Текст книги "Больше, чем это"

21

Заорав от ужаса, Сет бежит назад по проходу, лишь разок отважившись оглянуться…

Огромная черная туша несется на него…

Остервенело вереща и подвывая…

Два горящих злобой глаза смотрят прямо на него.

Сет влетает в кабину машиниста и, врезавшись в пульт, вскрикивает от боли в бедре. Карабкается через кресло, на какой-то ужасный миг цепляясь за что-то лямкой рюкзака, но успевает вырваться, как раз когда жуткая туша вваливается в кабину.

Выскочив из поезда, Сет несется по платформе со всех ног, роняя по пути фонарик. Взгляд через плечо – туша реактивным снарядом выстреливает из кабины, хлопая болтающейся на петлях дверью, потом разворачивается и пускается вдогонку.

Она бежит гораздо быстрее, чем Сет.

– Блин! – вопит он, энергично работая руками и вспоминая кроссы, хотя тогда был бег на длинные дистанции, а не спринт, и он еще совершенно не восстановился после…

За спиной раздается визг.

(Визг?)

Взлетая на мостик между платформами, Сет бросает еще взгляд через плечо.

Туша оказывается громаднейшим, мерзейшим, грязнейшим диким кабаном.

«Кабан? – изумляется Сет, перебирая ногами ступени. – За мной гонится кабан?»

Зверюга следует за ним по пятам по платформе, затем по ступеням, уже видны желтые щербатые клыки, которыми она в два счета вспорет тебе живот.

– БЛИН! – Сет с воплем топочет по мостику, но он так устал и так слаб, что от кабана ему точно не удрать. Зверюга догонит его еще до спуска на вторую платформу.

«Меня задерет СВИНЬЯ. В АДУ».

Это так нелепо, так возмутительно, что у Сета все вскипает внутри, и он едва не упускает шанс спастись.

Мостик – узкий коридор над путями, огороженный с обеих сторон панелями матового стекла с металлическим поручнем на уровне пояса. Две крайние панели около спуска на противоположном конце вывалились.

Дыра как раз достаточного размера, чтобы Сет смог протиснуться.

За спиной снова раздается визг: кабан в каких-нибудь пяти шагах, – и Сет не успеет добежать до дыры, не успеет, не…

Он ныряет в дыру, и кабан с размаху впечатывается лбом ему в подошвы. От толчка Сет чуть не улетает дальше, чем нужно, – несколько жутких секунд ему кажется, что он сейчас рухнет на пути, до которых лететь этажа три. Но в последний момент он успевает ухватиться за вертикальную планку между панелями, удержаться одной ногой на металлическом карнизе и, отчаянно взмахнув свободной рукой и ногой, все же не упасть.

А потом чуть не слетает оттуда снова, когда кабан в бешенстве долбит головой в панель у его ног.

– ЛАДНО! ЛАДНО! – кричит Сет.

Деваться некуда, только наверх. Ухватившись за водосток, он подтягивается и карабкается на крышу мостика. Зверюга продолжает таранить ограду. Сет закидывает ноги на крышу и, тяжело пыхтя, перекатывается на спину, неуклюже приминая собственным телом рюкзак.

Отчаянно пытаясь отдышаться, какое-то время он просто лежит. Кабан старается изо всех сил, с визгом, хрюканьем и сопением налетая всей тушей на ограду. В конце концов он высаживает соседнюю с дырой стеклянную панель, и она летит вниз, разбиваясь на тысячу осколков.

Свесив голову через край, Сет смотрит на кабана, который сердито на него фырчит. Кабан огромный, гораздо массивнее, выше и шире, чем обычная свинья, просто карикатура какая-то. А еще он косматый и весь вывалян в грязи. Снова раздается злобный визг.

– Что я тебе вообще сделал? – недоумевает Сет.

Провизжав что-то в ответ, кабан опять набрасывается на ограду.

Сет перекатывается обратно на спину и смотрит в небо.

Он вроде слышал как-то про убегающих из питомников и потом дичающих кабанов, но думал, это так, байки. И вообще не факт, что он ничего не путает.

«Да, но это же ад», – напоминает он себе.

Он лежит на крыше, дожидаясь, пока восстановится дыхание и перестанет колотиться сердце. Вытащив из-под спины рюкзак, он достает бутылку воды. Судя по звукам внизу, зверюга наконец сдалась. Похрюкав, посопев и презрительно фыркнув напоследок, кабан тяжело топает обратно по мосту. Сет видит, как он спускается на платформу и исчезает за составом, без сомнения возвращаясь к себе в логово, то есть в вагонный туалет.

Сета разбирает смех. Он смеется все громче и громче.

– Кабан! Непотребный кабан!

Он отхлебывает воды. Смотрит с крыши в ту сторону, откуда пришел, – картина обнадеживает. Тогда он встает, балансируя на покатой крыше мостика, – надо же, отсюда видно верхние этажи магазинов на Хай-стрит. Его собственный дом закрыт другими зданиями, но соседние кварталы просматриваются.

Слева оттуда, за домом, начинается пустырь, который тянется до самой тюрьмы.

Сет задерживает на нем взгляд. Колючая проволока и заборы на месте, между ними голая земля – совсем голая, даже сорняков почти нет. Саму тюрьму не видно. Она в ложбине, за густой рощей, колючей проволокой и кирпичной стеной.

Но Сет знает, что она там.

От одной мысли в животе что-то екает. Словно тюрьма смотрит на него в ответ. Наблюдая, что он будет делать. Дожидаясь, когда он подойдет поближе.

Он смотрит в другую сторону, надеясь отсюда разглядеть участки и понять, как проще до них добраться. Приставляет ладонь козырьком ко лбу, прикрывая глаза от солнца…

И видит, что по другую сторону от путей все – и спортивный комплекс, и огороды, и десятки улиц и домов, уходивших за горизонт, – сожжено дотла.

22

На той стороне местность идет под уклон, спускаясь в неглубокую, почти плоскую ложбину шириной в несколько миль. Она тянется и тянется, улица за улицей, до самого Мейсонова холма (теперь Сет вспомнил название), единственной на всю округу возвышенности. Лесистый бугор торчит посреди, словно шишка, срезанная с одного края, – на этом уступе в пятнадцати метрах над дорогой то и дело ловили подростков, кидающих камнями в проезжающие машины.

Теперь от станции до этого холма – сплошное пепелище.

От одних кварталов остались только груды закопченного щебня, от других – кирпичные остовы, без дверей и крыш. Даже дороги вздыбились и покоробились, местами сливаясь с остатками зданий, которые они прежде разделяли. На месте спортивного комплекса (если Сет ничего не путает) пустырь и большой квадратный котлован, видимо бывший бассейн, наполовину засыпанный головешками и заросший сорняками.

Хотя там сорняков гораздо меньше, чем на этой стороне. И они куда ниже. Остальное пепелище тоже все в заплатках травы и сорняков (Сет присмотрелся), но вид у них намного более чахлый, чем у здешних, а какие-то давным-давно пожухли.

От огородного поля даже следа не осталось. Вроде бы что-то похожее просматривается там, куда указывает память, но среди всего этого пепла, обугленных бревен и вспучившегося бетона сложно понять, память это или воображение.

Пепелище и разруха тянутся на долгие мили – в обе стороны, насколько хватает глаз в этом жарком мареве. Пожар (или что это было? ядерная бомба, не иначе) выжег все до самого Мейсонова холма, остановившись у подножия, как здесь остановился у насыпи с железнодорожной станцией. Такое количество голого бетона огню оказалось не по зубам.

Сет смотрит на выжженную пустошь. Которая, кажется, уходит в бесконечность.

«Вот откуда вся эта пыль», – приходит первая внятная мысль. Многослойная, словно покрывалом укутавшая все улицы за спиной. Это не просто пыль, это пепел, налетевший с огромного пожара и не смытый.

Гораздо больше Сета волнует то, что пожар, получается, уже в прошлом. Что-то загорелось или взорвалось, или что там еще, огонь разбушевался, пожирая всю округу, пока не выдохся.

То есть тут существовало время «до пожара», «при пожаре» и «после пожара».

Да нет, что здесь такого тревожного? Глупости. Сорнякам вот тоже нужно время, чтобы разрастись, и продукты не в одночасье протухли… Но это другое, это все плавно, постепенно.

А пожар – событие. Которое происходит в конкретный момент.

И если было событие, то был и этот самый момент.

– Когда, спрашивается? – размышляет вслух Сет, прикрывая глаза от солнца и шаря взглядом по руинам.

Потом оборачивается к своему кварталу по эту сторону путей.

Что, если бы пожар вспыхнул тут, а не там? Если бы его собственный дом сгорел дотла, а не все эти чужие и пустые?

Он бы вообще очнулся?

«А может, это подсознание пытается мне что-то сказать?»

Потому что выжженная земля похожа на границу. Место, где ад заканчивается. Он отправился на разведку и дошел до рубежа, где впору ставить табличку «Прохода нет».

Что-то вроде стены.

Мир – здешний мир – внезапно сжимается.

Сету больше не хочется сегодня ничего разведывать. Он молча скидывает рюкзак на мост и слезает с крыши вслед за ним. Спустившись по ступенькам, он осторожно, на цыпочках, подбирает фонарик, стараясь не разбудить огромную свирепую зверюгу, что притаилась в поезде.

А потом, засунув руки в карманы и нахохлившись, бредет домой.

23

– И как прикажешь это понимать? – кипятилась мама. – Как нам, спрашивается, реагировать?

Отец, сидевший напротив Сета, со вздохом забросил ногу на ногу. Они втроем собрались на кухне, потому что (интересно, они сами-то хоть замечали?) именно там проходили все «разборы полетов», особенно с его участием.

Оуэну доставалось куда реже.

– Сет, мы не то чтобы… – папа уставился в пространство, подыскивая слово, – против…

– Как это? – рявкнула мама. – Разумеется, мы еще как против!

– Кэндис…

– Ну да, я чую, куда ветер дует. Ты уже наполовину его простил…

– Прощение здесь ни при чем…

– Вечное попустительство, вечно тебе плевать, лишь бы поделки твои драгоценные не мешали мастерить. Стоит ли удивляться, что сынок дурью мается?

– Я не маюсь, – огрызнулся Сет, скрестив руки на груди и глядя на свои тенниски.

– А как еще это называется? – рявкнула мама. – Неужели ты не понимаешь, что сам вырыл себя яму? Ты же знаешь, какие они все здесь…

– Кэндис, довольно, – уже резче попросил отец.

Мама всплеснула руками, показывая, что сдается, и уставилась в потолок. Отец повернулся к Сету, и тот с ужасом осознал, как странно, когда папа смотрит в глаза. Словно памятник вдруг ожил и поинтересовался, который час.

Главное, что мама-то, по сути, права. Насчет ямы. Фотографии нашли. Все раскрылось. Выдал тот, от кого они никак не ожидали. С другой стороны, чего они вообще ожидали? Глупо же надеяться что-то скрыть в этом безнадежно тесном мире.

– Сет, – продолжил отец, – мы хотим сказать, что… – Он снова замолк, подыскивая слова. Сет даже испугался на секунду, что придется ему помочь и договорить за него. – Какой бы выбор ты ни сделал, мы все равно твои родители и по-прежнему тебя любим… Независимо ни от чего…

Повисла долгая неловкая пауза.

«Независимо ни от чего, – подумал Сет, но вслух не повторил. – Независимо от того, что произошло восемь лет назад. Было, сплыло и, получается, как будто не происходило».

– Но эта, – отец снова вздохнул, – ситуация, в которую ты угодил…

– Я знала, с этим парнем дело нечисто, – покачала головой мама. – Я знала, что от него добра не жди – с первого взгляда поняла. Одно это дурацкое имя…

– Не смей так о нем, – тихо проговорил Сет, но ярость в его голосе заставила замолчать обоих родителей. Он успел сегодня увидеть Гудмунда лишь на пару секунд, чтобы предостеречь, но Гудмундовы предки тут же его прогнали. – Никогда не смейте!

Мама в изумлении открыла рот.

– Как ты со мной разговариваешь? Как тебе хватает наглости… – взвизгнула она.

– Кэндис, – остановил ее папа, поднимаясь из-за стола.

– Уж не думаешь ли ты, что вам разрешат видеться?

– Попробуйте запретить! – выпалил Сет, сверкнув глазами.

– Хватит! – закричал отец. – Прекратите оба!

Сет с мамой, вскочив, секунду сверлили друг друга взглядом. В конце концов мама сдалась и села на место.

– Сет, – начал отец. – Подумай, может быть, тебе попить антидепрессанты или что-нибудь посильнее…

– Замечательный выход. – Мама застонала от отчаяния. – Предлагаешь ему взять пример с тебя и забыться? Может, вы теперь вдвоем будете тихонько строгать свои доски до конца жизни?

– Просто предложил, – начал оправдываться отец. – Сета явно что-то мучает…

– Ничто его не мучает. Он просто пытается привлечь внимание. Завидует, что с младшим возятся больше, вот и выкидывает фокусы. – Мама покачала головой. – Сет, ты вредишь только самому себе. Тебе ведь в школу в понедельник, не нам.

Сет почувствовал спазм в желудке. Умеет мама ударить по самому больному.

– Можешь не идти, если не хочешь, – вмешался отец. – Пока не рассосется. Или переведем тебя в другую школу…

Мама только простонала сквозь зубы.

– Я не хочу менять школу, – ответил Сет. – И я не перестану видеться с Гудмундом.

– Даже имени его слышать не желаю! – вставила мама.

Отец страдальчески сморщился:

– Сет, тебе не кажется, что пока рановато принимать такие глобальные решения? Заниматься… этим… с… – Он снова не договорил, не в силах произнести «с парнем».

– Да еще зная, сколько нам сейчас приходится возиться с Оуэном, – подхватила мама.

Сет закатил глаза:

– У тебя всегда кругом сплошной Оуэн. Смысл жизни – возиться с Оуэном.

Мамино лицо окаменело.

– Да как ты смеешь?! Уж кому-кому, а тебе…

– «Кому-кому», значит? – взвился Сет.

– Мы просто хотим сказать, – вмешался отец, перекрикивая обоих, – что ты мог бы прийти с этим к нам. Мы всегда выслушаем.

Повисла еще одна долгая пауза, которую никто не потрудился заполнить – слишком откровенной фальшью прозвучали папины слова.

Сет снова уставился на тенниски.

– Сейчас-то с Оуэном что не так? – спросил он, нажимая на «сейчас» и невольно вкладывая в него всю свою злость.

Мама в ответ вскочила и вышла из кухни. До них донесся ее возмущенный топот по лестнице – поднялась наверх, к Оуэну, – а потом его восторги по поводу новой видеоигры, полученной среди рождественских подарков на прошлой неделе.

Сет в замешательстве посмотрел на отца:

– Почему она так злится? Ей-то что за беда?

Отец нахмурился, но явно не на Сета:

– Дело не в тебе. Пришли результаты томографии Оуэна.

– Той самой? По зрению?

Несколько недель назад у Оуэна начались какие-то странности с глазами. То, что находилось непосредственно перед ним – компьютерный экран с играми или кларнет, – он видел нормально, однако с перемещениями возникали проблемы: он либо сшибал все на своем пути, либо сам спотыкался и плюхался на землю. За последние десять дней он успел четыре раза расквасить нос.

– Неврологические последствия, – пояснил отец. – Стех пор…

Сет почти машинально отвел взгляд:

– Предполагалось, что с возрастом будет либо прогрессировать, либо пройдет.

– И оно прогрессирует. И будет продолжать, – кивнул отец.

– И что теперь?

– Операция. И когнитивная терапия. Почти ежедневно.

Сет посмотрел на отца:

– Я думал, нам это не по карману.

– Да. Страховка покрывает только часть. Придется по-крупному залезть в сбережения, даже если мама выйдет на работу. Будем экономить, Сет.

В голове началась бешеная круговерть. Брат, финансовые проблемы, а осенью подойдет время платить за институт, и именно в эти сбережения придется залезть, значит, если бы их не было…

– Так что твоя история с другом… Не самый удачный момент.

Со второго этажа донесся смех. Они обернулись, хотя что можно увидеть из кухни? Мама и Оуэн, как всегда, смеются над чем-то своим.

– А бывает удачный? – спросил Сет.

Отец похлопал его по плечу:

– Прости, сын, мне очень жаль. Правда.

Но когда Сет повернулся, отец уже снова смотрел мимо.

24

Когда Сет просыпается на следующее утро, снова идет дождь, но замечает он это не сразу, потому что в голове еще крутятся обрывки сна.

Он лежит на кушетке не двигаясь. В кроватях наверху он так до сих пор ни разу и не спал – его собственная в мансарде слишком мала, и он туда при всем желании (которого нет и в помине) не втиснется, а спать в родительской совсем уж странно. Поэтому он по-прежнему укладывался на пыльную кушетку под диким взглядом лошади над камином.

И ему снились сны.

Тяжесть в груди стала еще сильнее, не шевельнуться.

Тайна – вот что было самое замечательное у них с Гудмундом. Уединяясь, они скрывались в собственной отдельной вселенной с населением в два человека, замыкаясь друг на друге. Сами себе мир, сами себе пространство. И никто не имел права знать, ни родители, ни друзья, никто, не сейчас, не тогда.

Не потому что это плохо – плохого уж точно они ничего не делали, – а потому что это его. Единственная в целом свете вещь, целиком и полностью принадлежавшая ему.

Но все узнали, и родители тоже. Увидели две фотографии, сделанные Гудмундом, – до обидного невинные по сравнению с тем, что некоторые парни в школе посылают подружкам, но настолько личные, настолько не предназначенные для чужих глаз, что Сет даже сейчас кипит от злости и унижения.

Мама оказалась права. В школе начался кошмар. Мир изменился в одночасье, превратившись в руины, где жить было практически невозможно. Когда закончились рождественские каникулы и Сет вошел на школьный двор, то остался один против всех. Словно на другом берегу. За стеной. Школа пыталась извалять его в грязи, но не понимала, чем задеть по-настоящему. Слухи ходили бешеные, телефон жужжал не переставая, даже ночью, принимая издевательские эсэмэски. В социальные сети даже заглядывать не имело смысла – повсюду красовались злополучные снимки с соответствующими комментариями. Его тайную вселенную вывернули наизнанку и швырнули на потеху толпе.

Но смыться он не мог. Гудмунд в школу не ходил, родители еще решали, как с ним быть дальше. И его нужно будет поддержать, когда он вернется. А пока держаться в одиночку.

Гудмунд назвал его «не по годам серьезным». На самом деле, сколько Сет себя помнил, ему приходилось в одиночку тащить какую-то ношу – и, похоже, не всегда связанную с Оуэном. И всю дорогу где-то в глубине души зрело ощущение, будто должно быть что-то еще, ведь не может жизнь сводиться только к этой тяжести.

Иначе в чем смысл?

Вот что еще замечательного было в их с Гудмундом дружбе, которая в одну прекрасную ночь в конце предпоследнего, одиннадцатого класса неожиданно стала больше чем дружбой. Как будто на краткий миг груз исчезает, словно в невесомости, и тяжелую ношу удается сбросить с плеч…

Хватит, нужно прекращать эти мысли, нужно двигаться, нужно как-то здесь выживать, но Сет словно на дне колодца: солнце, жизнь, спасение где-то далеко-далеко, и даже если позвать на помощь – все равно никто не услышит.

Знакомое ощущение.

Он лежит, слушая шум дождя за окном. Лежит долго-долго.

Наконец неумолимые физиологические процессы снова поднимают его с кушетки. Он идет в туалет, потом встает у входной двери. Дождь льет, по грязи струятся мутные ручьи. На секунду Сет задумывается, почему ее всю не смоет, но потом замечает, что улица постепенно превращается в бассейн, вода скапливается над забитыми ливневыми стоками и весь мусор и муть просто кружатся в плавном танце.

Снаружи почти так же тепло, как вчера, поэтому, захватив брусок жидкости для посуды, Сет скидывает одежду и встает под дождь, как под душ, прямо там, на дорожке.

Намылившись и взбив шапку пены на обритой голове, он закрывает глаза и подставляет запрокинутое лицо под струи, чтобы дождь все смыл. Рука лениво тянется к причинному месту – что, если развлечься пока? Но груз на сердце слишком тяжелый, воспоминания слишком давят. Сет бросает затею и скрещивает руки на груди, дожидаясь, пока стечет мыло. Пена смешивается с коричневыми потоками, струящимися по дорожке.

«Это из-за меня? – думает он, еще крепче обхватывая себя руками. – Это я приманил дождь? Я сделал это гадкое место еще гаже?»

Он стоит под дождем, не двигаясь, пока не начинает дрожать.

Дождь, оказывается, не такой уж и теплый.

Льет весь день, улицу с одного конца капитально затопило, но около дома все более или менее успевает просачиваться в разлом посреди дороги. Остается надеяться, что лиса с лисятами не утонет.

Он сидит дома, разогревает на обед банку картофельного супа. Пока греется, выглядывает на задний двор, смотрит, как дождь поливает террасу и уже раскисающую горку бинтов. Небо – плотная серость, в которой невозможно различить отдельные тучи, просто стена дождя от горизонта до горизонта, куда бы эти горизонты ни простирались. Суп нагрелся, но, съев две ложки, Сет теряет аппетит и оставляет банку рядом с выключенной плиткой.

Телевизор, конечно, не работает. Компьютер тоже. Электронных игр нет. За неимением лучшего Сет достает из шкафа книгу. Это папина, Сет ее уже частично читал, украдкой утаскивая со стеллажа в Америке, когда папа не видел. Она и тогда была для него слишком взрослой, да и сейчас, наверное, тоже. Много энергичного секса, метафоры без конца и края и много философских размышлений о бессмертии. А еще сатир, который всюду совал нос без спроса и, если память не изменяет, на этом и погорел. Сет тогда спросил у папы про «сатиру» (ему казалось, что это слово, более знакомое, он в книге и видит). После долгих запутанных объяснений папа наконец догадался спросить: «Ты где такое высмотрел?» – и на этом чтению украдкой настал конец. Больше Сет эту книгу на стеллаже не находил и, чем все закончилось, так и не выяснил.

Он устраивается с пыльным томиком на кушетке под барабанную дробь и шелест дождя за окном. День тянется дальше. В какой-то момент голод дает о себе знать слишком настойчиво, и Сет разогревает банку сосисок, съедает половину, остальное ставит рядом с остывшим картофельным супом. Когда смеркается, зажигает подвесной фонарь, взятый из туристского магазина. Комната сразу же превращается в театр теней, однако страницы разглядеть можно.

Про ужин Сет забывает.

«Книга, – думает он, растирая глаза, уставшие от сосредоточенного чтения в таких количествах, – это ведь тоже замкнутый мир. – Он заглядывает на обложку. Там играет на флейте Пана сатир, только вид у него куда более невинный, чем на самом деле по сюжету. – Мир, созданный из слов, куда ты на время погружаешься. А потом он заканчивается».

Осталось около пятидесяти страниц, скоро он узнает, чем все закончилось.

И покинет этот мир навсегда.

Загнув уголок, чтобы отметить страницу, Сет кладет книгу на журнальный столик.

На улице совсем стемнело – только теперь Сет понимает, что еще не выглядывал наружу ночью. Взяв фонарь, он снова встает в дверях, укрываясь от дождя, который вроде бы чуть-чуть стих, но барабанит по-прежнему размеренно.

Кромешная непроглядная тьма. Ни огонька нигде, ни уличного фонаря, ни фонарика над крыльцом, ни даже сияния на горизонте, которое всегда бывает от городских огней.

А здесь ничего. Сплошная темнота.

Сет выключает фонарь, и на секунду мир вокруг пропадает. Он стоит, дыша в темноту, слушая шум дождя. Постепенно глаза начинают привыкать, различая тусклый свет луны из-за облаков. Из мглы проступают очертания окрестных домов и палисадников, текущие по мостовой ручьи и дельты на тротуарах.

Больше ничто не колышется и не шевелится.

И тут в разрыве облаков неожиданно мелькает звезда, слабо, едва заметно, однако среди кромешной темноты это как победные фанфары. Здесь, на фоне чернильного мрака, в крохотной прорехе умещается, наверное, больше звезд, чем Сет видел на всем небе за целую жизнь. Прореха растет, рассыпая мерцающие огни, по которым словно мазнули чем-то белым или пролили…

Молоко.

Млечный Путь.

– Обалдеть… – шепчет Сет.

Перед ним и в самом деле раскинулся Млечный Путь. Вся Галактика прямо как на ладони. Миллиарды миллиардов звезд. Миллиарды миллиардов миров. И все они, все эти бесконечные параллельные вселенные, не придуманные, а настоящие, существуют вот сейчас, в данный момент. И жизнь – это не только привычный ему мир, не только крохотный городишко в Вашингтоне и даже не только Лондон. Или Англия. Или ад, если на то пошло.

Там столько всего, что он никогда не увидит. До чего никогда не доберется. Столько всего, что можно лишь углядеть одним глазком, понимая: НЕ-ДО-СТИ-ЖИ-МО.

Прореха в тучах затягивается. Млечный Путь исчезает.