Текст книги "Обещай мне чудо"

Патриция Кемден
Обещай мне чудо

Глава 1

Катарина Анна Магдалена фон Мелле присела на низко свесившуюся ветвь старого дуба и, закрыв глаза, подставила лицо лучам утреннего солнца. Вот-вот наступит мир. Из-за деревьев доносился приглушенный шум реки Карабас. Рядом раздался тихий мелодичный смешок. Изабо вырастет, не зная, что такое война.

Ветвь чуть качнулась.

– Ты хочешь, чтобы у нас были качели? – спросил детский голосок, и вопрос этот сопровождался еще одним колыханием ветви. – Может, Франц сделает нам качели? Лобо будет раскачивать меня высоко! Правда, Лобо?

Высокий нескладный юноша сел на землю и, прислонившись к соседнему дереву, бросил в рот пригоршню ежевики.

– Весело! – сказал он, и на его лице, покрытом пятнами винного цвета, заиграла простодушная усмешка. Он согласно закивал головой, и заряженный пистолет, лежавший у него на коленях, дрогнул.

– Видишь, мама?

Катарина засмеялась и крепко прижала малышку к себе, затем взяла пригоршню ежевики из корзинки, которую ребенок держал на коленях. Сладкий сок, разлившийся по языку, слегка подсластил чувство вины, кольнувшее ее при слове «мама».

– Качели, моя дорогая Изабо? М-м-м… Возможно, весной, когда расцветут тюльпаны. – Она снова засмеялась. – Подумай об этом. Весной! Весной, когда больше не будет солдат, сражений, криков умира… – Она оборвала себя на полуслове и взяла еще одну ягоду. – Наступит мир, моя милая. Настоящий мир, который подпишут императоры, принцы, герцоги, маркграфы, ландграфы и… все! Мир, который длится вечно.

– Обломок[1]1
  По-английски слово peace – мир – произносится так же, как piece – обломок.


[Закрыть] чего? – спросила Изабо, тоже прихватив несколько ягод.

Катарина откинула прядь светло-каштановых волос с личика девочки, похожей на эльфа. Ее собственные волосы были намного темнее, почти черные.

– Не обломок чего-нибудь. Просто мир. Без войны.

– Без войны? – Личико Изабо сморщилось, представляя собой обворожительную картину глубоких раздумий четырехлетнего ребенка. – Как это? – спросила она. – Лобо, ты знаешь, что такое «без войны»?

Он на мгновение нахмурился, в карих глазах отразилась живая мысль, затем он покачал головой.

– Как это без войны, мама?

Катарина посмотрела в серьезные светло-голубые глаза, устремленные в ее синие, и улыбка ее угасла.

– Я тоже не знаю, Изабо, – тихо ответила она. – Я никогда не знала мира. Тридцать лет длилась война, а я живу на свете только двадцать восемь. – Она обняла маленькую девочку, снова прижала к себе и поцеловала мягкие завитки. – Я никогда не знала мира, но ты узнаешь, Изабо. – Она зажмурилась. В голове ее звучали крики, а перед глазами мелькали образы кровавого цвета. – Ты узнаешь. Я обещаю.

Нахлынули воспоминания. Вперемешку с черной копотью и серым дымом заполыхали огни, желтые, оранжевые и золотые, и всегда крики. Крики, в которых слышались жадность, похоть, страх; крики…

Катарина открыла глаза. Крики были реальными. Она поспешно обхватила Изабо, встала на ветвь и подняла девочку вверх.

– Карабкайся!

Лобо вскочил и схватил пистолет, рассыпав при этом ягоды.

– Мама? – Тоненький голосок дрожал, разрывая сердце Катарине. – Мама, это Франц. – Маленькие тонкие пальцы сжимали и разжимали ручку корзины, которую она все еще держала. – Я должна спрятаться от него?

Катарина уткнулась лицом в поношенную накидку девочки. От нее пахло розовой водой… запах мира.

– Нет, милая. Давай я помогу тебе спуститься.

Но передышка длилась всего несколько секунд. Они стояли рядом с дубом, ожидая управляющего Франца, который бежал так быстро, как только позволяли его узловатые ноги.

– Смотри, мама, Франц размахивает карабином!

Рука Катарины невольно сжала плечо Изабо.

– Откуда ты знаешь, что это за оружие?

– Оно длинное, мама. Разве ты не видишь? – Девочка подняла голову и посмотрела на Катарину. – Пистолет короткий, как у Лобо, разве…

– Да, – поспешила ответить она, прежде чем ребенок успел закончить вопрос, так как ее охватил ужас от того, что такое невинное создание знает уже так много об оружии. – Да, Изабо, пистолет короткий, как у Лобо.

Ветки трещали, шуршала трава под ногами подбегающего человека. Франц, пошатываясь, остановился, словно лошадь, у которой слишком сильно натянули поводья, он тяжело втягивал воздух. Испускаемый карабином запах серы все более и более отравлял воздух.

– Мадам фон Леве, – задыхаясь, проговорил он и закатил глаза, раздражаясь на свою слабость. Еще два судорожных вздоха, и он продолжил: – Дозорные заметили всадников. Троих.

– Трое! – проревел у него за спиной Лобо и резко кивнул своей слишком большой головой.

– Нам кажется, что их трое, – продолжил Франц, поспешно улыбнувшись Лобо. – Они продвигаются с юга и, похоже, следуют вдоль реки.

– Трое! – повторил Лобо, и его усмешка стала еще шире.

– Да, именно, друг мой, – с безграничным терпением ответил Франц. – И мы чуть не упустили этих троих. И упустили бы, если бы они преодолели подъем, ведущий в долину Карабас, немного позже. – Вдруг в глазах наблюдателей отразился какой-то отблеск. – Думаю, серебро на уздечке.

– Серебро? – задумчиво переспросила Катарина и покачала головой. – Это могут быть офицеры… или разбойники. И не узнаешь, кто именно.

– Офицеры или разбойники – чаще всего это одно и то же, – заметил Франц.

Катарина кивнула, услышав предостерегающие нотки в его голосе.

– Собери всех остальных мужчин в Леве, Франц, – сказала она. Прерывающийся голос выдавал тревогу, несмотря на ее внешнее самообладание. – Изабо пойдет с тобой. Она должна быть в безопасности.

– Как всегда, мадам фон Леве, – ответил Франц.

– Как ты думаешь, сколько у нас времени?

Франц, прищурившись, посмотрел на солнце, светившее сквозь листву, затем снова на Катарину.

– Полчаса – самое большее. Дорога у реки была размыта в двух местах в прошлом году. Это их немного задержит. А если повезет… – Он бросил многозначительный взгляд поверх нее, туда, где, как ей было известно, сквозь деревья поблескивали белые стены замка, стоящего на высокой скале. Она не последовала за его взглядом. – Если повезет, они проедут мимо нас в Алте-Весте.

Катарина забрала у управляющего карабин и стала осматривать его, придерживая двумя пальцами шнур запального фитиля. Ружье было вычищено и заряжено.

– Если бы я полагалась на удачу, то уже раза четыре могла бы погибнуть.

Лобо усмехнулся и закачал головой.

– Никакой удачи. Никогда нельзя надеяться на удачу.

– Никогда нельзя надеяться на удачу. Верно, Лобо.

На минуту отдав ружье Францу, Катарина встала на колени перед Изабо, взяла горсть ягод и, пока говорила, ела их одну за другой.

– Не могла бы ты отнести эти ягоды госпоже Врангель? Она отдаст их поварихе, а та состряпает с ними замечательные пирожки. Не правда ли, заманчивая идея?

Изабо кивнула, но глаза ее тревожно смотрели то на ружье в руках Франца, то на женщину, которую она называла мамой. Подбородок ее задрожал.

– Боюсь, – прошептала она.

Катарина прижала ее к себе и поцеловала в лоб, с трудом удерживая слезы.

– Все будет хорошо, моя милая Изабо. Помнишь тех людей, которые приходили прошлым летом. Тех, что делали разные акробатические трюки, изгибались, принимая самые разнообразные позы?

– И которые прихватили с собой двух коз и лучшую курицу-несушку? – пробормотал себе под нос Франц.

Изабо кивнула в ответ на вопрос Катарины, и ее светло-голубые глаза загорелись.

– А это тоже акробаты?

Катарина вытерла слезу со светлой, словно алебастровой, щеки.

– Придется подождать, и мы увидим, – ответила она, стараясь не думать о тех людях, которые заплатили своей жизнью за стремление поживиться в поместье Леве и в долине. Изабо никогда не узнает о них. Катарина ободряюще улыбнулась малышке.

– А теперь Франц отведет тебя назад в Леве? – Неуверенный кивок в ответ. – Вот и хорошо, моя милая.

Она встала, повернулась спиной к Францу и жестом приказала дать ей ружье. Он вложил ей в руку карабин так, чтобы Изабо не увидела, затем подошел к маленькой девочке.

– Миссис Врангель ждет ягод, – сказал он ей. – Она говорит, ты всегда собираешь самые лучшие.

– Правда?

Катарина увидела, как маленькая ручка скользнула в его узловатую ладонь.

– Конечно.

Изабо подпрыгнула, корзина качнулась в другой ее руке.

– Да. Я собираю хорошие ягоды.

Очень скоро их голосов не стало слышно. Катарина прищурилась на мгновение, пальцы ее сжали дуло карабина, затем обратилась к Лобо.

– Их трое, да? – переспросила она. Он кивнул. – Что ж, мы станем для них достойными противниками, не правда ли?

Она взяла карабин словно охотничье ружье, затем забрала у него пистолет. Они выбрали густой кустарник, откуда хорошо просматривалась дорога вдоль реки, и Лобо встал на корточки, спрятавшись среди листвы.

– Помнишь, как Франц учил тебя изображать волка?

Глаза Лобо зажглись, губы раздвинулись в улыбке. Он пару раз подпрыгнул и глубоко задышал.

– Как ты хорош! – поспешно сказала Катарина в надежде предупредить оглушительный рев, который еще долго потом звенел бы в ее ушах. – А теперь запомни. Смотри на меня, и когда я подам такой знак, – она резко повернула голову вправо, – ты вскочишь и заревешь. Ты сможешь это запомнить? По моей команде ты изобразишь волка, как научил тебя Франц.

– Конечно, мадам фон Леве. Это я могу запомнить, – добродушно заверил ее он.

В его устах слова «мадам фон Леве» звучали словно «сумасшедший».[2]2
  Madman (англ.) – сумасшедший.


[Закрыть]

Леве. Она отбросила черные мысли. Какое это имеет значение? Имя не принадлежит ей. Как и многое другое…

Она устроилась в кустах поблизости и приготовилась ждать. Карабин был уже нацелен на поворот дороги под низко свешивающейся ветвью. «Все готово», – подумала она и посмотрела на Лобо, находившегося в нескольких футах от нее. Он открывал рот в безмолвном реве и откидывал голову назад. Она зажгла конец запального фитиля карабина, чтобы унять охватившую ее панику, и стала молиться.

Полковник Александр фон Леве устало остановил лошадь и бросил косой взгляд на деревья справа. Боже, как ему необходимо выспаться! Три дня ему пришлось провести в седле, чтобы опередить войска фон Меклена, и теперь даже ветки кустов ежевики кажутся ему карабинами. Он снял свою широкополую шляпу и попытался стереть усталость с глаз. Протянувшейся перед ним дороге, бежавшей вдоль реки Карабас, казалось, не будет конца.

Он оглянулся на своих спутников, их было двое. У одного из них рука была крепко привязана к груди, и оба они поникли в изнеможении в своих седлах так же, как и он сам. Его нога тоже была перевязана окровавленной разорванной женской нижней юбкой, хотя кровь принадлежала не только ему.

– Поместье Леве наверняка поблизости, – заверил он раненого.

– Не беспокойтесь, полковник, – отозвался майор Маттиас Траген, бледный осунувшийся человек, который старался не слишком сильно раскачиваться в седле. – Мы скоро туда доберемся.

– Не похоже, чтобы ты был там на прошлый Михайлов день, – заметил Юстус Печ, конюший, ставший кавалеристом, когда лошадей осталось в живых больше, чем всадников. Он сидел на лошади увереннее, чем на стуле. – Семнадцать лет – большой срок, чтобы помнить, как отыскать нужное место.

– Это мой дом. Человек не забывает такое. – Александр собрался с силами и пустил лошадь. – Даже если хочет того, – добавил он вполголоса, и шум реки заглушил его слова.

– Ничего не знаю об этом, – сказал за его спиной Юстус. Слова прозвучали неразборчиво, словно он был пьян до изнеможения. – У меня никогда не было дома, который можно забыть. В общем-то так легче. Конечно, теперь, когда наступает мир, мне придется раздобыть кое-какие документы.

– Мир, – фыркнул Траген и попытался сдержать приступ кашля. – Мира не будет… для нас… или для этой долины, и ты знаешь это.

Голос выдал, насколько тяжело давалась ему верховая езда.

Александр слушал своих спутников, но глаза его изучали лесные тени. Некоторые участки зарослей колыхались сильнее, чем если бы их шевелил только утренний ветерок. Он глубоко вдохнул, ожидая, что ощутит предательский запах тлеющего запального фитиля.

Да, да, кажется, это он. Но, нет, слишком много в воздухе осенних запахов, чтобы что-либо отчетливо различить. Он помотал головой, пытаясь избавиться от усталости, которая притупила все его чувства. Впереди у крутого поворота низко склонились ветви. Идеальное место для засады.

Он достал пистолет из кобуры, свешивавшейся с передней луки седла, и понял из воцарившегося за спиной молчания, что Траген и Печ сделали то же самое. Александр снова моргнул, чтобы вернуть ясность зрению. Черт побери. Он был уверен, что они ускользнули от преследователей. Черт бы побрал фон Меклена, чтоб он провалился в ад, откуда пришел.

Александр сжал зубы и выпрямился. Откуда-то из самой глубины его существа вдруг пришли ясность и сила, как было всегда во время долгих часов бессчетных сражений. Он крепче сжал приклад, щелчок от взводимого курка прозвучал уверенно и надежно. Он подал сигнал своим спутникам и пустил лошадь рысью. Низко свешивавшиеся ветви приближались. Он напрягал слух, но в ушах пульсировал только шум реки. Война закончилась для других, но не для него. Он умрет солдатом.

Александр пригнулся, чтобы проехать под ветками. Лошадь под ним, такая же уставшая, как и он сам, споткнулась от перемещения веса. Воздух дрогнул, как от щелчка хлыста безумца. Огненная вспышка скользнула по лбу. Кто-то окликнул его по имени: «Полковник! Полковник фон Леве!» Юстус. Он вцепился в гриву коня. Дубы, река и размытая дорога – все накренилось, закачалось, и оглушительный рев заполнил землю.

Его глаза затуманились. Юстус вскрикнул, затем раздался глухой звук падения, и он замолк. Траген хранил молчание, подозрительное молчание. Александр попытался окликнуть майора по имени, но ни слова не сорвалось с его губ. Он соскальзывал. Сознание его угасало… угасало…

Кто-то остановил его падение. Он искоса посмотрел на небо, в то время как серое облако в его сознании темнело, постепенно перерастая в черное. Какое-то лицо закачалось перед ним, словно знамя на ветру. На него смотрела черноволосая красавица, и в ее поразительных синих глазах промелькнуло мрачное узнавание и отвращение.

Катарина со злостью смотрела на белокурого сероглазого гиганта, распростертого перед ней на грязной дороге. Полковник Александр Валентин Эммануэль фон Леве. Офицер и разбойник. Из раны на голове сочилась ярко-красная кровь, окрашивая волосы. Ей не следовало мешать ему упасть и разбить голову.

– Черт бы тебя побрал, – выругалась она, вставая на колени и небрежно ощупывая его, чтобы проверить, не сломаны ли кости. – Все считали, что ты умер, ублюдок.

Она с раздражением посмотрела на ветку, низко протянувшуюся поперек тропы. Если бы его лошадь не споткнулась в нужный момент, полковник был бы сейчас мертв, коим она его уже давно считала. Ее рука скользнула к заряженному пистолету, спрятанному в карман юбки. Она в задумчивости провела пальцем по курку.

Ее взгляд устремился на лицо лежащего без сознания человека. Она никогда прежде не встречала его, но если бы даже один из спутников не окликнул его по имени, то все равно узнала бы. Тот же самый волевой подбородок, хотя сейчас он был покрыт светлой щетиной с рыжеватыми вкраплениями. Тот же прямой нос, широко расставленные глаза, тот же чувственный рот, что постоянно улыбался с портрета в особняке Леве, даже несмотря на то, что Катарина время от времени посылала проклятия изображенному на полотне негодяю. В жизни он был выше и шире в плечах, чем казался на портрете, но он был всего лишь человеком, и в его груди билось сердце в ожидании свинцового шарика, способного пронзить его.

И все же этот лежащий без сознания белокурый гигант выглядел до отвращения уязвимым. Его военная форма была такого же желтовато-коричневого цвета, как и пыль, его покрывавшая, а черные высокие сапоги все еще сохраняли следы пыли и грязи множества пройденных дорог. Даже в бессознательном состоянии он выглядел невыразимо усталым. Палец ее соскользнул с курка.

– Лобо, – окликнула она, поднимаясь и подходя к неуклюже передвигающемуся молодому человеку. – Как двое остальных?

Он старательно уложил двоих потерявших сознание спутников фон Леве. Все трое выглядели оборванными и потрепанными и совсем не похожими на цвет высшего офицерства, с которым она была хорошо знакома.

Она опустилась на колени перед человеком с забинтованной рукой. Пульс его слабо прощупывался, но он все еще был жив. Плечо его военного мундира, когда-то такого же темно-кремового цвета, как у полковника, теперь покрылось коричневыми пятнами запекшейся крови. Она поняла, что он потерял сознание скорее от потери крови, чем от потрясения, вызванного ревом Лобо. Она тщательно осмотрела его и увидела, что рана открылась и кровь снова сочится.

– Этому нужно срочно оказать помощь, – сказала она Лобо, показав на человека с раненым плечом.

Быстро оглянувшись, чтобы удостовериться, что полковник не подает никаких признаков жизни, она осмотрела следующего, худого, как палка, с заметно кривыми ногами.

– Этот только ударился головой о ветку, когда ты заревел, и упал с лошади. Он отделается лишь сильной головной болью.

Лобо усмехнулся, довольный собой. Но усмешка исчезла, как потухшая свеча. Напряженное и сосредоточенное выражение исказило обычно невыразительные черты его лица, когда он прислушался к ее следующим словам:

– Мне необходимо, чтобы ты поднял этих двух мужчин на их лошадей… очень бережно, Лобо, как ты собираешь яйца. – Он энергично закивал в знак того, что все понял. – Хорошо. А затем, когда бережно поднимешь мужчин и устроишь их в седла, ты должен будешь взять лошадей за поводья и отвести в имение Леве. Просто иди по дороге вдоль реки и поверни у колодца. Ты сможешь это сделать для меня, Лобо?

– Да, мадам фон Леве! – выкрикнул он и приступил к выполнению задачи с выражением полнейшей сосредоточенности на лице.

Катарина вернулась к неподвижно лежащему полковнику. Этот человек один мог разрушить ту жизнь, которую она с таким трудом построила за прошедшие четыре года.

– Все считали тебя мертвым, – прошептала она. Ее глаза пробежали вдоль его тела, но все же в глубине души она никак не могла представить себе эту мускулистую фигуру безголовым трупом. И постоянно ее взор обращался к его золотистой голове. В глубине души под легкой паутиной самоконтроля пробудилась паника. Черт бы тебя побрал, фон Леве! Черт бы тебя побрал, черт бы тебя побрал!

Она сжала пистолет обеими руками. Гнев! Нужно, чтобы к ней снова вернулся гнев. С ней поравнялся Лобо. Он вел двух лошадей с погруженными на них ранеными по берегу, покрытому осенней коричневой травой.

– Пусть миссис Врангель сразу же займется ими, как только вы приедете, – сказала она, не отводя взгляда от полковника. Лобо радостно заверил ее, что все понял, и продолжил путь.

Как только он скрылся из вида, ей захотелось позвать его назад. Нет, сказала она себе. Она должна кое-что сделать, и непременно в одиночестве.

Она глубоко вздохнула, чтобы обрести равновесие, затем снова проверила пистолет и заменила порох. Сделав это, она с трудом вытащила из сжатых пальцев фон Леве его пистолет и засунула в кобуру. Это было соблазнительно-новое кремневое оружие с несколькими зарубками на стальной пластине на бойке ударника. Она с вожделением посмотрела на него, затем отвернулась. Новое оружие дает осечку так же часто, как и старое, сказала она себе и отошла, чтобы привязать его усталую лошадь к кусту.

Ее глаза снова устремились к отделанной серебром рукоятке пистолета, выступающей из кобуры. В этом была бы некая поэтическая справедливость – воин, убитый из его собственного оружия, но, в конце концов, она оставила пистолет полковника в покое.

– Почему ты не приходишь в себя? – пробормотала она. – Может, рана глубже, чем кажется?

Покорно вздохнув, она приподняла подол, оторвала полоску от своей поношенной нижней юбки и, подойдя к воде, намочила ее, а затем мягче, чем намеревалась, принялась прикладывать ее к окровавленному лбу.

Но он по-прежнему не приходил в себя.

Она осмотрела повязку на его ноге, чуть выше сапога, но кровь здесь так засохла, что ее пришлось бы отмачивать для того, чтобы снять повязку. Расстроенная, она снова обругала его, затем неохотно сняла свой шерстяной плащ, свернув, положила ему под голову, села на лежавшее поблизости дерево и стала ждать, пистолет же лежал у нее на коленях наготове.

Отдаленный звук, похожий на звон колоколов, все время вторгался в его сон, и Александр доблестно пытался оттолкнуть от себя этот шум. Ему это удалось один, другой раз, но в третий раз он уже не исчез.

Ему было больно. И холодно. И хотелось спать. Звук растворился в песне. Пела женщина. Прекрасно, подумал он. Если бы она пела колыбельную, он смог бы уснуть. Ангельский голос, чистый и… нет, этого не может быть. Если бы он умер, то определенно не попал бы на небо.

Он глубоко вздохнул, и пение прекратилось. И тогда он ощутил, что его голова подобна шестнадцатифунтовому пушечному ядру, которое впихивают в ствол двенадцатифунтового орудия.

Он приподнял веки и увидел пистолет, направленный ему в лицо, курок был взведен. Поразительно синие глаза держали его под прицелом. Они горели той же самой решимостью, которую он так часто видел во взглядах врагов. Красавица горела желанием застрелить его.

– Добро пожаловать домой, полковник Александр фон Леве, – сказала женщина. Голос ее звучал столь же мелодично, как и во время пения.

– Траген? – спросил он.

– Обоих твоих друзей доставили в поместье Леве, там о них позаботятся. Раненому не понадобилась бы моя помощь, чтобы отправиться в мир иной, но у меня есть умелая женщина, и он, возможно, поправится. Другой очнется всего лишь с головной болью. – Женщина помедлила, не отводя от него глаз, затем добавила: – Судьбу же полковника Александра Валентина Эммануэля фон Леве еще предстоит решить. Было бы жаль, если бы герой многих сражений встретил свою смерть, будучи принятым за разбойника и застреленным. К тому же по дороге домой.

– Так жаль, – эхом отозвался Александр, приподнимаясь на локтях. Дуло пистолета последовало за ним. Она сидела на стволе дерева достаточно близко от него, чтобы он мог видеть выражение решимости на ее лице, но в то же время довольно далеко, чтобы успеть застрелить его, если он попытается сделать движение в ее сторону. В том, что она застрелит его, он нисколько не сомневался. Она не уступит ему ни дюйма. Он пришел бы от нее в восхищение, если бы не находился на мушке ее пистолета.

– Я – Катарина фон Мелле, – сказала она, затем замолчала, словно ожидая ответа.

– Мадам фон Мелле, – произнес он, слегка кивнув ей. Он сморщился и с трудом сдержал ругательство. Ощущение было такое, словно кто-то зажег порох у него в голове.

– Катарина, – медленно, словно слабоумному, повторила женщина. – Анна Магдалена фон Мелле.

Она явно считала, что он должен знать ее. Он напряг память, но ничего не приходило в его затуманенную голову. Боже, до чего она красива. Полные губы намекают на чувственную природу, опровергая холодное выражение глаз; если не манеры и одежда, то осанка, весь внешний облик свидетельствуют о ее принадлежности к знати.

Бывшая любовница? Может, он проводил долгие месяцы на зимних квартирах, изливая свою страсть на это великолепное сладострастное тело? Человек многое забывает на войне, что-то случайно, что-то для того, чтобы сохранить разум, но, Боже милосердный, он готов взять у нее пистолет и сам застрелиться, если мог забыть это тело или эти глаза.

Катарина фон Мелле. Кажется, он должен помнить это имя, но… ничего.

– Мадам фон Мелле, конечно! – уклончиво начал он. – Раны, причиненные войной, притупили мой мозг. Такие глаза, как ваши, всегда бы пылали в памяти каждого мужчины… – Тонкий палец, лежащий на курке, напрягся. – Я хочу сказать, это…

– «Я хочу сказать, это…» полнейшая чушь, полковник фон Леве, – заявила она, и взгляд ее стал по-кошачьи пристальным. – Если здесь что-нибудь и запылает, так это свинцовая пуля у тебя в теле.

Как у кота… Катарина фон Мелле. О Боже.

– Кэт, – сказал он, – ты отцовская Кэт. – Они никогда не встречались прежде, но он знал ее. Боже, он знал ее.

– Ты побледнел, – заметила она. – Из чего я могу заключить, что ты вспомнил меня. Твоя подопечная, дорогой полковник. Я была подопечной сначала твоего отца, а затем – твоей. Припоминаешь теперь? Я представляла собой часть твоего наследства, помнишь? Твой старший брат должен был унаследовать северную часть этой долины, включая доходную мельницу, среднему брату предназначались земли в центре, от вершины, называемой Мулом, на западе до реки Карабас. А что касается тебя – ты унаследовал бы всего лишь небольшой особняк Леве и паршивую старую деву по имени Кэт. И ты действительно унаследовал. Сначала дом и меня, а затем все остальное, когда твои братья умерли, и при этом даже не потрудился оставить свою бесценную войну.

Ему страшно хотелось спать, и из-за того, что его лишили такой возможности, в нем вспыхнуло раздражение, притупившее чувство самосохранения.

– Неужели ты действительно думала, что я оставлю свой полк и вернусь в старый ветхий дом, чтобы нянчиться с незаконной дочерью одного из приятелей моего отца, которой я даже не знал? Французы вступили в войну! Старые союзы разрушались, новые начинали формироваться. Было такое ощущение, будто лужица ртути распалась на сотню капелек, только часть из которых спасет тебя, остальные же окажутся смертоносными. – Он пожал плечами и отвернулся от нее, чтобы не смотреть в глаза, в которых словно застыл зимний холод. – Перепачканный чернилами клерк сообщил мне, что ты живешь с друзьями в столице, в Таузенде. Мне это показалось вполне подходящим. А я был занят более важными вещами, например войной.

– Война или мир, союзники или враги – тебе все же удалось воспользоваться наследством Кэт, не так ли? Прибыль в десять тысяч талеров! Мое приданое. Но я тогда не знала об этом, не правда ли? Нет. Я все узнала шесть лет назад, когда пришло известие о твоей гибели. Наконец-то! В двадцать два года я стала хозяйкой своего состояния и своей судьбы, хотя состояния-то уже не было. Мне пришлось дорого заплатить за эту потерю, фон Леве. И хотя ты много стоил мне при жизни, своей гибелью тебе удалось частично расплатиться со мной. Поместье Леве теперь мое.

– Невозможно.

– Нет, полковник фон Леве, возможно. По правде говоря, более чем возможно. Это уже сделано. Поместье Леве мое. Четыре года я прожила здесь, и никто не оспаривал мое право.

Смешанное выражение вины и бравады промелькнуло в ее глазах. Такое выражение обычно бывает у женщины, которая обманула своего любовника и теперь пытается отрицать свою вину. Едва он успел заметить это выражение, как оно исчезло. Она с вновь обретенной решимостью взглянула на дуло пистолета.

– А теперь, полковник, хотя ты и не позаботился о том, чтобы предоставить мне право выбора моего будущего, украв у меня состояние, я все-таки дам тебе такое право. Ты можешь уехать, оставив Леве в мою собственность, или оспорить мое право. Конечно, если ты выберешь последнее, герой, принятый за разбойника, погибнет, застреленный по пути домой. Какая жалость!

– И таким образом ублюдок окажется убийцей. Какая жалость.

– Черт бы тебя побрал, фон Леве. После смерти твоего отца и братьев вся долина принадлежит тебе. Вся. От ущелья на севере до крепости Алте-Весте на высокой скале на юге. Все, кроме Леве.

– Алте-Весте в руинах. Долина опустошена солдатами. Что же мне остается? Невозделанные поля, сожженные фермерские дома, разрушенные мосты…

– Твои невозделанные поля, твои сожженные фермерские дома, твои разрушенные мосты…

– Мое поместье Леве. Если тебе так нужны деньги, почему ты не попросишь своего отца, если, конечно, знаешь, кто он.

– Война – дорогое удовольствие, полковник, – сказала она, и ее голос прозвучал подозрительно мягко. Она медленно и грациозно встала и стала ходить вокруг него, по-прежнему оставаясь вне пределов досягаемости.

– Какое отношение имеет война к…

– Не двигайся.

Его взгляд устало следовал за ней.

– Что ты…

– Молчи.

Он напрягся, стараясь проследить за ней краем глаза, но она вскоре исчезла из вида. Раздался приглушенный звук, который трудно было распознать из-за шума реки. Затем она оказалась так близко к его голове, что он мог слышать шорох шагов ее ботинок по грязной дороге.

Что-то холодное прижалось к его виску. Солнечный свет засверкал на серебре. Дуло пистолета.

Его пистолет. Тот шорох, который он слышал, произвела она, доставая его пистолет из кобуры. Боже милосердный, может, она сумасшедшая?

– А теперь, полковник фон Леве, давайте продолжим наше обсуждение, – сказала она глубоким чувственным голосом. Каждый мужчина может только мечтать о том, чтобы провести ночь с такой прекрасной женщиной, но именно эта женщина хотела всадить ему в мозг свинцовую пулю.

В висках его пульсировала кровь, глаза болели от нестерпимого желания выспаться. Но он не съежился от страха, не стал умолять сохранить ему жизнь. Такое не для него. Если ему суждено погибнуть на грязной дороге в долине Карабас, пусть так и будет. Это избавит фон Меклена от беспокойства совершить то же самое позже, более медленным и мучительным образом.

– Что же ты собираешься обсудить со своим опекуном, Кэт? – спросил он, собрав все силы, чтобы наполнить свой глубокий голос чувственной лаской.

– Не называй меня так. Мое имя Катарина. А ты мне больше не опекун. Твое опекунство закончилось, когда сообщили о твоей гибели. Ошибочно, как оказалось. – Она усмехнулась. – Или, возможно, сообщение о твоей смерти не было ошибочным. Просто немного преждевременным. Если только ты не покинешь долину.

Легкий аромат розовой воды донесся до него, и это чуть его не погубило.

– От тебя пахнет розовой водой, Кэт. Этот аромат усталые солдаты любят вспоминать, готовясь к битве. Воспоминание о пахнущей ею нежной коже, которую он целовал, он несет, словно рыцарский знак.

– А ты готовишься к битве, полковник?

Игра, таящая в себе смертельную опасность, закончилась для него в этот миг.

– В большей степени, чем вы можете предположить, мадам. Чего вы от меня хотите? Чтобы я вернул вам десять тысяч талеров? Согласен.

– Я хочу, чтобы ты уехал из Леве.

– Я не оставлю своих спутников.

Он чуть не терял сознание от изнеможения и в то же время его поражало, до чего же ясно он слышал ее прерывистое дыхание, когда она обдумывала его слова.

– Нет. Я не хочу, чтобы ты остался в Леве. Ты не можешь…

– Я не оставлю своих товарищей.

– Черт бы тебя побрал! Я же говорю, что не хочу, чтобы ты был здесь, – голос ее дрогнул, она явно теряла самообладание.

Невзирая на туман в голове, ему необходимо было все обдумать. Он предполагал, что Леве разрушено и почти превратилось в руины, и собирался разбить здесь лагерь, откуда было бы удобно следить зимой за перемещениями фон Меклена. Он явно ошибся. Но эта женщина не хочет, чтобы он увидел, в каком состоянии находится поместье.