Текст книги "Цвет ночи (Любовь навеки)"

Патриция Хэган
Цвет ночи
(Любовь навеки)

Роза царствует только летом,

Маргаритка не умирает никогда.

Джеймс Монтгомери. «Маргаритка»

1

Весна 1854 года.

Средний Теннесси

Женщины окружили Идэйну О'Нил. Каждая старалась сказать ей какие-то ободряющие, успокаивающие слова. Голоса звучали негромко, почти благоговейно, а она корчилась и стонала в родовых муках.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – уговаривала ее повитуха Клара О'Тул, – и с тобой, и с ребенком, ты только не волнуйся. Знаешь, сколько я их приняла таких – тоже не торопились родиться, а в конце концов выскакивали здоровенькие, как огурчики.

«Но они не были, как этот, зачаты в грехе», – горестно подумала Идэйна. Клара не знала, никто ничего не подозревал, но – Боже милосердный, прости ее! – сама-то она знала, чей ребенок так отчаянно противится, не желая покидать ее утробу. Это не был ребенок ее мужа!

Карлин О'Нил сидел на крыльце бревенчатой хижины и ждал, когда наконец его жена разродится. Он смотрел на свою землю, на высокие сосны, зелеными часовыми выстроившиеся до самого гребня горного хребта и еще дальше. Руки его, праздно лежавшие на коленях, ритмично сжимались и разжимались в волнении. Тучи, густеющие на юго-востоке, предвещают дождь, – вероятно, уже к ночи, – а он тратит время попусту! У него были совсем другие планы, он хотел убрать за день все зерно и вовсе не собирался торчать тут без дела, ожидая, когда Идэйна родит ребенка.

Карлин покачал головой: ну какая из нее жена для фермера! Что его особенно раздражало, так это мысль о том, сколько хлопот ему стоило заполучить ее. Специально в Дублин за ней посылал – ему ведь хотелось, чтобы в семью его влилась добрая, крепкая ирландская кровь, как у него самого. И заплатил он за невесту хорошую цену. Правда, она была очень недурна собой, тут ничего не скажешь. С этим все в порядке. Но с той самой минуты, как он ее увидел, он понял: уж слишком она хлипкая. Худенькая такая. Целых пять лет ей понадобилось, чтобы забеременеть, и вдруг на тебе: родила девчонку! Это было большое разочарование. В конце концов, у него были свои планы относительно этой сотни акров земли: ему нужно много сыновей – столько, сколько Господь пошлет ему в помощь. От дочек ведь толку никакого, да еще морочь себе голову, как бы поскорее выдать замуж – пускай их мужья кормят.

И надо же, мало того, что девчонку родила, так она вообще на этой девчонке помешалась. Карлин сильно подозревал, что жена нарочно старается больше не беременеть. Он знал, что чай из ягод можжевельника вроде бы предохраняет от беременности, – так вот, он этих ягод несколько банок в погребе нашел. Выкинул, конечно, – на всякий случай.

И вот наконец на этот раз, почти через семь лет, она вдруг повела себя так, как будто хочет еще ребенка. Стала приходить к нему в постель каждую ночь. Так что теперь-то уж он настроился на мальчика. Но если только опять девчонка… нет, он и думать не хотел о такой возможности!

Честно говоря, если она не родит ему сына, он не уверен, что будет и дальше с ней жить. Романтические чувства тут ни при чем. Видит Бог, он слишком занят постройкой фермы, чтобы забивать себе голову всякой ерундой. Работать и жить по Святому Писанию, растить сыновей в помощь себе и для продолжения рода – вот что Карлин считал важным в этой жизни, и это было все, чего он хотел.

Вообще-то жаловаться ему особенно не на что. Идэйна была послушна и даже не пыталась пререкаться или пилить его. Она старалась не путаться у него под ногами, но все всегда было вовремя постирано, починено, и готовила она, надо сказать, тоже хорошо. В постели была покорна, только у нее постоянно находился предлог, чтобы допоздна не ложиться, так что, когда она наконец укладывалась, он уже спал. Может, действительно, избавиться от нее и жениться на другой, пока еще не поздно, – чтоб осуществить свои мечты? Он бы это сделал без сожаления.

Ну, а сейчас он просто хотел, чтобы все это мучение поскорее кончилось и можно было отправиться в поле.

Дули О'Нил понимал, что брат его не в духе, и не знал, стоит ли затевать с ним разговор. Они сидели рядом на крыльце. Замкнутый по натуре, Карлин терпеть не мог, когда другие – «благодетели», как он презрительно называл их, – вмешивались в его дела. А Дули было трудно сдерживать свои чувства. Каждый раз, когда до них доносился крик Идэйны, это было ему как ножом по сердцу.

Не в состоянии дольше молчать, он выдавил из себя улыбку и, стараясь, чтобы голос его звучал беспечно, шепнул брату:

– Может, хлебнем по глоточку? Хочешь, я принесу?

На мгновение лицо Карлина оживилось, но, увидев лошадь, запряженную в легкую двухместную коляску, он с сожалением сказал:

– Звучит заманчиво, но, если Эдди Мак-Кейб учует, что от меня в такой день пахнет виски, разговорам конца не будет.

Следуя за его взглядом, Дули оглянулся – и с трудом удержал стон: он тоже узнал коляску Мак-Кейбов.

– О Господи, что она тут делает? Надеюсь, ты за ней не посылал?

Карлин присвистнул.

– Ты что – рехнулся? Никто никогда не посылает за Эдди. Такая уж она есть – всегда тут как тут. Вечно сует свой нос в чужие дела.

Минутой позже коляска уже въезжала во двор. Несмотря на недовольство, вызванное ее появлением, братья не могли удержаться от улыбки, когда из коляски вылез Клинт, двенадцатилетний пасынок Эдди. Мальчик помахал им рукой и, обогнув хижину, помчался к ручью.

Дули проводил его взглядом. Эдди называла пасынка шкодливым сорванцом, но Дули считал, что он вполне нормальный ребенок, а вот родной сын Эдди, Джордан, вызывал у него неприязнь. Его считали тихим и застенчивым, настоящим маленьким джентльменом, но Дули он казался трусливым и угодливым. Эдди его испортила, это было ясно. А на Клинта она просто не обращала внимания. Наверное, пасынок служил ей живым напоминанием о том, что она была не первой в жизни Ангуса, и этого она не могла снести – особенно после того, как он сам, Дули, от нее отступился. Но ведь это было сто лет назад!

Эдди холодно воззрилась на братьев и спросила:

– Ну что, уже?

Карлин покачал головой, а Дули и не взглянул на нее, провожая глазами Джордана, направляющегося вслед за Клинтом.

– Еще одна девчонка, наверное, – насмешливо проронила Эдди, – и, конечно, такая же тщедушная, как ее сестра. А ты еще хвалился, что у вас будет целая орава мальчишек. Как же! Она, похоже, и одного родить неспособна, не то что… Говорила я тебе, надо было жениться на местной девушке, на горянке.

Дули еле сдержался, чтобы не выпалить ей в ответ, что уж если говорить о большой семье, ей тут самой похвастать нечем. Прожив с Ангусом одиннадцать лет, она родила ему всего одного ребенка. Но у Эдди был змеиный язык, и, поскольку она не скрывала, что ненавидит Дули, он с годами усвоил, что лучше держаться от нее подальше, и поэтому промолчал.

– Что-то уж больно тихо там, – заметила Эдди, прислушиваясь. – То ли схватки еще не начались – тогда до родов еще далеко, то ли сознание потеряла. Так оно, наверное, и есть, она ведь у нас такая хрупкая, – добавила гостья с издевкой.

Карлин снова погрузился в раздумья о том, что из-за всей этой мороки ничего не может делать, а Дули стиснул зубы, чтобы не спросить Эдди, какого черта она вообще сюда приехала – только чтобы поносить Идэйну? Никто из них не вызвался помочь ей вылезти из коляски – знали, что все равно откажется. Эдди редко принимала помощь от кого бы то ни было.

Она вылезла сама и, шелестя юбками, порхнула мимо.

Женщины сгрудились в дальнем углу, у очага, где над огнем кипел котел с водой. В комнате было душно.

Не обращая внимания на враждебные взгляды, Эдди принялась неторопливо, палец за пальцем, стаскивать перчатки, вглядываясь в Идэйну прищуренными пытливыми глазами.

– В чем дело? Почему так долго? – спросила она, ни к кому не обращаясь. – Говорили, что она должна была родить к рассвету. Это же не первый ребенок – давно должна была разродиться.

Клара понимала, что ответа ждут от нее.

– Положение плода было неправильное. Я уже повернула его, так что теперь скоро.

Эдди кивнула, но помогать не вызвалась; продолжая наблюдать за происходящим, она все думала, насколько всем было бы лучше, если бы Карлин не был таким упрямым. Ведь она так старалась убедить его, что ее кузина Оливия была бы для него самой подходящей женой, но он уперся, ему, видите ли, нужна ирландка, а семья Оливии, как и ее собственная, родом из Англии. Когда Карлин отверг Оливию, сердце бедной девушки оказалось разбитым – она так и осталась старой девой.

«То же самое могло случиться и со мной», – подумала Эдди, ощутив злые уколы памяти, – и губы ее скривились.

Предполагалось, что Эдди и Дули О'Нил поженятся, они уже собирались назначить день свадьбы, как вдруг Карлин попросил Дули съездить в Филадельфию, встретить его невесту и привезти ее в Теннесси. А когда он вернулся, все, увы, пошло по-иному.

Конечно, Дули говорил, что Идэйна тут ни при чем, но Эдди-то знала. Дули совсем переменился. Он тосковал, метался; когда она заговаривала о свадьбе, он переводил разговор на другую тему. Она настаивала, и тогда он сказал, что решил – жена ему вообще не нужна, совсем, никогда, он предпочитает жить один.

Униженная, убитая горем Эдди думала уже, что ей суждено навсегда остаться старой девой, но тут к ней стал захаживать Ангус Мак-Кейб. Он был вдовец, жена его умерла во время родов за год до этого.

Сначала Эдди не была склонна поощрять его ухаживания. Она все еще любила Дули. И потом, ей вовсе не улыбалась идея стать матерью годовалого ребенка, рожденного другой женщиной.

Но в конце концов она решила, что жизнь продолжается и надо жить. Надеялась, что деньги богатого мужа помогут ей забыть Дули, но ничего из этого не вышло.

Вот и сейчас она смотрела на женщину, разрушившую несколько судеб, и боль воспоминаний становилась все сильнее.

Иногда Эдди казалось, что, будь у нее доказательства, она бы открыла Карлину глаза на отношения между его женой и братом. И в то же время она должна была признать, что никогда не замечала, чтобы они делали что-нибудь такое. Но именно тот факт, что они не делали ничего предосудительного, убеждал ее – они без ума друг от друга. В церкви и на всяких сборищах они всегда держались на расстоянии, никогда друг на друга и не смотрели, словно боялись выдать себя взглядом или улыбкой. И уж если это не было прямым доказательством их вины, так Эдди просто не знала, какие еще нужны доказательства. Между ними не было даже нормальных родственных отношений, какие естественно было бы предположить между деверем и невесткой, и потом…

Внезапно глаза Идэйны открылись, тело напряглось, оцепенело, она запрокинула голову и издала громкий, протяжный вопль.

Эдди попятилась, отступила подальше, а женщины бросились к роженице, чтобы поддержать ее в таком положении, в то время как Клара, присев и держа полотенце наготове, торжествующе воскликнула:

– Выходит! Уж головку видно! Приготовьтесь!..

И младенец легко скользнул в ее подставленные руки.

– Мальчик! – воскликнул кто-то.

Никто не заметил охватившего Эдди злобного разочарования. Она надеялась, что это снова будет девчонка, пусть бы Карлин кусал себе локти, думая, что, женись он на Оливии, у него могли бы быть сыновья. И вот – сын!

Карлин услыхал. Его обветренное, обожженное солнцем лицо расплылось в непривычной улыбке. Ликуя, он хлопнул брата по плечу:

– Ты слышишь, Дули? Наконец-то у меня сын!

Да, Дули слышал. Дай Бог, чтоб Карлин не заметил, как сжались его кулаки, как заходили желваки на стиснутых челюстях, как застыло и похолодело все внутри. Сын! Идэйна родила сына – но чей он? Ах, как жег его этот вопрос!

Когда в начале года он узнал от Карлина, что Идэйна беременна, он, улучив момент, отважился спросить ее. Она поклялась, что ребенок не его, не может быть его, и сказала, что они не должны больше видеться.

Но разве он мог перестать любить ее? Он боготворил ее с самого первого взгляда и чувствовал, был уверен, что и она его любит.

Видит Бог, они боролись с собой, старались подавить растущее чувство. У них хватило сил на десять лет – и тут, в минуту слабости, это случилось. Их словно захлестнула горная река, и не было сил противиться демонам желания. Случилось то, что не должно было случиться.

Оба понимали, что теперь обречены нести тяжесть своего греха. Оба не хотели причинить боль Карлину – ведь он ни в чем не виноват. А тут еще Дэнси. О ней тоже надо было подумать.

При мысли о племяннице Дули улыбнулся. Он в девочке души не чаял. Сияющие огненно-рыжие волосы, изумрудно-зеленые глаза и вздернутый носик, усеянный веснушками, – все в ней напоминало ему лесного эльфа, пляшущего в утреннем тумане.

Он никогда не забудет день, когда Дэнси родилась. Как и сегодня, они с Карлином ждали на крыльце, но, когда тот услыхал, что родилась девочка, он был так разочарован, что поднялся и ушел, не сказав ни слова. Дули вошел к роженице, чтобы разделить ее радость.

Идэйна держала девочку на руках.

– Карлину все равно, как я ее назову, – сказала она голосом, глухим от обиды. – А как бы ты ее назвал?

Дули не долго думал.

– Дэнси, вот как! – произнес он счастливым, уверенным голосом. – В день, когда родилась такая красавица, даже ангелы, должно быть, танцуют от радости!

– Дэнси… – прошептала Идэйна удивленно и, соглашаясь, разразилась счастливым смехом. – Дэнси О'Нил. Так и будет…

Не обращая внимания на внезапную задумчивость брата, Карлин скрылся в хижине.

И тут, визжа во весь голос, из-за дома вылетела Дэнси. Клинт мчался за ней по пятам. Мокрое платье девочки было все заляпано грязью, тряпичная кукла, которую она прижимала к груди, тоже была вся в грязи.

– Это еще что такое? Что здесь происходит?

Дули сбежал с крыльца, опустился на одно колено и поймал маленького бесенка в объятия.

Чувствуя себя в полной безопасности в сильных руках дяди, Дэнси крутнулась и показала преследователю язык.

– Ну, погоди, ты у меня дождешься, Дэнси О'Нил! – крикнул тот, грозя ей кулаком.

Дули заметил, что под глазом у Клинта зреет синяк.

– Я думаю, – сказал он, подавляя улыбку, – ты мог бы мне сказать, почему это ты гоняешься за моей племянницей.

Не отрывая яростных глаз от Дэнси, Клинт объяснил, что они играли у ручья, а Дэнси вдруг разозлилась.

– Всегда она так: сначала играла, а потом вдруг размахнулась и ударила!..

– А ты мою куклу утопил!

Воительница попыталась лягнуть неприятеля, но Дули держал ее крепко.

– Я же играл, – оправдывался мальчик, – а ты вдруг взбесилась. С тобой неинтересно играть – чуть что, ты сразу злишься.

– Сам виноват! Ты всегда мне гадости делаешь. Я тебя ненавижу, Клинтон Мак-Кейб.

Дэнси прекрасно знала, что ее враг терпеть не может, когда его называют полным именем, и ухмыльнулась, видя, как он вспыхнул от гнева.

Но тут подбежал Джордан и взволнованно вступился за Дэнси:

– Он все время дразнился! Отнял у Дэнси куклу, сказал, что утопит. Сунул в воду и держит. Мы его просили, а он не слушает!

– Ой, ну это же игра, – возмутился Клинт, ковыряя грязь ногой. – Вообще с этими девчонками лучше не связываться.

И, сунув руки в карманы комбинезона, повернулся и пошел прочь.

Кусая губы, чтобы не рассмеяться, Дули пожурил его за грубость.

– А ты, Дэнси, не будь столь немилосердна к этим мальчишкам. Они же не привыкли, чтобы девочки давали сдачи.

– Тогда пусть сами не задираются, – возразила Дэнси, упрямо насупившись. – Разве так играют?

– Что тут происходит? – рявкнула Эдди, вылетая на крыльцо. – Ты чего хулиганишь, девочка? Ты что – побила моего Джордана? Смотри, а то я скажу отцу, он тебя выдерет!

Испуганно округлив глаза, Дэнси прижалась к своему защитнику.

Дули знал, что Эдди надо дать выговориться, иначе ее не остановишь. Последнее слово всегда должно быть за ней.

– Ну так что? – Эдди выжидающе повернулась к сыну. – Она тебя ударила, сынок? Или это Клинтон опять ее задирал? Если так, я с него шкуру спущу.

Считая, что Клинт уже получил по заслугам, Дэнси великодушно решила все загладить.

– Мы просто играли, вот и все. А Клинт упал и набил себе синяк.

– Так ему и надо, чтоб не буянил, – бросила Эдди, подталкивая Джордана к коляске. – Доберется и пешком. А ты, юная леди, – она погрозила Дэнси пальцем под самым ее носом, – ты тут не шуми. Твоя мама только что родила ребеночка, и ей надо отдохнуть.

– Ребеночка? – Дэнси запрыгала, в восторге хлопая в ладоши. – Сестричку, как я хотела?

– Нет, у тебя теперь маленький братик. Совсем крохотный, как ваша мама. Не удивлюсь, если Господь его приберет.

Дэнси смотрела вслед коляске, и слезы застилали ей глаза.

– Как будто ей все равно, дядя Дули, – пробормотала она дрожащими губами. – Честное слово, я их одинаково ненавижу – и ее, и Клинта.

– Не надо никого ненавидеть, малыш. – Дули поднял девочку на руки и стряхнул грязь с ее платья. – Особенно мисс Эдди. Она не такая плохая, как притворяется.

– А кому это надо – притворяться плохим? С какой стати?

– Видишь ли, – нерешительно начал Дули, – иногда людям приходится пережить в жизни какое-то разочарование, и они вымещают свою обиду на других. А нужно просто заглянуть им в душу поглубже, посмотреть, где там они спрятали свою доброту, и не обращать внимания на то, какими они притворяются.

Дэнси с минутку подумала и решила, что разберется в этом, когда вырастет, а пока это не важно.

– А теперь, мисс Дэнси О'Нил, пойдем познакомимся с твоим маленьким братиком.

И, прижав девчушку к груди, Дули поднялся на крыльцо.

2

Шел второй день после родов. Идэйна знала – и все это знали, – что с крохотным мальчиком, тихо лежавшим рядом с ней, что-то неладно. Очень неладно!

Когда родилась Дэнси, она была розовенькая, как персик, а этот ребенок мертвенно-бледен.

Дэнси выгибалась, сучила ножками, плакала, – словом, делала все, что положено делать здоровому ребенку, – а этот малыш, это дитя греха, как с болью все время думала о нем Идэйна, ничего такого не делал.

Он не хотел сосать, не брал грудь – он просто лежал, неровно и неглубоко дыша, и даже не открывал глаза.

Заглядывая в спальню, Карлин волновался:

– Не понимаю! Ты только посмотри на этого парня! Такой большой, такой крепыш – он должен есть много. Даже док Хауард так говорит.

Идэйна молчала. Она понимала, что Карлин страшно расстроен – иначе бы он ни за что не послал за доктором. Он не верил в докторов, но сейчас был готов на все, лишь бы спасти своего сына. Но что можно сделать? Казалось, малыш просто не хочет жить – даже не пытается выжить.

– Это ты виновата. Все из-за тебя, – вдруг выпалил Карлин, уставившись на нее холодными припухшими глазами. – Ты такая хилая, и молоко у тебя никуда не годится.

Идэйна крепче прижала к себе ребенка.

– Неправда. Он даже не пытается сосать. Клара давала ему соску со сладенькой водичкой, он не берет. Ты же знаешь, когда я кормила Дэнси, все было в порядке, и молоко было хорошее.

Голос ее поднялся до пронзительного крика. Она чувствовала, что уже на грани истерики, – но что было толку спорить, доказывать?

Она знала, почему Господь хочет прибрать ее малютку, – только больше никто не должен об этом знать, потому что, если откроется правда, мальчика объявят незаконнорожденным и не позволят даже похоронить на кладбище. Бедную крошку зароют в неосвященной могиле, за церковной оградой, – одна мысль об том была нестерпима.

Зарывшись лицом в подушку, все еще прижимая к себе дитя, Идэйна снова дала волю слезам.

Карлин возмущенно фыркнул. Сердце его разрывалось, но, пряча боль за напускным гневом, он хлестнул жену безжалостными словами:

– Сколько я за тебя денег заплатил – а что получил взамен? Разбитые мечты – и больше ничего. Все равно что купить корову, которая не доится, кобылу, которая не может ожеребиться, или курицу, которая не несет яиц.

Рубя воздух кулаком, он прорычал:

– Если бы только можно было отослать тебя назад, к папочке, чтобы он вернул мне деньги, я бы начал все сначала, пока не поздно. Эх, лучше бы я…

Багровея лицом, он на минуту смолк, набрал воздуха, чтобы закончить тираду, и выкрикнул:

– Жаль, что я не послушал Эдди. Надо было жениться на ее кузине – все было бы по-другому.

Ах, как хотелось Идэйне крикнуть ему, что она тоже много, много раз за эти годы пожалела, что жизнь не сложилась по-иному. Зачем только она приехала в эту Америку, зачем встретила и полюбила Дули О'Нила! Их тайное, неодолимое влечение друг к другу принесло им только боль и страдания.

А теперь за их грех страдает ни в чем не повинное дитя!

– Смотри, – бушевал Карлин, в подкрепление словам молотя мясистым кулаком дверной косяк, – если только мой сын умрет, у тебя будет еще шанс родить мне другого, но я даю тебе только год. Если нет, я отошлю тебя обратно.

– У тебя есть дочь, Карлин О'Нил, – превозмогая боль, напомнила Идэйна, – славная, здоровенькая девочка, за которую ты должен благодарить Бога.

– Дочери мне в хозяйстве не подмога, – горько обронил он, отворачиваясь.

Всхлипнув, Идэйна снова приложила ребенка к груди, тщетно пытаясь побудить его сосать.

«Господи, накажи меня за мой грех, – молилась она, – пусть только он живет, мой маленький!»

Карлин тихо вышел из дому и направился к амбару, где у него был припрятан запас кукурузного виски. Он целый день проторчал в хижине, пока все эти женщины приходили и уходили, сновали туда и сюда со своими кастрюльками супа, пирожками и печеньем. Теперь, слава Богу, он мог пойти и пропустить глоточек, ни на кого не оглядываясь.

Увидев, что брат скрылся в амбаре, Дули спустился с холма и поспешно направился к дому.

Он долго ждал случая поговорить с Идэйной наедине. Когда они с Дэнси пришли взглянуть на новорожденного, там были все эти женщины, и вежливая, как всегда, Идэйна избегала встречаться с ним взглядом.

Он должен знать правду; он был уверен, что, даже если она попытается ему солгать, он добьется правды – если только они будут одни. На этот раз она не сможет убежать, как это было однажды, когда он пытался выведать, его ли дитя она носит. А сейчас, даже если Карлин его здесь застанет, – не страшно, он ничего такого не подумает. Ведь имеет право дядя взглянуть на своего племянника!

Дэнси играла внизу у ручья и даже не заметила, как дядя Дули тихонько вошел в хижину через заднюю дверь. После вчерашней взбучки, полученной от мисс Эдди, она предпочитала не попадаться родителям на глаза.

Глаз у Клинтона совсем заплыл, под ним красовался шикарный синяк, мисс Эдди обозвала ее дикаркой и сказала, что воспитанные девочки так себя не ведут и что Дэнси заслуживает хорошей порки. Этим бы, наверное, и закончилось, если бы папа и мама не были так заняты новым ребенком. А так мама только плакала – и все.

Так или иначе, решила Дэнси, лучше пока держаться от них подальше. Может, попозже за ней придет дядя Дули и отведет к себе домой. Дэнси у него нравилось. Он сажал ее перед собой на лошадь, когда ездил верхом, показывал всякие чудесные потайные места, например пещеры, где маленькие девочки могут спрятаться от гоблинов, если бы те вдруг появились. Правда, дядя Дули божится, что гоблины бывают только в Ирландии, а в Америке их нет. А потом он брал ее на рыбалку и показывал, как ловить хитрую форель прямо руками – в специальных ямках в ручье, который протекал по его участку. Это было удивительное место, там было очень красиво и полно всяческих чудес, и Дэнси предпочла бы жить там, а не с родителями, только не хотела огорчать маму.

По правде говоря, отца Дэнси не очень любила. Он никогда с ней не разговаривал – разве ругал за что-нибудь. И за всю свою жизнь она не помнит случая, чтобы он как-нибудь ласково прикоснулся к ней. Так только – тычки да затрещи– ны, а чтобы обнять или поцеловать – никогда! Он даже за руку ее не взял ни разу.

А дядя Дули брал. Он называл ее феей, крошкой эльфом, а иногда, если ей случалось расшалиться, – гномиком. А еще он всегда обнимал ее и говорил, как он ее любит.

Девочка сидела на берегу ручья и нянчила свою несчастную куклу. После того как Клинтон Мак-Кейб окунул бедняжку в воду, ее пеньковые волосы совсем свалялись. Ох, как она ненавидит этого противного мальчишку! Это ведь он назло ей сделал в отместку за то, что она его победила, когда они состязались, кто дальше забросит камень. Дэнси так запустила свой, что он перелетел через ручей – летел и пел! А камушек Клинтона упал совсем близко. Конечно, он еще больше разозлился, когда Дэнси стала над ним смеяться, да так громко, а тут еще Джордан присоединился. Клинт этого не вынес и стал задираться. Бедняга Джордан – он хотел как-нибудь донять его, но не посмел, а Дэнси посмела, вот почему Клинт и щеголяет с подбитым глазом. И она очень довольна.

А еще она рада, что Джордан не похож на брата, потому что Джордан ей очень нравится. По правде говоря – хотя это самый большой ее секрет и она никому-никому об этом не скажет, даже дяде Дули, – ей нравилось представлять, будто Джордан – папа ее куколки, и, когда она играла в дочки-матери, он всегда понарошку был ее мужем.

И может быть, размечталась Дэнси, как это умеют только маленькие девочки, когда-нибудь, когда вырастут, они с Джорданом поженятся и станут счастливо жить-поживать и добра наживать. И как в сказках про драконов, которые ей рассказывал дядя Дули в чудесные, долгие, такие сказочные вечера, Джордан-воин поразит Клинтона Мак-Кейба, так что им никогда больше не придется беспокоиться, как бы он не утопил всех хорошеньких детишек, которые у них обязательно будут.

Маленькая морщинка пролегла у нее между бровями: вот это она не совсем понимала – откуда берутся дети? Она как-то спросила маму, но мама сказала, что об этом можно не беспокоиться, потому что дети – это дар Божий, и Бог кому хочет, тому и подарит. Если вообще захочет. Так что Дэнси решила не раздумывать об этом, а просто быть счастливой.

Губы ее сложились в шаловливую улыбку. Она так любила эти особенные минуты, когда можно просто мечтать о будущем, о том, каким замечательным оно должно быть, это будущее.

И в эту удивительную минуту, ранней весной 1854 года, Дэнси О'Нил даже представить себе не могла, отчего, с какой стати вся ее жизнь, все ее мечты могут вдруг измениться.

Дули вошел, стараясь не шуметь. В доме пахло всяческой снедью, но Идэйна, видимо, не прикасалась ни к чему из того, что ей приносили соседки. Конечно, у нее болела душа за бедного малютку, но ведь надо было как-то поддерживать в себе силы. Ей они будут очень нужны: судя по всему, ребенок родился болезненным.

Взяв из посудного шкафчика чистую миску, Дули положил в нее немного тушеного беличьего мяса, которое приготовила Люсиль Бернс, и несколько толстых коржиков, намазанных свежесбитым маслом – его принесла Дороти Пикок, – и прошел в заднюю комнату, где лежала роженица.

При звуке его шагов Идэйна открыла глаза.

От одного взгляда на ее прелестное лицо у Дули, как всегда, потеплело на сердце. Только на этот раз на нее было больно смотреть: тусклые, без блеска глаза, бледная кожа, запавшие щеки. Казалось, жизнь покинула ее – осталась одна оболочка.

Разглядеть ребенка как следует он не мог: дитя лежало рядом с матерью.

– Идэйна, милая…

Он отставил еду в сторону, опустился на колени рядом с кроватью и, охваченный нежностью, погладил бледную щеку роженицы.

– Спаси и сохрани тебя святые угодники! Неужели тебе так плохо? Может, позвать доктора?

– Не надо, – чуть слышно прошептала она. – Доктор ничем не сможет помочь. И ты тоже. Уходи. Пожалуйста, – я не хочу, чтобы Карлин застал тебя здесь.

– А почему бы и нет? – Его бравада была такой же нарочитой, как и улыбка. – Разве я не имею права навестить своего племянника? И если моя невестка больна, разве я не должен о ней позаботиться?

Губы Идэйны дрогнули. Ей хотелось заплакать, но слез больше не было.

– Уходи. Прошу тебя, уходи. Пожалуйста.

Пальцы Дули все так же нежно продолжали гладить ее лицо.

– Нет, любимая, сегодня я тебя не послушаюсь. Я столько месяцев ждал этой минуты. Сейчас мы одни, и я молю тебя: скажи мне правду. Я думаю, ты солгала тогда, но я имею право знать. – Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул, собирая все свое мужество, чтобы задать вопрос, который жег ему душу. – Это мой ребенок?

Она отвернулась к стене и с тяжелым сердцем снова солгала:

– Нет.

Он взял в ладони ее подбородок, не давая ей отвести глаза.

– Я не верю тебе. Ты говоришь неправду, потому что чувствуешь себя виноватой. Не надо, родная, не казни себя за то, что между нами произошло. Мы не хотели этого, но так уж случилось, и ничего не изменишь. Нас навсегда связали узы нашей любви.

«Да, он прав, все так и было», – с горечью молча признала Идэйна, мысленно возвращаясь в минувшую осень, расцветившую мир золотом и багрянцем.

Однажды вечером они оказались одни. Карлин уехал в Нэшвилл, повез на базар часть собранного табака, а Дули, как всегда, пришел, чтобы помочь поддерживать огонь в сушилке. Идэйна принесла ему ужин – и тут все и произошло. Они и не помышляли об этом никогда, но так случилось, и ничего с этим не поделаешь. На какое-то время она уступила захлестнувшему ее потоку страсти, она была бессильна с нею бороться. И только когда поняла, что беременна и Дули – отец ребенка, она осознала, какой страшный грех они совершили.

Идэйна крепко зажмурила глаза, чувствуя, как слезы снова струятся по щекам.

– Ты не должен так говорить. Мы должны об этом забыть, должны притвориться, что ничего этого не было. Я жена твоего брата – и тем горше наша вина. Это больше не повторится. Никогда. Пожалуйста, – повторяла она, запинаясь, – уходи. Уходи и моли Господа, чтобы простил нас, и забудь меня, Дули.

– Забыть тебя? – потрясенно повторил он, отшатнувшись, но продолжая сжимать руками край матраца и не отрывая взгляда от ее лица. – Я скорее забуду, как дышать. Господи Иисусе, нет! Я никогда не смогу забыть ангела, который держит в руках мое сердце.

Нервно обернувшись, он бросил взгляд через плечо. Сквозь открытую дверь ему видно было окно соседней комнаты и через него – амбар. Карлин еще не выходил оттуда, но мог выйти в любую минуту, и надо было положить конец этому напряжению, потому что, если Карлин войдет в дом, он сразу заподозрит неладное.

Несколько долгих, тягостных минут они молчали, а потом Дули взмолился:

– Скажи мне правду. Скажи, что он мой сын!

Странным, зябким шепотом, исходившим, казалось, из самой глубины ее души, Идэйна прошелестела:

– Он Божий. Теперь он принадлежит Ему.

Неизъяснимый страх охватил Дули.

– О чем ты говоришь? – в тревоге спросил он.

– Мой маленький… – Она смолкла, прижавшись губами к холодному лобику сына. – Теперь он принадлежит Господу…

Идэйна, одетая в черное муслиновое платье и черный чепец, не отрывала глаз от крошечного деревянного ящика на краю открытой могилы. Прижав кулаки к груди, она не отвечала на рукопожатия тех, кто подходил выразить ей свои соболезнования. Некоторые сочувственно прикасались к ней, некоторые обнимали ее сгорбленные плечи, прижимались губами к бледным, холодным щекам. А она стояла неподвижно, безмолвная и бесстрастная, как кладбищенский памятник. «У тебя еще будут дети», – сказал кто-то.