Текст книги "Евангелие от Сатаны"

Патрик Грэхам
Евангелие от Сатаны

* * *

Художественное оформление Е. Ю. Шурлаповой

© Editions Anne Carriиre, Paris, 2007

© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

Посвящается Сабине де Таппи

Ваш отец – диавол, и вы хотите исполнить похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он – лжец и отец лжи.

Евангелие от Иоанна, 8: 44

На седьмой день Бог отдал людей зверям земным, чтобы звери их пожрали. Потом он заточил Сатану в глубине и отвернулся от своего творения. И Сатана остался один и начал мучить людей.

Евангелие от Сатаны, шестое пророчество Книги Порч и Сглазов

Все великие истины вначале бывают богохульствами.

Джордж Бернард Шоу. Аннаянска

Побежденный Бог станет Сатаной. Победивший Сатана станет Богом.

Анатоль Франс. Восстание Ангелов

Часть первая

1

11 февраля 1348 года. Монастырь-крепость Больцано на севере Италии

Огонь большой восковой свечи слабел: в тесном замкнутом пространстве, где она догорала, оставалось все меньше воздуха. Скоро свеча потухнет. От нее уже исходит тошнотворный запах жира и горячего фитиля.

Старая замурованная монахиня только что истратила последние силы на то, чтобы нацарапать плотницким гвоздем на одной из боковых стен свое послание. Теперь она перечитывала его в последний раз, слегка касаясь кончиками пальцев тех мест, которые уставшие глаза уже не могли различить. Убедившись, что линии надписи достаточно глубоки, она дрожащей рукой проверила, прочна ли та стена, которая закрывала ей путь отсюда, – кирпичная кладка, которая отгораживает ее от всего мира и медленно душит.

Ее могила такая узкая и низкая, что старая женщина не может ни сесть на корточки, ни выпрямиться во весь рост. Уже много часов она гнет спину в этом закутке. Это пытка теснотой. Она вспоминает то, что читала во многих рукописях о страданиях тех, кого суды Святейшей инквизиции, выбив признание, приговорили к заключению в таких каменных мешках. Так мучились повивальные бабки, тайно делавшие женщинам аборты, и ведьмы, и те погибшие души, которых пытка клещами и горящими головнями заставила назвать тысячу имен Дьявола.

Особенно хорошо ей вспомнился записанный на пергаменте рассказ о том, как в предыдущем веке войска папы Иннокентия IV захватили монастырь Сервио. В тот день девятьсот папских рыцарей окружили стены монастыря, монахи которого, как было сказано в рукописи, были одержимы силами Зла и служили черные мессы, во время которых распарывали животы беременным женщинам и съедали младенцев, зревших в их чревах. Пока авангард этой армии ломал тараном решетку монастырских ворот, позади войска ждали в повозках и каретах трое судей инквизиции, их нотариусы и приведенные к присяге палачи со своими смертоносными орудиями. Проломив ворота, победители обнаружили, что монахи ждут их в часовне, стоя на коленях. Осмотрев эту молчащую зловонную толпу, папские наемники зарезали самых слабых, глухих, немых, калек и слабоумных, а остальных увели в подвалы крепости и пытали целую неделю, днями и ночами. Это была неделя воплей и слез. И неделя гнилой стоячей воды, которую испуганные слуги непрерывно выплескивали на каменные плитки пола, ведро за ведром, смывая с него лужи крови. Наконец, когда над этим постыдным разгулом ярости зашла луна, тех, кто выдержал пытки четвертованием и сажанием на кол, тех, кто кричал, но не умер, когда палачи пронзали им пупок и вытаскивали наружу кишки, тех, кто все еще жил, когда их плоть трещала и хрустела под железом инквизиторов, замуровали, уже полумертвых, в подвалах монастыря.

Теперь настала ее очередь. Только она не мучилась под пытками. Старая монахиня – мать Изольда де Трент, настоятельница монастыря августинок в Больцано, замуровала себя собственными руками, чтобы спастись от демона-убийцы, который проник в ее монастырь. Она сама заложила кирпичами пролом в стене – выход из своего убежища, сама скрепила их раствором. С собой она взяла несколько свечей, свои скромные пожитки и, в куске навощенного холста, ужасную тайну, которую уносила с собой в могилу. Уносила не для того, чтобы тайна погибла, а чтобы не попала в руки Зверя, который преследовал настоятельницу в этом святом месте. Этот Зверь, не имеющий лица, убивал людей ночь за ночью. Он растерзал тринадцать монахинь ее ордена. Это был монах… или какое-то существо, не имеющее названия, которое надело на себя святую рясу. Тринадцать ночей – тринадцать ритуальных убийств.

Тринадцать распятых монахинь. С того утра, когда Зверь на рассвете овладел больцанским монастырем, этот убийца питался плотью и душами служительниц Господа.

Мать Изольда уже засыпала, но вдруг услышала шаги на лестнице, которая вела в подвалы. Она затаила дыхание и прислушалась. Где-то далеко в темноте прозвучал голос – детский голосок, полный слез, звал ее с верхнего конца лестницы. Старая монахиня задрожала так, что у нее застучали зубы, но не от холода: в ее укрытии было тепло и сыро. Это был голос сестры Брагансы, самой молодой послушницы монастыря. Браганса умоляла мать Изольду сказать, куда та спряталась, молила, чтобы Изольда позволила ей укрыться там же от убийцы, который за ней гонится. И повторяла прерывавшимся от слез голосом, что не хочет умирать. Но сестру Брагансу она похоронила сегодня утром собственными руками. Зарыла в мягкой земле кладбища маленький холщовый мешок со всем, что осталось от трупа Брагансы, убитой Зверем.

Слезы ужаса и горя потекли по щекам старой монахини. Она зажала руками уши, чтобы больше не слышать плач Брагансы, закрыла глаза и стала молить Бога, чтобы Он призвал ее к себе.

2

Все началось за несколько недель до того, когда возникли слухи, что в Венеции наводнение и тысячи крыс выбежали на набережные каналов этого водного города. Говорили, что эти грызуны сошли с ума от какой-то неизвестной болезни и нападают на людей и собак. Эта когтистая и клыкастая армия заполнила лагуны от острова Джудекка до острова Сан-Микеле и продвигалась в глубь переулков.

Когда в бедняцких кварталах были замечены первые случаи чумы, старый дож Венеции приказал перегородить мосты и пробить дно у судов, которые использовались для плавания на материк. Затем он поставил охрану у городских ворот и срочно отправил рыцарей предупредить правителей соседних земель о том, что лагуны стали опасными. Увы, через тринадцать дней после наводнения в небо Венеции поднялось пламя первых костров, и гондолы, нагруженные трупами, поплыли по каналам собирать мертвых детей, которых плачущие матери бросали вниз из окон.

В конце этой жуткой недели знатные люди Венеции послали своих солдат против стражников дожа, которые по-прежнему охраняли мосты. В ту же ночь злой ветер, прилетевший с моря, помешал собакам учуять людей, убегавших из города через поля. Правители Местре[1]1
  Местре – в те времена город, через который осуществлялась связь Венеции с материком, теперь – один из северных районов Венеции. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть] и Падуи срочно послали сотни лучников и арбалетчиков остановить поток умирающих, который растекался по материку. Но ни ливень стрел, ни треск ружейных выстрелов (у некоторых стрелков были аркебузы) не помешал мору распространяться по области Венето со скоростью лесного пожара.

Тогда люди стали сжигать деревни и бросать в огонь пожара умирающих. Пытаясь остановить эпидемию, объявляли карантин для целых городов. Горстями рассыпали на полях крупную соль и заваливали колодцы строительным мусором. Окропляли амбары и гумна святой водой и прибили гвоздями к дверям домов тысячи живых сов. Сожгли даже нескольких ведьм, людей с заячьей губой и детей-уродов – и нескольких горбунов тоже. Увы, черная зараза продолжала передаваться животным, и вскоре своры собак и огромные стаи воронов стали нападать на тянувшиеся по дорогам колонны беглецов.

Потом болезнь передалась птицам полуострова. Конечно, венецианские голуби, покинувшие город-призрак, заразили диких голубей, дроздов, козодоев и воробьев. Затвердевшие птичьи трупы, падая, отскакивали от земли и от крыш домов, словно камни. Потом тысячи лис, хорьков, лесных мышей и землероек выбежали из лесов и присоединились к полчищам крыс, штурмовавшим города. Всего за месяц на севере Италии наступила мертвая тишина. Никаких новостей, кроме болезни, не было. А болезнь распространялась быстрее, чем слухи о ней, и потому эти слухи тоже постепенно затихли. Вскоре не осталось ни шепота, ни отголоска чьих-то слов, ни почтового голубя, ни одного всадника, чтобы предупредить людей о приближении беды. Наступила зловещая зима, которая уже в начале стала самой холодной за целый век. Но из-за всеобщего молчания нигде не зажгли огонь во рвах, чтобы прогнать армию крыс, которая шла на север. Нигде не собрали на окраине города отряды крестьян с факелами и косами. И никто не приказал вовремя набрать сильных работников, чтобы они перенесли мешки с семенным зерном в хорошо укрепленные амбары замков.

Продвигаясь со скоростью ветра и не встречая сопротивления на своем пути, чума перешла через Альпы и присоединилась к другим бедам, от которых страдал Прованс. В Тулузе и Каркасоне разъяренные толпы убивали тех, у кого был насморк или простуда. В Арле больных хоронили в больших рвах. В Марселе, в приютах для умирающих, их сжигали заживо c помощью масла и смолы. В Грассе и Гардане поджигали поля лаванды, чтобы небеса перестали гневаться на людей.

В Оранже, а потом у ворот Лиона королевские войска стреляли из пушек по приближавшимся полчищам крыс. Грызуны были так злы и голодны, что грызли камни и царапали когтями стволы деревьев.

Поскольку подавленные этими ужасами рыцари сидели взаперти в городе Маконе, болезнь добралась до Парижа, а позже и до Германии, где уничтожила население целых городов. Скоро по обе стороны Рейна стало столько трупов и слез, что казалось, болезнь добралась до самого Неба и сам Бог умирает от чумы.

3

Задыхаясь в своем укрытии, мать Изольда вспомнила о том всаднике, который стал для них вестником несчастья. Он появился из тумана через одиннадцать дней после того, как римские полки сожгли Венецию. Подъезжая к монастырю, он затрубил в рог, и мать Изольда вышла на стену, чтобы выслушать его сообщение.

Всадник закрывал лицо грязным камзолом и хрипло кашлял. Серая ткань камзола была забрызгана каплями красной от крови слюны. Приложив ладони ко рту, чтобы голос стал сильнее, чем шум ветра, он громко крикнул:

– Эй, там, на стенах! Епископ поручил мне предупредить все монастыри, мужские и женские, о приближении большой беды. Чума добралась до Бергамо и Милана. Она распространяется и в южном направлении. Костры в знак тревоги уже горят в Равенне, Пизе и Флоренции.

– Есть ли у вас новости из Пармы?

– К сожалению, нет, матушка. Но по дороге я видел множество факелов, которые везли в Кремону, чтобы ее сжечь, а это совсем рядом. И видел процессии, которые подходили к стенам Болоньи. Я обошел вокруг Падуи; она уже превратилась в очистительный костер, освещавший ночь. И вокруг Вероны тоже обошел. Выжившие сказали мне, что несчастные, которые не смогли убежать оттуда, дошли до того, что ели трупы, кучи которых лежат на улицах, и дрались с собаками за такую пищу. Уже много дней я вижу в пути только горы трупов и наполненные мертвыми телами рвы, засыпать которые землекопам не хватает сил.

– А как Авиньон? Что с Авиньоном и с дворцом его святейшества?

– С Авиньоном нет связи. С Арлем и Нимом тоже нет. Я знаю только, что везде сжигают деревни, режут скот и служат мессы, чтобы разогнать тучи мух, которые заполнили небо. Всюду жгут пряности и травы, чтобы остановить ядовитые испарения, которые разносит ветер. Но, увы, люди умирают, и на дорогах валяются тысячи трупов – тех, кто упал, убитый болезнью, и тех, кто был застрелен солдатами из аркебуз.

Наступила тишина. Монахини стали умолять мать Изольду впустить несчастного в монастырь. Она движением руки велела им замолчать, снова наклонилась со стены и спросила:

– Вы сказали, вас послал епископ? Кто именно?

– Его преосвященство монсеньор Бенвенуто Торричелли, епископ Модены, Феррары и Падуи.

У Изольды мурашки пробежали по телу. Голосом, который дрожал в ледяном воздухе, она ответила:

– Увы, сударь. Я с сожалением должна сообщить вам, что монсеньор Торричелли умер этим летом – погиб из-за несчастного случая с каретой. Поэтому я прошу вас идти дальше вашей дорогой. Не сбросить ли вам со стены еду и мази для растирания груди?

Всадник открыл лицо, и со стены раздались крики удивления и растерянности: оно распухло от чумы.

– Бог умер в Бергамо, матушка! Какие мази помогут от этих ран? Какие молитвы? Лучше, старая свинья, открой ворота и дай мне слить мой гной в животы твоих послушниц!

Снова наступила тишина, которую лишь немного тревожил свист ветра. Потом всадник повернул коня, пришпорил его до крови и исчез, словно лес проглотил его.

С тех пор мать Изольда и ее монахини по очереди дежурили на стенах, но не увидели ни одной живой души до того тысячу раз проклятого дня, когда к воротам подъехала телега с продовольствием.

4

Телегой правил Гаспар, а тянули ее четыре хилых мула. От их потной шерсти в ледяном воздухе поднимался пар. Храбрый крестьянин Гаспар множество раз рисковал жизнью, чтобы привезти монахиням снизу последние осенние припасы – яблоки и виноград из Тосканы, фиги из Пьемонта, оливковое масло в кувшинах и целый штабель мешков муки с мельниц Умбрии. Из этой муки больцанские монахини будут печь свой черный комковатый хлеб, который хорошо поддерживает силы в теле. Сияя от гордости, Гаспар поставил перед ними еще две бутыли водки, которую сам гнал из слив. Это был дьявольский напиток, который румянил монахиням щеки и заставлял их произносить богохульства. Мать Изольда отругала возчика лишь для вида: она была счастлива, что сможет растирать водкой свои суставы. Наклонившись, чтобы достать из телеги мешок бобов, она заметила маленькое тело, которое скрючилось на дне. Гаспар обнаружил в нескольких лье от их монастыря умирающую старую монахиню неизвестно какого ордена и привез сюда.

Ноги и руки больной были укутаны тряпками, а лицо скрыто вуалью-сеткой. На ней была белая одежда, пострадавшая от колючек и дорожной грязи, и красный бархатный плащ с вышитым гербом.

Мать Изольда перегнулась через заднюю стенку телеги, наклонилась над монахиней, стерла с герба пыль – и ее рука замерла от страха. На плаще были вышиты четыре ветки золотого и шафранного цветов на синем фоне – крест затворниц с горы Сервин!

Эти затворницы жили в уединении и молчании среди гор, возвышавшихся над деревней Церматт. Их крепость была настолько отрезана скалами от внешнего мира, что продовольствие к ним поднимали в корзинах на канатах. Они словно охраняли весь мир.

Ни один человек никогда не видел их лиц и не слышал голосов. Из-за этого даже говорили, что эти отшельницы уродливее и злее, чем сам дьявол, что они пьют человеческую кровь, едят отвратительные похлебки и от этой пищи приобретают дар пророчества и способность к ясновидению. Другие слухи утверждали, что сервинские затворницы – ведьмы и повивальные бабки, делавшие беременным аборты. Их будто бы навсегда заточили в этих стенах за страшнейший грех – людоедство. Были и те, кто утверждал, что затворницы умерли еще много столетий назад, что в каждое полнолуние они становятся вампирами, летают над Альпами и пожирают заблудившихся путников. Горцы подавали эти легенды на деревенских посиделках как вкусное блюдо и, рассказывая, делали пальцами знак «рога», защищаясь от сглаза. От долины Аоста до Доломитов одно упоминание об этих монахинях заставляло людей закрыть двери на засов и спустить собак.

Никто не знал, как пополнялись ряды этого загадочного ордена. Разве что жители Церматта в конце концов заметили, что, когда одна из затворниц умирала, остальные выпускали стаю голубей; птицы недолго кружились над высокими башнями их монастыря, а потом улетали в сторону Рима. Через несколько недель на горной дороге, которая вела в Церматт, появлялась закрытая повозка, которую окружали двенадцать ватиканских рыцарей. К повозке были привязаны колокольчики, которые предупреждали о ее приближении. Услышав этот звук, похожий на звук трещотки, местные жители сразу же захлопывали ставни и задували свечи. Потом, прижимаясь друг к другу в холодном полумраке, они ждали, пока эта тяжелая повозка свернет на тропу для мулов, которая ведет к подножию горы Сервин.

Оказавшись у подножия горы, ватиканские рыцари трубили в трубу. В ответ на их сигнал начинали скрипеть блоки, и вниз опускался канат. На его конце было сиденье из кожаных ремней, к которому рыцари привязывали, тоже ремнями, новую затворницу. Затем они четыре раза дергали за канат, давая знать, что у них все готово. Привязанный к другому концу каната гроб с телом умершей начинал медленно опускаться вниз, а новая затворница в то же время поднималась вверх вдоль каменной стены. И получалось так, что живая женщина, входившая в монастырь, на половине пути встречалась с мертвой, которая его покидала.

Погрузив мертвую в свою повозку, чтобы потом тайно похоронить, рыцари возвращались по той же дороге. Жители Церматта, прислушиваясь к тому, как удаляется этот призрачный отряд, поняли, что никакого другого способа покинуть монастырь затворниц не существует – несчастные женщины, которые входят в него, никогда не выходят обратно.

5

Мать Изольда подняла вуаль затворницы, но открыла только ее рот, чтобы не осквернить своим взглядом лицо. И поднесла зеркало к искривленным страданием губам. На поверхности осталось туманное пятно, значит, монахиня еще дышит. Но по хрипам, от которых едва заметно приподнималась грудь больной, и по морщинам, делившим на части ее шею, Изольда поняла, что затворница слишком худа и стара, чтобы выжить после такого испытания. Значит, традиции, которая ни разу не была нарушена за несколько веков, настает зловещий конец: эта несчастная умрет вне стен своего монастыря.

Ожидая ее последнего вздоха, настоятельница рылась в своей памяти, стараясь отыскать в ней все, что еще знала о загадочном ордене затворниц.

Однажды ночью, когда ватиканские рыцари везли на Сервин новую затворницу, несколько подростков и нечестивых взрослых жителей Церматта тайком пошли за их повозкой, чтобы посмотреть на гроб, который те должны были забрать. Из этого ночного похода не вернулся никто, кроме молодого простоватого парня, козьего пастуха, который жил в горах. Когда его нашли утром, он был наполовину сумасшедшим и что-то неразборчиво бормотал.

Этот пастух рассказал о том, что свет факелов позволил ему увидеть издалека. Гроб вынырнул из тумана, странно дергаясь на конце каната, словно монахиня внутри еще не умерла. Потом он увидел, как поднимается в воздух новая затворница, которую невидимые сестры втягивали на вершину на канате. На высоте пятидесяти метров пеньковый канат лопнул, гроб упал вниз, и от удара о землю его крышка раскололась. Рыцари попытались поймать вторую затворницу, но было слишком поздно: несчастная женщина без крика упала вниз и разбилась о скалы. В тот момент, когда это случилось, из поврежденного гроба раздался звериный крик. Пастух увидел, как две старых руки, исцарапанные и испачканные кровью, поднялись из гроба и стали раздвигать щель. Он в ужасе уверял, что тогда один из рыцарей вынул из ножен меч, придавил пальцы этих рук сапогом и до половины вонзил лезвие в темную внутренность гроба. Крик прекратился. Потом этот рыцарь вытер лезвие о подкладку своей одежды, а остальные его товарищи в это время торопливо забивали гроб гвоздями и грузили на повозку его и труп новой затворницы. Остальная часть рассказа сумасшедшего пастуха о том, что он, по его мнению, увидел, была совершенно невнятным безостановочным бормотанием. Удалось лишь разобрать, что человек, добивший затворницу, потом снял шлем, и стало видно, что у него нечеловеческое лицо.

Этого оказалось достаточно, чтобы пошел слух, будто сервинские затворницы связаны тайным договором с силами зла и что в ту ночь сам Сатана приходил к монастырю за обещанной платой. Это была неправда, но могущественные люди из Рима позволили слухам распространяться, потому что суеверный ужас, который они порождали, охранял тайну затворниц лучше, чем любая крепость.

К несчастью для этих могущественных людей, настоятельницы некоторых монастырей, и мать Изольда в том числе, знали, что на самом деле в церкви Сервинской Богоматери находится самая большая в мире библиотека книг, запретных для христиан. В хорошо укрепленных подвалах и потайных комнатах этой церкви скрыты тысячи сочинений сатанистов. Но главное – там хранились ключи к таким великим тайнам и таким гнусным обманам, что церковь оказалась бы в опасности, если бы кто-то о них узнал. Там были еретические евангелия, найденные инквизицией в цитаделях катаров и вальденсов, сочинения отступников веры, украденные крестоносцами в крепостях Востока, пергаменты, где шла речь о демонах, и проклятые рукописи. Старые монахини, чьи души окаменели от воздержания, хранили в своих стенах эти сочинения, чтобы уберечь человечество от содержащейся в них мерзости. Вот для чего эта молчаливая община жила вдали от людей на краю мира. По этой же причине существовал указ, в соответствии с которым любой, кто открывал лицо затворницы, карался медленной смертью. И поэтому же мать Изольда метнула в Гаспара гневный взгляд, когда увидела умирающую затворницу в задней части его телеги. Теперь оставалось лишь выяснить, почему эта несчастная убежала так далеко из своей загадочной общины и как ее бедные ноги донесли ее сюда. Гаспар опустил голову, вытер пальцами нос и пробормотал, что нужно просто прикончить ее и бросить тело волкам. Мать Изольда притворилась, что не слышит его. К тому же приближалась ночь, и было поздно нести умирающую в карантин.

Изольда осмотрела пах и подмышки затворницы и убедилась, что никаких признаков чумы у той нет. Тогда она приказала своим монахиням отнести больную в одну из келий монастыря. Когда монахини поднимали почти невесомое тело старой затворницы, из потайных карманов ее одежды выпали и покатились в пыль маленький мешок из пропитанного воском холста и кожаный узел.

6

Монахини окружили эти находки, мать Изольда опустилась на колени и развязала шнур, которым был завязан узел. Внутри оказался человеческий череп, затылочная часть и височные кости которого, казалось, были пробиты ударами камня. Мать Изольда подняла его выше, чтобы на него падал свет.

Череп был очень старый: верхний слой кости начал превращаться в порошок. Изольда увидела, что на него был надет венок из колючих веток и что надбровная дуга была проколота чем-то острым. Настоятельница осторожно коснулась рукой сухих веток. Это был понцирус. В Священном Писании сказано, что из веток этого колючего кустарника римляне сплели терновый венец, который надели Христу на голову после бичевания. И что одна из колючек этого святого венца пронзила Христу надбровную дугу. Страх, словно невидимое лезвие, пронзил живот матери Изольды: на черепе, который она держала в руках, были следы всех мук, которые Христос перенес перед тем, как умер на кресте. Те же пытки, что упомянуты в Евангелиях. Только этот череп пробит во многих местах, а Писание утверждает, что ни один камень не коснулся лица Христа.

Мать Изольда приготовилась положить череп обратно, но почувствовала странное покалывание в пальцах. И словно сквозь туман увидела вдали седьмой из холмов, которые возвышаются над Иерусалимом. Тот холм, где за тринадцать столетий до этого дня был распят на кресте Христос. Тот, который в Евангелиях называется Голгофа, что значит «череп».

Ее зрение постепенно прояснялось, и вот что она увидела. Огромная толпа окружала вершину холма, на которой римские легионеры установили три креста – самый большой в центре и еще два немного в стороне. Два разбойника и Христос. Разбойники не шевелились, а третий распятый выл, как зверь. И толпа смотрела на него с ужасом.

Мать Изольда прищурила глаза, чтобы лучше рассмотреть эту сцену, и поняла, что разбойники уже давно мертвы, а Христос, который корчится на третьем кресте, так похож на евангельского, что может быть принят за него. Разница только в том, что этот Христос был полон ненависти и гнева.

Пока послушницы подбегали к матери Изольде, чтобы помочь ей встать с колен, она смотрела на красный как кровь закат над Голгофой. Это тоже не совпадало с Писанием. Там сказано, что Христос умер в пятнадцатом часу дня. Но тот, кто извивался на кресте в ее видении, был еще жив. Изольда, стоявшая в пыли на коленях, дрожала всем телом. У того, что она видела, было объяснение. Все было так очевидно, что разум настоятельницы едва не помутился. Этот распятый, который своими рывками вытягивал из дерева гвозди и ругал толпу и небо, этот полный ненависти и страдания зверь, которого римляне начали бить палками, чтобы разбить его руки и ноги, это омерзительное существо было сыном не Бога, а Сатаны.

Трясущимися руками она снова завязала череп в кожаный лоскут, потом вытерла слезы рукавом рясы и подняла маленький холщовый мешок, валявшийся в пыли.

Задыхаясь в своем сыром укрытии, Изольда вспомнила ужасное чувство – смесь вожделения и ненависти, которое испытала в тот момент, когда поднимала холщовую упаковку. Это, конечно, изжога из-за уксуса. Он входит в лекарства, которые она пьет, чтобы унять боль в костях. Потом был страх, который заставил ее сморщиться, когда она открывала холст. Дунул ледяной ветер, загоняя выбившиеся наружу пряди ее волос обратно под покрывало. Внутри холста была очень старая книга, толстая и тяжелая, как молитвенник, и запертая тяжелой застежкой. Никакой надписи ни на обрезе, ни на обложке. Никаких вытисненных знаков на коже переплета. Книга, похожая на тысячи других. Но от переплета исходило какое-то странное тепло, и от этого настоятельница сразу почувствовала, что на ее монастырь только что обрушилось большое несчастье.

7

Мать Изольда только что закрыла ворота за уехавшим Гаспаром, когда в северном крыле монастыря кто-то закричал от ужаса. А именно туда монахини отнесли умирающую. Изольда поспешно взобралась по ступеням большой лестницы, а потом побежала по коридорам. Дверь одной кельи была распахнута, и настоятельница помчалась туда. Чем ближе она подбегала, тем громче звучали крики. Ледяной воздух обжигал ее горло, и она остановилась в дверях, чтобы передохнуть.

Старая затворница лежала голая на своей постели, и волосы между бедер резко выделялись на бледной коже ее живота. Но не бледность больной испугала монахинь, не грязь на ее ногах и не ужасная худоба похожего на скелет тела. Другое заставило кричать монахинь и потрясло до основания душу Изольды в первую же секунду, когда та вошла в келью. На теле умирающей были следы пыток. Нельзя было сомневаться, что кто-то держал ее в плену и пытал, но ей удалось бежать от своих мучителей. Ее глаза почти вылезли из глазниц и смотрели из-под вуали на потолок, как глаза статуи смотрят в окружающую ее пустоту. Эти глаза тоже вызывали страх у монахинь и их настоятельницы.

Мать Изольда наклонилась над исхудавшим телом больной. Судя по рубцам на торсе и животе, мучители несчастной затворницы били ее до крови кожаными ремнями, смоченными в уксусе. Ее растянули, закрепили неподвижно руки и ноги, а потом нанесли по туго натянутой коже десятки ударов, из которых каждый рассекал тело до кости. После этого они сломали ей пальцы и вырвали щипцами ногти. А затем вбили гвозди в кости рук и ног. Ржавые головки этих старых гвоздей темнели в ее теле.

Изольда закрыла глаза. Это были не пытки инквизиции – во всяком случае, не те, которые инквизиция применяет, чтобы заставить ведьм признаться. Судя по тому, какие муки вынесла затворница, это был кто-то другой. С такой чрезмерной и преступной жестокостью могли действовать только какие-то озверевшие злодеи, которые хотели не только вырвать у своей жертвы ее тайну, но и убить ее.

Умирающая слабо застонала. Мать Изольда наклонилась к ее губам, чтобы расслышать последние слова. Монахиня говорила на старинном альпийском диалекте. Эту малоизвестную смесь латинских, немецких и итальянских слов Изольда слышала в детстве. Знаками препинания в этой забытой речи были щелчки языком и движения глаз – код затворниц.

Несчастная монахиня бормотала, что царство Сатаны близко и что тьма распространяется по миру. Она утверждала, что чума – дело Сатаны, который разбудил эту беду для того, чтобы приблизиться к людям незаметно. Даже если все монахи и монахини христианского мира сразу упадут лицом на землю и станут умолять Бога прийти им на помощь, ни одна молитва уже не сможет остановить рыцарей Зла, которые вырвались из Ада.

Потом старая затворница надолго замолчала. Отдышавшись, она продолжила свой рассказ.

Она говорила, что в ночь полнолуния на деревню Церматт напали бродячие воины-всадники в рясах с капюшонами, убили всех жителей и сожгли дома. Затворница называла напавших Ворами Душ. По ее словам, ярость этих дьявольских злодеев была так велика, что ветер донес до затворниц крики жертв. Затворницы хотели выпустить своих почтовых голубей, чтобы сообщить церковным властям в Риме об опасности, которая им угрожала. Но птицы лежали в своей клетке мертвые, словно отравились воздухом, которым дышали.

Потом затворницы увидели при свете пожара, как Воры Душ стали взбираться на скалу, где стоит монастырь, так ловко, словно пальцы их ног и рук могли вонзаться в камень. Тогда монахини укрылись в библиотеке и хотели уничтожить запрещенные рукописи. Но нападавшие взломали двери, и несчастные затворницы оказались в их руках, не успев превратить свое сокровище в пепел.

Грудь умирающей стала вздрагивать от рыданий среди рассказа. Затворница слабым голосом говорила о том, что над самыми молодыми пленницами злодеи надругались с помощью раскаленных железных прутьев, а остальные умерли в жестоких муках. Сама она, хотя ее тело и душа были разбиты пытками, продолжавшимися целую ночь, сумела убежать через потайной ход. И сумела унести с собой останки Бога и очень древнюю рукопись в переплете из черной кожи. Она много раз повторила, что эту книгу нельзя отрывать, потому что ее защищает заклинание. Оно убьет любого, кто посмеет взломать замок книги.

По словам затворницы, книга была написана человеческой кровью на языке, составленном из колдовских слов, которые опасно произносить на закате дня. Составил эту рукопись сам Сатана. Это его евангелие – его рассказ о событиях того дня, когда Сын Бога умер на кресте. В тот день Христос утратил веру и, проклиная своего Отца, стал другим – превратился в воющего зверя, которого римляне были вынуждены добить дубиной, чтобы заставить замолчать.