя Томпсон. Рей протянул карточку. Заплатил четыре тысячи шестьсот шестьдесят лир. Паспорта у него не потребовали. Рей вышел из отеля и сразу же понял, что не хочет встречаться с Коулманом. И с Инес, и с Антонио. Он пожалел, что не посмотрел через стеклянную дверь, прежде чем выйти, и теперь шел скованно и так часто поглядывал на прохожих, что привлек к себе внимание некоторых из них, так что пришлось взять себя в руки. Магазины уже закрывались на долгий дневной перерыв. Рей зашел в один из еще открытых и купил светло-голубую рубашку и галстук в красно-синюю полоску. В магазине была примерочная, и он облачился в новую рубашку и галстук.

Рей с опаской вышел на улицу, где находился отель «Бауэр-Грюнвальд», и повернул налево, в сторону от отеля. Ни Коулмена, ни Инес, только поток прохожих, не обращавших на него никакого внимания. Рей зашел в тратторию под названием «Читта ди Витторио» – заведение, слишком скромное для Инес и Коулмана, но все же, открыв дверь, он огляделся. Купил газету. Ел он медленно, пытался съесть все, что заказал, но ему это не удалось. Щеки у него горели, а лицо было розовым еще в зеркале магазина. К несчастью, болезнь его одолевала. Забавно было думать, что, возможно, теперь он получит нечто такое, что приведет к фатальному результату, – этакий контрольный выстрел от Коулмана. Может, стоит сходить к доктору, сделать укол пенициллина? «Ночью я упал в канал и…»

К доктору Рей пошел около четырех часов, в старое пыльное здание на Калле-Фиубера, за часовой башней. Доктор измерил у него температуру, сказал, что у него жар, инъекцию пенициллина делать не стал, но дал пакетик больших белых таблеток и велел идти домой и лечь в постель.

День стоял холодный и серый, но дождя не было. Рей пошел в портновскую мастерскую и забрал пальто, которое отдавал в починку. Это была странная акция, словно одна жизнь перешла в другую, а пальто стало мостиком между двумя существованиями. Но отверстия от пули Коулмана исчезли, стерлись, пальто стало как новое, и Рей надел его. Хорошее пальто из Парижа, на шелковой подкладке. Он зашел в бар выпить кофе и выкурить сигарету. Нужно было подумать, что делать дальше, – приближался вечер. Рей принял две большие таблетки, запив их водой из стакана и запрокинув голову. Он вспомнил, как заболел однажды в Париже, еще ребенком, ему тогда дали большую таблетку, и он спросил у доктора по-французски: «Почему она такая большая?» – «Чтобы медсестра не уронила», – ответил доктор, словно это было очевидно, и Рей по сей день помнил то потрясение и ощущение несправедливости, которое он испытал: почему о пальцах медсестры заботятся больше, чем о его горле. Доктор в Венеции велел ему принимать по шесть штук в день. После восхитительного, воодушевляющего кофе Рей чувствовал, что полон идей, и все казалось ему возможным. Можно завязать знакомство с какой-нибудь девушкой, рассказать ей интересную историю, она пригласит его к себе домой и позволит остаться, особенно если он даст ей денег. Или можно найти каких-нибудь американцев и рассказать им, что он прячется от девушки, итальянки, которая обзванивает все венецианские отели в поисках его. Но он понимал, что будет нелегко найти американцев, которые а) имеют квартиру в Венеции и б) ведут настолько богемный образ жизни, что готовы пустить к себе незнакомого человека. Рей снова погрузился в размышления, постарался рассуждать логичнее. И на третий раз ему на ум пришла девушка с нежным персиковым лицом из кафе-бара к северу от Сан-Марко. Хорошая девушка, это видно с первого взгляда. Придется рассказать ей убедительную историю. Лучше всего держаться ближе к правде, по крайней мере, так ему всегда говорили. Он задаст ей абсолютно пристойный вопрос: не знает ли она какое-нибудь место, какую-нибудь семью или человека, которые смогли бы принять его на несколько дней, если он заплатит? В частных домах не станут спрашивать у него паспорт, потому что не сообщают о доходах от постояльцев.

Рей вышел из бара и отправился на поиски парикмахерской. В парикмахерской, где десятилетний парнишка валялся на скамье с транзистором, слушая довольно неплохой американский джаз в старом стиле, Рей попросил оставить ему усы и короткую бородку. Он не пытался изменить внешность, и борода ничуть этому не способствовала. Просто он хотел перемен. На Мальорке он несколько месяцев носил такую бороду. Пегги поначалу нравилось, потом разонравилось, и Рей сбрил ее. Зеркало в парикмахерской было длинное и чистое, на полстены. Рей глядел на себя над двумя рядами бутылок с укрепляющими средствами для волос и лосьонами, глаза его горели – видимо, жар достиг пика, – но смотрели уверенно.

У него были густые темные брови, широкий прямой рот, губы скорее полные, чем тонкие. Крупный прямой нос, более тяжелая версия материнского, правда у матери нос был последним штрихом, делающим ее красавицей. Рыжевато-каштановые волосы он унаследовал не от родителей, волосы такого цвета были у брата матери – Рейбурна, в честь которого он и был назван. Когда Рей получал письма, адресованные Реймонду Гаррету, это означало, что отправитель плохо его знает. От отца, в молодости рабочего-нефтяника, который сделал состояние и теперь владел собственной нефтяной компанией, Рею достались широкие скулы. Лицо было американское, довольно привлекательное, безнадежно испорченное неопределенностью, рассудительностью, склонностью к перемене решений, а то и вообще неспособностью принимать таковые. Рею не нравилась собственная внешность, он всегда слегка наклонялся вперед, словно прислушивался к тихо говорящему человеку или заранее раболепно сгибался, готовый сдать свои позиции. Он понимал, что жизнь давалась ему слишком легко из-за родительских денег. Все еще считалось, что брать деньги у родителей не по-американски. Встречаясь с друзьями, многие из которых были художниками без особых средств к существованию, Рей с радостью оплачивал бы все счета, но это тоже запрещалось: его сочли бы позером. Рея постоянно мучило ощущение, будто он плетется где-то по обочине жизни, потому что ему не нужно было работать. И когда ему приходилось расплачиваться по счетам вместе с друзьями, они чересчур скрупулезно высчитывали долю каждого, кроме тех случаев, когда он, выпив пару порций, решал, что может поступить так, как ему хочется, то есть сказать: «Сегодня плачу я».

Сидя в кресле парикмахерской, Рей вспомнил один случай из детства, выделявшийся своей нелепостью и возникавший перед его мысленным взором по меньшей мере два раза в год. Когда ему было девять или десять, он побывал в гостях у одного из школьных приятелей, жившего в многоквартирном доме. Он узнал, что квартира не принадлежит родителям друга, что они только арендуют ее и до них здесь жили чужие люди. А потом это жилье займут другие. Вечером он заговорил об этом с отцом: «Наш дом всегда принадлежал нам, правда?» – «Конечно. Я сам его построил», – ответил отец. (Рей подумал тогда, что его отец построил дом своими руками еще до рождения Рея, потому что отец мог все.) Рей почувствовал себя исключительным, особенным, но ему вовсе не хотелось быть таким. Ему хотелось жить в доме или в квартире, где до них жил кто-то другой. Рею казалось, что со стороны его родных просто некрасиво наслаждаться жизнью в доме, который они сами построили и которым владели. Квартира его школьного приятеля ни в коем случае не выглядела бедной, скорее даже роскошной. Но годы спустя, и даже вплоть до настоящего времени, при виде ряда особняков в Нью-Йорке или обычных фасадов домов здесь, в Венеции, он вспоминал то происшествие, и к нему возвращалось прежнее тревожное ощущение: другие люди жили, будто наслаиваясь друг на друга во времени и истории; у его же семьи был всего лишь тонкий, пусть и богато обустроенный участок земной поверхности. И поэтому Рею казалось, что ему не на что опереться.

В двадцать лет, будучи студентом Принстона, Рей обручился с девушкой из Сент-Луиса, которую знал с восемнадцати лет. Он думал, что влюблен в нее, но не очень понимал, каким образом все это произошло. Нет, он, конечно, сделал предложение, но по инициативе девушки, а оба семейства оказали определенное давление, просто одобрив их отношения. Год спустя, перед выпуском, Рей понял, что вовсе не любит ее, и ему пришлось разорвать их связь. Это сопровождалось душевными страданиями. Рей с трудом сдал экзамены. Он чувствовал себя последним мерзавцем, считая, что разрушил мир своей подруги, и одно из самых счастливых мгновений в его жизни случилось по окончании университета, когда он узнал, что девушка вышла замуж. Он понял, что она ничуть не страдала. Его родители, по-видимому, понятия не имели о его переживаниях последнего университетского года, хотя и очень интересовались отметками, хотели знать, с кем он водит знакомство, счастлив ли он, доволен ли жизнью.

Он слушал (с бо́льшим удовольствием, чем обычно слушал джаз, от которого на Мальорке чуть не спятил) свободную и легкую музыку, льющуюся из приемника мальчика, которую, казалось, вовсе не слышали ни парикмахер, подстригавший его волосы, ни два других мастера и их клиенты, и Рей чувствовал, что способен достичь всего, чего бы он ни захотел в этом мире. Теоретически такое было возможно и правильно. Но в то же время он ощущал, что ему не хватает решимости, чтобы воплотить все это в жизнь, и что сама эта мысль пришла ему в голову благодаря джазу и высокой температуре. Он был человеком робким в отличие от своего отца, чье слово было законом; его отец одним рубящим ударом делал то, что хочет, или то, что считал нужным. Рей ненавидел собственное самоуничижение, которое иногда заставляло его заискивать перед незнакомыми людьми. Он с пренебрежением относился к своим деньгам, но всегда находились места, где от них легко было избавиться, и Рей использовал эти возможности: поддерживал двух-трех художников в Нью-Йорке, помогал анонимными дарами (небольшими в сравнении с подарками миллионеров, но он еще не владел состоянием отца) разорившимся церквям в Англии, комитетам помощи итальянским и австрийским деревням, попавшим под сели, нескольким организациям, занимающимся улучшением расовых отношений. Денег у Рея могло быть даже больше. Он дал распоряжение банкирам своего трастового фонда отчислять ему сумму, которая представлялась ему адекватной, но, поскольку он не тратил всех получаемых денег, они накапливались, прирастая ежедневно, невзирая на налоговые вычеты и его периодические просьбы выслать то пять тысяч долларов на покупку машины, то десять тысяч на катер, который они с Пегги приобрели на Мальорке.

Выйдя из парикмахерской, Рей направился к кафе-бару близ Кампо-Манин. Шел шестой час, смеркалось. Может быть, девушка сейчас уже не работает, подумал Рей. Она ведь начинает в такую рань утром.

Он нашел кафе-бар, но девушки за стойкой не было. Рей обвел зал разочарованным взглядом. Он подошел к стойке и заказал у парнишки капучино, которого вовсе не хотел. Подумал, не спросить ли парня – вдруг он знает, у кого можно снять комнату. Итальянцы в таких делах всегда рады помочь, а парнишка казался сообразительным, но Рей не решился пойти на риск. Парень может рассказать кому-нибудь. Потом из двери в задней стене кафе появилась та самая блондинка в светло-голубой форме. При виде девушки Рей испытал легкое потрясение и опустил глаза в чашку. Но их взгляды уже встретились, и она сказала с улыбкой «Buona sera»[25]25
  Добрый вечер (ит.).


[Закрыть], как, вероятно, говорила по сто раз на дню.

Она обслужила двух вошедших клиентов. На стойке появились бокалы красного вина.

Он должен заговорить с ней, прежде чем кафе заполнится народом, подумал Рей и начал строить предложения на итальянском. Когда девушка опускала чашки в раковину с горячей водой прямо перед ним, Рей заговорил:

– Извините, вы не знаете кого-нибудь поблизости, кто сдавал бы комнату? Впрочем, даже не обязательно очень близко.

– Комнату? – переспросила она, и ее серые глаза широко распахнулись, потом полузакрылись в задумчивости, влажное полотенце в ее левой руке повисло на кромке раковины. – Синьора по соседству со мной. Синьора Каллиуоли. На Ларго-Сан-Себастьяно. – Она показала рукой.

Направление ни о чем не говорило Рею.

– А номер дома вы не можете сказать?

Девушка улыбнулась, посмотрела на него растерянно:

– Номер длинный, а на звонке нет имени. Если хотите, я покажу вам, где это. Если подождете. – Взгляд через плечо. – Моя смена заканчивается в шесть.

Часы показывали без семнадцати минут шесть. Рей допил кофе, расплатился и оставил чаевые в блюдечке на стойке. Он кивнул девушке, напуская на себя деловой и уверенный вид:

– В шесть часов.

Он вышел из бара.

Возможно, комната у синьоры Каллиуоли окажется занята, а другого места девушка не знает. Но Рею казалось, будто у него гора свалилась с плеч. И еще он чувствовал себя счастливым, по-настоящему счастливым, но тут же понял, что причина тому – его лихорадка и это чувство обманчивое. Он вернулся к кафе-бару ровно в шесть.

Девушка надевала черное матерчатое пальто. Увидев Рея, она улыбнулась и помахала. Из двери в задней стене появился коренастый молодой человек в белом приталенном кителе – вероятно, вечерний сменщик девушки; она заговорила с ним, и он ей улыбнулся и кинул взгляд на Рея.

– Тут близко. Четыре минуты, – сказала девушка.

Рей кивнул. Он хотел представиться ей, ради вежливости, потом понял, что должен назваться вымышленным именем.

– Меня зовут Филип. Филипо. Гордон, – добавил он.

Она кивнула без всякого интереса:

– А меня зовут Елизавета.

– Piacere.

– Вам на сколько дней нужна комната? – Девушка шла быстрой походкой.

– Дня на три, на четыре. Может, на неделю, если синьоре будет так удобнее.

Они завернули за угол. Ветер стал бить им в лицо, и Рея пробрала дрожь. Девушка неожиданно остановилась и нажала кнопку звонка на узкой двери, выходящей прямо на улицу. Рей посмотрел направо, налево, задрал голову – высота пятиэтажного здания превосходила длину. Канала поблизости он не увидел.

– Кто там? – раздался голос из окна наверху.

– Елизавета. – За этим последовало длинное предложение, ни одного слова из которого Рей не понял.

Раздалось гудение, и дверь открылась. Они вошли и увидели женщину, спускающуюся по лестнице. Она пригласила Рея подняться и посмотреть комнату. К облегчению Рея, девушка пошла с ними, на ходу разговаривая или обмениваясь сплетнями с хозяйкой.

Рея провели в квадратную комнату средних размеров, где на бугристой узкой кровати лежало покрывало с красно-желтым цветочным рисунком. Высокий платяной шкаф служил гардеробной, на стенах висели фотографии. Но все было чистенько.

– Вы понимаете? Восемьсот лир в день с завтраком, – сказала Елизавета.

– Отлично, – откликнулся Рей. – Benone[26]26
  Прекрасно (ит.).


[Закрыть], беру, – сказал он синьоре Каллиуоли.

Синьора Каллиуоли улыбнулась, у рта прорезались глубокие дружелюбные морщинки. Она носила черную одежду.

– Ванна внизу, один этаж. Туалет, – она указала пальцем вверх, – один этаж.

– Grazie.

– Va bene?[27]27
  Все в порядке? (ит.)


[Закрыть] – спросила Елизавета, тоже улыбаясь.

Рею захотелось обнять ее.

– Огромное спасибо, – сказал он по-английски. – Grazie tanto.

– Где ваш чемодан? – спросила синьора Каллиуоли.

– Я принесу его завтра, – беззаботно ответил Рей и вытащил из кармана бумажник, а из бумажника банкноту в пять тысяч лир. – В любом случае я заплачу за пять ночей, если вы не возражаете. Извините, но мельче денег у меня нет.

Женщина взяла банкноту.

– Спасибо, сэр. Сейчас я принесу тысячу лир. – С этими словами она вышла.

Рей шагнул в сторону, чтобы девушка могла выйти из комнаты, и пошел следом за ней. Они спустились по лестнице. У Рея вдруг возникло желание пригласить ее на ужин, и он чуть не спросил, можно ли позвонить ей в восемь часов, но подумал, что лучше этого не делать.

Синьора Каллиуоли встретила их внизу со сдачей:

– Grazie, синьор Гордон. Вы сейчас уходите?

– На несколько минут, – ответил Рей.

– Здесь всегда кто-нибудь есть. Ключ вам не понадобится.

Рей кивнул, почти не слушая. Между ним и миром опустился занавес миража. Он чувствовал себя полным энергии, счастливым, галантным и исполненным оптимизма. На улице девушка посмотрела на него странным взглядом, и Рей сказал:

– Я хотел проводить вас до дома.

– Я живу здесь.

Она внезапно остановилась и взялась за ручку двери, похожей на ту, из которой они только что вышли, но на этой имелся дверной металлический молоток в оплетке.

– Спасибо еще раз за то, что нашли для меня комнату, – сказал Рей.

– Prego[28]28
  Не за что (ит.).


[Закрыть], – ответила девушка, слегка озадаченная, даже с некоторой подозрительностью.

Она пошарила в сумочке в поисках ключа.

Рей отступил назад и улыбнулся:

– Всего вам доброго, синьорина Елизавета.

Эти слова вызвали у нее едва заметную улыбку.

– Всего доброго, – произнесла она, отвернулась и вставила ключ в скважину.

Рей возвратился в свой новый дом и прошел в комнату. Он собирался прилечь всего на несколько минут, но заснул и проснулся только в половине девятого. Над кроватью была включена крохотная розоватая лампочка для чтения. Рею приснилось землетрясение, школьники, которые ловко плыли по каналам, появившимся в трещинах земли, и выбирались на сушу, как выдры. Он сам, стоя по колено в грязи, пытался что-то втолковать двум девицам, сидевшим на высокой стене. Они вели себя оскорбительно по отношению к нему. В своем сне он повсюду видел упавшие и поврежденные здания. Рей принял еще две таблетки. У него явно усилился жар. Он решил, что ему нужно сходить куда-нибудь, чтобы съесть горячего супа, и сразу же вернуться в постель.

Он надел голубую рубашку, которую снял перед сном, и попытался придать себе презентабельный вид, максимально используя возможности своего скудного гардероба. Перед супом было бы неплохо подкрепиться спиртным. Рей зашел в бар и выпил двойной виски, потом направился в сторону Риальто[29]29
  Риальто – исторический квартал Венеции близ Сан-Поло и Сан-Марко, финансовый и коммерческий центр города.


[Закрыть] и к отелю «Граспо ди Уа». Почему бы теперь не съесть большую тарелку супа, если ничего другого он не хочет, а ресторан в «Граспо ди Уа» отличный? Прогулка утомила его, но он решил, что сможет сесть на вапоретто и доехать до остановки «Джильо», ближайшей к Ларго-Сан-Себастьяно.

Рей открыл дверь «Граспо ди Уа» и вошел, радуясь теплоте, охватившей его сразу же, как только дверь закрылась за ним. Впереди, чуть правее, он увидел Коулмана, тот смеялся и разговаривал с Инес, которая сидела спиной к Рею. Рей уставился на него. Рот Коулмана был открыт, ложка поднята, хотя голос его терялся в шуме и гвалте.

– Сколько вас будет, сэр? – спросил метрдотель.

– Нет-нет, спасибо, – ответил Рей по-итальянски и вышел.

Он машинально повернул туда, откуда пришел, потом развернулся и направился в сторону Понте ди Риальто – ближайшего места, где можно было сесть на вапоретто. Инес тоже смеялась. О чем она думала? А что думал Коулман насчет того, жив Рей или мертв? Звонил ли Коулман в «Сегузо»? И хранил ли это в тайне от Инес? Рей склонен был считать, что не звонил. Почему-то эта мысль казалась ему сокрушительной, ошеломительной. Рей сосредоточился на том, чтобы добраться до Риальто и остановки водного трамвая.

В «Сегузо» к завтрашнему дню, вероятно, упакуют его чемодан и унесут куда-нибудь вниз, в хранилище. Известят ли они полицию и американское консульство? Рей сомневался, что они будут спешить с такими делами. Эксцентричные гости наверняка и раньше неожиданно исчезали в неизвестном направлении, а некоторое время спустя просили прислать им багаж.

Смеющийся Коулман.

Разумеется, Коулман ничего не сказал Инес. Ну, может, только сообщил: высадил, мол, Рея где-то на пристани Дзаттере. Если Инес отметила, что Рей так им и не позвонил, то Коулман, вероятно, ответил: «О, наверное, он отправился в Париж. С какой стати ему сообщать нам?» Инес, видимо, не забыла, что просила Рея позвонить ей перед отъездом. Но позвони он, и что бы она тогда стала делать?

Рей внезапно почувствовал себя слабым и очень больным. Из носа у него текло. Он вернулся в дом на Ларго-Сан-Себастьяно, и его впустила простенькая девушка-подросток, которой он не видел прежде. Он поднялся в свою комнату, принял две таблетки и улегся в кровать.