Текст книги "Мстительное сердце"

Глава 7

Миновали почти две недели, и Ханне казалось, что в «Малверне» многое изменилось. Теперь это был счастливый дом. Перемены начались с того момента, когда в комнатах раздался грохочущий смех Черной Бесс.

Даже в Малкольме Вернере была заметна какая-то перемена. Он больше не запирался в своей комнатушке, пытаясь алкоголем заполнить пустоту и горечь одинокой жизни. Он с утра выходил из дому, объезжал плантацию, вновь приобщившись к делам в поместье и к людям, которые обеспечивали его, Вернера, благосостояние.

По вечерам теперь ужинали в столовой, ярко освещенной пламенем свечей и блеском серебра: пламя это и блеск отражались в хрустале и в тонком фарфоре.

В начале своего пребывания в «Малверне» Ханна частенько спрашивала себя, ест ли Вернер вообще что-нибудь, поскольку никогда этого не видела. С появлением Бесс он с удовольствием поглощал то, что с любовью в изобилии готовила пышная негритянка, и лицо его и тело уже не казались такими изможденными. Ханна думала: «С каждым фунтом веса, на который прибавляет Вернер, он даже кажется на год моложе».

Такой поворот событий привел Ханну в восторг. Впервые она была довольна жизнью…

Дикки и Бесс были более чем благодарны Ханне за то, что она о них позаботилась. В тот вечер, когда Бесс вылезла из хозяйского экипажа, Ханна сбежала по ступенькам «Малверна», и Бесс заключила девушку в крепкие объятия.

– Боже милостивый, детка, я-то думать, мои старые глаза никогда больше не видеть тебя!

На глазах Бесс Ханна заметила слезы. Осознав, что никогда еще не видела стряпуху плачущей, Ханна растрогалась.

– Золотко мое, как хорошо ты делать! Освобождать нас от старого черта Стрича!

Ханна с удивлением почувствовала, что тоже плачет. Она взяла Бесс за руку.

– Добро пожаловать в «Малверн», Бесс.

Отступив, та вытаращила глаза и всплеснула руками.

– А как здесь красиво! Вот уж никогда старая Бесс не думать работать в таком доме! Ну прямо будто я умереть и попадать на небо! А ты смотреть на меня прямо как ангелочек! – И Бесс разразилась озорным смехом.

И тут Ханна заметила Дикки, стоящего поодаль; мальчик был серьезен, он явно о чем-то задумался. Она обняла его, поцеловала, и все трое от всей души рассмеялись.

Малкольм Вернер наблюдал за ними, стоя подле экипажа, и его обычно грустное лицо осветилось улыбкой. Теперь он убедился, что совершил сегодня хороший поступок.

Бесс немедленно отправилась на кухню и принялась командовать. В тот день на ужин подали седло оленя, внушительных размеров блюдо баранины и бекона, овощи, крем из саго и яблочный пирог.

Вернер обедал один, Ханна, как обычно, ела с остальными слугами в буфетной, рядом со столовой.

После еды Вернер курил сигару, сидя за стаканом бренди. Когда вошла Ханна, чтобы убрать грязную посуду, он сказал:

– Вы были правы, дорогая. Ваша Бесс – дивная стряпуха. Не помню, когда я в последний раз так славно ужинал. Я уже забыл, что такое хорошая еда.

Раскрасневшаяся от волнения, Ханна отбросила прядку волос, упавшую на глаза, и сказала не без самодовольства:

– Я говорила, что вы не пожалеете.

– Да, – отозвался Вернер, внимательно глядя на нее. Ханна, несколько смущенная его вниманием, взяла тарелки и хотела уйти.

– Ради Бога, девушка! – раздраженно проговорил Вернер. – Не суетитесь так. Это дело служанок. Присядьте на минутку. Я хочу поговорить с вами.

Ханна робко примостилась на краешке стула, боясь услышать то, что задумал Вернер.

Он долго смотрел на нее, из сигары его колечками исходил дым. Наконец он бесцеремонно заявил:

– Начиная с сего дня я хочу, чтобы вы обедали вместе со мной каждый вечер. Обедать в одиночестве не так-то приятно, какой бы вкусной ни была еда. Кроме того… – Его полные губы искривила довольная улыбка. – Моей домоправительнице ведь полагается обедать вместе со мной. Разве не так?

– Если вам угодно, сэр, – прошептала Ханна.

– Мне угодно.

Ханна хотела встать. Вернер жестом велел ей остаться на месте. Опустив руку в карман, он достал оттуда какие-то сложенные бумаги.

– Это ваши, делайте с ними что хотите.

Ханна взяла бумаги, не понимая, в чем дело. Развернула их. Ее договор о найме! Потеряв дар речи, смотрела она на Вернера, сидевшего по другую сторону стола. Потом ей удалось пробормотать:

– Б-б-благодарю вас, сэр.

– Да, – кивнул Вернер. – Теперь вы свободная женщина. – Он внимательно посмотрел на нее. – Вы можете покинуть «Малверн». Или остаться. Выбирайте.

Ханна не думала ни минуты.

– Куда я пойду? Что буду делать? – Она беспомощно пожала плечами. – Я предпочитаю остаться в «Малверне». Мне здесь нравится, сэр.

– Как пожелаете. – Теперь он смотрел, в сторону, словно ему было безразлично ее решение. – Но я позволю себе высказать некоторые соображения. Я не стану повторять то и дело, что теперь вы свободная женщина. Но если вы останетесь здесь и будете служить домоправительницей, о вас пойдет нехорошая слава. Одинокий мужчина… люди подумают… – Рассердившись, он поднял на нее глаза. – Я беспокоюсь не о себе, как вы понимаете. Меня почти никогда не интересовало доброе мнение соседей обо мне. Меня волнует ваша репутация.

Девушка затрясла головой.

– Меня тоже вовсе не интересует, что подумают люди.

– Сейчас, возможно, это и так, – сухо проговорил Вернер. – Но придет время, когда вы очень пожалеете об этом.

– Малкольм…

Он поднял голову, услышав, что она дерзко обратилась к нему по имени. Но Ханна выпалила:

– Я хочу поблагодарить вас от всей души за то, что вы сделали.

Он не ответил, но взгляд его стал мягче, карие глаза полузакрылись.

Осмелев, Ханна продолжила:

– А нет ли у вас желания освободить также и Дикки?

Вернер выпрямился, на его бледных щеках появился румянец.

– Не злоупотребляйте моей добротой, мадам! Вы заходите слишком далеко! – Он покачал головой. – Для мальчика будет лучше, если он останется работать по договору. Если я сделаю то, о чем вы просите, ему в голову может прийти мысль о побеге. Мальчишки – народ отчаянный, они никогда не задумываются о последствиях своих поступков. Если Дикки останется здесь и будет стараться, он сможет научиться какому-нибудь ремеслу – такому, которое будет ему полезно, когда он вырастет и срок его договора истечет. – Внезапно вид у Вернера стал очень усталым. Он властно взмахнул рукой. – А теперь оставьте меня. Я пойду к себе. Сегодня у меня был утомительный день.

Ханна поспешно вышла из столовой.

В последующие дни Ханна обедала в столовой вместе с Вернером и казалась себе почти хозяйкой поместья. Но когда она серьезно задумывалась об этом, то понимала, что ее мечты очень далеки от истинного положения вещей. Она по-прежнему была кем-то вроде служанки, пусть и свободной; даму и хозяйку она только разыгрывала по вечерам, рядом с Вернером.

Теперь Ханну совсем не удовлетворяли ее туалеты. Предполагалось, что она должна переодеваться к вечеру, и она старалась, как только могла. Но она знала, что эти платья, как бы они ни были хороши когда-то, достались ей от покойницы и, конечно, не шли ей. Все это она поведала Бесс!

– Господи, золотко. Я знать очень мало о нарядах изящных леди. Я не уметь ни шить, ничего такого. Я ведь заниматься стряпней. – Наклонив голову и уперев руки в бока, она окинула Ханну критическим взглядом. – Но одну вещь и все-таки знать. Все изящные леди носить корсет, или шнуровку. Вот почему они такие стянутые посередке. И всегда то падать в обморок, то бледнеть – ведь так нельзя как следует дышать. Но все-таки я считать, что маста Вернер, он любить вас так, как вы есть.

– Я даже не уверена, что он смотрит на меня, – пробормотала Ханна. Она окинула себя взглядом. – Корсет, ты говоришь?

– Шнуровка и обручи, – сказала Бесс, смеясь. – Ты же не думать, что эти широченные юбки стоять колоколом сами по себе? Я всегда удивляться, как белые леди обзаводиться детьми. И как мужчине добраться до нее, когда она во всех этих штуках! Я знать белых леди, они даже спать в обручах.

Ханна не могла удержаться от смеха. Перед глазами у нее возникли женщины с тонюсенькими талиями, в пышных юбках – такие леди иногда появлялись в лавках Уильямсберга. Она мысленно сравнила свою, более полную фигуру с их фигурами и погрустнела. Да, придется обзавестись шнуровкой.

Потом она вспомнила о сундуке, набитом платьями миссис Вернер. Конечно, там найдется то, что ей надо. Она даже смутно припомнила, как, роясь в платьях, отбросила в сторону нечто странное, какое-то сооружение из косточек и белой ткани.

– Бесс, пошли наверх. К сундуку. Кажется, там есть корсеты. Помоги мне, Бесс!

Ханна, в одних нижних юбках, стояла перед большим трюмо в своей комнате. Бесс после долгой суеты и озабоченных вздохов, удалось надеть на Ханну эту сложную конструкцию, и теперь она начала затягивать шнуровку.

Ханна с шумом выдохнула.

– Ужасно туго, Бесс!

– Так должно быть, золотко, так должно быть. Уж я-то знать. Ты упираться в этот столбик у кровати. Быть легче.

Пыхтя от усердия, Бесс так туго стянула шнуровку на талии Ханны, что той стало дурно – ей не хватало воздуха. Наконец Бесс отступила и обошла вокруг Ханны.

– Вроде так должно быть. Уж теперь-то у тебя талия тоненькая, совсем как у изящной леди. А надо посмотреть, нет ли здесь еще и обручей.

Ханна стояла не шевелясь, все еще держась за столбик, и пыталась хоть как-то дышать, а Бесс порылась в сундуке и вскоре подошла к девушке, держа в руках странную штуковину из планок, соединенных полосками белой ткани. Негритянка закрепила это на талии Ханны.

Ханна опустила глаза и оглядела себя. Ей показалось, что на талии у нее висит большая миска, доходящая до полу.

– А теперь, золотко, надеть платье.

Ханна едва могла шевельнуться, чувствуя себя скованной; она с трудом, при помощи Бесс, влезла в платье. По том опять взглянула на себя в зеркало. Платье, которое совсем недавно она выпустила в талии и которое все равно было ей тесновато, теперь стало свободно. Ее пышные груди, поднятые кверху шнуровкой, казалось, вот-вот выскочат из выреза лифа.

Критически взглянув на свое отражение, Ханна пыталась понять, изменилась ли ее внешность к лучшему. Тоненькая талия действительно выглядела красиво, а пышная юбка, раздутая обручами, придавала фигуре изящество. Ханна попробовала пройтись по комнате, но юбка ударялась и цеплялась за мебель, а от тугой шнуровки Ханна испытывала дурноту.

Бесс смотрела на нее, качая головой.

– Ой-ой-ой, детка, ты в груди сильно полней, чем была, верно, миссис Вернер. В этом корсете ты выглядеть просто неприлично.

– Господи, Бесс, – отозвалась Ханна, – я уверена, что эти штуковины придумал тот, кто ненавидит женщин. Это просто пытка. Мне кажется, будто меня засунули в печку!

Бесс затряслась от смеха.

– Это цена, которую ты платить, чтоб быть изящной леди, детка. Нам лучше – мы не должны носить такие подпорки. Хозяйки ходить, и от них пыхать жаром, как от костра в жаркий день. Мы хоть от этого свободны!

Ханна еще раз взглянула на себя в зеркало.

– Проклятие! – выпалила она. – Я тоже не стану это надевать. Талия у меня и так тонкая. И я не намерена выносить эту пытку каждый день. Видно, мне никогда не стать изящной леди! – Потом, бросив взгляд в сторону, добавила: – Вряд ли Малкольм вообще заметит, что на мне надето…

«Малкольм, вот оно как, – подумала Бесс. – Интересно, спит ли хозяин «Малверна» с Ханной?» Стряпуха была уверена, что этого еще не произошло. Но теперь она засомневалась…

– Бесс! – Ханна топнула ногой. – Перестань ухмыляться с дурацким видом и помоги мне выбраться из этого адского сооружения!

Малкольм Вернер действительно не замечал и не интересовался, как одеваются женщины. Если бы кто-то попросил его описать туалеты, в которых Ханна появляется по вечерам, он растерялся бы. Зато он очень хорошо представлял себе, что находится под ее одеждой. Платье так облегало Ханну, что при каждом движении обрисовывались формы ее цветущего тела. Вернер никогда не был похотлив, он даже не любил ухаживать за женщинами. Женившись на Марте много лет назад, он не знал близости с другими женщинами. Но теперь его посещали лихорадочные, похотливые мечты, и от присутствия Ханны ему все чаще становилось не по себе.

Возможно, именно поэтому он очень много говорил за ужином. Рассказывал Ханне о далеких годах, когда жил в Англии, о том, как женился на Марте, как превратил плантацию в доходное поместье. Он рассказал Ханне, как оплакивал безвременную смерть жены, о том, как сильно тосковал по ней.

Но ни единое слово о сыне не сорвалось с его губ, и Ханна это заметила. Из отрывочных сведений, полученных от прислуги, она поняла, что между хозяином и сыном произошел разрыв. Ей очень хотелось расспросить Малкольма о нем, но она не осмеливалась. Она знала достаточно, чтобы понимать: эта тема запретна.

В течение половины месяца после приезда Бесс и Дикки в «Малверн», а также после своего вступления в должность домоправительницы Ханна была очень занята. Она попросила у Малкольма разрешения использовать еще двух девушек для работы по дому, и теперь в ее распоряжении было четверо. Все окна и двери пооткрывали, чтобы дать доступ в комнаты свежему воздуху. Сняли все пыльные чехлы с мебели. Выбили пыль из самой мебели и натерли все деревянные детали; рамы, полы, стены – все вымыли и натерли, почистили люстры. Сняли портьеры, выстирали и отгладили.

Ханна сновала взад-вперед, присматривая за ходом работ. Она обнаружила, что с ролью хозяйки господского дома справляется весьма неплохо. Она инстинктивно понимала, в какой последовательности нужно делать те или иные вещи. С прислугой не была резкой, почти не бранила, зато не скупилась на похвалы и сама нередко приходила на помощь, всем четырем девушкам часто разрешала передохнуть. Вскоре они уже с удовольствием выполняли ее поручения. Однажды, занимаясь уборкой бальной залы, Ханна почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной. Испугавшись, что это Малкольм Вернер, девушка медленно повернулась. В дверях была Бесс, принявшая свою излюбленную позу – уперев руки в широкие бедра.

– Господи, золотко, у тебя такой вид, и ты так со всем управляться, прямо будто ты родиться для этого!

Ханна вспыхнула от удовольствия. Но в глубине души она все же понимала, что это не так. Все это – игра, равно как и ужины с Малкольмом. Она находится здесь из милости. Ханна с трудом удержалась, чтобы не побежать наверх, в свою комнату, достать договор о найме к Эймосу Стричу и взглянуть на этот документ. Ей еще раз захотелось убедиться, что она свободна; она делала это по меньшей мере раз в день. Вернер полагал, что она сожгла эти бумаги, но Ханна не могла заставить себя сделать это. Пока не могла. Ей казалось, что в этих документах заключена основа ее жизни.

Всякий раз, когда она смотрела на эти бумаги, она думала о матери и чувствовала угрызения совести. Наверное, теперь пришло время известить мать, что дочь жива, ведь она тревожится о ней. Конечно, нужно навестить ее и убедить, что с дочерью все в порядке.

Ханна выбросила эту мысль из головы и снова взялась за работу.

Однако в конце концов, когда весь дом был прибран и блестел чистотой, оказалось, что заняться Ханне нечем, и мысли ее то и дело стали возвращаться к Мэри Квинт.

Малкольм Вернер не мог не заметить, что делается в доме. Но он ничего не говорил по этому поводу – просто приезжал и уезжал, большую часть дня проводя на плантации.

Однажды вечером за ужином он сделал одно-единственное замечание, давая понять, что оценил усилия Ханны.

– Дом выглядит прекрасно, Ханна. – Глаза его сверкнули. – Кажется, я заключил неплохую сделку.

– Благодарю вас, сэр, – отозвалась Ханна, опустив глаза. Потом взглянула на Вернера. – Малкольм, мне хотелось бы повидать свою мать. Она, наверное, беспокоится.

Вернер вертел в руках стакан с бренди. Потом кивнул и сказал серьезно:

– Конечно, вы должны это сделать. Я понимаю, почему она беспокоится. Я велю Джону отвезти вас завтра утром в Уильямсберг.

На мгновение Ханну охватили дурные предчувствия. Заметив ее сомнения, Вернер сказал:

– Может быть, вы боитесь вашего отчима?

Ханна махнула рукой и проговорила с показной храбростью:

– Сайлас Квинт меня не тревожит. С ним я управлюсь.

– Этот негодяй, наверное, рассержен тем, что произошло. А он, судя по вашим рассказам, человек злой. Однако… – Вернер раздраженно пожал плечами. – Я думаю, было бы неблагоразумно с моей стороны поехать вместе с вами. Но вы не беспокойтесь, дорогая. Джон позаботится, чтобы с вами не случилось ничего плохого.

Ханна хотела уже встать из-за стола, когда Вернер тихо добавил:

– Ханна… если ваша матушка пожелает поселиться в «Малверне», я буду очень рад.

Девушке захотелось расплакаться. С трудом сдержав слезы, она проговорила:

– Я спрошу у нее. Спасибо, Малкольм. Вы такой хороший, такой заботливый человек.

Вернер молча отмахнулся, вынул из кармана сигару и сделал вид, что полностью поглощен ею. Сперва он окунул кончик сигары в бренди, потом сунул в рот и закурил.

Ханна не покидала плантации с тех пор, как появилась здесь, и теперь, перед отъездом, ее охватили сомнения и страхи. На следующий день она тщательно оделась с помощью Бесс, чтобы выглядеть наилучшим образом.

– Лучше надеть шляпку, золотко, – сказала Бесс. – Ты ехать в открытой коляске. Солнце печь просто жутко.

– В открытой коляске! – повторила Ханна. – Я думала, это будет карета!

– Так сказать Джон. Карету чинить, колесо отвалиться. Будет открытая коляска.

Открытый экипаж! Еще хуже! В этой коляске ей не укрыться от любопытных взглядов прохожих! Конечно, по Уильямсбергу сразу пойдут слухи о Малкольме Вернере и молодой красивой служанке, живущей у него в доме.

К счастью, путников на дороге попадалось немного, но те, кто сидел во встречных экипажах, пялились во все глаза. Ханна смотрела вперед, делая вид, что не замечает их взглядов. Подковы зацокали по булыжной мостовой, и Ханна гордо выпрямилась, не глядя ни влево, ни вправо.

В той части города, где стоял дом Квинта, улицы не были вымощены булыжником. На рытвинах экипаж раскачивался, вздымая за собой пыль. Из домишек выходили поглазеть – не на нее, конечно. В этом бедном районе люди не поддерживали дружеских отношений; Ханна знала своих соседей в лицо – и только. Вряд ли кто-то из них сейчас догадался, что она – дочь Мэри Квинт. Они глазели на прекрасный экипаж, потому что скорее всего впервые видели такой на своей улице.

Наконец Ханна подалась вперед и прикоснулась к плечу кучера.

– Здесь, Джон. Второй дом справа.

Кучер натянул поводья, и пара лошадей серой масти остановилась. Он спрыгнул со своего сиденья и помог Ханне выйти из коляски.

Джон был не молод, но высок, ростом более шести футов, широк в плечах, с большими руками, и для такого крупного человека очень легко двигался. В ливрее он выглядел великолепно. Ханна знала, почему Малкольм послал Джона: с ним она действительно чувствовала себя в безопасности. Он производил впечатление спокойной уверенности и говорил как человек, получивший какое-то образование. Ханна, заинтересовавшись, однажды спросила о нем у Вернера.

– Я нанимал учителя – он жил в «Малверне» и учил Майкла. Джон попросил у меня разрешения присутствовать на уроках. Я не увидел в этом ничего плохого. – Впервые Малкольм Вернер в разговоре с Ханной упомянул о своем сыне Майкле.

Ханна немного постояла, глядя на дом, где она провела столько несчастливых лет. Этот дом, в отличие от всех остальных, стоящих на этой улице, выглядел необитаемым. Ханне показалось очень странным, что мать не выбежала ей навстречу.

Она вздохнула.

– Я думаю, мне лучше пойти туда и побыстрее со всем покончить.

– Да, мэм, – тихо отозвался Джон. – Если я вам понадоблюсь, я здесь.

– Спасибо, Джон, – улыбнулась Ханна.

По короткой грязной дорожке она подошла к дому, высоко приподняв подбородок, – она знала, что так делают нее благородные леди.

Ханна, не постучав, распахнула дверь и, войдя, позвала:

– Мама! Это я, Ханна!

В доме было грязно, и Ханна удивилась. Даже в такой жалкой лачуге ее мать обычно поддерживала чистоту и порядок. Теперь же дом походил на свинарник. Дурные предчувствия охватили девушку.

Она сделала еще несколько шагов и еще раз окликнула, уже громче:

– Мама, это Ханна! Где ты?

Услышав, что в спальне кто-то пошевелился, она остановилась, устремив глаза на дверь. Дверь открылась, и появился Сайлас Квинт. Он спал не раздеваясь, одежда его была измята, вся в пятнах от еды и вина. Воняло от него просто ужасно.

Он увидел Хапну, и глаза его расширились. Они были в красных прожилках, а нос, похожий на свиной пятачок, был краснее, чем всегда.

– Вот это да! Изящная леди приехали навестить своего старенького папашу!

– Я приехала не для того, чтобы повидаться с вами. Где мама?

– Слыхал я, как ты высоко залетела. Думал заехать в «Малверн». Для старого Квинта настали тяжелые времена. – Тут в его голосе послышалось знакомое нытье. – Думал: не выделишь ли мне монетку-другую?

– Вы ничего от меня не получите, ясно? Ничего! А если только сунете нос в «Малверн», мистер Вернер выставит вас вон!

– И ты позволишь так поступить со своим стареньким папашей?

– Вы не отец мне! – вспыхнула Ханна, охваченная гневом. – Так все же где моя мать?

– Мэри Квинт умерла, ее похоронили месяц назад.

– Умерла? Этого не может быть! – Ханна опешила. Неверным шагом она подошла к стене и прислонилась к ней. На мгновение ей показалось, что она упадет в обморок.

Потом она услышала вкрадчивый голос Квинта, доносившийся словно через тонкую стену:

– Грустно, но это правда. Моя бедная Мэри умерла и покоится теперь в могиле для бедных.

Собравшись с мыслями, Ханна спросила, глядя в ненавистное лицо отчима:

– Почему мне ничего не сообщили?

– Да ведь ты убежала, бросила свою бедную маму. Я думал, тебе до нее нет дела. – Теперь он уже открыто насмехался над ней, не притворяясь опечаленным.

– Я убежала не от нее… Как она умерла? В последний раз, когда я видела ее, она была здорова.

Квинт отвел глаза.

– Несчастный случай. Вышла поздно ночью в отхожее место, оступилась на лестнице и упала. Сломала шею, словно хворостинку. Умерла еще до того, как я подоспел.

Что-то в его уклончивых речах насторожило Ханну. Она выпрямилась, и в голосе ее зазвенел металл:

– Я вам не верю! Это вы убили ее, я знаю, вы убили ее! Вы всегда избивали мою бедную мать. Вы ударили ее – вы сломали ей шею!

– Не говори так, девочка! – Взгляд Квинта блуждал по комнате, как у безумца. – Вдруг кто услышит? Клянусь, все было не так! Это был несчастный случай. Честное слово, несчастный случай!

– Честное слово! – презрительно бросила Ханна. – Ваше честное слово – пустой звук. Вы всегда предпочитали правде вранье. Вы убили мою мать, я знаю, что это так. Подлый убийца! – Она понимала, что голос ее становится все громче и что она вот-вот потеряет контроль над собой. – И вы заплатите за это. Я добьюсь, чтобы вы заплатили за это, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни!

– Не кричи о таких вещах, девочка! Тише, ради Бога, тише! – Он двинулся к ней, жестами призывая замолчать.

– Убийца, убийца! – восклицала Ханна, не обращая внимания на его знаки.

Лицо. Квинта потемнело, и, подойдя к Ханне, он протянул руки к ее горлу; губы у него задрожали.

– Заткнись, грязная сука, кончай орать!

Трезво оценив положение, Ханна поняла, что ей угрожает опасность. У нее мелькнула мысль позвать на помощь Джона, но тут она заметила, что у стены стоит метла. Схватив ее, девушка сильно ударила Квинта по голове. Тот взвыл, схватился за голову обеими руками, а Ханна, крепко обхватив древко метлы, принялась орудовать ею, как мечом, снова и снова тыча тупым концом в обвислое брюхо Квинта. Разинув рот, Квинт пытался прикрыть свой живот, но в то же время старался поближе подобраться к Ханне.

Это ее немного испугало, и, на ощупь найдя за своей спиной дверь, девушка попятилась. Квинт, не отставая, вышел из комнаты следом за ней, но вдруг остановился, уставясь на что-то позади Ханны.

Она обернулась и увидела Джона.

– Эта белая шваль обеспокоила вас, мисс Ханна? – спросил он; лицо его было неподвижно, словно вырезано из темного камня.

– Все в порядке, Джон. Ничего страшного. Мы возвращаемся в «Малверн».

Она пошла к экипажу, но потом обернулась:

– Ты пожалеешь о том дне, когда убил мою мать, Сайлас Квинт! Уж я постараюсь, чтобы это было так. Даю слово!

Только тут Ханна заметила, что у нее есть слушатели. По обеим сторонам улицы стояли жители соседних домишек. Ханна ускорила шаг и уселась в экипаж так быстро, что Джон не успел подсадить ее. Джон занял свое место, натянул поводья, и экипаж тронулся.

Ханна ехала с высоко поднятой головой, глядя прямо перед собой. Она не давала волю горю, пока они не выехали за пределы Уильямсберга. Там она не выдержала, и слезы потоком хлынули у нее из глаз. Она сжалась на сиденье, стараясь сдержать слезы. Бедная мама! Всю свою жизнь она только и знала, что работу да страдания – если не считать немногих лет счастья с Робертом Маккембриджем. И теперь, когда у Ханны появилась возможность забрать ее из этой лачуги, избавить от Квинта, дать ей прожить оставшиеся годы спокойно и обеспеченно, – теперь оказалось, что она опоздала. Мать умерла.

Ханна рыдала и рыдала. Но в глубине души, под спудом слез и горя, зарождались новые чувства – ярость и жажда мести. Постепенно эта жажда овладела всей ее душой. Когда-нибудь она добьется, чтобы Сайлас Квинт ответил за все. Равно как и Эймос Стрич. Каким-то образом, пусть совершенно нелогично, Ханна связывала Эймоса Стрича со смертью матери.

Она, Ханна, никогда не видела от мужчин ничего, кроме грубого обращения. Исключением был только Малкольм Вернер. Но с какой стати он должен быть другим? Просто он, наверное, лучше умеет скрыть это – ведь он джентльмен.

И Ханна решила быть очень осторожной. Любые посягательства на нее дорого ему обойдутся!

Сайлас Квинт долго стоял, глядя вслед экипажу, пока он не исчез из виду. Наконец Квинт повернул к дому. И только тогда заметил соседей, молча смотревших на него, И молчание это, казалось, в чем-то обвиняло Квинта. Что именно они услышали? Чему именно поверили из того, что сказала эта глупая девка?

Он вздрогнул от страха, потом оскалил зубы и рявкнул:

– Чего уставились, а? Ступайте-ка лучше по домам да не суйте нос в дела соседей!

Люди стали расходиться, и Квинт направился домой. В голове у него стучало, сердце бешено колотилось. Ему страшно хотелось глотнуть хоть каплю спиртного. Было очень неосмотрительно напиться вчера перед сном, и теперь он никак не мог вспомнить, осталось ли у него что-нибудь выпить.

Он, как безумный, шарил повсюду в поисках спиртного и все-таки нашел кувшин, на дне которого оставалось немного сидра. Квинт жадно выпил сидр, кислый, точно уксус. Желудок его взбунтовался, и с минуту Квинту казалось, что сейчас его вырвет.

Добравшись до спальни, он рухнул на кровать. Мало-помалу сидр начал действовать, и Квинту немного полегчало, к нему вернулась способность мыслить.

Он ведь не собирался убивать эту глупую бабу, не собирался! Это действительно был несчастный случай.

В тот вечер, узнав от Стрича, что Ханна сбежала, он пришел домой и заставил Мэри встать с постели.

– Твоя глупая девка дала деру!

Мэри долго терла глаза, пытаясь проснуться, и наконец выказала тревогу:

– Ханна? Ханна сбежала?

– Ханна! Да, Ханна! – передразнил ее Квинт. – Ведь так зовут твое отродье, а? В хорошенькое же положение она меня поставила, дав стрекача…

– Поставила тебя? – простонала Мэри. – Неужели ты совсем не беспокоишься за нее? Ее могут поймать и убить дикари!

– Что за чушь ты несешь? Краснокожих в нашей округе нет уже давным-давно. Сквайр Стрич подумал, что мы, может быть, знаем, где она. Чем больше я размышляю об этом, тем больше убеждаюсь, что он прав. Так где она? Где эта неблагодарная тварь?

Теперь Мэри плакала, и по лицу ее струились слезы.

– Я не знаю!

– Врешь, женщина! Это твое отродье. Ты с самого начала была против того, чтобы она пошла работать по договору. Говори, где ты ее прячешь? – И он ударил жену по лицу.

От удара Мэри покачнулась, но поскольку она стояла между Квинтом и дверью, ей удалось выбежать в соседнюю комнату. Квинт бросился за ней.

Длинные распущенные волосы Мэри Квинт развевались у нее за спиной. Квинт прыгнул и ухватился за них. Мэри остановилась, словно строптивая лошадь, когда натягивают поводья. Квинт повернул ее лицом к себе и занес кулак. Мэри вскрикнула.

– Кончай вопить и говори, где эта сука, или я тебе так задам, что ты обревешься! Изобью до смерти!

– Я не знаю, Сайлас. Клянусь, не знаю!

– Врешь, женщина. Уверен, что врешь.

Тогда-то он и ударил ее, не задумываясь, кулаком прямо в подбородок. Она перелетела через всю комнату, голова ее ударилась об стену с глухим звуком, и Мэри рухнула на пол.

– Женщина!

Мэри не шевелилась. Квинт постоял, потом сделал несколько шагов и дотронулся до нее носком башмака. Она по-прежнему не двигалась. Квинт стал на колени, оттащил ее от стены. Голова Мэри бессильно болталась. Квинт пощупал пульс. Пульса не было.

Его охватил панический страх. Он поднялся и попятился. Затем повернулся, чтобы убежать из этой комнаты, из этого дома, но, выйдя за дверь, остановился. Если он попытается скрыться, оставив ее в таком виде, он обречен. К нему отчасти вернулась способность соображать, и его изворотливый ум принялся обдумывать положение.

Квинт вернулся в комнату, поставил Мэри на ноги и выволок из дома на ступеньки черного хода. Там он положил ее – голова на ступеньках, тело на земле.

Потом побежал в соседний дом будить соседей.

С властями никаких осложнений не было. Рассказ Квинта о том, что Мэри в темноте оступилась на лестнице по дороге в отхожее место, был принят за чистую монету. В этой части города люди умирали от болезней или несчастных случаев каждый день. Никому и в голову не пришло расспрашивать, что да как…

Теперь, лежа на кровати, Квинт плакал. Не о своей покойной жене – она ведь давно пережила тот возраст, когда от нее была какая-то польза. Последнее время она с трудом находила работу в богатых домах и приносила очень мало денег. Единственное, что у нее оставалось ценного, – эта сучка Ханна, а с тех пор как он отдал ее в работницы Стричу, Мэри хныкала с утра до ночи.

Нет, Квинт плакал от жалости к себе.

Откуда он будет теперь брать деньги на еду и выпивку?

Недели, прошедшие со дня смерти Мэри, были трудными. Эймос Стрич отказался отпускать ему в долг и даже запретил показываться в «Чаше и роге». Что еще хуже, Стрич отказался объяснить, почему Ханна все еще в «Малверне». Когда Сайлас узнал, где она, он понял, что Стрич продал девчонку Малкольму Вернеру. Если так, то и ему, Квинту, должно что-то перепасть. Стрич же твердо отказался обсуждать это и, заорав, выгнал Квинта из кабака.